Зверь рычал где-то вдалеке, даже не на утесе и уж точно не у входа в пещеру, но что ему стоило быстро сюда добраться? Мэтти не сомневалась: много времени это не займет.
Он явится домой с добычей и обнаружит их в своей пещере, как медведи нашли Златовласку в кровати медвежонка, вот только им с мужем не сбежать, как Златовласке. Они попали в западню.
А ведь именно этого Мэтти и боялась.
Уильям продолжал осматривать пещеру, водил свечой взад-вперед, поглощенный своим занятием. Он явно не слышал рычания зверя.
А ведь я могла бы взять кость и разбить ему голову. Могла бы бросить его здесь, а зверь нашел бы его и разорвал в клочки, а потом разложил бы косточки по кучкам.
Рычание раздалось снова, вроде бы ближе, хотя Мэтти не могла сказать наверняка, и она поняла, что даже если бы у нее хватило смелости сделать то, о чем она подумала, времени на это не осталось.
– Уильям, – позвала она, – он возвращается.
– Что? – Муж оглянулся, заморгал в тусклом свете пламени, словно вернулся мыслями издалека.
Мэтти это было знакомо.
– Я слышала рев, – сказала она. – Там, в лесу. Зверь идет сюда.
– Это мой шанс. – Уильям пересек зал несколькими широкими шагами, вручил ей свечу и произнес: – Стой сзади. Будешь путаться под ногами, пуля попадет в тебя.
Он оттолкнул ее в сторону и поспешил к выходу, не дожидаясь жену. Мэтти пошла за ним, боясь того, как может выглядеть зверь, боясь, что он бросится на них с раскрытой пастью, готовый их сожрать.
И сожрет же. С этой маленькой винтовкой Уильяму ни за что не одолеть чудище, способное так страшно рычать.
Они почти вышли из пещеры, и рев раздался снова, протяжный и яростный. Он разнесся по поляне, дрожащим эхом отразился от скалистого утеса, и Мэтти не понимала, далеко зверь или близко. Он мог в любой момент показаться из-за деревьев внизу.
Снаружи Уильям быстро оглядел местность и нашел валун, за которым можно было укрыться и следить за деревьями.
– Задуй свечу, дура, – прошипел он. – Думаешь, он не учует пламя?
«Думаешь, он не учует нас?» – мелькнуло в голове у Мэтти, но свечу она задула и села рядом с ним на корточки.
Внизу затрещали ветки. Что-то громадное ломилось сквозь деревья.
«Или сквозь кроны», – подумала Мэтти. Вчера зверь, вполне вероятно, вскарабкался наверх и исчез среди ветвей, хотя Уильям в это не поверил.
Шум стоял оглушительный, но из-за эха было сложно определить его источник.
– Интересно, какого же он размера, – пробормотал Уильям, проверяя винтовку.
«Мне все равно, – подумала Мэтти. – Я хочу домой».
Но при мысли о доме она увидела не голую двухкомнатную хижину, где прожила последние лет двенадцать. А место, являвшееся ей во снах, хотя Уильям говорил, что его не существует.
«Хезер», – подумала она. Они держатся за руки, кружатся по ковру и смеются под музыку. Женщина протяжно поет: «Как песнь белокрылой голубки…»[1]
Вдруг Мэтти услышала, как Уильям задержал дыхание, и ощутила исходящее от него напряжение. И поняла, что все вокруг затихло, совсем как вчера сразу после того, как они нашли большую лужу крови.
Улетели птицы.
Все птички и зверушки застыли и спрятались, и мы тоже. Хотела бы и я улететь, как птичка, а не сидеть, скрючившись за валуном, словно испуганный мышонок, ждущий удара кошачьей лапы.
Палец Уильяма лег на курок. Мэтти прислушалась изо всех сил. Ей показалось, она услышала приближение чего-то – кого-то, – но этот кто-то или что-то был гораздо меньше зверя. Кто-то как будто осторожно подбирался к ним по тропе, стараясь не производить ни звука.
Тогда Мэтти услышала чириканье воробьев и прошептала:
– Он ушел. Зве… медведь ушел. А там, внизу, кто-то другой.
– Тихо, – шепнул Уильям.
Через миг из-за деревьев вышел человек.
