Костер Померанца и Миркиной. Эссе, лекций, стихи - читать онлайн

Костер Померанца и Миркиной

Померанц и Миркина похоронены на Даниловском кладбище в Москве. Померанц ушел первым. Зинаида Александровна пережила его на пять чрезвычайно активных лет. Оба преодолели девяностолетний рубеж, и до последних дней пребывали в ясном уме и твердой памяти. Глядя на строгий обелиск, под которым покоится прах наших мудрецов, я невольно обратил внимание на даты жизни. Григорий Померанц: 1918–2013, Зинаида Миркина: 1926–2018. Между его приходом и ее уходом – век.

Для тех, кто знает Померанца и Миркину, знаком с их судьбой и творчеством, представлять их излишне. Но я допускаю, что этот очерк может заинтересовать человека, слышавшего лишь краем уха об уникальной супружеской чете, которая на протяжении двадцати лет – с 1997 по 2017 руководила религиозно-философским семинаром «Работа любви». Оба они читали лекции, которые неизменно заканчивались ее стихами.

Миркина – псалмопевец, но вы не найдете в ее текстах следов архаики или стилизации. Это оригинальнейшие современные произведения, в которых, что кажется невозможным, начисто отсутствует дух самовыражения. В ее стихах всегда происходит встреча души с Богом, а иногда – и встреча двух Заветов: сын библейского патриарха Иакова Иосиф может напрямую обратиться к Иуде Искариоту. И неизменно звучит требование освободить Бога от наших болезненных фантазий о Нем. Я приведу одно из любимых стихотворений Зинаиды Александровны. Оно вошло в ее поэтический сборник «Из безмолвия».

Стихи Миркиной Померанц назвал «поэзией священной глубины»2. Эта поэзия, заметил Григорий Соломонович: «не заменяет и не отменяет других путей в глубину, но и они ее не могут заменить»3. Перефразируя Померанца, я бы сказал так – мистический путь богопознания не заменяет и не отменяет схоластического пути, ортодоксальных положений веры, но и схоласт не может заменить мистика4.

Каким же путем идет мистик? И что он предлагает? Давайте рассмотрим это на конкретном примере. Отзываясь на призыв освободить Бога, Григорий Померанц говорит, что глубина любой великой религии ближе к глубине другой великой религии, чем к собственной поверхности5. А это значит, что на глубине бытия, где, по выражению Блаженного Августина, «зла нет», нет и повода для раздоров, для самоутверждения, для духовного превосходства. И только на поверхности идет постоянная битва. Религии, уподобляясь идеологиям, меряются административными ресурсами, развитостью своих сугубо мирских институтов, сплочённостью рядов своих последователей. Всё это ни к чему подлинному мистику. Вот почему его впору назвать духовным реалистом. Он не кликушествует и не вертит столы. Мистик всегда стремится только к одному – видеть вещи такими, какие они есть. А на это способен лишь истинный созерцатель.

Проследим дальше за мыслью Померанца: «Различие языков и образов религиозного опыта не может быть устранено, оно неотделимо от различия культур, от многоцветности мира. Диалог не стирает этого многоцветия. Но он ведет в глубину, где все различия смотрятся как преломления единого луча внутреннего света, озарившего мир в древности и давшего силу становлению культурных миров […]»6.

«Единый луч внутреннего света», преломляясь через различные вероисповедания как через чудесные витражи, проецирует на экран нашего сознания образы Истины, которые покоряют нас и предстают самим совершенством. Они и есть совершенство. Было бы странным усомниться в этих образах и символах, в вероучительных догматах. Они спасительны для тех, кто их исповедует. Всегда и всем дается по их вере. Но человек эволюционирует. Не Бог эволюционирует, а именно человек, его представления о Непостижимом. И поэтому уже нельзя сказать, что нет никакого «единого луча», а есть только «окно», и само окно каким-то образом способно вызвать к жизни свет. Сколь бы ни был совершенен «многоцветный» витраж, какой бы искусный мастер ни вдохнул в него жизнь, требуется высший Мастер – сам Свет, который озарит наши сердца. Они лишь на первый взгляд такие разные, но все мы на последней глубине, на запредельной глубине, – дети одного Отца. Не только христиане или иудеи, мусульмане или буддисты. Решительно все живые существа. «У нас один на всех, один Отец!» Померанц написал об этом так: «А мистическая суть веры во всех высоких религиях одна. Сердца христиан, мусульман, буддистов, индуистов трепещут от одной тайны»7. Это слова мистика, которые ортодокс, и совершенно справедливо, подвергнет сомнению. Однако снова повторю. Религиозно-мистическое миросозерцание с его поэтическим стилем мышления не заменяет и не отменяет традиционного типа религиозного мышления, но и ортодокс не способен заменить мистика. Один схоласт может обвинять другого в модернизме и реформаторстве, это вполне законный упрек, но по отношению к человеку, который имел личный опыт Встречи с «Немым истоком бытия», подобные категории не применимы. Немецкий мистик Мейстер Экхарт, родственный по духу чете мудрецов, сказал о себе так: «Это Мейстер Экхарт, от которого Бог никогда ничего не скрывал»8.

Да, нас разъединяют океаны и пустыни, клише мышления, нравы, культы, вековые традиции. Всё так. Идеи прочнее горных хребтов и разделяют людей не хуже Альп и Апеннин. Но это не может стать препятствием для того, чтобы осознать – все мы, как сказала бы Зинаида Александровна, – ветки одного дерева, пальцы одной руки. Вот почему Померанц приходит к следующему заключению: «Главное в становлении духовности – понимание выхода ее глубинного уровня за все слова, все знаки, понимание всех писаний как перевод с несказанного на высказанный человеческий язык. К этому направлению примыкаем мы с Зинаидой Миркиной»9.

«Направление». Вот как он осторожно выразился. Не вероисповедание, не руководящая идея и уж, конечно, не идеология. Направление. Но на средиземноморскую логику подобная размытость формулировок действует, словно красная тряпка на быка. Неортодоксальные воззрения смущают приверженца буквы, который неукоснительно держится догматов, установленных Отцами. Наследник греческой философии, если он не видит себя со стороны, скажем, со стороны Востока, и не может вести себя иначе. Скульптурно-пластический элемент, четкий край, пусть даже и с плавным обводом, определяют особенности характера его мышления. На это обстоятельство исподволь указал исследователь немецкого романтизма литературовед Наум Берковский: «Новалис писал: “Лессинг видел чересчур остро и поэтому терял чувство целого во всей его неясности”»10. Замечание это драгоценно. «Чувство целого» – чувство исключительно религиозное, а для мистика – первостепенное. То, что мистическая ветвь ислама – суфизм так и не стала четкой и стройной системой взглядов, говорит в его пользу. Не потому ли суфизм всегда стремился к тому, чтобы быть явлением интернациональным. Суфий – мудрец, который может принадлежать к любой конфессии11. Суфий, как сказал бы Померанц, это – «бдительный страж Целого»12. Ну и конечно же признание Померанца «Пол-оборота на Восток стало частью меня самого» многое объясняет.

В лекциях, изданных под общем названием «Собирание себя», Григорий Соломонович описывает колебания культурно-исторического маятника, который движется от целостного восприятия мира – к дробному и обратно. «Архаика таинственно целостна, – говорит он. – Античность классическая, греко‐римская, некоторые соответствующие эпохи Индии и Китая были рационалистичны. Средние века опять повернуты к восстановлению целостности, единства через Дух, через постижение Бога в нашей культуре. Новое время опять повернуто в сторону более рациональных схем»13. Григория Соломоновича причисляли к «беспочвенным интеллигентам» и «безродным космополитам» еще и потому, что он преодолел в себе средиземноморское почвенничество. Померанца и ему подобных склонный больше к анализу, чем к синтезу, европейский ум еще долго будет брать под подозрение и спрашивать: «А не атеисты ли они вообще?». Исследователь буддизма британец Алан Уотс отмечает, что «восточный склад ума» для европейца «представляет собой нечто мистическое, иррациональное и непостижимое»14. Идейные оппоненты Померанца движутся в русле греко‐римской парадигмы. Никакого злого умысла в их высказываниях я не нахожу. Я склонен считать, что каждый из них честен перед собой. Исключение составляют случаи откровенного невежества, которое может паразитировать на любой духовной традиции.

В «Записках гадкого утенка» Григорий Соломонович приводит замечательный пример схоластического суждения: «Один мой оппонент заметил: “Померанц живет без берегов, а я так не могу. Если я верю в воскресение Христа, то я верю в воскресение Христа, а не во что-то около этого”»15.

