В дорогу я собиралась, как всегда, в спешке. Хорошо, что на такие случаи у меня существует «тревожный чемоданчик», где собрано почти все необходимое для десятидневного путешествия: одежда, лекарства, патроны, спецтехника – «жучки», видеокамеры, направленный микрофон, фотоаппарат. Несомненным плюсом является и постоянная боевая готовность моей бежевой «девятки», профилактику которой с завидным постоянством (не то что себе) я делаю ежемесячно на лучшей станции техобслуживания Тарасова. Впрочем, за доллары ее могут облизать везде, но я предпочитаю одного автослесаря, одного парикмахера, одного врача и так далее. Думаю, вы со мной согласитесь. А как поведет себя в дороге чужой «Москвич», тем более долгое время простоявший в гараже без дела?..
Прощание было недолгим. Когда я ровно в 6.00 подъехала к дому профессора, Наташа помахала мне с балкона, приглашая подняться.
– Посидим на дорожку, – объяснила она, – иначе пути не будет.
Мы опять присели в гостиной. Несколько секунд помолчали. Потом поднялись. Вадим прижался к отцу. Не стесняясь меня, Полежаев поцеловал жену. Наталья перекрестила нас обоих.
– Приезжайте скорее. Втроем.
Во дворе, кладя в багажник и на заднее сиденье чемоданчик, кейс и сумку с провизией (интересно, когда это Наталья успела все приготовить в дорогу: создавалось впечатление, что она не спала всю ночь), мы как-то одновременно посмотрели наверх: Наталья с сыном стояли на балконе, прижавшись друг к другу.
Мы заехали домой к неизвестной мне Кате, поменяли машины: в гараж поставили мою «девятку» и пересели на неприметный серый «Москвич», сотни собратьев которого поминутно встречаются на любой дороге.
По Тарасову машину вела я, договорившись с Полежаевым, что станем садиться за руль попеременно, через каждый час-полтора. Тогда скорость движения будет высокой и мы не успеем устать как следует.
Переехали через Волгу. Навигация официально не началась, ибо река еще не везде освободилась ото льда. После Покровска за окнами машины замелькали однообразные пейзажи левобережного Заволжья. Договорились с профессором рассказывать по дороге друг другу о своей жизни: меня интересовали мельчайшие детали, которые могли пролить свет на мотивы двух преступлений.
Из рассказа ученого стало ясно следующее: лет двадцать назад уже женатый Полежаев встретил семнадцатилетнюю красавицу Ирину. Она тогда еще училась в выпускном классе школы, а молодой м. н.с. одной из кафедр политеха был послан в эту самую школу во главе нескольких студентов для проведения бесед по профессиональной ориентации старшеклассников. Профориентация оказалась успешной, во всяком случае, для Ирины: она проявила живейшую заинтересованность к возможности учиться в политехе, запомнила кафедру, за которой числилась лаборатория Полежаева. Побывала там на днях открытых дверей. Летом, правда, провалилась на вступительных экзаменах, получив двойку по математике. Но это Ирину не смутило.
Вместе с родителями она обратилась к Полежаеву с просьбой в течение года заняться с нею репетиторством. Гонорар, который предлагали родители, раза в три превышал тогдашний годовой доход будущего светилы науки. Можно понять молодого ученого, с радостью согласившегося помочь вчерашней, не слишком усердной школьнице.
Девочка, однако, усердствовала в другом направлении. Репетиторство, проходившее у нее дома в отсутствие родителей, вскоре неизбежно закончилось практическими занятиями по изучению женской и мужской анатомии в ее постели. Видимо, результаты этих анатомических занятий настолько удовлетворили обоих, что Полежаев развелся с первой женой, благо детей у них еще не было, и узаконил свои отношения с Ириной.
Через год родилась Оксана. Это событие благотворно сказалось на браке. Полежаев, как говорится, пылинки сдувал со своей юной супруги. Жили они счастливо, если бы не одно обстоятельство. Да, да, вы правы, деньги! С милым, говорят, рай и в шалаше. Но шалаш желательно иметь хотя бы двухкомнатный, и лучше – подальше от родителей.
Семейное счастье стало потихоньку давать трещины. Заниматься мужу репетиторством Ирина категорически запрещала, памятуя, очевидно, о своем собственном пути в постель Полежаева. А тут еще кандидатская диссертация, которую должен был заканчивать супруг, поглощала все его рабочее и свободное время. Словом, когда Оксане исполнилось три года, они расстались, а Ирина посчитала более перспективным своего соседа – старшего лейтенанта ВВС, соблазнила его, заставила бросить жену с только что родившимся сыном, сама покинула Полежаева, забрав, естественно, Оксану. С новым мужем, Игорем Кудриным, они укатили в дальний, но привилегированный гарнизон в Группе советских войск в Германии.
Для Полежаева развод стал сильнейшим ударом. Из профессионального, да и чисто женского любопытства я внимательно рассматривала фотографии Ирины двадцатилетней давности, которые по моей просьбе доктор захватил с собой. Ему, смею вас заверить, можно было посочувствовать.