Мэтти уставилась на него, а Уильям тихо чертыхнулся. На миг замер и словно принял решение. Потом еле слышно произнес:
– Не говори с ним. Ни слова не говори, или потом будет худо.
Он вскинул винтовку на плечо, встал и начал спускаться по склону навстречу чужаку, хотя тот пока их не замечал. Человек замер посреди поляны, присел и поднес к лицу какую-то маленькую черную коробочку.
Та показалась Мэтти знакомой, но откуда? Слово вертелось на языке.
Фотоаппарат. Он фотографирует.
Она вспомнила, что и у нее был фотоаппарат – старый, мамин. Надо было нажать на кнопку, и выезжала готовая фотография; не нужно было относить снимки в лабораторию для проявки и печати.
Она вспомнила, как они с Хезер стояли рядом, кричали «Сыр!» и корчили глупые рожицы, а мать щелкала фотоаппаратом.
Потом она прикрепила эти фотографии к стене спальни, при этом развесила нарочно криво, чтобы получилось похоже на коллаж.
Они приблизились к чужаку. Желудок Мэтти снова скрутило, тошнота подкатила к горлу. Она много лет не видела людей, только Уильяма, и отчасти страшилась встречи. Разговаривать с незнакомцами было строго запрещено. Так говорила мать; так говорил и Уильям.
Ей стало не по себе и при виде одежды чужака, совершенно не похожей на ее собственную. Но и та показалась ей знакомой – отзвуком призрачного воспоминания, что не давало ей покоя со вчерашнего дня.
Пальто на нем было ярким, с цветными вставками – голубой и оранжевой, – и сделанным из очень блестящего материала. «Ветровка, – вспомнила она. – И у меня такая была, только красная. А у Хезер – ярко-розовая, как ягода малины».
Еще на нем были серые брюки со множеством карманов и коричневые кожаные ботинки со шнурками темно-зеленого цвета. Он нес рюкзак, по виду очень тяжелый; рюкзак был такого же ярко-оранжевого цвета, что и вставка на ветровке, с привязанным к нему матрасом (нет: спальным мешком). Когда они подошли совсем близко, Мэтти увидела, что перчатки чужака были без пальцев, а верхняя их часть откинута и пристегнута пуговкой.
Каждая деталь его облика всколыхнула в ней что-то: не то любопытство, не то воспоминание, не то неясную тоску. Она покосилась на Уильяма, надеясь, что тот не заметил этих чувств, отразившихся на ее лице; они бы его рассердили.
Мужчина, кажется, услышал их, опустил камеру (та висела на груди на ремешке), огляделся, встал и улыбнулся. Зубы у него были очень ровные и белые. В ответ на его улыбку Мэтти смущенно сомкнула губы поплотнее. В нижнем ряду у нее не хватало одного зуба: попала инфекция, зуб воспалился, и Уильяму пришлось его вырвать.
Она вздрогнула, вспомнив, как муж пристегнул ее голову к спинке кровати кожаным ремнем, чтобы она не дергалась; вспомнила ужасный рывок, с которым зуб покинул десну, и хлещущие фонтаны крови. Из-за образовавшегося пустого места остальные ее зубы покривились, скособочились, как старые сломанные надгробия.
– Привет! – крикнул чужак и помахал рукой.
Мэтти захотелось помахать в ответ, но Уильям велел не говорить, а жесты тоже считались разговором, в этом она не сомневалась.
Уильям тоже не помахал и не ответил. Он подошел к незнакомцу, чья яркая одежда выделялась на фоне бурой поляны. Улыбка чужака задрожала и померкла, когда тот понял, что Уильям не настроен на дружелюбную беседу.
Мэтти еле поспевала за мужем; ее по-прежнему тошнило, кружилась голова, но она могла предсказать, что выражало лицо Уильяма, взглянув на его напряженные плечи и походку. Его глаза сейчас наверняка превратились в ледышки, губы сжались, мускул на скуле мерно пульсировал, как часовая бомба.
Чужак чуть попятился, а Уильям остановился в метре от него. Мэтти встала слева от мужа, наполовину спрятавшись за его спиной. Незнакомец тревожно взглянул на винтовку, которую Уильям держал в руке.