Вот человек сказал, что он верит. Уточнений не требуется. Я глубоко уважаю то, к чему он пришел или к чему идет. Каждый путь к Источнику Жизни уникален и неповторим. Но разве не заслуживают внимания и уважения другие пути в глубину? Поэтический сборник Миркиной «Один на один» открывается следующим стихотворением, посвященным супругу:

Эти стихи датированы 1999 годом. Померанц и Миркина уже не питали никаких иллюзий относительно религиозного возрождения в масштабах страны. Но они же, как и многие другие чистые сердцем люди, делали все от них зависящее, чтобы подготовить Встречу души со Христом.

Вот что писали наши мудрецы в своей совместной работе «Великие религии мира». Привожу обширную цитату, чтобы читатель смог почувствовать и стиль их мышления, и общий дух книги.

«”Ничего не творю от Себя. Исполняю волю пославшего Меня”. Иными словами: меня нет, есть только Бог, заполнивший меня. “Я умер, жив во мне Христос”, – скажет впоследствии апостол Павел. Это и есть возможность повторить за Христом: “Я и Отец – одно”. Христос вытеснил из Павла Павла, как Бог вытеснил из Христа человека. Этот человек есть, но его как бы и нет. Он до краев заполнен Богом.

Это и есть состояние безгрешности. Пока что Он один безгрешен. Но Он призывает всех быть подобными Ему. Он полагает в этом смысл человеческой жизни.

Он называет себя сыном человеческим. И в то же время знает, что Он сын Божий. Этот сын человеческий во всем подобен всем прочим людям, кроме одного: греха. Но если Он может быть безгрешен, то вся человеческая природа может очиститься. Она уже очистилась в Нем. Он явил собой, что такое человек. Человек создан по образу и подобию Божию и может воплотить в себе Бога. Хотя быть единым с Богом не значит быть равным Ему. “Отец мой более Меня”, – говорит Иисус. Капля моря не равна морю, но она едина с ним. Цель Человека – стать единым со своим Истоком, быть не лужицей на морском берегу, а Морем»16.

«Великие религии мира» о. Александр Мень называл «нашей книгой», настолько он был солидарен с ее основными положениями…

Зинаида Александровна вплоть до перестройки писала в стол, перебивалась переводами никому не известных суфиев. Григорий Соломонович ходил в списках, печатался на Западе и числился в диссидентах. Но в начале 90-х он получил возможность прочитать курс лекций в Университете Истории Культуры. Именно отсюда, как мне кажется, и был переброшен мостик к семинару «Работа любви».

О них узнавали, их печатали, к ним тянулись.

В 2009-м Померанц и Миркина стали обладателями почетной премии Бьёрнстьерне Бьёрнсена. Норвежская Академия Литературы и Свободы слова присудила ее «двум самым ярким представителям современной творческой интеллигенции России».

Четой мудрецов написаны, изданы и переизданы десятки книг. Вот серии, в которых выходили их произведения: «Лики культуры», «Российские Пропилеи», «Humanitas», «Письмена времени», «Зерно вечности»17. Недавно я зашел в Московский дом книги на Арбате и обнаружил целую полку их сочинений18. Пробежался взглядом по корешкам и глубоко вздохнул. Как все это донести до людей? Но уже в следующий миг опомнился: жизнь сама о себе позаботится. Ведь как-то жизнь привела меня к ним.

Я близко сошелся с Померанцем и Миркиной лишь в 2010-м. Правда, с тех пор мы уже не расставались. Восемь лет великого тихого счастья. Я благодарю Бога за то, что мне выпало делить с ними боль и радость, быть рядом во всех жизненных ситуациях, предстоять непостижимой Тайне и не путать ее с теми одеждами, в которые облекает ее человеческий ум.

Природа конвенционального знания не позволяет нам выходить за границы символов, и сами символы, включая сакральные, невольно кладут предел Безграничному. Они даже изменяют Безграничному, хотя и присягнули ему на верность. Так буква, забыв, пусть и на мгновение, о своем втором месте, способна предать Дух.

Эту трудность разрешил учитель будущего апостола Павла фарисей Гамалиил. Когда правоверные иудеи собрались растерзать учеников Христа, которые пребывали в новом Духе, опираясь на какие-то неведомые глубины сердца, Гамалиил обратился к толпе со следующими словами: «Если […] это дело – от человеков, то оно разрушится; а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками» (Деян. 5:38–39). О замечательном ответе ученого раввина, ставшего впоследствии христианским святым, неплохо бы помнить всем ревнителям благочестия. Камень этот, в каком-то смысле, я бросаю и в свой огород.

Померанц и Миркина – прихожане невидимой церкви. На одной из лекций Зинаида Александровна сказала: «Церковь не в бревнах, а в ребрах». Я оппонировал ей, решившись написать письмо. Было это в начале нашего знакомства. Приведу фрагмент из моего послания и ее реакцию на него.

«Народная мудрость: “Церковь не в бревнах, а в ребрах” рифмуется с другой поговоркой: “Седина в бороду, бес в ребро”, – полемизировал я. – Ребро, то есть сердце, равно открыто обеим безднам – Духу и плоти. Подреберный Бог не огражден от того темного, что есть в нас самих, и из чего мы, как из неизбежного праха, состоим. Подреберный Бог просветляет наш прах, пронизывает нашу тварность Своей тайной силой и наполняет нас Своим присутствием. Однако подреберный Бог всегда находится в шаге от того, чтобы быть сотворенным по нашему образу и подобию. Как же здесь быть? Может быть, поэтому нужна церковь и в бревнах? Ведь не у каждого достанет глубины соприкоснуться с Богом обнаженным сердцем».

Вот вопросы, которые я ставил тогда и которые мучили меня.

Зинаида Александровна ответила так: «Да, в нас живет и бесовщина, но это не значит, что Божественное начало надо искать не внутри, а где-то на стороне. И то и другое – в нас. Бесовщина на мели, на поверхности, а Божественное – глубоко внутри в глубоком сердце. Наша задача раскрыть в себе это глубокое сердце и ясно увидеть тогда, что царствие Божие находится внутри нас. И не надо уходить от себя, чтобы найти Бога. Надо, напротив, очень глубоко войти внутрь себя, в ту глубину, где находится единая связующая всех сила»19.

Про историческую церковь она тогда ничего не сказала. Но Миркина видимую церковь никогда и не отрицала. После посещения могилы мужа она вошла в храм Сошествия Святого Духа на Даниловском кладбище и написала непостижимый стих.

Зинаида Александровна лишь настаивала на том, что видимая церковь не должна собою заслонять «церковь незримую», иначе первая, по выражению митр. Антония Сурожского, может выродиться в «церковную организацию». Иными словами, если историческая церковь помнит об утопическом соблазне построения Царства Божия на Земле, а это и значит, согласно Миркиной, «искать Бога на стороне»; если историческая церковь не поддастся искушению разделять и властвовать, то тогда она может и должна стать дорогой к Богу. Забывающая об этом церковь окажется непреодолимым препятствием на пути к Нему…

После ухода Григория Соломоновича ко мне обратились с просьбой написать статью о нем для шеститомника «Московская энциклопедия. Лица Москвы». Российский философ, культуролог, религиовед, публицист – вот как обычно представляют его широкой аудитории. Когда речь заходит о вехах жизненного пути, задействуют другой семантический ряд: фронтовик, лагерник, диссидент. При смене интонации на более доверительную, в которой нет места аффектации, о нем говорят как о мудреце и праведнике. Среди вопросов-направлений, предлагаемых редакцией энциклопедии, было такое: общая значимость Померанца для российской культуры. Приведу лишь одну формулировку, которой, я, собственно, и закончил статью. «Померанц сыграл большую роль в установлении духовных контактов между Востоком и Западом, а также между светской и религиозной культурой современного российского общества».

Казалось бы, с этим все понятно. А ведь если задуматься – где происходит установление духовных контактов между светской и религиозной культурой? Разве не в сердце человека? И разве ни каждый день это происходит? Допустим, меня спрашивают: «Вы верите в Бога?». – «Да, но не так, как вы думаете», – отвечаю я. «А откуда вы знаете, как я думаю?» – «Вижу по глазам. И вам советую больше читать по глазам». Чуткий собеседник улыбнется и позволит еще лучше узнать себя. Нечуткий – закроется, спрячется в новые вопросы.

У католического священника и писателя Энтони де Мелло, одного из любимых авторов Миркиной, есть такая притча. Атеист спрашивает мастера, который является собирательным образом всех мудрецов: «Скажи, существует ли Бог на самом деле?» – «Если ты хочешь, чтобы я был предельно честным с тобой, то я не стану отвечать». Продолжает де Мелло так: «Позже ученики спросили у Мастера, почему он не ответил. «На этот вопрос нельзя дать ответ», – сказал Мастер. «Значит, ты – атеист?» – «Конечно, нет. Атеист совершает ошибку, отрицая то, что нельзя выразить словами. […] Теист, напротив, делает ошибку, утверждая то, что нельзя выразить словами»21.

