Дойти-то ты дойдешь. Но вопрос – вернешься ли ты?
– Я докажу ему, что могу быть женствной! – бубнила я вчера всю дорогу, путаясь в кетах с одеждой.
Я помню, как Настька меня одела в прошу раз, когда мы ездили к Кириллу в институт. Пом как на меня оборачивались парни на улице. Я сокая, красивая, яркая. У меня красивые глаз отличная спортивная фигура. Мой новый ими скромно висел на вешалке, прибитой к две Я тяжко вздохнула и отправилась умываться. У обещало быть недобрым.
– Ну как?! Как?! Как они это делают? – лобно вопила я, кое-как выпутывая расческу шевелюры. У меня и волос-то – два пера, а равно запутались так, что только ножницы меня спасут от позора. – Ну и что мне делать с этим? – уставилась я на торчащую в волосах расческу, сложив руки на груди.
– Ярослава, хватит ванну занимать! – заорал Слава, мой средний брат, пиная дверь ванной.
– Отстань! – огрызнулась я, предпринимая последнюю робкую попытку избавиться от мерзкой расчески.
– Ярослава! Будь человеком! – колотился Слава.
Я открыла дверь. Брат мухой влетел в помещение и быстро вытолкал меня вон, даже не взглянув на мою катастрофу на голове. Я решила оккупировать зеркало в коридоре. Если Настька в своих кудрях не путается, то и я смогу.
Минут через десять интенсивной борьбы с расческой последняя сдалась на радость победителя. Я решила, что больше не буду сушить голову феном и круглой расческой, потому что у меня не так много волос, чтобы так над ними издеваться. Остатки былой гордости я взбила руками, обмазанными в геле Ростика, и обильно залила лаком мамы. Н-да… Когда Настя со мной колдовала, я выглядела лучше. Теперь надо накраситься.
Мамина косметичка словно издевалась надо мной – в ней было всего так много, что я не знала, за что хвататься. Так, Настька мазала меня каким-то кремом телесного цвета. Потом пудра. Потом… Стоп! А ведь под глазами она тоже чем-то мазала… Понять бы чем… Кажется, я догадалась, отчего Козарева всегда рыдает, что она слишком рано встает… Ладно, и так сойдет.
– Мамина помада, сапоги старшей сестры? – Слава смотрел на меня так, словно видел впервые.
– Отстань, – буркнула я.
– Ты б это… Яр… – Брат поморщился.
– Что это? – зло прищурилась я.
– Не ходила бы так на улицу.
– Почему? – кокетливо покрутилась я перед ним. – Я же классная?
– Угу, классная… Только окружающие не поймут.
– У меня юбка приличной длины, – с вызовом посмотрела я на него.
– Зато лицо – как ритуальная маска шамана из племени тумба-юмба. Ты ж людей распугаешь.
– Ты мне завидуешь!
Славка захохотал, а я, изящно повернувшись на каблуках, вылетела в тамбур. Еще не хватало, чтобы он мне настроение испортил. Брат называется. С таким братом и врага не надо.
До подъезда Варьки я еле доползла. Мамины сапоги отчаянно жали. У нас с ней один размер, но моя нога немного шире. И то, что дома вызывало легкий дискомфорт, на улице превратилось в огромную проблему. Я едва перебирала ногами по скользкому асфальту, ругая на чем свет стоит эластичные колготы, в которых жутко мерзли ноги, и голову без шапки, которая, казалось, покрылась коркой лаково-гельного льда.
– Птица? – замерла в дверях Варя, вытаращившись на меня так, словно я чудо чудное.
– Так я теперь буду ходить всегда, – гордо выпятила я грудь.
– А может, не надо? – кривилась она.
– Что? – бросила я на нее недовольный взгляд.
– Как-то непривычно… – пробормотала подруга тихо.
– Привыкнете, – сказала как отрезала. – Я должна стать женственной.
– Несколько радикально, тебе не кажется?
– Подруга называется. Вместо того чтобы поддержать и порадоваться за меня, ты вон как…
– Яр, мне нравится, но твой макияж и прическа. Что ты сделала с волосами?
– Зачесала назад и закрепила гелем.