– Что ты тут забыл? – рявкнул Уильям.
Карие глаза чужака гневно вспыхнули. Мэтти ждала, что он станет кричать на Уильяма и ответит на его агрессию тем же, но он лишь мягко и спокойно произнес:
– Это не частная собственность.
– Не частная, да, – ответил Уильям. – Но в это время года тут опасно, особенно если не знаешь горы. Погода может измениться в любой момент, лес кишит медведями, а они сейчас агрессивны.
Чужак улыбнулся краем губ, но не глазами.
– Спасибо за заботу, но я горы знаю. А как вас с дочерью сюда занесло, ведь уже не сезон?
Мужчина перевел взгляд на Мэтти, и та торопливо потупилась. Волосы у него были темные и кудрявые; они выбивались из-под вязаной шапочки. Она заметила это, прежде чем отвести взгляд.
А еще от Мэтти не укрылось, как закипает стоящий рядом Уильям; его гнев ощущался физически.
– Она мне не дочь. Это моя жена, – процедил он, стиснув зубы.
Если бы Уильям с ней говорил в таком тоне, она бы вся съежилась; за словами, произнесенными таким голосом, обычно следовал удар. Но этот странный незнакомец как будто не чувствовал опасности; когда Мэтти осмелилась снова посмотреть на него, он разглядывал ее с любопытством.
Тут он, видимо, впервые заметил, как они одеты, и спросил:
– Вы амиши?
– Нет, – ответил Уильям.
А Мэтти подумала: «Ох, господин незнакомец, лучше бегите прочь, вы что, не видите, мой муж сейчас взорвется, а когда это произойдет, вам будет больно – так больно, как никогда еще не было».
Чужак смотрел то на Уильяма, то на Мэтти, то снова на Уильяма, а потом скептическим тоном спросил:
– Жена, значит?
Ответа он дожидаться не стал и обратился к Мэтти напрямую:
– А мы с вами не встречались? У вас знакомое лицо.
Мэтти замерла, ведь Уильям настрого приказал не говорить с чужаком, но тот задал ей вопрос и не отвечать тоже было невежливо. Потом Уильям мог наказать ее за то, что она оказалась невежливой, но за то, что заговорила с чужаком, тоже можно было схлопотать. От нерешительности ее парализовало; челюсть не разжималась.
– Вы не встречались, – ответил Уильям и встал, загородив собой Мэтти. – Мы не отсюда.
Он, конечно, врал, нагло врал незнакомцу в лицо. Мэтти понимала: Уильям не хочет, чтобы тот думал, будто они живут на горе.
– Вы в какой школе учились? – не унимался чужак, стараясь заглянуть Уильяму за спину. – Ваше лицо…
– Ступайте лучше отсюда, и как можно скорее! – рявкнул Уильям и переложил винтовку из одной руки в другую. Мужчина, увидев это, замер. – Тут полно медведей.
– Медведей, значит, – повторил чужак бесцветным голосом.
Мэтти даже не пришлось смотреть на него, она и так поняла: Уильяму он не поверил.
– Пойдем, – сказал Уильям, взял ее за руку и потянул прочь.
По тому, с какой силой муж вцепился в руку, она поняла, что он взбешен.
– Не смей оглядываться, – прорычал Уильям. – И не искушай его своими уловками. Я знаю, что ты его вожделела. Ты шлюха, Марта, все бабы шлюхи.
Мэтти протестовать не стала, не сказала, что ничего такого о том мужчине не думала. Уильям все равно бы не поверил, что бы она ему ни говорила.
Он злится, потому что чужак решил, будто я его дочь, а не жена.
Она понимала: Уильям намного старше – точно не знала насколько, но как минимум двадцать лет разницы между ними было. Волосы его наполовину поседели, вокруг глаз залегли морщины.
А этот чужак – он молодой, как я. Примерно моего возраста. И спросил, не встречались ли мы.
Мэтти все же рискнула обернуться: хотелось еще раз увидеть лицо незнакомца. Но тот не смотрел на Мэтти и Уильяма. Он глядел на уступ в утесе, откуда они спустились прежде, чем к нему подойти.
«Только не ходи в пещеру, – взмолилась она. – Зверь тебя поймает».