Через год после развода с Ириной Полежаев женился в третий раз. Его последняя супруга Наталья, которая гостеприимно принимала меня, оказалась надежным бастионом, который так необходим для создания крепкой семьи. А рождение Вадима поставило последнюю точку в бурной молодости профессора. Кстати, именно благодаря надежному тылу, семье, где все всегда в порядке, Полежаев и сумел за относительно короткий срок «добавить» к кандидатской еще и докторскую диссертацию, получить профессорское звание.
О жизни бывшей супруги после развода он не знал почти никаких подробностей. Лет шесть назад, когда советские войска были выведены из Германии, майор Кудрин демобилизовался из армии, и Ирина с семьей поселилась в Зареченске. Информацией о занятиях отставника Полежаев, естественно, не располагал. Вот вся, согласитесь, далеко не исчерпывающая информация, которую я получила по дороге в Зареченск.
Удивительно, но Полежаев уверенно вел машину. Я обратила внимание, что он вообще все делал основательно и хорошо. Понаблюдав первые полчаса за его управлением, я расслабилась и, к своему стыду, немножко задремала. Сказалась почти бессонная ночь перед отъездом. Сидела я рядом с водителем, поэтому не нашла во сне никакой более удобной позы, чем склонить свою голову на полежаевское правое плечо. Как он умудрился не разбудить меня, управляя машиной в таком положении, теряюсь в догадках до сих пор.
Проснулась я оттого, что «Москвич» наш вдруг остановился. Стекло левой двери было опущено, рядом стоял инспектор ГИБДД, как теперь благозвучно величают бывших гаишников. Старлей придирчиво изучал протянутые Полежаевым документы. Освободив полежаевское плечо от необходимости держать мою голову и инстинктивно поправив прическу, я уже собралась было вмешаться в процесс проверки, как вдруг заметила изменившееся выражение лица инспектора. Он еще раз посмотрел на документы, потом на Полежаева, явно сверяя оригинал с фотографией, протянул права и еще какую-то корочку профессору:
– Прошу извинить! Можете ехать!
Полежаев усмехнулся и тронул машину с места.
– Док, что за ксиву вы ему показали? – прикрывая ладонью зевающий рот, поинтересовалась я.
– Таня, мне кажется, нам пора заняться практической стилистикой русского языка, – парировал профессор.
– Для начала нам пора заняться завтраком или обедом, словом, пожрать. – Я продолжала поддразнивать ученого, подумав при этом о том, что заняться нам давно пора совершенно другим и гораздо более приятным делом.
С предложением в отношении еды Полежаев, безусловно, согласился, и вскоре, увидев подходящее место за лесополосой, тянувшейся вдоль дороги, он съехал с трассы, припарковав «Москвич» возле небольшого пруда. Я вытащила из багажника старое дорожное одеяло и расстелила его на сухом взгорочке. Из своей необъятной сумки Полежаев извлек жареную курицу, самсу, огурцы, свежий зеленый лук, хлеб, масло, сыр, термос с еще горячим кофе – одним словом, голодная смерть в дороге нам не грозила.
– До Зареченска далеко? – спросила я, аппетитно жуя кусок курицы.
– Чуть больше ста километров. Нас как раз остановили на границе двух областей, Тарасовской и Зареченской, – пояснил Полежаев.
– Сколько ж я проспала?
– Почти три часа.
Я с благодарностью посмотрела на профессора. Он дал мне возможность выспаться, организм мой отдохнул и был готов к предстоящей и, уверена, непростой работе. Вытащив из кармана джинсовой куртки мешочек с магическими костями, я подумала о том, что может ждать нас впереди.
10+20+27.
Черт подери, и кости говорят о том же: «Вас подстерегает опасная пора: ожидают многочисленные трудности и окружают враги».
Профессор с любопытством наблюдал за моим занятием. Но скептицизма не проявил, во всяком случае, вслух. Пояснив полученный неутешительный результат, я стала разрабатывать план дальнейших действий.
На окраине Зареченска мы начали прежде всего с местного кладбища. Сторож показал нам карту (так на кладбищах называются отдельные участки), на которой виднелись свежие холмики мартовских и апрельских могил. Когда мы медленно шли вдоль этой скорбной линии, мне показалось, профессор почему-то надеялся, что могилы Ирины там не окажется. Но нет, она была четвертой от конца. Деревянный крест, табличка с датами жизни. Мы оба замерли. Скромный венок из искусственных цветов еще не успел выгореть на ярком солнце. Живые же, рассыпанные прямо на холмике, уже давно завяли и высохли.
Лицо профессора изменилось на глазах, посерело. Видимо, его мучили воспоминания. Я тронула Полежаева за руку:
– Нам пора, Иннокентий Михайлович…
– Да, да, сейчас.