– Но… – Варька смотрела на меня и непроизвольно морщилась. – А зачем?
– Чтобы было красиво.
– А лицо… Оно же вот-вот пойдет трещинами.
– Тебе поговорить не о чем? Я сказала, что теперь буду так ходить всегда. Что непонятного?
Они решили меня довести? Подумаешь, сменила имидж. Зачем так реагировать?
Варя нервно дернула плечом, укуталась в шарф, и мы пошли в школу. Впрочем, пошли – это круто сказано. Через пятнадцать шагов я ухватила ее за руку, и она меня повела.
– Нет, вот объясните мне, как люди ходят на шпильках? – ворчала я.
Варька смотрела на меня снизу вверх и вздыхала.
– Я не люблю каблуки. Они неустойчивые.
– Ты просто ничего не понимаешь в них. Главное, чтобы каблук… А-а-а-а! – Я едва не спланировала в грязную лужу.
Спасибо Варе, что не дала упасть. Выровняв тело в пространстве, я сглотнула и задумалась, а существует ли замена обуви на шпильке. Но с другой стороны… Настя же как-то на них ходит! И весьма успешно, между прочим. Хотелось плакать. Нет, красота требует жертв.
– Ты это из-за своего спортсмена? – вдруг спросила Варя.
– Я не знаю, Варь. Понимаешь, он меня вчера пригласил… Ну ты слышала… Тренировка, потом в кафе… А сам… Ну… В общем, я пришла, а он как будто со мной не знаком. И… Понимаешь… Мне показалось, что он отшил меня, потому что я оделась неправильно. А я ж оделась, как мне удобно… Ты ж знаешь, что я не люблю все это. – Я показала ей на сапоги, синие коленки и все время задирающуюся юбку.
– Ярик, но ты же сама все понимаешь. Зачем делаешь так, как тебе не нравится?
– Потому что он нравится мне.
– А Ахмед?
– Ахмед тоже нравится. С ним классно гулять с собаками, но мы такие разные. Он любит науку, а я спорт.
– Ну и что?
– Как «ну и что»? Вот вы с Поэтом одинаковые! Ты любишь литературу, и он пишет литературу.
– Слушай, любить литературу и писать книги – это не муж и жена, это четыре разных человека, – смеялась подружка. – А ты, как мне вчера сказали карты, совершаешь ошибку.
– Я не верю в это, ты же знаешь.
– Ох, смотри сама. А хочешь, приводи этого Матвея в «Слона». Мы с девочками на него посмотрим и все тебе скажем.
– Угу, точно. Пара фраз от Жени, и я больше никогда его не увижу.
– Ты переоцениваешь Точку.
– Самое главное, чтобы я ее не недооценила.
Дорога до школы показалась мне всеми кругами ада. Ноги разъезжались на льду, подворачивались, и я очень боялась сломать лодыжку. Ведь тогда я не смогу тренироваться, да что там говорить! Я вообще не смогу ходить! Варька жаловалась на маму. Они опять поругались из-за какой-то юбки, которую ей якобы не разрешили надеть. Варвара мечтала уйти из дома, но пока не понимала куда, «хоть к папе едь, если бы только он мне обрадовался». Папа у Андреевой где-то осел на Севере, ну и, в общем, сложные у них отношения в семье. Не то что у нас. Мне бы вот только от братцев своих избавиться…
– Смотрите-ка! – раздался звонкий голос Лепры. И я от неожиданности аж подпрыгнула. – Наша цапля с коробчонком скачет.
– Красавина, тебе чего надо? – вскипела во мне кровь.
Не будь я на каблуках и в юбке, обязательно бы ее шуганула. Лепра у нас королева красоты. Она такая холеная, словно породистая лошадь, вся из себя в дорогой сбруе. Иногда так по коридору вышагивает, словно по подиуму идет перед всеми модельерами мира. Она такая складная… Все при ней. Только вот язык поганый.
– Яр, не надо. У тебя сейчас позиция неустойчивая, – прошептала Варя.
– Да я ей сейчас покажу, кто из нас неустойчивее.
– Яр, – дернула меня за руку Варя, – пошли отсюда.
Щеки мои полыхали огнем.