Мэтти снова повернулась к мужу как раз вовремя – едва они дошли до леса и укрылись среди деревьев, Уильям грубо оттолкнул ее и повернулся к чужаку.
– Надо его пристрелить, – процедил он, поднял винтовку и упер приклад в плечо. – Будет знать, как тут разгуливать. Чужую территорию надо уважать. И нельзя так смотреть на тебя, на мою собственность.
– Не надо! – воскликнула Мэтти и схватила его за руку.
– Не хочешь, чтобы я пристрелил твоего любовничка? Убери руки, блудница Иезавель! Я имею право убить и его, и тебя! Ты принадлежишь мне, Марта. Я решаю, жить тебе или умереть. Ты всецело моя, и если другой мужчина решит, что его плуг будет вспахивать твои поля, клянусь Богом, он поплатится за неуважение.
Мэтти знала, что, когда они вернутся домой, Уильям будет бить ее, ведь незнакомец смотрел на нее, а она на него, и муж чувствует себя оскорбленным, к тому же он уже был зол и встревожен из-за зверя, а чужак оказался не в том месте не в то время. Уильям свалит на Мэтти все эти грехи, поскольку во всем виновата она – так было всегда. Боли не избежать. Она это знала.
И поскольку наказание было неизбежным, Мэтти осмелилась не подчиниться, осмелилась не убрать руку, оставить ее чуть выше его локтя. Она осмелилась произнести:
– Этот человек мне безразличен, Уильям, поверь. Я бы никогда и смотреть не стала ни на кого, кроме тебя…
– Лжешь, – выпалил он. – Ты как течная сука, все бабы такие.
– …но если ты убьешь его, придут люди, много людей; они станут рыскать по горам и искать его, а тебе же это ни к чему, верно? Ты не хочешь, чтобы люди бродили по горам из-за этого большого медведя, ты сам так сказал, но, если этого человека хватятся, сюда явится еще больше людей, сюда придут…
Она не договорила – забыла нужные слова. Давным-давно она их знала, но сейчас не помнила.
– Поисковые отряды, – сказал Уильям.
– Да, поисковые отряды.
Как она могла забыть: поисковые отряды. Ей почему-то было важно помнить эти два слова, но почему – она забыла.
– Вот поэтому и нельзя его убивать. Сам он мне безразличен, Уильям, но ты же не хочешь, чтобы здесь рыскали поисковые отряды?
Мэтти не осмеливалась смотреть по сторонам и глядела только на Уильяма. Тот по-прежнему стоял, нацелив винтовку на чужака. Мэтти видела смерть в его глазах, желание спустить курок и отомстить за уязвленное мужское достоинство.
Мускул на его скуле дернулся. Потом Уильям резко опустил дуло к земле. Мэтти поспешно отпустила его руку и попятилась.
– Поисковые отряды, – повторил Уильям и взглянул на нее.
Ей показалось, будто на лице его что-то промелькнуло, что-то похожее на страх, но выражение быстро исчезло, и Мэтти решила, что ошиблась.
– Зря только протаскались. У нас много дел. Чем тратить время на этого медведя, что напугал тебя вчера, надо было охотиться и пополнять запасы на зиму.
Зверь вовсе не напугал Мэтти вчера, по крайней мере не сразу. Ей лишь показалось странным, что он прикончил лисицу, но не стал ее есть. Однако ей придется ответить за то, что муж сегодня зря потратил время, и она решила не напоминать ему, что утром он сам посчитал медведя угрозой. Именно поэтому сегодня они не занимались делами: Уильям так решил, не она. Мэтти также не стала напоминать ему о странном поведении зверя, о пещере, полной костей, и груде внутренностей. Ей хотелось пойти домой и обо всем забыть. Тошнота так и не прошла, и она мечтала прилечь.
Впрочем, муж не позволит ей отдыхать. Отдыхать можно было только после выполнения всех домашних дел. В том числе ежевечернего супружеского долга.
Уильям пошел прочь от поляны широкими шагами. Как всегда, он двигался вперед, не проверяя, следует ли за ним Мэтти. Он знал, что жена позади; куда она денется.
Мэтти снова оглянулась на чужака и увидела, что его уже нет на прежнем месте. Он карабкался к пещерам.
