Фанни и сама не могла сказать, удивилась ли она, когда вдруг подняла глаза от счета и увидела этого мальчишку. Он стоял к ней спиной и терзал рычаги изрядно уставшего от жизни игрального автомата Lucky Jack – пытался заставить этого идиота-ковбоя выстрелом из непомерно большого кольта сбить перо с головы вождя, полинявшего от времени и козней белых. Если бы это случилось, выпал бы джек-пот и играющий получил бы стакан пива, целую гору жетончиков, скопившихся за день в брюхе автомата, а еще право на одну бесплатную игру в день хоть до скончания века – своего или старикашки Lucky Jack’а. Фанни наблюдала за подобными попытками посрамить вождя Орлиное Перо вот уже, не соврать, лет тридцать – с тех самых пор, как Поль-Валери, прежний хозяин бистро Le Volontaire, купил этот игральный автомат и поставил его в углу за вешалкой. Летом автомат был хорошо виден, а теперь, в феврале, вешалка топорщилась множеством навьюченных курток и плащей, поэтому Фанни не сразу увидела парня, хотя обычно краем глаза примечала всех вновь пришедших клиентов. Наверное, он появился, когда она отходила на кухню.
Но вот она вернулась за свой столик, заваленный кипами счетов и стопкой налоговых деклараций, и села, устремив невидящий взгляд в бумаги. Да, Фанни не любила работать в директорском кабинете, там было душно, скучно и слишком многое напоминало о скандале, который всего лишь год назад устроили ей племянники Поля-Валери, желавшие оспорить его завещание и заломившие непомерную цену, когда Фанни предложила выкупить бистро в свое полное владение. Подняла глаза, окинула привычным взглядом зал, привычно возблагодарила бога за то, что Le Volontaire все же достался ей, привычно улыбнулась бездельнику Арману, который по привычке таращился на нее из-за своего столика, втиснутого между колонной и стойкой с моделью фрегата – того самого, на котором восемнадцатилетний маркиз Мари Жозеф Поль Лафайет некогда отправился добывать свободу американским поселенцам. Фрегат назывался «Le Volontaire» и был, как любил повторять Поль-Валери, тотемом бистро.
Итак, Фанни улыбнулась бездельнику Арману, вид которого уже третий день наводил ее на какую-то мысль, которую Фанни никак не могла задержать, поморщилась от ржавого, утомленного скрипа Lucky Jack’а и вдруг увидела около автомата рыжую потертую куртку и сизые джинсы, обтянувшие длинные ноги.
На воротник куртки небрежно падали темные спутанные волосы, и Фанни наконец сообразила, в чем там было дело с Арманом: он странным образом напоминал ей того несостоявшегося самоубийцу с моста Пон-Неф. То-то лицо мальчишки тогда показалось ей знакомым! Не то чтобы они были настолько уж схожи с потасканным, прокуренным тридцатилетним Арманом, просто типаж был один: оба среднего роста, худые, длинноногие, оба темноволосые, у обоих в лице что-то испанское, а может, итальянское или, кто их знает, мавританское.
Арман, к слову, вот уже почти полгода изо дня в день таскался в Le Volontaire и с утра до вечера таращился на Фанни. Вместе с ним приходила большая белая собака, похожая на ретривера, только более косматая, и тихо ложилась в углу. Никто не знал, как ее зовут, Арман уверял, что она не имеет к нему отношения, живет где-то неподалеку, а к нему приблудилась, и звал ее просто Шьен («собака»). Шьен лежала в своем углу день-деньской, переводя взгляд с Армана на Фанни. Когда Фанни уходила, исчезал и Арман со своей псиной, поэтому бармен Сикстин и официантка Мао были убеждены, что бездельник Арман ходит в Le Volontaire вовсе не потому, что так уж любит попивать терпкий кисловатый кир (каждая пятая рюмка за счет заведения), сколько потому, что влюблен в мадам. Кстати, Шьен, уверяли они, тоже питает к ней какие-то особые собачьи чувства. Какого мнения придерживались на этот счет Симон и Симона, Фанни не знала, потому что этих двоих ничто не интересовало, кроме выяснения собственных отношений.
Самой Фанни от всех этих догадок, как и от пристального внимания Армана и Шьен, было ни жарко, ни холодно, она молодого человека, как принято выражаться, в упор не видела, улыбалась ему совершенно автоматически, и только мысль о том, что он ей кого-то напоминает, заставила ее взглянуть на него лишние два-три раза за последние дни. Но едва она увидела сизые джинсы и рыжую куртку, как снова забыла об Армане и Шьен и призналась себе: вчера она задержалась на мосту Пон-Неф только потому, что смутно надеялась увидеть там этого мальчишку, а сегодня пробежала мост, не задерживаясь, потому что наказывала себя за эти глупые надежды. Еще более глупые, чем надежды на возвращение Лорана!..
Разумная женщина, конечно, пожала бы плечами и снова уткнулась в налоговую декларацию, которую никак не могла заполнить. Однако Фанни этого не сделала. Она выбралась из-за своего столика, приблизилась к парню и встала сзади, то косясь на его худые пальцы, тискавшие рычаги Lucky Jack’а, то глядя на эти темные пряди, разметавшиеся по воротнику куртки.