– Я всегда так буду ходить, – повторила я упрямо.
Варя промолчала.
– Меня не сломить. Она вздохнула.
– Я все равно докажу свое право быть красивой.
– Самое главное, чтобы ты сама себе нра вилась.
– А я нравлюсь.
– И это отлично. Но все равно в плане макияжа надо с Настей посоветоваться. Она тогда тебя накрасила не так вызывающе. И это… Ярик… – Варька посмотрела на меня жалобно-жалобно. – Ярик, тебе очень идут волосы.
Пришло мое время вздыхать. Если бы ты знала, Варечка, что не получается у меня волосы укладывать.
Мы поднялись в кабинет и заняли свои места. Я вытянула уставшие с непривычки ноги и спряталась за наушниками.
Перед самым звонком прибежали Настя и Точка.
– Ой, Птица, ты брови, что ли, выщипала? – бросила на ходу Женька.
– Кто тебя учил так губы красить? – подавилась Настя.
– Я так буду ходить всегда, – строго сказала я, прекращая всю их болтовню.
– Креативно, – фыркнула Волоточина.
– Смело, – уважительно протянула Настя.
Наверное, декабристы на выселках чувствовали себя гораздо лучше, чем я в школе. Не, ну там мужики, черные избы с мочевым пузырем вместо окна и они – вся из себя такая интеллигенция. Вот и я была сейчас тоже убогой, безрукой интеллигенцией, которая наивно полагала, что кефир сразу в пакетах на деревьях растет. Неприспособленная я к жизни в теле женщины. Ну, то есть не конкретно в теле женщины, а в ее примочках – шпильках, макияже, прическе, одежде. Это так утомительно и совершенно не по мне. А самое ужасное – ни тебе щеку почесать, ни глаза потереть, ни в руку подбородком упереться. Но ладони так и тянулись, так и тянулись к лицу: то глаз предательски зудел, то нос чесался, то еще чего-нибудь. И как Настя ходит целый день накрашенная? Я уже к обеду всю свою красоту рукавами растерла. Зато одноклассники отрывались – шушукались и по смеивались. Учителя сначала шарахались, потом все как один спрашивали, хорошо ли я себя чув ствую. Я криво улыбалась и говорила, что теперь так буду ходить всегда. Они усмехались, но ничего не говорили. Точка утверждала, что у меня такой решительный вид, что даже Монсеррат Кабанье, наша директриса, должна была согласиться с моим решением. Только Пушок… Грымза! Физичка выгнала меня с урока со словами, чтоб я «умылась, а то такой слой косметики может по вредить моим мозговым импульсам». Забила я на импульсы. Сорок пять минут курсировала по коридору – училась ходить ровно, держать осанку и смотреть на всех так, словно я богиня. Если бы только окружающие знали, как плохо чувствовала себя богиня на каблуках, как болели ее ножки и как нервировала юбка. Вот даже в футбол на перемене не погоняешь с друзьями, пиная чужую сумку, эх… Ладно, до конца всего два урока, уж как-нибудь переживу. Мне бы день простоять да ночь продержаться…
– Яра, привет! – раздался в трубке радостный голос Ахмеда на последней перемене, когда мои несчастные конечности окончательно опухли от мозолей в неудобной обуви, а подошва покрылась кровавыми волдырями.
– Привет, – расцвела я в улыбке.
– Можешь спуститься вниз, у меня для тебя подарок.
– Какой?
– Увидишь.
Я тяжело вздохнула и похромала на первый этаж. Спускаться вниз в сто раз хуже, чем подниматься. Где вы, мои кроссовочки? Где вы, мои милые?
Лицо Ахмеда надо было видеть. Оно вытянулось, глаза расширились, а рот приоткрылся. Потом он причудливо изогнул брови.
– Я так буду ходить всегда, – спокойно и твердо сообщила я ему.
– По-моему, несколько ярко, нет? – проблеял он, внимательно осматривая меня с ног до головы.
– В самый раз. Ты против?
– Вовсе нет, – замахал он руками, пятясь назад. – Но…
– И никаких но!
– Диск, – суетливо протянул он мне пластиковую коробочку.