Светской и религиозной культуре, равно как Востоку и Западу, тяжело договориться, пока они воспринимают себя как ментальные противоположности. Но, если они помыслят себя как части смутно угадываемого целого, как органы одного тела, то конфликт между ними исчезнет. К снятию неразрешимых духовных конфликтов и стремился Померанц, выразив это в замечательной, кажется, уже всем известной формуле: «стиль полемики важнее предмета полемики».

Мы знаем множество отзывов о нем. Один из самых емких принадлежит академику Андрею Дмитриевичу Сахарову. Лидер правозащитного движения в СССР оставил нам яркий портрет своего единомышленника. «Наиболее интересными и глубокими были доклады Григория Померанца – я впервые его тогда узнал и был глубоко потрясен его эрудицией, широтой взглядов и “академичностью” в лучшем смысле этого слова… Основные концепции Померанца: исключительная ценность культуры, созданной взаимодействием усилий всех наций Востока и Запада на протяжении тысячелетий, необходимость терпимости, компромисса и широты мысли, нищета и убогость диктатуры и тоталитаризма, их историческая бесплодность, убогость и бесплодность узкого национализма, почвенности»22.

Померанца нельзя назвать противоречивой фигурой, он удивительно целен. И только такие цельные люди, как он, могут соединять в себе, казалось бы, несоединимое. Он был организатором полуподпольного философско-исторического семинара, а потом боролся с подпольем как с бесовщиной. Он исследовал творчество Достоевского и дзен-буддизм. Рискуя карьерой и жизнью, защищал права человека и еще более самоотверженно защищал Бога от человека, который не желал видеть дальше собственного носа. Он был крупнейшим мыслителем современности, обогнавшим свое время, и – «медлящим проводником в вечность», то есть мистиком. Преждевременная смерть Иры Муравьевой, с которой Померанц прожил в браке совсем недолго, сделает его Иовом, вызывающим Бога на суд. А встреча с Зинаидой Миркиной, его будущей единомышленницей и супругой, станет ответом Бога. «Чего-то самого главного я не мог почувствовать и поэтому не мог понять. А тут вдруг прямое прикосновение к тому, вокруг чего я кружился. Бог страдает вместе со мной, и каждая наша смерть – крестная жертва»23. В 1960-м он услышит стихотворение Миркиной «Бог кричал». И строки «Бога ударили по тонкой жиле, / По руке или даже по глазу – по мне» перевернут его. Померанц и Миркина свяжут свои жизни более чем на полвека, и все это время Иов будет внимать.

Не только Григорий Соломонович, но и Зинаида Александровна – многострадальный Иов. Болезнь, которая первый раз заявила о себе в девятнадцать и на пять лет приковала Миркину к постели, всю жизнь досаждала ей. Зинаида Александровна признавалась, что у нее с болезнью ничья. Она не может победить свой недуг, но и недуг не может одолеть ее. О всех этих метаморфозах Померанц писал в «Записках гадкого утенка» с потрясающей честностью: «Не было учителя, который провел бы меня от проблесков к совершенному пробуждению. Некому было довериться – кроме Зины. Ей я сразу поверил. И хотя до сих пор не умею созерцать так глубоко, как она, – от нее я многому научился. Но она сама не все знала, – или не все могла, придавленная своей болезнью. И наконец, она была она, а я был я, и мне надо было найти самого себя, а не только видеть ее. И все же я сразу поверил ей, и это мне очень помогло»24.

Диптих, который неизменно входит в избранное и которым заканчивается посвященный памяти мужа сборник «Тайная скрижаль», каждый раз воскрешает дорогих мне людей. Я обращаюсь к нему, к этому признанию в любви, когда с новой силой хочу удостовериться в том, что любовь не от мира сего.

Померанц уподоблял лесной костер внутреннему огню, сжигающему огню просветления. Порой они просиживали у костра весь зимний день…

У Миркиной есть прозаическое произведение «Ты или я?». Его жанр определить трудно. Подсказка содержится во втором названии, которое дано в скобках: «Картины на тему Ветхого и Нового Заветов». Сама Зинаида Александровна называла этот опыт «плодом внутреннего созерцания» и посвятила «Ты или я?» Александру Меню. Его светлой памяти. Я перескажу своими словами главу, особенно дорогую мне. Она называется «Чудо Иоанна».

Умирала женщина, и Иоанн пришел к Учителю за помощью. Однако потревожить Его не посмел. Иисус стоял на берегу Генисаретского озера и хранил молчание. Какое-то время Иоанн колебался – он выбирал между жизнью этой женщины и тем глубоким покоем, в котором пребывал равви. Он точно знал, что пришел за конкретным советом, в конце концов, – за благословением, но ничего подобного в этот час получить не мог. Молчало озеро, молчало небо, молчал Учитель. И Иоанну постепенно передалось состояние Иисуса. И он успокоился. Конечно, он помнил о женщине, которая умирала, но ее жизнь была уже в руках Божьих. Через какое-то время Иоанн пошел к ней и, больше уже ни о чем не тревожась, вернул женщину к жизни.

Зинаида Александровна смотрела на огонь, в который подбрасывались сухие сосновые ветки, тем самым генисаретским, отрешенным от мира и одновременно полным сострадания и любви взглядом. Так же она смотрела в окно, на догоравшую зарю, когда час и больше просиживала перед ним. На столе стоял фотопортрет Григория Соломоновича. Окно и портрет – два, а точнее, один – один простор, один взгляд. Из окна открывался вид на Юго-Западный лесопарк и полыхающее, а потом медленно гаснущее небо. Бывало так, что я сидел рядом. Мы держались за руки. Ничего не происходило, кроме того, что Создатель правил Вселенной. Зинаиде Александровне нужно было разделить с кем-то внутреннюю бесконечность, душу. Мысль могла мелькнуть в моей голове или птица за окном. И тогда я чувствовал себя самозванцем. Не я должен быть на этом месте. Не я, а кто-то внимательней меня, чутче, тише. И, зная, что никогда не заслужу прощения, я чувствовал, что уже прощен. И она словно бы говорила: «Помолчи, мой мальчик. Помолчи». Вдруг сердце сжималось от нежности и боли. Сколько раз мы будем еще так сидеть? И она снова утешала, но без слов: «Мой мальчик, мой милый». Иногда я вообще не понимал, что она видит. Но понимать и не требовалось. Нужно было только смотреть на ее зарю ее глазами, и тогда один из нас исчезал. То ли она – потому что это, все-таки, были мои глаза, то ли – я, потому что меня вообще никогда не было. За окном зажигался фонарь. И уже можно было говорить.

Вот что она видела. И вот что я никогда бы не увидел, если бы не она. Да и увидел ли? Может быть, крупицу, самый край золотых одежд. А теперь вот раздуваю уголек. Ведь их костер должен гореть. На их костре не будут сжигать еретиков. Он гораздо опасней. На костре Померанца и Миркиной должно сгореть мое «я». И лучшее пламя – это «вся тишина». Лучшее пламя – это смотрящий на гладь озера Христос, и уже не отделимый от этой глади, от этих далей. Он всегда стоит на страже «огромного неземного покоя», в котором всё устроится само, всё сладится, всё утешится, всё исцелится любовью.

Благословение Померанца

Уже пять лет как нет с нами Григория Соломоновича Померанца. Религиозный мыслитель, культуролог, писатель, он и поднялся над своим временем, посмотрев поверх всех барьеров, и вынес на плечах всю ношу своего века. Живут его книги, они переиздаются и перечитываются. Проводятся семинары и конференции. Снимаются фильмы о нем. В 2018-м мы отметили его столетие.

Померанц выдвинул предположение, что ХХI век станет эпохой Святого Духа. Как следует понимать эти слова? Как прекраснодушный прогноз? Пророчество? Духовное завещание? Я понимаю это, прежде всего, как задачу, которую он поставил перед родственными ему душами, как то, что надлежит воплотить в жизнь «творческому меньшинству». Именно так называл Григорий Соломонович людей внутренне собранных и свободных, а значит, спрашивающих с самих себя строже, чем с остальных. Свобода не просто предполагает ответственность – истинная свобода есть ответственность в беспримесном виде.

Одна из организаторов конференции «Православная Церковь и культура в современной России», приуроченной к годовщине трагической гибели протоиерея Александра Меня, представила меня как ученика Померанца. На конференции я прочитал статью Зинаиды Александровны Миркиной «Что же такое свобода?». Доклад должна была сделать сама Зинаида Александровна, но она не смогла принять участие в работе конференции по состоянию здоровья. Во время перерыва ко мне подошел пожилой мужчина. Вероятно, он знал Григория Соломоновича или читал его книги. Стараясь соблюсти приличия, и в общем-то доброжелательно, мужчина задал мне вопрос: «Правда ли, что Померанц в конце жизни так и не пришел ко Христу?». Ответил я не задумываясь: «Померанц никогда и не уходил от Христа».