Вождь Орлиное Перо с годами не утратил верткости, даром что краска на нем облупилась, а Счастливчик Джек так и не научился стрелять из своего дурацкого кольта. Обычно его тупость охлаждала самых азартных игроков. Но на сей раз в учителя Джеку достался человек упорный. Можно подумать, парень решил отомстить Орлиному Перу за все индейское коварство, с которым сталкивались белые поселенцы. Он ничего не видел вокруг себя, где уж ему было увидеть Фанни, которая затаилась за его спиной. Монетки в десять, двадцать и пятьдесят евросантимов сыпались в суму ненасытного вождя, выстрелы грохотали, пули свистели, Джек промахивался снова и снова, индеец победительно мотал орлиным пером, мальчишка выгребал из карманов новые пригоршни монет… Да, из тех самых карманов, которые несколько дней назад были набиты камнями, заботливо припасенными несостоявшимся утопленником. Вот уж воистину все проходит: спасительная банальность, которую Фанни подбрасывала ему там, на мосту, в очередной раз подтверди- лась.
Она не выдержала и рассмеялась.
Мальчишка глянул через плечо, буркнул «бонжур» и послал в голову Орлиного Пера еще одну пулю. Но через минуту резко обернулся и уставился на Фанни:
– Это вы? Что вы здесь делаете?
Наглец!
– А ты? – Фанни нарочно обращалась к нему на «ты». – Ты что здесь делаешь?
Сегодня щеки его были выбриты, волосы старательно зачесаны назад и смазаны гелем.
«Раздумал топиться?» – хотела спросить она, но благоразумно прикусила язычок, тем более что вид у парня был по-прежнему не ахти: чернота под глазами никуда не ушла, а щеки запали еще сильнее. Если он и раздумал топиться, то, пожалуй, ненадолго. Надо быть осторожней, не напоминать ему, а то еще ринется опять к Сене, а вдруг там не окажется никого, кто схватит его за…
Пардон.
– Что я здесь делаю? Играю, как видите. Вот, я разбогател, – он выгреб из кармана новую пригоршню, – правда, вроде того солдата из «Огнива», которому встретилась собака, охранявшая сундук с медными деньгами. Но потом ему повезло и с серебром, и с золотом, может, повезет и мне.
Фанни не поняла, о чем он говорит. «Огниво» – какая-то анимашка диснеевская, что ли?
– Работу нашел? Или милостыню просишь?
Парень глянул косо и отпустил рычаги автомата.
«Сейчас обидится и уйдет!» – подумала Фанни и с трудом подавила мгновенное желание схватить его за руку и удержать. И разозлилась на себя. Дьяболо, да ей-то что? Пусть уходит, откуда пришел.
Однако он смотрел без обиды и даже улыбнулся.
– Не просил, но это и правда милостыня. В тот день, когда мы с вами встретились, ну, вы помните, в каком я был состоянии…
«Ничего я не помню!» – хотела отрезать Фанни, но промолчала, потому что не любила врать.
– Так вот, – продолжал мальчишка, – я бродил по улицам, по мостам, потом пришел к какому-то собору, знаете, такому большому, серому, с двумя башнями и колокольней, там еще на крыше собачьи морды торчат во все стороны, и сел под стеночкой – устал до смерти.
Фанни уставилась на него во все глаза. Судя по всему, собор, где он сел под стеночкой, звался всего-навсего Нотр-Дам, и до сего дня Фанни не могла себе представить человека, который не знает о его существовании. Оказывается, такой человек существует и даже стоит перед Фанни.
Жан-простак! А интересно, как его зовут на самом деле? И зачем он побрился?
Н-да, ну и вопрос. Все мужчины бреются, даже бездельник Арман, неряшливей которого Фанни в жизни не видела. Но этот мальчишка побрился все же зря.
– Сел и заснул, – продолжал он доверчиво. – Ночь я не спал и до этого тоже, поэтому уснул, а когда проснулся – кругом народу тьма, все с фотоаппаратами. Галдят, входят в этот собор, выходят, и все мимо меня, и буквально каждый, если не каждый, то через одного, бросают около меня монетки. Я когда глаза открыл, подумал, что все еще сплю, столько вокруг меня медяшек валялось. Может, они подумали, что я какая-то местная достопримечательность? Новый Квазимодо?
Вот тебе и Жан-простак! Да, но зачем он так зализал волосы? Растрепанные пряди шли ему гораздо больше.
Фанни представила, как он сидит под стеночкой Нотр-Дам: волосы падают на лоб, щеки небриты, под глазами чернота, запекшиеся губы приоткрыты во сне… Жаль, что эти глазищи были закрыты, не то наверняка нашлись бы дамы, которые бросали бы ему не монеты, а купюры, и даже не самые мелкие!