А вдруг он обнаружит кости и заинтересуется, что за зверь ведет себя так? Что, если толпы людей явятся на гору изучать этого зверя?
Если так случится, ярости Уильяма не будет предела. Хотя, возможно, кто-то из этих людей заберет Мэтти, если она попросит.
Уильям сказал, что ты принадлежишь ему и никто не сможет тебя забрать. Жена – собственность мужа.
Но что, если кто-то ее все же заберет? Кто-то с добрым лицом и добрыми глазами, как у того чужака, – что, если кто-то вроде него ей поможет? Что, если она сможет снова отыскать то место – место, где была Хезер?
Уильям сказал, что его не существует, что это сон, посланный дьяволом для искушения.
Она посмотрела мужу в спину, на его куртку и седые волосы, которые он коротко стриг; на большие грубые руки, которыми размахивал во время ходьбы. В одной руке он сжимал винтовку, и Мэтти вдруг осенило.
Он не научил меня стрелять, потому что не хотел, чтобы я в него выстрелила.
Конечно, Мэтти никогда бы так не поступила. Никогда бы не причинила зла собственному мужу. Или причинила бы? Вряд ли, она на такое не способна. И не хочет ему вредить. Она хочет лишь, чтобы он перестал вредить ей.
А что бы случилось, если бы она попросила незнакомца на поляне ее забрать?
Уильям бы их обоих пристрелил на месте, вот что.
Он намеревался избить ее, когда они придут домой. Избить сильно, так, как никогда не избивал, Мэтти это знала. Слишком он разозлился, и все, что злило его, он обставит как ее вину.
Она слышала его быстрое и жесткое дыхание и, не глядя на него, понимала, что муж припоминает все случившееся за сегодня и расставляет это в своей голове так, как ему нравится.
Мэтти посмотрела наверх, на деревья, чтобы не видеть спину Уильяма, его суровые плечи и напрягшиеся жилы на шее.
И замерла; во рту вдруг пересохло, и она затрясла головой, не в силах поверить своим глазам.
Наверху, почти на каждом дереве, висели трупы зверей. В основном мелких грызунов – бурундуков, белок, опоссумов и полевых мышей. Но были и трупики крупнее. Как минимум две лисы и даже рысь.
Трупы были аккуратно развешены вдоль тропы, по которой шли Мэтти с Уильямом, по одному-два зверя на каждом дереве. Их привязали к веткам за их же кишки.
«Как елочные игрушки», – подумала Мэтти и покачнулась; сквозь туман в голове пробилось воспоминание.
Огромная рождественская елка в гостиной, слишком большая для такой маленькой комнаты; мигают разноцветные лампочки, наверху – серебряная звезда, а под елкой – гора подарков в красной и зеленой бумаге.
Рождество. Красные подарки для меня, зеленые – для Хезер. А вот и наши чулки с гостинцами: на одном написано «Хезер», на другом – «Саманта».
– Саманта, – прошептала она. – Не Марта. Саманта.
– Мэтти! – проревел Уильям.
Она взглянула на мужа, не видя его; перед глазами по-прежнему стоял размытый контур имени на рождественском чулке, и это было не то имя, которым он называл ее все эти годы.
– Мэтти! – снова проревел Уильям.
Она тряхнула головой, отгоняя воспоминания о чулке, елочных игрушках, девочке по имени Саманта. Муж ушел далеко вперед и теперь звал ее, чтобы она не отставала.
Тут Мэтти вспомнила зверей, маленьких кроликов и грызунов, что висели в ряд, как тропинка из хлебных крошек, ведущая к поляне.
– Уильям, – пролепетала она, еле в силах говорить, еле в силах произнести его имя. – Уильям.
Он двинулся в ее сторону, тяжело топая, и Мэтти знала, что должна бояться, ведь на его лице было написано: он не станет ждать до дома. Он хочет наказать ее сейчас.
Она судорожно сглотнула и указала вверх, попыталась объясниться, но муж уже навис над ней.
– Деревья, Уильям, – сказала Мэтти, но звук получился слишком тихим и шел будто издалека, а слова высохли в горле, ведь часть ее еще стояла под елкой и смотрела на имя на рождественском чулке.
Потом на нее обрушились кулаки, и больше она уже ничего не помнила.