Если бы я развернул свою мысль, то, вероятно, сказал бы следующее. Григорий Соломонович принадлежал к тем религиозным мыслителям, которые, не самоутверждаясь за счет своего духовного оппонента, развивают учение о многообразии проявлений Божественного. И таковы все духовные реалисты.

Французский священник Жюль Моншанен (1895–1957), перекинувший мост от христианства к индийской духовной традиции, был убежден в том, что все культуры и религии проистекают из одного Источника. А вывод, который делает Моншанен, таков: «Невозможно закрыться в рамках какой-то одной религии и не обращать внимание на другие, считая их ложными»26.

Американский монах-траппист Томас Мертон (1915–1968) нашел общий язык с виднейшим представителем дзен-буддизма Дайсэцу Судзуки (1870—1966), которому, в свою очередь, оказался очень близок немецкий мистик Мейстер Экхарт (1260–1328). И если Моншанен был одним из зачинателей христианско-индуистского диалога, то Мертон стал проповедником дзен-католицизма.

Такое религиозно-мистическое течение в иудаизме, как хасидизм, возникшее в первой половине XVIII века среди еврейского населения Волыни, Подолья и Галиции, очень трудно отличить от мистического христианства. Они только внешне далеки друг от друга, но цель жизни человека понимают одинаково – как служение Богу и слияние с Ним. Альтруизм хасидов в его предельной форме выражался словами: «Мое – твое, а твое – твое, таков путь благочестивого». А вот как то же самое звучит у Мейстера Экхарта: «Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине неправ и ни на один маленький миг не заглянул в эту простую глубину»27. Аскетический идеал хасида имеет сходство не только с идеалом христианского аскета, но также с идеалом мусульманского суфия и дзен-буддийского монаха. На это обстоятельство указывал Мартин Бубер, посвятивший много лет собиранию хасидских легенд.

На пороге смерти индийский святой Рамакришна (1836–1886) говорил о том, что все книги Священного Писания верны, все религии подобны тропинкам, ведущим к одной общей цели – единому Бесконечному Божеству.

Моншанен, Мертон, Мейстер Экхарт, Бубер, Рамакришна и многие, многие другие – это те духовные реалисты, которые доглядели мир до его бессмертной реальности. Именно туда, в единую глубину, свободную от всех наших домыслов и грез, направлен взгляд Померанца.

Он не раз отмечал, что на вероучительном уровне между различными религиозными системами существуют непреодолимые противоречия. Снять их, скорее всего, невозможно. Великие учителя мудрости говорят на том языке, обращаясь к тому «ларцу или хранилищу духовных обликов»28, который выработала их культура, но зовут все мудрецы к одному, никому не принадлежащему Истоку. Есть некий глубинный Центр, сам источник Жизни, из которого бьют ключом все мистические учения. Это та самая глубина бытия, на которой, как выразился Блаженный Августин, зла нет.

Когда Померанц писал, что ХХI столетие станет эпохой Святого Духа, он имел в виду, что представители разных религий найдут больше точек соприкосновения, чем поводов для разрыва; что Запад и Восток выработают то общее духовное пространство, в котором хватит места всем представлениям о святости, и одна «основная сердечная идея»29 не войдет в противоречие с другой. Делить-то нам на глубине глубин нечего. А если все-таки еще осталось, что делить, то значит, идеи эти зародились не на глубине, а в голове; они еще сырые – утилитарно заземленные, идеологически окрашенные, политически ангажированные, они еще не обожжены огнем глубокого сердца.

Украинский мыслитель Григорий Сковорода призывал копать внутри себя колодец для той воды, которая оросит и твое поле, и соседское. Вода внутреннего колодца не твоя и не соседская. Это Божья вода. Почему-то люди думают, что по этой воде можно писать как по бумаге. И пишут слова «брахманизм», «буддизм», «иудаизм», «христианство», «ислам». Написать-то, конечно, можно, но долго ли эти слова удержатся на Божьей воде? Один брахман спросил Рамакришну, почему тот выбросил знаки брахманского достоинства, и Рамакришна ответил: «Когда буря божественного экстаза охватила мои сердце и душу, она сдула с меня все знаки веры и касты. Если когда-нибудь вы сойдете с ума по Богу, вы поймете меня». Мейстер Экхарт выразил то же самое другими словами: «Лучшее и благороднейшее, к чему можно прийти в этой жизни, это молчать и дать Богу говорить и действовать в тебе»30. А Бог не станет защищать интересы нашего маленького себялюбивого «я», в какие бы религиозные одежды оно ни рядилось. Когда маленькое «я» начинает черпать себя из вероучительных догматов, кровь льется рекой.

Чего только стоит борьба с ересью и еретиками, которая шла рука об руку с безжалостным истреблением политических оппонентов под религиозным предлогом. Памятны слова, которые, предположительно, высказал папский легат Арнольд Амальрик: «Убивайте всех, Господь распознает своих!». То есть отделит добрых католиков от отступников. Во время альбигойского крестового похода было уничтожено все население французского города Безье. Печально известное высказывание скорее всего приписано легату, но сути дела это не меняет.

Геноцид всегда имеет политическую и экономическую подоплеку, но в его основе лежит идея духовного превосходства над соседом. Турки начали вырезать армян не только как возможных предателей, которые могли переметнуться на сторону врага, но прежде всего как неверных. Иудеи находились под анафемой Рима вплоть до Второго Ватиканского собора (1962–1965), и это обстоятельство, безусловно, развязало руки Гитлеру. Таковы последствия духовного эго. Не потому ли на пряжках сухопутных войск вермахта было выбито «Бог с нами». Идея расового превосходства, которая в ХIХ веке была экспортирована из Европы в Африку, послужила запалом для геноцида в Руанде. Чтобы поднять руку на ребенка, женщину, старика, сначала нужно поставить их вне закона, который освящен институтами не только земной, но и духовной власти. Духовное эго – это волк в овечьей шкуре.

Часто верующий защищает то, что не нуждается в защите. От кого оборонять гору в шапке облаков? Гора незыблема. Но защищая саму несокрушимость, фанатик попирает то, что обладает беззащитностью проклюнувшегося ростка. Защищать святыню верующий должен прежде всего от самого себя, от своих еще недостаточно зрелых представлений о Боге, а не от иноверцев или безбожников. Вот почему так важны слова Померанца: «Стиль полемики важнее предмета полемики». Если ты потерял лицо, то уже неважно, ради чего ты ломал копья. И речь здесь идет не только о мусульманском терроризме, а о любых формах религиозного фундаментализма. К слову сказать, в мистико-аскетическом течении ислама суфизме счесть себя оскорбленным означает взять грех на душу.

Если в основе религиозных воззрений лежит идея духовного первенства, то до мракобесия рукой подать. И тогда уважительный стиль полемики оказывается непозволительной роскошью. На смену отрешенности Георгия Победоносца, внутренне собранного, укорененного в бытии, приходит змей, все принимающий на личный счет, неустойчивый и неуступчивый. Померанц писал, что ярость битвы может превратить змееборца в нового змея. И далее – на хорошей иконе Георгий Победоносец сохраняет отрешенную чистоту духа в пылу битвы.

Нигде и никогда я не называл себя учеником Григория Соломоновича. Но в Калининграде ко мне подошел незнакомый человек и спросил: «Вы действительно ученик Померанца?». И вот тогда я ответил: «Да». Отступать было некуда. Зинаида Александровна любит приводить слова одного мудреца: учителей много, учеников нет. И дерево может быть учителем. Но нужно досмотреть дерево до его Божественного корня. А для этого требуется вся полнота внимания. То самое буберовско-померанцевское отношение к другому человеку, к природе как к таинственному продолжению тебя же самого. Вот и душу мы должны досмотреть до ее незримой сути.

Порою Померанца толкуют превратно. Он никогда не ратовал за своеобразный и по-своему примечательный религиозно-философский синтез духовных учений в духе Блаватской и сам не создавал никаких учений, не организовывал никаких обществ. Он лишь предлагал отличать систему верований от подлинной веры. Система верований имеет дело с чем-то нереальным – с фантазией, с доктриной, с плодом воображения. Вера – это всегда столкновение с реальным. Именно в Реальности и происходит встреча всех искателей Истины. Ученик Рамакришны Вивекананда сказал: «Если бы я встретил Иисуса, то я бы кровью своего сердца омыл ему ноги». Единство религий Вивекананда понимал как «единение всех верующих в духе и истине, но отнюдь не как стирание всех национально-религиозных различий». Вивекананда осознавал, что единой церковной организации, объединяющей верующих всего мира, быть не может, что это утопия. Так же понимал глубинное единство религий и Померанц. Он говорил о некоем хороводе, в котором все религии, не теряя своих неповторимых черт, как бы берутся за руки, и через руки и сердца людей проходит ток всеохватной Любви.