– Я сначала их сосчитать хотел, эти денежки, а потом со счета сбился, – болтал между тем мальчишка. – Думал пойти в какой-нибудь маркет, чтобы кассирша на бумажки обменяла, здесь небось евро десять или даже двадцать наберется. А потом вспомнил, что я один раз видел такое в России: пришел в магазин какой-то бомж замусоленный, сдал кучу мелочи, которую ему добрые люди подавали, потом пошел и чебурек себе купил на улице, я видел. Что же я, как этот бомж, пойду и куплю чебурек? И не стал сдавать.
Видел такое в России, он сказал? Он что, из России? Этого только не хватало!
– Ты русский? – спросила Фанни хрипло.
– Да, а что? – Он независимо вскинул голову, и стало ясно, что не так уж сильно зализаны у него волосы: несколько прядей упали-таки на лоб, и он их смахнул. – Вы имеете что-то против русских?
Год назад она к ним вообще никак не относилась, однако с тех самых пор при слове «русский» ее словно колют иголками в нервные сплетения, причем во все сразу! Потому что Лоран был русским.
Еще один русский на голову Фанни!
А собственно, почему на голову? Какое ей до него дело? Вообще не слишком ли долго она с ним болтает в разгар рабочего дня? Там, на столике ее ждет целая пачка бумаг. А Фанни, между прочим, сегодня закрывать бистро, а потом еще ехать в пятый аррондисман[1] на рю де Валанс – взять у тетушки Изабо рецепт, чтобы завтра привезти лекарства от ее неумолимого артроза. Надо сказать этому мальчишке «чао» и пойти заняться своими делами. Нет, вообще ничего не нужно говорить, много чести.
– Тебя как зовут? – спросила Фанни.
– Роман. Роман Константинов.
Хорошее имя. Его легко произносить. Она думала, что у всех русских имена и фамилии такие, что язык сломаешь. Например, Ил-ла-ри… нет, не выговорить. Лоран, Лоран.
– Роман, – повторила она. – Роман, Роман…
И, пробормотав почему-то bonne journée («удачного дня») вместо более естественного сейчас bonne soirée («удачного вечера»), Фанни поспешно отошла к своему столику и принялась нажимать на кнопки старенького, еще Полю-Валери принадлежавшего калькулятора с незнакомым себе и этой заслуженной машинке ожесточением. Калькулятор тихонечко поскрипывал, мучился, но терпел. А что ему еще оставалось делать? Если бы он позволил себе проявить характер и допустил оплошность, его просто-напросто выкинули бы в пубэль, в мусорку, как повыкидывали уже многих его собратьев 1980 года выпуска и даже более молодых. Ему еще повезло, что его хозяйка – сентиментальная дурочка, которая живет воспоминаниями больше, чем реальностью (да, Поль-Валери когда-то так называл Фанни, а калькулятор слышал и все мотал на свой электронный ус).
Калькулятор, значит, поскрипывал, мазила Джек стрелял и стрелял. Звуки этих выстрелов Фанни слышала, слышала, слышала, а потом вдруг раз – оказалось, что в бистро полная тишина. Нет, конечно, по-прежнему стучали бильярдные шары, и звенели стаканы, и Мао вызывающе похохатывала, крутя попкой между столиками, и телевизор стрекотал, пророча на завтра по всей Франции хорошую, просто очень хорошую погоду. Еще около музыкального автомата кто-то перебирал старые (вечные) песенки Джонни Холлидея и Сильви Вартанс (куплет его, куплет ее), словно они снова были вместе, как тогда, в 1960-е, когда эти песенки свели с ума Поля-Валери, который и заполнил ими свой музыкальный автомат; две девицы из ближайшего отделения банка BNP взахлеб обсуждали над тарталетками с малиной предстоящую свадьбу какой-то Лии с каким-то Оливье (ну и дурак он, получше не мог найти, что ли?); седой, красивый мсье Валуа, торговец картинами, обхаживал какую-то толстую даму с испуганными коровьими глазами, которая, судя по всему, в жизни не слышала ни о каком Фудзите[2], этюд которого так расхваливал ей Валуа, и никак не могла взять в толк, почему этот мсье называет великим французским художником какого-то японца. Посторонний человек сказал бы, что в Le Volontaire оглохнуть можно, так здесь шумно, однако Фанни почудилось, что наступила глухая, унылая тишина, потому что она больше не слышала выстрелов Lucky Jack’а.
Обернулась – и не поверила своим глазам.
Вот это да! Орлиное перо валялось у ног посрамленного вождя, Джек с законной гордостью сушил в улыбке зубы. Победителя у автомата не было.
Фанни повернулась к стойке: может, Роман попивает там свое законно выигранное пивко?
Однако его не оказалось и там. Она уже приподнялась было, чтобы спросить бармена, выплачивал ли он выигрыш грозе индейцев, как вдруг перехватила насмешливый взгляд Армана – и снова плюхнулась на стул.
Почему Арман так странно смотрит? Что его развеселило, интересно знать? И почему у нее такое чувство, будто ей что-то нужно было спросить у Романа, что-то бесконечно важное, а она не успела и больше никогда его не увидит?
Увидит, увидит!