Когда мы вышли с кладбища, профессор попросил меня сесть за руль. Прежде всего нам необходимо было найти улицу Ташкентскую, где до гибели жила Ирина Полежаева. Впрочем, скоропалительных выводов о ее смерти я не стала бы делать, памятуя, что пару лет назад мою кончину уже зафиксировали в Казахстане, где я уходила от погони ФСБ.
Улицу Ташкентскую мы обнаружили в одном из спальных районов Зареченска, так похожего на «спальники» всех провинциальных российских городов. Бессмертную рязановскую «Иронию судьбы, или С легким паром» смело можно было снимать и здесь, такими безликими и однообразными показались стоящие вдоль дороги девятиэтажки. Увидев табличку с номером нужного дома, мы припарковали неподалеку «Москвич».
Выяснив попутно у профессора, что у Ирины были родственники в Средней Азии, я решила сыграть роль родственницы, «седьмой воды на киселе», приехавшей без предварительной телеграммы в Зареченск и ничего не подозревавшей о смерти троюродной тетушки.
Иннокентий Михайлович одобрил мой план, но внес и весьма существенные коррективы. Из своего «дипломата» он вынул небольшую брошь в виде дракона и маленькую, словно пуговичка, вещицу, назначение которой я поначалу даже не поняла. Брошь он помог закрепить мне на водолазку («Вдруг придется снять куртку», – пояснил профессор), а «пуговичку» посоветовал засунуть в ухо.
– Вот теперь я за вас спокоен. Я буду слышать все, что с вами происходит, и при необходимости смогу дать вам совет через передатчик, – критически осмотрев меня, заявил профессор.
Честное слово, мне была очень приятна такая отеческая забота! Особенно же в тот момент, когда его ловкие пальцы закрепляли брошь-микрофон.
Взяв с собой полежаевский баул с провизией, как самый обширный, и свою неизменную сумочку, я отправилась на охоту. Полежаев должен был ждать меня за рулем машины.
На долгие звонки в квартиру с номером 48 никто не отвечал. Как и задумала, я позвонила соседям. Наудачу в сорок девятой дверь открыла благообразная старушка.
– Тебе чего, милая?
– Бабуль, здравствуйте, соседи ваши из сорок восьмой дома?
Старушка подозрительно посмотрела на меня.
– А ты откель будешь такая?
– Родственница я полежаевская, наши матери, моя и Иринина, двоюродные сестры, – на ходу импровизировала я. – Так что она мне вроде как тетка.
– А живешь-то где?
– В Туркестане, – догадалась ответить так, вспомнив по когда-то знакомому расписанию поезда Москва – Алма-Ата о наличии такого города. Очень удобное название – ошибешься, прокола не будет – так до революции называли всю Среднюю Азию.
– Заходи тогда, отдохнешь с дороги. – Старушка наконец-то впустила меня к себе. – Ты давно с Ириной-то встречалась?
– Давненько, Оксанка тогда еще под стол пешком бегала, – благоразумно не стала я уточнять дату.
– А писала-то когда последний раз?
– Бабуль, какие письма-то сейчас при нашей жизни?
– И то верно, милая. Звать-то тебя как?
– Таней. А вас?
– Бабой Катей все кличут. – Она помолчала. – Выходит, ты ничего и не знаешь…
– Чего не знаю? – изобразила я крайнюю степень удивления.
– Убили твою тетку-то…
Играть пришлось до конца. Я схватилась за краешек стола на кухне, куда провела меня старушка, тяжело задышала, сделала несколько сдавленных глотков. Бабулька налила мне воды. Я выпила, успокоилась, подумав про себя, что этюд на тему «Скорбная весть» я исполнила, кажется, неплохо.
– Как убили, баба Катя, расскажите, пожалуйста…
Соседка рассказала, что накануне гибели в квартире у Полежаевой была очередная гулянка. В этом доме Ирина жила два года после развода с мужем. И все два года устраивала попойки, приводила мужиков. «На глазах у Оксанки?» – ужаснулась я.
Баба Катя объяснила, что подрастающая Оксана была единственным человеком, кого еще хоть как-то слушалась мать. Но Оксана училась, а мать ухитрялась напиваться с утра пораньше, пока дочь в школе. Особенно распоясывалась Ирина в дни, когда Оксану забирала к себе Галина, ее старшая сестра. Вот и в последний раз, зная, что Оксана у тетки, Ирина устроила «пышную гастроль».
Кутили до позднего вечера. Потом, по словам соседки, Ирина разругалась с собутыльниками, выгнала всех, постучала к ней, торжественно объявила, что завязывает: завтра, мол, дочь возвращается, и вообще, хочет за ум взяться, чтоб дочь матерью гордилась, как отцом, отец ведь у Оксанки профессор.
А какой он профессор, рассуждала соседка, такой же небось алкаш, как и мать. Вот Игорь, отчим бывший, тот мужик видный. Хоть и развелся с Иркой, нет-нет да приходил. Всегда с полной сумкой еды, девчонке обновки справлял. Сразу видно, бизнесмен, «новый русский».
– А дальше-то чего было в тот вечер? – постаралась я направить монолог старушки в нужное мне русло.