Как-то я задался вопросом – много ли навоюют мужчины с младенцами на руках? Скорее всего, они объединят свои усилия, чтобы их младенцы не погибли. Одно дело, когда Бог в лучах славы красуется на военном стяге и ведет тебя в бой, и совсем другое, когда Он на твоих руках, и ты должен защитить Его от своих личных или коллективных амбиций, от своей узконациональной, узкорелигиозной правды. А высшая истина состоит в том, что нет моего или твоего младенца. Все младенцы твои и мои.

Человеческая цивилизация, начертав имя Бога на своих знаменах, пустилась во все тяжкие. Но не будем забывать, что сотворение Человека еще не завершено. Григорий Соломонович говорил об этом мягким, тихим голосом, но в его глазах горел прожигающий огонь.

Хочу я этого или нет, но наш путь к самим себе, к тому истинному, что есть в нас, и должен быть тернистым. Если мы и учимся чему-то, то зачастую только благодаря страданию. Померанц стал тем, кем он стал, пройдя войну и лагерь, победив страх и пережив потерю любимого человека, Ирины Муравьевой: небеса раскололись над ним. Зинаида Миркина пять лет была прикована к постели, потому что ее сбывшаяся душа, ее крылья оказались никому не нужны. И вплоть до перестройки Померанц и Миркина, по выражению Зинаиды Александровны, жили на полке сытого людоеда. В любой момент Померанцу могли припомнить и его антисталинский доклад, сделанный в 1965 году, и публикации за рубежом. Без страдания душа не вырастет, но если мы вдруг решим, что страдание самоцель, то мы просто застынем в страдании, беспрестанно умножая его, заставляя страдать и себя, и других. Не Божье дело застревать в страдании. Замечательно сказал православный священник Александр Шмеман: «Начало “ложной религии” – неумение радоваться, вернее – отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божественного присутствия. Нельзя знать, что Бог есть и не радоваться»31.

Я допускаю, что эпоха Святого Духа имеет очень условные привязки во времени. Но я верю, что с каждым поколением внутренне свободных людей на нашей маленькой планете станет больше осознанности, ответственности за свои поступки, а значит, и любви. Истинная реальность не в будущем и не в прошлом, она – в глубине настоящего момента. В настоящем уже есть все, что нам нужно. Кружащийся осенний лист, тишина, не выразимая никакими словами красота. Но наша задача обнаружить эту красоту, увидеть Святой Дух. Вот почему современный духовный учитель Экхарт Толле, которого Померанц очень полюбил, призывает нас подружиться с настоящим моментом.

Я знал, что у Померанца была такая молитва: «Господи, останови мои мысли!», но я не знал, при каких обстоятельствах она возникла. И Зинаида Александровна посвятила меня в подробности важного эпизода их семейной жизни. Произошло это в начале восьмидесятых. У Григория Соломоновича зашкаливало давление, и как раз в этот день пришел посыльный: Померанца вызывали в КГБ. Зинаида Александровна выскочила в коридор и сказала: «Оставьте его в покое! Он болен». – «Ну и что же, мы можем отложить», – ответил сотрудник, принесший повестку. И они отложили. «И Гришенька, – призналась Зинаида Александровна, – был очень недоволен мной: “Ты мне продлила муку”». Несколько дней Померанц не находил себе места, потом он пошел туда, поговорил с ними. Вернувшись, он начал молиться молитвой: «Господи, останови мои мысли!». И мысли остановились. И Григорий Соломонович поправился. Спустя несколько лет КГБ был официально распущен.

Что такое «мои мысли»? Это чувство «я», на которое нанизываются все страхи, все проблемы, все беды. Прекрасный образ дает Рамакришна. Он сравнивает чувство «я» с палкой, которая плывет по течению и болтается на поверхности потока. Может показаться, что вода разделена палкой на две части: по одну сторону Бог, а по другую индивидуальная душа, но в действительности вода одна. Да и может ли какая-то палка разделить поток, а уж тем более океан? Стоит перевести взгляд с палки на океан, и водная гладь станет единой, неразрывной.

Чувство «я», как палка, лежащая на поверхности воды, проводит границу не только между Господом и душой, но между мною и другим человеком. По одну сторону палки собирается все то, что я принимаю за самого себя. По другую сторону собирается все то, что я принимаю за другого человека. «Ад – это другие», – сказал Жан-Поль Сартр. Современный учитель недвойственности Карл Ренц внес существенное уточнение: «Пока ты веришь, что другие существуют, ты живешь в аду»32. На духовном уровне «другой» – это тоже ты. Вот почему Христос говорит, что когда вы накормите голодного и напоите жаждущего, вы утолите Его голод, Его жажду. Но и разница между двумя вероисповеданиями создается чувством «я», которое стоит между ними неприступной стеной. Правда, это уже не просто эго конкретной личности, это коллективное эго, конфессиональное эго, которое навязывает нам свой взгляд на вещи под видом Высшей воли. Именно это эго я называю духовным, и это самое страшное из всех зол.

Большой друг Померанца и Миркиной Сергей Аверинцев прекрасно знал, что «утративший духовные ориентиры верующий может быть куда опаснее любого неверующего». Вот почему «вера опасна; поскольку она ценнее всего остального, она опаснее всего остального»33. Сергей Сергеевич хорошо об этом сказал. Но в то же время сам Аверинцев считал религии Востока «существенно более одноплановыми». Христианство же, по его мнению, открывает такую перспективу, которую не открывает ни одна религия. Я воздержусь от оценки этого суждения, но напомню: одна из опасностей веры и состоит в потребности сравнивания. Иисус не сравнивал себя с Отцом, а если и сравнивал, то говорил: «Отец Мой более меня». Но есть слова, о которых никак нельзя забывать: «Я и Отец – одно» (Иоан. 10:30). Вот и я должен стать одним с тем, в Кого я верю, не сравнивая свой путь к Истине с путем другого человека или народа, потому что сравнение идет рука об руку с сомнением и беспокойством. И палка снова начинает делить океан на правильную часть и неправильную. И тогда нам, конечно, хочется оказаться на правильной стороне. Но нет никакой стороны. Там, где есть «сторона», – нет Бога.

Форм поклонения Ему так же много, как листьев на дереве, но за отдельными листьями надо увидеть целое дерево, за многообразием форм – тот единый дух, тот единый океан, в котором рано или поздно утонут все палки.

Американский кришнаитский гуру Радханатха Свами в конце своих духовных поисков пришел к следующему выводу: «Все люди, поразившие меня своей духовностью, были стойкими приверженцами какого-то одного духовного пути»34. Глубина же духовных познаний тех искателей истины, которые черпали как можно больше из разных традиций и от разных учителей, Радханатху не впечатляла.

Да, Померанц и Миркина не исповедуют какой-то один духовный путь. Они не указывают никакого пути, они сами являются путем. О таких вещах следует говорить как с огромной осторожностью, так и со всей возможной определенностью. Тот, кто является путем, не может возвеличивать себя, ибо он только путь во что-то гораздо большее, чем он сам. Христос называл Себя путем и дверью, но это открытый всем путь и всегда открытая дверь. Его слова свидетельствуют о великом смирении. – Он только путь к Отцу. Вот это «только» Его приверженцы, путающие палец, указывающий на Луну, с самой Луной, очень часто опускают. Может показаться, что мы умаляем перст, служащий указателем. Вовсе нет. Значение перста указующего столь велико, что даже и представить себе трудно! Нужно только глядеть в ту сторону, в которую перст указывает, а иначе мы предаем и Луну, и перст. Христос говорит о Себе не как о чем-то законченном и закрытом, а как об открытой двери, как о пути, не имеющем конца. Им можно пройти. Через Него можно пройти. «Я есмь дверь, кто войдет Мною, тот спасется» (Ин. 10:9). Он говорит о Себе как о Том, через Чье сердце пролит Свет. Он – дорога туда, куда могут и должны прийти все.

Великое счастье быть стойким приверженцем одного духовного пути, вовсе не надо менять его, надо только идти этим путем в глубину, а не оставаться на поверхности. И тогда ты выходишь за пределы системы верований. Померанц и Миркина не устают напоминать об этом. Им вторит Экхарт Толле: «Растет число последователей традиционных религий, сумевших освободиться от отождествления себя с системой форм, догм и жестких убеждений, сумевших открыть глубину в себе и одновременно с этим – исходную глубину, таящуюся в их духовной традиции»35.