– Мияви! Родной! – Чуть не скончалась я от счастья.
Потом покосилась на окна нашего класса и решила, что не буду его целовать. А то помада на щеке останется.
– До вечера, – осторожно и мягко пожал он мою руку.
– Да, звони, – улыбнулась я, прижимая диск к груди. Настоящий, из Японии, как у них! Боже-боже-боже! Хотелось взвизгнуть от счастья.
Ахмед не удержался, хихикнул, рассматривая меня, а потом быстро пошел к машине. Опять с родителями куда-то ездил. Я поежилась под колючими порывами ветра. Надо идти в школу, а так не хочется.
Сказать честно, до дома я еле доковыляла. Девчонки то шли быстро, то еле ползли. У меня горели ступни и мучительно хотелось разуться. Я ползла за ними, проклиная ту минуту, когда согласилась пойти до дома пешком. Вроде бы идти всего несколько остановок, но уж лучше бы я поехала на маршрутке. Диск Мияви был надежно спрятан в сумке, и мне не терпелось услышать японские страдания. Почему-то под Мияви мне удобнее всего тренироваться. Как-то вот настраивает он меня. Мои ноги… Кто придумал шпильки? Какой садист? Мои ноженьки…
– Девчонки, может, в «Слона»? – Глаза Вари горели огнем, а на щеках выступил румянец.
Ну точно, Поэт туда притащится. Опять будет институт прогуливать.
– Не, я пас. У меня это… – Я показала сапоги.
– Птица, может, мне тебе несколько мастер-классов провести по хождению на каблуках и макияжу? – любезно предложила Настя.
– Не сегодня, – вздохнула я, думая о том, что мне еще гулять с собаками.
Пойти в сапогах или все-таки влезть в кроссовки?
– Ничего, привыкнешь, – подбодрила меня Козарева.
Я кисло улыбнулась. Дайте сесть куда-нибудь. Возьмите меня на ручки. Я вам все прощу, только, пожалуйста, избавьте меня от этих мучений.
– Не кисни, Птица. Ты же хотела быть женщиной? Теперь вот мучайся, – улыбалась с издевкой Женька.
Добрые у меня подруги, ничего не скажешь. Только как быть и что делать? Я должна стать красивой. И к завтрашнему дню я обязана научиться ходить на шпильках.
– Настя, а как ты ходишь на каблуках? – вымученно выдала я.
– Птичечка, тут самое главное – удобная колодка и комфортная высота. Потом можешь поднимать ее. Я вот так привыкла к каблукам, что даже дома бегаю в тапочках на танкетке.
– Ыыыы, – простонала я. – Мне нужны другие сапоги. Эти жмут.
– Вот поэтому ты и ходить не можешь, – авторитетно заявила Настасья.
– Так вы идете в «Слона» или нет? – топнула ногой Варя.
Я закачала головой.
– А мы с радостью, да, Жень, – подхватила Настя Точку под ручку. Женька состроила недовольную мину, но отказываться не стала.
– Пошла я, – махнула я подругам.
– Ты аккуратнее. А то хорошо, если только ногу сломаешь, – порадовала меня Варя.
– Да-да, – поддакнула Настька. – На каблуках можно и голову разбить при падении…
– Ой, молчите все. Мне и так уже плохо, – торопливо засеменила я прочь.
Мучительно хотелось расстегнуть сапоги и пойти домой босиком. Плевать, что грязь, лужи, лед и реагенты, плевать, что промокну, плевать, что замерзну, главное, что больше не будет так больно.
Дома я обследовала площадь повреждения. Из-за слишком узкого голенища ноги немного отекли. Хуже было со ступнями – в районе больших пальцев образовались плотные мозоли, и ходить было больно даже по полу босиком. Я дохромала до ванной и залегла в горячую воду в надежде, что кожа распарится и натоптыши пройдут сами собой. Как бы не так! Легче не стало. У мамы никакой косметики для ног не нашлось. Не помогло и лежание на кровати с задранными вверх конечностями. Мне реально было больно ходить. И как я такая хромая пойду завтра на свидание? Ох, еще же вечером гулять с собаками… Можно, я спрячусь за плинтусом?