Этим же вечером я отправился в кафе «Бериозка» и встретил там Исидора Шнобеля, в миру Игоря Носова, Шнобелем называл его я. Селфмэйдмана, человека, помешанного на общем продвиге, всевозможном кутюре, прет-а-порте и дизайне одежды. Встреча наша была запланирована еще два дня назад, но при встрече Шнобель и я приняли случайный вид.
Короче, приятели дружески удивились, устроились за столиком в центре зала и заказали шоколад, сок и газировку.
Стали отдыхать, как собаки.
Я отдыхал спокойно. Цедил клюквенный сок с колотым льдом, пил кипящий в специальных стаканах мятный чай, пробовал бразильский мате в деревянных шарах, тут их неправильно называли колбасами. Мате разлагал в сосудах холестерол, но по вкусу был похож на вареные лапти, понятно, почему в Бразилии кризис. Но мате – это руль и дрожало, у нас все его пьют. Мате, мохито, буррито, только это делает человека человеком, блин, меня блевать тянет от «Бентли»…
Формат.
Шнобель отдыхал активно. Разглядывал девушек, пулялся в них скатанными из шоколада шариками, показывал язык и вообще веселился. Привлекал внимание. Девушек было много разных, было к чему привязаться. Шнобель и не терялся. Меня это немного раздражало, но делать было нечего, такова была стратегия вечера.
Через час развлечений мы начали продвигать наш план. Шнобель наметил жертву. С оригинальностями в прическе. Он дождался, пока красавица с гиперкосичками потрясется мимо, поморщился, помахал перед носом рукой, послал вслед:
– Волоса-то и мыть иногда надо, евдолдоста безглазая!
Девушка обернулась и несколькими скупыми, но точными жестами послала Шнобеля куда-то в район засилья беспощадной русской народной фольклористики.
– Что за хамье тут все время толчется, – громко и сокрушенно сказал Шнобель. – Приличному человеку посидеть даже несподручно, обязательно облают. Мадагаскар какой-то, тьма, скажи, Кокос?
– Ну да, – притворно зевнул я, – ну да…
– Только хотел к сути процесса перейти, как все мысли сбила… Такие косы во всем мире уже сто лет не носят, с тех пор как Боб Марли[2] отвинтился… Село!
Девушка, которая удалилась уже достаточно далеко, про село услышала, обернулась и сказала в ответ:
– Сам село!
– Какие у нас локаторы! Может, обрезалку подарить?
– Баклан безносый, – ответила девушка.
Не в формате, года в полтора с отставанием. Шнобель исчерпал велизвучные аргументы и просто показал девушке язык. Та ответила ему несимметрично, поскольку язык у нее был пробит в трех местах серебряными булавками.
Шнобель в сердцах плюнул на пол и сказал уже тихо:
– Ладно, значит, так, значит, вот, вчера недорассказал. Тогда он взял Дрона за душу и…
– Как взял?
– Да вот так, двумя пальцами, как щенка за гланды. Взял двумя пальцами и зашвырнул в тренерскую. Знаешь, какие у него пальцы? Железные. Он на них стоять может.
– На пальцах?
– Угу. Как монахи в Шаолине. Ты знаешь, как в Шаолине экзамен проходит?
– Не…
– Слушай же, иван. Каждый монах должен простоять на двух пальцах от рассвета до заката. И все это время его бьют по почкам нунчаками, а на темечко льют уксус, смешанный с муравьиным спиртом. Только простояв целый день на пальцах, шаолинец считается настоящим воином, так вот… Автол взял Дрона, затащил в тренерскую и привязал к раскладушке ремнями из воловьей кожи. Кстати, у меня из воловьей кожи есть классный куртак…
– К какой раскладушке, там же нет никакой раскладушки?
– Ну, не к раскладушке, к этой, лежанке. Видел, наверное, там в углу такая стоит. На ней баскеты обычно пылятся…
– Ну, видел. А дальше что?
– Что, что, снял с Дрона кеды, взял чертягу и отлупил его по пяткам. По пяткам, иван, знаешь как больно!
Шнобель поежился. Будто это не Дрона отлупили по пяткам, а его.
– Отлупил так, что потом Дрон два дня на цыпочках бегал… Смешно.