Померанцу и Миркиной никогда бы не пришло в голову создать новую религию или реформировать старую. И они бы никогда не стали во главе секты, настолько чужды им коллективные формы поклонения преимущественно пальцу, который указывает на Истину. И сами они никогда не претендовали на роль такого пальца. Но вся их жизнь есть устремленность к Истине. Мы только ученики, говорят они. Не идите за нами, говорят они, идите сквозь нас к тому свету, которым вы сами являетесь на глубине.

Один из адресатов Миркиной поднял в письме вопрос о создании духовного общества и спросил, что она об этом думает. Вот что ответила Зинаида Александровна.

Замечательная оговорка: «Но это мое чувство, у Вас может быть другое». На такую оговорку способен только духовно зрелый человек. А вот духовный подросток всегда очень категоричен.

На вопрос, в чем сущность религии, далай-лама XIV ответил: «Главное – это любовь в сердце, а метафизические теории, буддийская и христианская, дело второстепенное». Но всегда находятся люди, которые не останавливаются на подобных ответах. Им хочется получить информацию посущественней. С завидным упорством они интересуются: какого вы вероисповедания, Григорий Померанц? Духовное эго включает систему распознавания «свой – чужой». И снова начинает маячить призрак палки в океане. Мы видим только палку, да и что мы без палки? А океан… Зачем он нам?

В семидесятые годы Померанц и Миркина познакомились с писателем Георгием Баллом. Послушав стихи Зинаиды Александровны, Балл, обратившись к ней, сказал удивительную вещь: «Я от вас ничего не ждал. Я от вас ждал, – повернулся он к Григорию Соломоновичу, – у вас прекрасное лицо. Вы орган, – указал он на Миркину, – а вы, – обратился Балл к Померанцу, – пространство для органа». Слова эти стали семейным преданием. Быть пространством для органа не менее важно, чем быть самим органом. Голос и пространство, в котором звучит голос, не отделимы друг от друга.

Пришло время напомнить о кредо Померанца и Миркиной. Оно никак не принижает те или иные ритуальные практики и религиозные обряды, оно просто совершенно про другое: «Глубина каждой из великих религий ближе к глубине другой великой религии, чем к собственной поверхности». Из этого не следует, что все религии одинаковы. У каждой свое неповторимое лицо. И слава Богу! «Если жить на глубине, – продолжают Померанц и Миркина, – то между великими религиями возможен диалог, основанный на том, что Святой Дух отпечатал себя в каждой из великих цивилизаций: христианской, мусульманской, южноазиатской, индийской и дальневосточной. В каждой из них по-своему выражена некая высшая точка зрения»36. А слова, образы, символы, которыми эта точка зрения выражена, могут быть разными.

Согласно библейскому преданию, когда-то человечество было одним народом и говорило на одном языке, но как только народы решили «сделать себе имя», Господь отнял у них тот единственный язык, на котором они славили не себя, а Бога в себе, и именно поэтому понимали друг друга. Духовное эго подобно змее заползает в руины Вавилонской башни и грезит о гегемонии того языка или того косноязычия, которое досталось ему после очередного грехопадения. И только Святой Дух может снять это заклятие. Тогда все народы снова обретут один язык, тот, на котором они понимали друг друга. И силы свои они употребят не для того, чтобы возвести новую башню из атеистических доводов или вероучительных символов, а чтобы за творением увидеть Творца. Кто-то сочтет, что питать подобные надежды – сущее безумие. Но разве путь, которым мы идем, одержимые идеей материального или духовного превосходства, не ведет в пропасть?

Слова Силуана Афонского: «Держи твой ум во аде – и не отчаивайся» – были ключевыми для Григория Соломоновича. Да, ад никто не отменял. И даже если в твоей душе нет ада, тебе его всегда могут устроить. А вот за отчаяние отвечаешь ты сам. Извне отчаяние не приходит. Оно поднимается только изнутри. Или поднимается Бог и говорит: «Не отчаивайся, я с Тобой». И Бог говорит это не на том или ином языке, а – светом, всегда светом, и лишь потом мы облекаем этот свет в слова. И если слова продолжают светиться, то человек благодарно молчит или слагает гимн жизни. А если слова гаснут, то человек начинает заносчиво доктринерствовать.

Григорий Померанц называл ХХI век эпохой Святого Духа потому, что он почувствовал – воздух, которым мы дышим, хоть и медленно, но становится чище. Человеческий дух эволюционирует не только благодаря праведникам, но и благодаря людям, делающим первые шаги на пути к самоисцелению. Однако есть и другой ответ. И он более соответствует померанцевскому трезвомыслию. Сейчас нам не на что больше рассчитывать. Только на Святой Дух. Нет другой опоры. Все утопии себя исчерпали. Либо мы научимся падать и держаться ни на чем, как птица и звезда, либо мы просто исчезнем.

Я воспринимаю слова Померанца не только как предупреждение, но и как благословение.

Евгений Мышкин и его спектакль «История их любви»

Мое знакомство с калининградским режиссером и драматургом Евгением Мышкиным состоялось в доме Померанца, но уже после кончины Григория Соломоновича. Евгений пришел вместе с педагогом-новатором, руководителем студии «Солнечный Сад» Игорем Киршиным. Мышкина и Киршина связывала многолетняя дружба. Зинаида Александровна, как всегда, очень радушно принимала гостей, и гости были счастливы провести этот вечер с ней, в дорогом для них доме. Мы держали в руках только что переизданный цикл лекций Померанца под общим названием «Собирание себя». Книга эта сыграла большую роль в нашей жизни. Наверное поэтому между мною и Женей, между мною и Игорем с первых минут разговора завязалась дружба. Был выписан огромный кредит доверия. Мы внимательно присматривались друг к другу, и, конечно, было страшно ошибиться, но Померанц и Миркина – их творчество, их судьба – уже расчистили дорогу для нашего братства.

Спустя год Женя Мышкин снова приехал в Москву, но на этот раз со своей спутницей, актрисой театра «Третий этаж» Викторией Балабиной. И снова нас принимала Зинаида Александровна. Кажется, именно тогда я узнал о существовании спектакля «История их любви», посвященного чете мудрецов. В спектакле звучали стихи Зинаиды Александровны. На сцене ее представляла Вика. А Женя воссоздавал образ Померанца. Едва ли Мышкин и Балабина могли поставить перед собой более сложную художественную и духовную задачу, но, по слову апостола, «совершенная любовь изгоняет страх».

Посмотреть спектакль, который Женя назвал «драматическая соната», мне удалось лишь через два года: «История их любви» шла только на подмостках «Третьего этажа». Весну 2016-го я встретил в Калининграде. Меня совершенно покорил и спектакль, и мышкинский камерный театр, и молодые талантливые люди, которые искренне и самоотверженно служили какому-то общему неназываемому и невыразимому делу. Полагаю, это был все тот же померанцевский опыт собирания себя, попытка найти невидимый собственный центр, который ничем не отличается от незримого сердца самой Жизни. В Калининграде я обрел много новых друзей, это были люди одной со мною волны, одного внутреннего строя. А потом с утеса я увидел море.

Минула еще одна весна, и Мышкин привез спектакль в Москву: «драматическая соната» была поставлена на сцене театра Елены Камбуровой.

Как же давно ближний круг Померанца и Миркиной ждал этого события! В маленьком уютном фойе толпился народ. Рукопожатия, объятия, поцелуи. Ведь все свои. Но выносить на суд своих сокровенное – быть может, самое тяжелое из испытаний. Зинаида Александровна тихой улыбкой благословила Женю и Вику рассказать со сцены об их с Гришей долгой, трудной и такой счастливой жизни.

И вот погас свет. Вышел Евгений в мешковатом пиджаке и нахлобученном берете. Близоруко осмотрелся. Надел очки-велосипед. Поежился на невидимом ветру. Слабый луч выхватил его фигуру, лицо, зажег плоские стекла очков. Вот он – изгой-интеллигент с тем внутренним стержнем, который выкован уже советской эпохой. Этого книгочея и мяли, и ломали. Он шел под вермахтовские пули, а потом его пускали в расход в сталинском исправительно-трудовом лагере. Исправляли наверняка, без права снова стать мягкотелым и рассуждающим. Но не всех сломали и не на всех нашлась пуля.

Число двадцать, написанное римскими цифрами, ассоциируется у меня только с двадцатым веком, а начертания цифр – с противотанковыми ежами, со скрещенными лучами прожекторов в военном небе Москвы, с косыми перемычками большегрузных товарных вагонов, тянущихся в Освенцим или на Колыму. И хотя на сцене ютились только раскладушка и стопка книг, венский стул и столик – отчетливо и грозно проступили очертания вековечной Голгофы. Впрочем, никакого воображения не хватит, чтобы представить ее себе.

Из постепенно отступающей темноты выпорхнула женская фигурка. На Виктории был свободного кроя сарафан, с руки на руку перелетала шелковая отзывчивая косынка. Кто это? Сказочная фея? Земная женщина? И фея, и женщина, и сама жизнь. И началась исповедь двух душ, перекличка двух безбрежностей, которые в Боге становятся единым простором. И в этом просторе нет ни смерти, ни страха.

Может быть, именно эти строчки пробудили Померанца, ударили его сильнее, чем может ударить самая страшная беда. И сердце сокрушилось и ожило. Он не знал, что можно так остро чувствовать Источник жизни, так близко подойти к ее священному огню.

Их брак состоялся и на небесах, и на земле. Совместная жизнь – это великая тайна, великая радость и огромный труд…

В проповеди, посвященной новобрачным, Антоний Сурожский сказал: «Царство Божие уже пришло, когда двое уже не двое, а одно. И, однако, это единство, которое составляет Царство Божие, дается зачаточно, а должно быть взращено подвигом».

«История их любви» есть нечто иное, как взращивание единства, тот самый тихий и незаметный подвиг, на котором мир стоит. Настоящая любовь – это, конечно, и настоящая дружба. Единомышленники и супруги, единоверцы и соратники, спутники жизни с одним сердцем на двоих – вот кто представал перед зрителем. В тона беззаветной дружбы окрашивали Мышкин и Балабина союз своих удивительных героев. И мне хочется определенней выразиться о дружбе вообще и дружбе в браке.

Дружбе во имя, во имя чего-то высшего ничто не угрожает. Такая дружба становится истинным творчеством, истинным блаженством. Она озаряет жизнь и ставит вопрос «каким быть?». А вот когда люди дружат против кого-то, против чего-то, пусть даже против чего-то ужасного и неправильного, тогда они рано или поздно столкнутся и, быть может, станут врагами.

Когда ты спрашиваешь себя «каким быть?», ты забываешь о том, что нужно изменить мир. Ты думаешь только о том, что нужно измениться самому. Как? Остановить разрушающую волю частей и обнаружить волю Целого. Вот тогда ты становишься, по выражению Померанца, «бдительным стражем Целого», а Целое всегда сумеет о себе позаботиться. Когда же ты задаешься вопросом «что делать?», то неизбежно дробишь Целое на части. Тобой движет благородное желание переставить части и установить их в наилучшем порядке, но знаешь ли ты этот порядок? Существует ли образец этого порядка в твоей душе, которую терзают противоречия, которую подпитывают несбыточные мечты и безумные надежды? Если образ Целого изнутри не озаряет твою жизнь, то о каких гармонических отношениях между тобой и миром, между тобой и возлюбленной, возлюбленным может идти речь?

Безусловно, мир ждет от нас вполне конкретных действий, но важны не сами действия, а то состояние души, которое их порождает. В состоянии бдительной целостности действовала душа или в состоянии рассеянной и апатичной расколотости? Действовали ее глубинные пласты, то, что соединяет душу с вечностью, или действовала ее возмущенная поверхность, то, что связывает ее с изменчивым миром? Но есть еще и те пласты души, которые притворяются глубинными. Они предпочитают сумерки, они кормят армию психоаналитиков, и больше всего они боятся выйти за пределы своей ограниченности. Под ними, под этими ложными, но уже не поверхностными пластами лежит бездонный Океан света, Океан Духа – вот Кто истинный деятель, вот Кто созиждет нас. Когда Иисус говорит: «Да будет не Моя воля, но Твоя», Он прямо указывает на Источник той силы, которая приводит в действие видимые и невидимые пружины жизни. И тот, кто так глубоко осознал первопричину жизни и причастился ей, сам становится живой связью событий, соединяет порвавшуюся цепь времен, исцеляет мир. Вот какая задача, и ничуть не меньшая, ставится перед настоящей любовью и дружбой, этими двумя путями, ведущими в Царство Божие, в единство, и в единстве уже неразделимыми.

После спектакля к Зинаиде Александровне подходили люди. Запомнившимися отзывами она поделилась со мной. Кто-то сказал ей, что не представляет, как такое можно сделать. Кто-то прижался к ней: «Было так, как хочется жить всегда». Пожилой человек с больной спиной сел у выхода, потому что боялся, что не сможет досидеть до конца. Когда его пересадили, он страшно запаниковал, но паника длилась ровно до того момента, как начался спектакль. «А потом я вообще забыл, что у меня есть спина», – воскликнул он. Кто-то назвал спектакль великим событием, одним из главных событий своей жизни. «В зале было шестьдесят человек, а могло бы быть и шесть тысяч и шестьдесят тысяч». А кто-то, отдавая должное Мышкину и Балабиной, признался: «Да, мужчины плакали. Но они видели прекрасную копию, а я знаю подлинник. И для меня это было не так. Мне не хватало подлинника. Эта девочка – не вы. И Женя Мышкин – не Гриша». Другому человеку, очень близкому, не хватило радости: смутил излишний драматизм. Но ведь этот драматизм сочетался с великой нежностью, с глубокой созерцательностью, с тишиной души и тайно вел, все-таки, в радость. И тогда я спросил себя, а что же я сам в действительности пережил и как я это пережил? Поначалу я ловил себя на том, что я как-то присматриваюсь, оцениваю, сравниваю, но потом я перестал понимать где я, и даже слышать текст. Я задыхался. Я уже и стихов не разбирал, я просто был весь в огне. И если человек не входит в этот огонь, то он и не видит его. Была только волна благодарности и любви. Благодарности нерассуждающей. И многие, многие чувствовали то же самое. Те, с кем я обнимался после спектакля, очень бережно обошлись со мной: я не знал, как мне разделить с ними то, что я только что пережил, а они как будто бы знали и помогали мне.

Скажу еще об одном отзыве. Подошла к Зинаиде Александровне монахиня. Для нее как человека непубличного «драматическая соната» стала большим испытанием. Все это оказалось для нее невероятно внутренним, и встал вопрос – как выносить это все на публику? Но она увидела, какое колоссально-очищающее действие произвел спектакль, и утвердилась в том, как он был нужен людям.

Дверь во внутреннее, потаенное открыта всегда и для всех, но не все переступают порог самих себя, чтобы войти в бесконечность. Отвечая на послание своей молодой почитательницы, быть может, даже последовательницы, Зинаида Александровна написала ей: «Я – обыкновенная женщина, прожившая более полувека в счастливейшем браке. Но оба мы очень хорошо чувствовали, что физическая близость только последний аккорд в великой музыке соединения. Как часть (причем последняя) этой музыки, физическая близость священна. Как нечто самостоятельное, отдельное от всего – кощунственна. Непорочное зачатие есть неотделимость плоти от духа – истинное воплощение Духа. Это нечто редчайшее и святое. Все другое – воображение. Бескрылая выдумка».

Как просто сказано о тайне близости, о тайне зарождения человека, которым являешься ты сам, и о тайне зарождения новой жизни. Неотделимость плоти от духа, единство возлюбленной и возлюбленного, когда двое уже не двое, а одно. Пожалуй, это все, что нам нужно знать о непорочном зачатии. И это все, что душа может узнать сама, не заглядывая в книги.

Миркина и Померанц беспрестанно отсылают нас к подлиннику. В подлиннике есть всё. В подлиннике нет недостачи и нехватки.

Для меня режиссерская работа Мышкина это больше, чем представление. И это больше, чем искусство. Это исповедь. Это священнодействие. Так же как и стихи Миркиной для меня больше, чем стихи, хотя суть ее послания может быть облечена только в поэтическую форму.

Был еще один отзыв, и о нем стоит сказать отдельно.

«Непрофессионально». Именно так прозвучал этот приговор. «Любительский спектакль». Услышав это, я подумал: «Нет трепета перед тайной. Нет замолкания ума».

Иногда люди с хорошим вкусом могут не заметить алмаза, потому что они слишком научились отличать янтарь от его подделки. Везде им, специалистам по янтарю, видится либо янтарь, либо пародия на него. Этот упрек я адресую и себе. Фальшивый янтарь мы сразу заметим, а мимо сокровища, которое в тысячи раз дороже всех янтарей на свете, пройдем мимо. Это происходит потому, что мы слишком большое значение придаем своему мнению. Мы просто рабски от него зависим. Развитое эстетическое чувство, эстетическое чутье способно тут же распознать фальшь. Это правда. Однако если выбирать придется между забвением нашего малого эгоистического «я» и эстетическим наслаждением, то человек с хорошим вкусом может предпочесть преображению свой неприкосновенный запас наработанных оценок.