Шнобель поглядел в чашку. Шоколада больше не было.
– Что тут за обычаи такие? – поморщился он. – Как в… не знаю где. Шоколада от них не дождесся, блин…
Шнобель очень любил шоколад. И, невзирая на угрозу прыщей, поглощал его в значительных количествах. Причем во всех видах. В виде шоколадных хлопьев, в виде шоколадного молока, шоколадных батончиков, шоколада из морозилки, шоколада горячего. Шнобелю даже фляжку специальную подарили на день рождения, для шоколада и для какао, чтобы всегда иметь при себе запас того или другого. Фляжка была плоская, с большой звездой на боку, в правом верхнем углу выгравирована надпись:
«Дорогому другу Игорю Носову от соратников и товарищей по Лицею им. М.Е. Салтыкова-Щедрина».
Шнобель фляжку любил не меньше шоколада и всегда таскал с собой, во внутреннем пиджачном кармане, над сердцем. Когда его спрашивали, зачем он это делает, Шнобель отвечал, что на всякий случай. Вдруг шальная пуля? А у него в кармане фляжка.
Я к шоколаду был холоден, равнодушен, как готтентот к шелковым трусам, но часто слышал, что он стимулирует деятельность мозговых клеток. Если съедать в день фунт шоколада, то мозги будут работать в полтора раза быстрее – так говорил Илларион Водяника, чемпион мира по «Мозговой Атаке», а «Мозговую Атаку» я глядел регулярно. И Водянике доверял. Водяника выглядел умно, и у него совсем не было прыщей.
А еще я слышал, что шоколад способствует вырабатыванию гормона радости. И если есть каждый день много шоколада, то будешь счастлив.
Всегда, во всяком случае, регулярно счастлив.
Поэтому я против шоколада ничего не имел, хотя и был к нему равнодушен. К тому же в «Бериозке», развлекательном центре, в котором я и Шнобель висели в тот вечер, все остальные напитки были либо из категории «после 21 года», либо употреблять их было вообще невозможно. Без риска для жизни.
Безалкогольный коктейль «Чапаев» пах конским потом.
Безалкогольный коктейль «Гоа» пах гигиенически сомнительной фейхоа.
Фирменный безалкогольный коктейль «Дрова» пах дровами.
– Дрон на цыпочках бегал, – повторил Шнобель. – Как придурок какой-то.
– Подсечка, – сказал я. – Это называется подсечка. Берут додика, разрезают ему пятки, а в пятки сыплют мелко рубленную щетину. И заматывают скотчем. Пятки зарастают – и все. Так в Орде с пленными всегда делали.
– В какой Орде? – не понял Шнобель.
– В Золотой.
– Зачем?
– На цыпочках далеко не убежишь. А с щетиной в пятках только на цыпочках можно…
– А Дрон и не хотел никуда убегать, – сказал Шнобель. – У него шнурки на кедах не развязывались, и все. Разве можно бить человека, если у него не развязываются шнурки?
Я пожал плечами. У него имелась несколько другая версия истории с Дроном. По этой версии все было несколько не так. Дрон назвал Автола бараном. Причем при свидетелях. За оскорбление педагога наказание было только одно – исключение. И Дрон, почуяв, что серьезно попал, предложил Автолу решить все полюбовно. Автол выбрал линейкой по пяткам.
– Совсем Автол оборзел, – заключил Шнобель. – Надо что-то предпринять…
Он нервно крошил в пустую чашку сухарики. Вообще-то мы давно уже договорились что-то предпринять, а сейчас просто в очередной раз обсуждали давно задуманное, накручивали себя, чтобы не врезать задний ход.
– Надо что-то, иван, предпринять… – повторил Шнобель. – Ты же знаешь, что мы зачеты по физре не сдадим. А если не сдадим зачеты, то не будем допущены к экзаменам…
А если не сдадим экзамены, подумал я, то останемся на лето. На все долгое прекрасное лето. Будем тренироваться каждый день, как собаки. А осенью снова зачеты, и снова экзамены. А если завалишь экзамен еще и осенью, то все. Горох. Крапива. Тунгусский метеорит в затылок.
EXIT.
– А мы эти зачеты точно не сдадим, – закончил Шнобель. – Не сдадим.
Я был с этим согласен. Отчасти. А от другой части мне плевать было, а Автол вот только бесил, это да.
– Не знаю, как ты, Кокос, а я здесь, лично, все лето париться не собираюсь, – угрюмо сказал Шнобель. – Мои в Испанию собираются, меня здесь не прикалывает загорать…
– Меня тоже…
– Значит, надо действовать. По намеченному плану.
– Может, все-таки не будем? – шепотом спросил я. – Пойдем, типа, другим путем?
– Выхода нет, – вздохнул Шнобель. – И пути другого нет. Если бы можно было…
– А если через старых надавить? – предложил я. – Твой батрак не последний чел в городе, к нему прислушиваются…
– Да этот Автол ни к кому не прислушивается, он сам себе фишка. Помнишь Гольцова из восьмого?
– Ну, помню, кажется…
– А знаешь, где сейчас Гольцов?
Я пожал плечами.
– В техане сейчас Гольцов, – сказал Шнобель. – Учится на самоварщика широкого профиля. Автол сказал – мальчики должны подтягиваться восемь раз. А Гольцов всего пять подтягивается. А у Гольцова брат боксер, вот и говорит брат Гольцова самому Гольцову: давай я с Автолом поговорю в режиме спарринга. Этот дурик и согласился. Пошли они к Автолу, подождали, пока он из здания выйдет. Ну, брат-боксер плечи расправил, вышел весь такой перекатывающийся…
Шнобель изобразил брата Гольцова и его походку. Потом еще изобразил. Девушка с косичками прошла мимо нашего столика в очередной раз.
– Запала на меня, – шепнул мне Шнобель. – Эй, кочерга! Ты чего тут рычагами бликуешь? У меня уже в башке завихрения!
– Сам село, – ответила девушка, и Шнобель немедленно в ней разочаровался.
– В помойном бизнесе женскому шовинизму не место! – выдал он.
Девушка ответила неприличным жестом.
– Что за дура, – вздохнул он. – Какое всеобщее оскудение…
– Ты отвлекся от Гольцова, – сказал я. – Они поговорили?
– Можно так сказать. Брата Гольцова сразу на «Скорой помощи» увезли, а Гольцов сам сумел до дому добраться. Пешим строем. Теперь Гольцов самоварщик, а брат его больше боксом не занимается.
– А если баблоидов Автолу подкинуть? – предложил я. – Поговори со своим…
– Мой старпер жадный как китаец, – вздохнул Шнобель. – На взятку он денег не даст. Да и не берет Автол, он принципиальный.
– И не бедный, – добавил я.
– Это точно, – кивнул Шнобель и крикнул пробегающей официантке: – Эй, девушка, у нас весь шоколад остыл и вообще кончился, принесите!
Шнобель потряс своей фляжкой.
– Наполнить свежим какао! – повторил Шнобель. – Налить швейцарским молоком. Матка, бистро, бистро!
– И рому накапайте, – добавил я.
– Малы еще, – ответила официантка. – Кто вас вообще пустил? Вам же лет по двенадцать от силы! А детское кафе в шесть закрывается! Сейчас охрану позову…
– Спокойно, девушка. – Шнобель как бы невзначай высунул из кармана стольник. – Мы с делегацией.
– С какой еще делегацией?
– Сопровождаем группу аборигенов с Тасмании. Они сейчас пляшут.
И Шнобель кивнул в сторону танцпола.
Официантка поглядела в указанном направлении. Большинство танцующих и в самом деле так или иначе были похожи на аборигенов. Во всяком случае, так казалось.
– И что тут эти… из Танзании делают? – спросила она.
– Изучают сумчатого бурундука, – сказал Шнобель. – Это редкость. Кстати, многие делегаты не женаты. А вы знаете, какой уровень жизни на Тасмании?
Тасманийский уровень жизни, неженатые аборигены и сумчатый бурундук-редкость стали последней каплей. Официантка приблизилась к столику и стала собирать чашки, коих я и Шнобель осушили уже немало.
– Возьмите. – Шнобель протянул девушке купюру. – За чай…
Официантка спрятала ее в кармашек.
– А это вам за беспокойство. – Шнобель добавил еще один стольник.
Официантка засомневалась.
– Тасмания вас не забудет, – сказал Шнобель. – Внесите свой посильный вклад в науку, сумчатый бурундук на грани вымирания.
Официантка удалилась.
– Ну, что, иван, – сказал Шнобель, – пора и начинать.
– Ты уверен?
– Вполне. Только как договаривались – по морде не бить. И с ноги тоже.
Я кивнул.
– Драку заказывали? – Шнобель подтянул к себе стакан с апельсиновым соком и плеснул его мне в лицо.
Я прыгнул через стол, вцепился в Шнобеля, и мы покатились по полу.
Вокруг нас тут же собралась небольшая толпа, ребята смеялись, а девочки повизгивали, особенно когда я и Шнобель натыкались на них или опрокидывали стулья. Музыка играла.
Впрочем, схватка продолжалась недолго. Появился Захар. Захар был секьюрити, проще говоря, вышибала. Бывшая гроза Заречного района, вставший на путь добра и миролюбия. Он легко подхватил нас со Шнобелем с пола и зашвырнул в туалет. Сказав, что если собираемся драться дальше, то можем драться там. Но если разобьем хоть одну плитку кафеля, то он персонально замурует нас между писсуарами.
Еще живьем.
– Кажется, сработало, – сказал я.
– Конечно, сработало, – ухмыльнулся Шнобель. – Мой план гениален. Переходим ко второй части.
Шнобель снял куртку, вывернул ее наизнанку. Куртка из красной превратилась в черную.
– И это вся маскировка? – насмешливо спросил я.
– Главное в маскировке – замыливание глаза.
– Чего замыливание?
– Глаза.
Шнобель показал пальцем на глаз.
– Сейчас я тебе покажу, что такое замыливание.
Он достал кепку, обстучал ее о колено и напялил на голову.
– Как?
Я усмехнулся. Кепка абсолютно не шла хлыщеватому Шнобелю. В кепке он был похож то ли на мелкого жулика, то ли на продавца вечных мочалок для посуды.
Хотя…
– Так ты похож на режиссера Тарковского, – сказал я. – Немного…
– Да? – с долей удовольствия спросил Шнобель и снова посмотрелся в зеркало. – Это плохо…
Он снял кепку и жесточайше помял ее. Снова надел.
– Теперь порядок, – оценил я. – Теперь не Тарковский, теперь обычная скотина…
Я подумал, что Шнобеля я недооценил. Его способности к маскировке недооценил. Узнать его в помятой кепке было просто невозможно.
– Теперь поработаем над тобой, иван. – Шнобель отошел на шаг, окинул меня придирчивым взглядом.
– Тоже куртку выворачивать? – поморщился я.
– Выворачивай, выворачивай, не переломишься. Художники душу выворачивают, и ничего, не жужжат…
Я пожал плечами и послушно вывернул куртку. Клетчатой стороной наружу.
– Нормально, – похвалил Шнобель. – Шотландская дурчага. Жалко, килта нету…
– Не глупо?
– Слушай меня, иван, я в моде секуч, – сказал Шнобель, – по фэшн-сайтам регулярно юзаю.
– Нафиг?
– Дизайнером стать хочу, – объяснил Шнобель.
– Типа Лагерлеф?
– Не Лагерлеф, а Лагерфельд, во-первых. И не кутюрье, а дизайнером. Ты не поймешь. И батый мой не понимает. Хочет меня в нефтяной институт отправить, зараза… На вот, нацепи.
Шнобель вытащил из кармана бандану с черепами и крестами, намочил ее водой и повязал на голову мне.
– Теперь последний аксессуар. – Шнобель вытащил из кармана ковбойский галстук в виде здоровенной и тяжелой бычьей головы. – Бычатка…
Нацепил бычатку на мою шею.
Я посмотрел в зеркало. В вывернутой куртке, в бандане и с бычьей головой я имел вид абсолютно дикий. И ничуть на себя не похожий. У Шнобеля и на самом деле имелся явный дизайнерский талант.
– Порядок, – удовлетворился Шнобель. – Теперь вряд ли узнают… Уходим. Хотя…
Шнобель принялся глядеть в зеркало. Придирчиво так, наметанным глазом. Спросил:
– Слушай, Кокос, погляди, мне кажется, со мной что-то не так…
Это у него фоб такой. Заскок, закидон. Шнобелю постоянно кажется, что с ним что-то не так. В смысле внешности. И он всех спрашивает, все ли с ним в порядке со спины.
– Может быть, все-таки что-то не так?
Некоторых достает, а я вот привык.
– Что-то не так… – Шнобель вертелся перед зеркалом и так и сяк, стараясь уличить нетакость.
– Да все с тобой в порядке, Нос, – успокоил я. – Красив, поджар, в глазах железо. Идем.
– Да, надо идти… – согласился Шнобель, – надо… И морду такую сделай… зверскую.
Я сделал зверскую морду, и мы двинули в сторону выхода.
И нас действительно никто не узнал. Даже эта, с косичками.
На улице было холодно и сухо, весной случаются такие дни, в апреле особенно.
Мы выкатились из «Бериозки» и направились к девятиэтажному дому по улице Высоковольтной, где во втором подъезде хранились прикованные к батарее велосипеды. Освободив технику от цепей, мы покрутили в сторону местечка Кубланы, где в реликтовой сосновой роще располагался Лицей им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. В котором мы имели счастье обучаться.
Путь был нелегок. Хитрый Шнобель припас для себя хайтековский велик с кучей передач и дисковыми тормозами, мне же выделил допотопный грыжеватый «Орленок».
– У тебя же три велика, – недовольно сказал я. – Неужели нормальный не мог взять?
– Это не просто велик, иван, – объяснил Шнобель. – Это еще и средство обороны. В случае чего ты сможешь бросить его в противника. Когда в тебя попадает велосипед – это больно, и сразу вскочат синяки.
Я ничуть в этом не сомневался. Но метательные достоинства, скрытые в бледно-зеленом «Орленке», не добавляли ему достоинств скоростных. Поэтому крутить педали мне было невесело, я даже почти сразу вспотел.
Еще больше вспотел я через километр, когда Шнобель свернул для конспирации на лесную тропу и толковая дорога практически исчезла. Давить на педали приходилось шибче, к тому же еще приходилось объезжать полупроснувшихся лягушек, это утомляло.
По лесной тропе мы пробирались почти час. Шнобель ругался, сверялся с GPS-модулем, отмахивался кепкой от комаров, два раза бросал велосипед и бежал собирать ландыши. Я немножечко злился, ландыши пахли горько, от этого щекоталось в носу.
Через час петляний по реликтовой роще между деревьями забелел забор. Забор был мощный, капитальный, мы закинули на него лесенку и легко перебрались на территорию Лицея.
– Ну что? – Шнобель подмигнул сразу обоими глазами. – Ты чувствуешь трепет свершений, иван?
– Рожу жжет, – ответил я.
– Рожа вторична. Где машина?
– Он ее за углом ставит обычно…
– Ну так идем.
Шнобель короткой перебежкой перебежал до стены здания, я за ним. Прокрались до угла.
Выглянули. И тут же спрятались обратно.
– Почему свет? – спросил я. – В химическом кабинете свет горит, с какой это радости?
Шнобель снова высунулся из-за угла. Смотрел почти минуту.
– Там, кажется, кто-то есть… – сказал я.
– А, это новенькая…
– Какая новенькая?
– Такая, обычная. Кожаная куртка дешевая, дурацкая, на базаре скорее всего купили, джинсы слегка расклешенные, но не стрейч, ремень…
Я ткнул Шнобеля локтем.
– Ладно, ладно. Ты же болел. А пока ты болел, она пришла. Ничего интересного, на мой взгляд, обычная метелка с грязными волосами…
– Что она тут делает?
– Полы, наверное, метет.
Я поглядел на Шнобеля с недоумением:
– Полы?!
– Угу.
– Зачем? – не понимал я.
– Зачем, зачем, чтобы чистые были…
– Но уборщица же есть!!!
Я был удивлен вроде как. Чтобы лицеисты мыли полы! Куда все катится? Во крапива…
– Может, у нее заброс такой просто, – сказал Шнобель. – Знаешь, дети американских миллионеров тоже газоны там всякие стригут, за детьми-дебилами присматривают. Это, типа… так принято, короче. Правильное воспитание называется.
– У нее что, папа американский миллионер?
– У нее… потом расскажу. Давай лучше к тачке двигать, поздно уже.
– А эта новенькая, – я кивнул в сторону химического кабинета, – нас не увидит?
– Физику надо учить, бонифаций, – насмешливо сказал Шнобель. – Свет горит в помещении. Эффект Доплера. Мы ее видим, она нас нет. Все просто. Давай, иди.
– А почему я? – спросил я.
– Я покараулю.
– Я сам покараулю…
– У меня зрение лучше.
Это был тяжелый аргумент. Зрение у Шнобеля на самом деле было отменное. Я вздохнул и направился к машине.
«Хаммер» физрука стоял почти посередине лицейского двора, возле флагштока. Вокруг было простреливаемое пространство, но я не особо опасался, шагал открыто, даже не пригибаясь. Это потому, что, кроме новенькой, в Лицее должны были находиться всего два человека, да и то с другой стороны здания, не здесь. Владелец «Хаммера» физкультурник Аверьян Анатольевич Цикада, сокращенно Автол. И сторож Киллиан, настоящее имя которого было неизвестно. А Киллианом его прозвали за то, что однажды по приказу завуча он взялся расстреливать из пневматической винтовки наледь, а застрелил гуляющую по водостоку кошку. Чем навсегда вошел в историю Лицея. Правда, некоторое время его называли Кошачьей Смертью, но это было громоздко, Киллиан и короче и оригинальней.
Лампы в кабинете химии бросали на асфальт оранжевые прямоугольники, совсем как у поэта Маяковского в единственном его стихотворении, которое я осилил прочтением. Новенькая уныло водила шваброй туда и сюда, на улицу даже не смотрела, хорошо, стало быть, была подготовлена по физике. Впрочем, мне ее тоже было плохо видно. Дурочка какая-то, наверное.
Я без затруднений добрался до широкой кормы американской танкомашины, обошел вокруг, остановился возле места водителя. Пощупал хромированную сталь зеркала.
Неожиданно подбежал Шнобель.
– Ты чего не следишь? – спросил я.
– А, – отмахнулся Шнобель, – все равно Автол не придет…
– А если придет?
– Этот придурок на туфлях такие подковы таскает, что его за два километра слышно. Хватит болтать, давай, за дело…
– Не закрыто… – Я заглянул внутрь машины.
– А чего ему закрывать, – прошептал Шнобель. – В нашем родном Мухосранске «Хаммер» только у него, кто ж угонять будет, придуров нет…
– Растет благосостояние простых российских физкультурников, – сказал я. – Может, шины ему пропороть?
– Это уже серьезно, – не согласился Шнобель. – Будем делать, как планировали. Готов?
– Ну.
– Лей. – Шнобель воровато оглядывался.
Я скрутил крышку с канистры и принялся поливать сидение густой темной жидкостью.
– Осторожнее, – посоветовал Шнобель. – Опасная штука…
– Из чего намешал?
– Секрет фирмы, – ответил Шнобель.
Он сунул руку в карман, достал именную фляжку, взболтнул, отхлебнул какао.
Я позавидовал Шнобелю – сейчас бы тоже не отказался от какао. Но просить фляжку не хотелось, Шнобель имел обыкновение облизывать горлышко всякий раз после припадания к шоколадному источнику, а я был не то чтобы брезглив, но все же…
– Секрет. – Шнобель вытер губы рукавом. – Мед, суперклей, масло и мегадобавка. Продерет до костей! Две недели этот гад в школе не появится, могу гарантировать. А если его не будет, будет Филя. А Филя добрый, зачеты всем поставит. Так что все окажется нормалек, лей давай. Будь беспощаден.
Я беспощадно вытряхнул остатки жидкости на сиденье «Хаммера».
– Уходим, – сказал я. – Скоро Автол появится, а нам надо еще в «Бериозку» успеть, для алиби…
– Лучше бы посмотреть, как все сработает…
– Послушаем с той стороны. – Я направился к бетонным плитам забора. – Так безопаснее будет…
Вдруг в кабинете химии погас свет.
Темнота. Резкий переход, зеленые круги в глазах.
– Бежим! – ойкнул Шнобель, дернулся, рванул к забору.
Я на секунду удержался, затем тоже поддался панике, кинулся за ним. Мы лихо перелетели ограждение, свалились в кусты и притихли. Шнобель довольно улыбался. Типа, напугал мя.
Ждать пришлось недолго. Скоро со стороны служебного входа послышались, как говорится, шаги. Шнобель ткнул меня в бок. Я кивнул. Подумал только, что Шнобель, как всегда, нагнал – шаги Автола слышно было, но никакого цоканья копыт, то бишь подков. Если Автол подгреб бы минут на пятнадцать раньше, то легко застукал бы нас возле своего вездехода.
Шаги прошаркали мимо, остановились возле «Хаммера». Хлопнула дверь.
Через секунду вечерние сумерки были пронзены воплем. Мне даже почудилось, что в Лицее дрогнули стекла. В лесу запищали испугавшиеся птицы – то ли семейство иволог, то ли одинокие козодои.
Шнобель в восхищенье подпрыгивал на месте и бешено показывал мне большие пальцы. Радовался.
Вопль не замедлил повториться. И в этот раз он был протяжнее и безнадежнее, в вопле звучала агония, в вопле звучала тоска, будто лось одинокий помирал. Потом вдоль забора снова протопали шаги, только теперь уже в обратном направлении.
Шаги сопровождались стонами и слабым ревом.
– Получилось! – радостно прошептал Шнобель. – Теперь этот гад недели три не покажется, не меньше!
– С ним ничего не это… не будет? – спросил я.
– Ничего. Сидеть не сможет, это точно. Ну и по мелочи там. Кожу, может, там пересадят… Это шутка, можешь на меня так не смотреть. Где велики-то, в какую сторону?
– А ты на покете своем посмотри, – посоветовал я.
– Точно ведь. – Шнобель сунул руку в карман. – Сейчас…
Лицо у Шнобеля вдруг как-то поползло в сторону, я даже испугался. Испугался, что Автол каким-то зверским усилием нечеловеческой сущности физкультурника перенесся через забор и теперь стоит за нашими спинами.
С линейкой из кабинета черчения. Со струбциной из кабинета труда. С динамометром из физического кабинета и с горелкой из химического.
Я резко оглянулся, но Автола не обнаружил.
– Фляжка!!! – прошептал Шнобель. – Я ее обронил…
– Где?
– Там. – Шнобель указал в сторону забора.
– Баран, – сказал я. – Баран ты, Носов. У тебя на фляжке…
– Фамилия. И имя…
– Полезай давай быстро, – я кивнул в сторону забора, – пока Автол с милицией не примчался. Тогда тебе даже побег в Казахстан не поможет…
– Я…
– Давай скорее, зобух. – Я начинал злиться. – Ты со своей фляжкой так нас подставишь…
– Я это… – Шнобель забегал глазами. – Ну…
И тут я понял, что Шнобель испугался.
– Я… – Шнобель оглядывался, – я не могу…
– Нос, я что-то не понял. Это ты всю эту байду придумал, теперь полезай!
– Не могу, – помотал головой Шнобель. – Не могу, Кокос, честно…
– И что нам делать теперь?! Автол найдет твою вонючую флягу – и тогда он нас не только из Лицея вышвырнет, он нас зароет!!! В сыру землю! Ты понимаешь?!
– Понимаю, Кокос, понимаю… Но не могу… Не могу… Кокос, давай ты…
– Ты чего?! – удивился я. – Ты, значит, облажался, а я должен рисковать…
– Я бабла отсыплю, – пообещал Шнобель.
– Я сам тебе бабла отсыплю, дятел! А ну давай…
– Кокосов! Я тебя прошу!
Шнобель почти что всхлипнул.
Я быстро подумал.
Шнобель обделался, это ясно. Если полезет, может все завалить. Если полезу я, шансов уйти спокойно гораздо больше. А Шнобель будет мне должен. А это очень хорошо, когда тебе кто-то должен. Особенно Шнобель.
– Ладно, Нос, – сказал я. – Я сгоняю. Только учти…
– Учту все на три года вперед, – пообещал Шнобель.
– Ты мне должен всего.
– Не боись, не вмаринуюсь, – заверил Шнобель.
Я влез на забор и произвел рекогносцировку. Никого видно не было. Тишина. Спрыгнул на асфальт и подбежал к «Хаммеру».
Дверь вездехода была открыта, на асфальт стекало изготовленное Шнобелем вещество. Я опустился на колени и стал искать фляжку. Было уже совершенно темно, и искать приходилось на ощупь, пальцами по асфальту.
Фляжки не было.
Я уже было испугался, что Автол нашел фляжку и прихватил ее в качестве улики, но тут шнобелевская посуда обнаружилась под правым задним колесом машины – Автол успел снять свой танк с тормоза, он немножечко сдвинулся и придавил жестянку. Я принялся ее выковыривать, но очень быстро обнаружил, что вещица застряла плотно и извлечь ее нельзя. Я вспотел, как двадцать тысяч негров. Выпрямился, забежал за корму «Хаммера» и попытался джип сдвинуть. Бесполезно, могущества не хватало. Я испугался посильней.
С другой стороны здания послышался очередной крик. В нечеловечной тональности. Я вздрогнул и решил спрятаться за автомобилем. И тут же наткнулся на нее.
Девчонка.
Передо мной стояла девчонка. Новенькая. Я ее не видел, но сразу понял, что это новенькая. От нее пахло шампунем и нашатырем, она стояла, засунув руки в рукава, смотрела в асфальт.
Я наткнулся на нее, из-под ее куртки вывалилась связка разнокалиберных ключей. Длинные, короткие, всякие.
Ну да, куртка из толстой красно-черной кожи. Дурацкая, это Шнобель верно сказал. На плече номер «77», на спине надпись «D. Racing», я тогда еще подумал, что вряд ли девчонка занимается гонками на драгстерах…
Номер «77» и «D. Racing» светились зеленоватым. Волосы неопределенного цвета, какие-то пегие перья.
Фиолетовые солнцезащитные очки, хотя вроде бы вечер. Очки нацепила. Ночью в очках ходят одни… Лицо…
Я тупо улыбнулся и сказал:
– Я это… Тут хожу…
Со стороны парадного входа провопили еще. Новенькая поглядела в сторону вопля.
– У меня тут… – пробормотал я. – Застряло, короче…
Надо было мне удивиться. Надо было мне поинтересоваться, что там случилось. Кто там так орет. Но я лопухнулся. Не знаю почему, но лопухнулся, обычно перед девчонками я крут, а тут чего-то не так…
Не знаю даже…
Я сказал:
– Это не я вообще-то… Я не хотел…
Новенькая слегка пожала плечами. Ничего. Не красивее Мамайкиной, конечно. Глаз не видно, это плохо.
И тут я лопухнулся еще больше.
– Никому не говори, а? – попросил я. – Пожалуйста…
Новенькая снова пожала плечами.
– Спасибо! – Я схватил ее за руку, пожал.
Ладонь у нее была сухая и теплая, и какая-то…
Не знаю…
Заглянул я этой зимой в живуголок, а там Верка Халиулина показывала первоклашкам шиншилл. Шиншиллы были похожи на белок и на кроликов одновременно, только серо-голубоватого цвета. Каждый первоклассник мог погладить шиншиллу или даже взять ее на руки. Мне тоже захотелось потрогать шиншиллу, я цапнул ее и почувствовал необыкновенную теплоту и даже какую-то радость. Потом Верка рыкнула, что хватит лапать, шерсть от этого скатывается, и шиншиллу отобрала. Но я еще долго чувствовал тепло, долго.
Сейчас было то же самое, не знаю…
– Он такой придурок… – сказал я и разжал ладонь.
Потом наклонился, поднял ключи и сунул ей в руку.
Новенькая развернулась и не спеша пошла к воротам. Я снова принялся выдирать фляжку из-под колеса, но фляжка держалась плотно. Тогда я сделал вот что.
Достал ножик и пропорол-таки шину. Прорезал в ней дыру. Воздух вышел, «Хаммер» просел, фляжка выскочила. Спрятал ее в карман и побежал к забору.
Правая рука у меня пылала, и уши, кажется, тоже.
Что за тупость – ходить ночью в очках?