Женя с Викой создали хрупкое, продуваемое, по-своему несовершенное пространство, но это пространство души. И входить туда со своими пристрастиями, все равно что не снимая обуви, приблизиться к неопалимой купине. Ты вступил на священную землю. И твои так называемые оценки – это лишь обувь на твоих ногах. Категории профессионально/непрофессионально здесь, возможно, и вовсе неуместны. Когда к священнику Георгию Чистякову приходили матери, чьи дети были поражены неизлечимым недугом, то он утешал несчастных женщин крайне непрофессионально: он плакал вместе с ними. А потом и умер от той же самой болезни, от которой умирали дети в онкологической клинике…

Мышкин и Балабина потребовали от себя очень многого. Вот и играли они на пределе сил. И, может быть, у них не все получилось. Может быть, им пока еще не хватило собственной судьбы, но задача была поставлена, и задача самой высшей пробы. Нет, не так сказалось. Это нужно обязательно прояснить.

Иногда ты видишь, что мастер, творец, еще не дорос до задачи, которую ставит перед собой, и ты не судишь его строго. Всему свое время. Но хотя задача больше художника, она все-таки еще не поставлена в свою полную силу, и поэтому она не требует от художника внутреннего переворота. А вот Евгений Мышкин и Виктория Балабина поставили перед собой такую потрясающую задачу и с такой определенностью поставили, которая уже сейчас их меняет, меняет на наших глазах, которая есть не что иное, как путь к преображению. Поэтому с них и спрос совершенно другой. Вот и Миркина спрашивает с себя полной окончательной мерой. «Распятие длится, нам надо быть у креста», – говорит она. И она так живет, а не только говорит. И так стараются жить создатели спектакля «История их любви».

Как-то Женя Мышкин сделал признание в кругу коллег и единомышленников: «Самое важное между мною и Викой происходит тогда, когда мы играем “Историю их любви”. И добавил: “В этом спектакле мы больше мы, чем в жизни”»….

Все правильно, нам вовсе не надо захваливать Женю и Вику, мы должны сказать им всю правду, но сделать это нужно так, чтобы не возобладала наша правда, которая часто сводится к моему мнению, к моей оценке, к моим пристрастиям. В оценках, мнениях и предпочтениях ничего худого нет, но когда они становятся слишком нашими, тогда мы проскакиваем на вороных мимо тихих светов нашей души. Если «мое» окажется на первом месте, то тогда жизнь всегда будет обманывать очень уж мои ожидания.

Самое важное для меня, да и, думаю, для многих, состояло не в том, как ребята сыграли, а в том, как они этим живут. А живут полно, а значит, «история любви» будет расти, и в конце концов она перерастет своих творцов.

После спектакля в фойе, когда публика уже расходилась и в гардеробе клацали номерки, я увидел Мышкина и Балабину в широком дверном проеме. Наши взгляды неожиданно встретились. Захотелось подойти и обнять их, но минута эта оказалась для меня столь торжественной и неотмирной, что я застыл на месте. Да ведь и они были окружены внутренней нерушимой тишиной. Не знаю, выразил ли мой взгляд то, что я чувствовал? В конце концов, это неважно. Важно, что ангел пролетел над всеми нами. Женя и Вика опустили глаза, развернулись и ушли. Они сделали все, что могли, хотя мне кажется, они сделали невозможное.

Для Евгения этот год особый. «Драматическая соната» сыграна в Москве и приурочена к столетию Григория Померанца. Выходит в свет книга Мышкина «Фонарщик», которую я на стадии ее подготовки прочитал два раза. В книгу вошли стихи, пьесы и эссе. Автор книги обладает редким даром ставить под вопрос себя, а не Силу, которая вызвала его из небытия. Он тот, кто следит за костром. Вот цитата из мышкинского эссе: «Костер – искусство, переставшее быть забавой и обретшее свой смысл. Костер никого не принуждает, не доказывает, не красуется, он просто пылает во всю мощь. И услышать его зов – дело тех, кто имеет уши».

Накануне моей поездки в Калининград я спросил Зинаиду Александровну, что мне передать ребятам? Всем тем, кто ее любит, знает, помнит. И она ответила: «Скажи им, что мы должны соединиться вместе на глубине. И быть устремленными в эту глубину. Это та глубина, о которой писал Женя Мышкин, когда говорил о костре. Я греюсь у этого костра, я благодарю за этот костер. Я прошу поддерживать этот костер, ведь ничего важнее этого нет. И это нужно делать во чтобы то ни стало. И чем гуще тьма, тем больше мы должны принести сухих дров».

Бог всегда одаривает нас силой, Своей силой. Чем темнее ночь, тем больше нам дается сил. И нам нужно просто принять этот дар, а не ужасаться мраку.

Дар полносердечия37

21 сентября 2018 года после продолжительной болезни ушла из жизни духовный поэт Зинаида Александровна Миркина. Непревзойденный переводчик, яркий публицист, выдающийся лектор, блистательный эссеист, крупный религиозный мыслитель – она оставила неизгладимый след в душах своих почитателей и последователей. Миркина и ее покойный супруг, российский философ Григорий Соломонович Померанц, стоят особняком в отечественной культуре, но находятся в ее лоне. Я бы сравнил их с маяком, на который культура, любая культура, должна ориентироваться, чтобы держаться своих небесных корней.

Творчество начинается с ограничения, находит продолжение в свободе и не имеет завершения в служении. Поэзия Миркиной и есть служение в чистом виде. Источник, питающий такую поэзию, неисчерпаем. Чему же служит поэт, отринувший самовыражение и вставший на путь самоотвержения, самоиссякания? Он служит тому, что превышает его разумение, но никогда не разминётся с тайной его сердца. Зинаида Миркина погружает читателя в эту тайну, общую для всех; тайну, которая связывает нас друг с другом.

Мы все понесли невосполнимую утрату. Но остались книги, лекции, фильмы, посвященные чете мудрецов, жив их семинар. Померанц и Миркина как духовный феномен представляют собою единое целое, и при этом они удивительным образом дополняют друг друга. Их мысль трезва, их откровения крылаты.

Начиная с девяностых годов Миркина выпустила семнадцать поэтических сборников, каждый из которых тут же становился событием. Сейчас к изданию готовится новый, завершающий сборник. Символично его название: «Открытая дверь». Зинаида Александровна и была открытой дверью. Она обладала небывалым даром полносердечия. Я уверен, что без таких «стержней», как Миркина и Померанц, ни одна культура не устоит, она просто рассыпется, распадется на куски. Такие люди торят дорогу в небо. Внешне они остаются людьми светскими, внутри – глубоко религиозны. Но их религиозность никого не подавляет, потому что она светла и тиха.

Зинаида Александровна покинула нас на 93-м году, Померанц прожил на два года больше. Одно из их наставлений звучало так: «В России надо жить долго».

Вечная память Зинаиде Александровне. Своими стихами она открыла в нас такую внутреннюю тишину, в которой вызревают жизнестойкие зерна добра и света.

Небо внутри Предисловие к книге З. Миркиной «Открытая дверь»

Этапы духовного пути, или По ту сторону слов

«Слово – только намек на истину, лежащую по ту сторону слов…»38. Мысль эта для Померанца и Миркиной заветная. Она проходит красной нитью через их совместную книгу «Великие религии мира». Наши мудрецы предлагают представителям всех вероисповеданий встретиться в сердце Бога. А это такое место, где нет ничего, кроме любви.

Слово евангелист Иоанн уподобляет Богу. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1:1). Но тогда что же такое слова? Те слова, что лишь намекают на истину. Я бы сравнил их со строительными лесами. После того как постройка возведена и фасад оштукатурен, каменщики разбирают леса. Конечно, не нужно понимать сказанное буквально. Никому не придет в голову менять порядок слов в молитве. Но слова, когда они перестают рождаться в сердце, начинают умирать и, как сказал поэт, «дурно пахнуть».

«Слово было Бог». И вот Бога, как некую скалу, мы окружаем своим пониманием. Мы оплетаем Его паутиной прогибающихся мостков, разборных стоек и шатких перил, забыв, что это скала, а не дело наших рук. Если бы скала, оплетенная строительными лесами слов, исчезла, хотя, конечно, это невозможно, то остались бы только многоэтажные и хрупкие конструкции нашего ума.

Философ Чжуан-цзы хотел поговорить с человеком, который бы забыл все слова. Умение забывать – род духовной практики. Если ты не научился забывать о себе в любви, ты превратишься в чудовище. Страшна не смерть, а то, какой ты себе ее представляешь, делая всевозможные предположения. Иногда не делать предположений – это значит молиться, молиться без слов. Бог все устроит. Он знает, что нам надо. Он знает нашу выгоду и видит далеко вперед. А предположения питаются рыбьим кормом нашего крайне ограниченного опыта.

У норвежского поэта Ханса Бёрли, которого Зинаида Александровна открыла для себя в последний год жизни, есть такие строки: