Мой папаша всегда говорил: «Верь в себя, отпрыск, и все получится». И я верил. Хотелось бы, конечно, чтобы и папаша в меня верил, но он потратил всю веру на бассейн саклифа с тяжелыми примесями, где и плавал целыми днями, складывавшимися в стандартные десятки. Если, конечно, работы не было. Иногда я приходил к нему просто посидеть рядом на покатом бортике, опускал пару ног в саклиф и слушал бульканье и утробное гудение отца. Его близость придавала мне сил следовать за мечтой.
По правде, мечтать на нашей Топи о многом не приходится. Когда-то гордая столица межгалактической республики Вир, плодородная, вечно влажная Топь давно высохла, и все богатые и влиятельные топцы разбежались по курортным планетам и станциям. Ну или куда там еще они разбегались, не помню. Когда я выплыл на свет в родильном бассейне, славное прошлое Топи осталось только в исторических проекциях. Вырос я в полузаброшенном городишке, засыпанном серо-рыжими песками с севера. Ползать по улицам приходилось в структурных костюмах, и обучающие бассейны с болотными парками оказались яркими точками в моей жизни. И вот когда учеба кончилась, мы с приятелями торжественно облились саклифом, обновили идентификационные чипы и оказались вышвырнуты во взрослую жизнь.
Она была еще скучнее, чем я представлял.
Работенку я нашел быстро – устроился сортировщиком в «Тирив и отпрыски», одну из последних корпораций Топи. Они (кто бы эти самые отпрыски ни были) продавали на сей Влагой покинутой планете буквально всё. Говорят, работали в минус, лишь бы мы все тут не передохли с голоду. Основной статьей доходов и причиной, по которой кто-то мог вложиться в Топь, были поиски артефактов.
На Топи ведь не случилось глобальной катастрофы. Города пустели дом за домом, а иногда – особняк за особняком. Но даже среди богатеньких нашлись патриоты Топи или теряющие целостность оболочки старики, которые отказались съехать, оставшись здесь со всем своим барахлом. А значит, под слоем песка спрятаны настоящие сокровища времен Переселения. И ведь кто-то из таких стариканов наверняка собирал всякие штуки, которые уже были антиквариатом даже тогда.
О! Древности! Романтическая мечта каждого топца в образовательных бассейнах. Если в сети натыкаешься на нейропрограмму про крутых парней, отыскавших подземный дворец с особыми аквариумами на забытых технологиях и целыми ваннами хорошо настоявшегося чистого саклифа, то автором точно окажется топец.
О чем-то таком я смутно и мечтал, отправив мыслеслепок в «Тирив», но в пески меня не взяли. По психотипу, как сообщили мне в отделе кадров, я отлично подхожу для нудной однообразной работы. Поэтому меня поставили разбирать и каталогизировать добычу. Оказалось, что попадается по большей части совершеннейший мусор, из которого на станции вытаскивают редкие металлы, а остальное отправляют на заводы по переработке. В основном моей задачей было осматривать все, что сбрасывалось на сортировочную ленту и подсказывать искусственному интеллекту, если тот не понимал, что делать. Работа считалась влажной в буквальном смысле – здесь поддерживалась среда, идеальная для потенциальных артефактов. По счастливой случайности для топцев такая атмосфера тоже прекрасно подходила.
ИИ оказался значительно образованней меня, и подсказки ему практически не требовались. Через полсотни десятков мне тоже захотелось поселиться в бассейне типа отцовского, но денег на такую роскошь не хватало и близко. А потому я день за днем приходил в сортировочный центр, садился у ленты и во все шесть глаз смотрел на то, что раскопали сегодня в отделе разработки и экскавации.
День, который изменил мою жизнь, ничем не отличался от остальных. Утренний бульон, неспешный путь на работу и долгие часы у конвейера.
– Ты глянь, – заорал вдруг Глыг, мой напарник. У ленты работают вдвоем, чтобы друг друга будить. – Ты глянь, там что-то квадратное.
Я взволнованно заозирался и увидел явно неестественную штуку. В природе и среди созданного топцами все тяготело к кругу и шару, формам совершенства, поэтому темный брусочек с прямыми углами вызывал интерес. ИИ не смог с ходу опознать найденный предмет.
– Параллелепипедное, – уточнил я, протягивая конечность за находкой. Лента послушно выплюнула брусок в мою сторону.
Вблизи предмет оказался ничуть не менее загадочным. Я осторожно прикоснулся, перевернул, а он вдруг раскрылся посередине и странно зашелестел.
– Сломал, э? – заворчал Глыг, подходя поближе. ИИ же обрадовался.
«Углеводородные полимеры. Земной тип. Предположительно культурный артефакт. Предположительно носитель информации», – сообщил он и вылил мне прямо в мозг еще кучу деталей. По всему выходило, что вещь редкая, но бесполезная.
– Э, – разочарованно сказал Глыг. – Земное барахло, опять от Баелы небось. Кинь в утилизатор, хоть из золы чего вытащим.
– Да ну тебя, – разозлился я. – Впервые вижу что-то необычное, а ты – «в утилизатор».
– А я насмотрелся уже! Ну как хошь.
Глыг хохотнул и плавно отполз на свою сторону. Я отложил брусок под ноги и продолжил работу. Никогда еще лента не крутилась так медленно, никогда еще запыленные обломки и осколки не были такими унылыми. Полз я домой, не жалея ног, и чуть не порвал костюм. А дома, в тишине и спокойствии, отужинав питательным гелем, смог рассмотреть свое сокровище.
По всему выходило, что вещь действительно принадлежала Баеле – легендарной землянке, поселившейся на окраине городка в прошлом веке. Прожить она сумела не более десятка оборотов, но прославилась на весь материк. Во-первых, она вступила в союз с топцем – и не хотел бы я представлять их брачные игры. Во-вторых, оставила множество голограмм с мелодичными звуками и движениями. В-третьих, Баела привезла кучу странных предметов, которые до сих пор находили то тут, то там.
ИИ подсказал, что как раз таких углеорганических параллелепипедов она оставила несколько тысяч. Но мне повезло найти хорошо сохранившийся. Весь вечер я учился аккуратно манипулировать тонкими пластинками, из которых состоял с виду цельный брусок. С каждой стороны пластинки были покрыты угловатыми однообразными значками. «Письменность», – подсказал ИИ. По всему выходило, что в значках был какой-то смысл. И мне сразу захотелось его разгадать.
Целый десяток я вечерами напролет не вылезал из сети в поисках способа расшифровать значки. Автопереводчик не слишком-то ладил с символами вообще, рассчитанный на мыслеформы или хотя бы ритмические потоки старины. Выручил меня, как ни странно, землянин. Я забрел в их полусферу сети, оставив в нескольких коллективных мыслепотоках сообщение с просьбой о помощи. На одно из них и наткнулся землянин с псевдонимом «Грохочущее небо». Он маякнул мне, что сообщение звучит очень смешно. Я и сам долго хохотал, впервые получив от него послание: мысли землян странно путались и бегали по спирали. Но он смог перевести для меня внешнюю часть бруска, «обложку». Оказалось, что мне попался сборник рецептов земной кухни. Самым сложным мне показалось слово «кухня». Грохочущее небо посылал мне целые потоки мыслей, прежде чем я усвоил идею.
А усвоив, будто впервые увидел воду: я решил стать поваром земной кухни.
– Профессия будущего, – сообщил я Глыгу, когда определился с планом.
Он с сомнением забулькал.
– Слышал я что-то такое, э. Земная мода на межсистемных станциях. Ты-то куда лезешь?
– У меня, – ответил я с достоинством, – есть книга! Стану первым на Топи.
Глыг не понял, что такое «книга», но решил меня поддержать. Я, верно, казался ему неразумным полипом.
– Первый – значит, лучший, э? Молодец.
И мы сосредоточились на ленте с находками.
На деле меня ждало много препятствий. Я попросил свободный десяток, чтобы детально изучить топскую сеть. Повара работали в лучших отелях республики Вир и на роскошных станциях, где бывали гости со всех концов Вселенной. Идеями и информацией они делились очень неохотно, но я жадно хватал образы еды в ресторанах и на званых ужинах. Мне повезло натолкнуться на курс от института Изучения Земли, посвященный разнице в пищеварении землян и топцев. Так я понял, что в моей книге меня интересует только жидкая еда.
Но больше всего меня поддержал Грохочущее небо. Он переводил мне рецепты и объяснял непонятные места. Например, что такое «кости» или «сливочное масло». Шаг за шагом разобрав все подходящие тексты в книге, я принялся за практику.
Земные продукты на Топь не доставляли, а питание производилось в виде концентрированных бульонов и гелей с минералами и органическими веществами. Их подбирали в соответствии с потребностями организма. Но ведь что-то мы потребляли до прихода «Тирив» с его гелями!
Мне пришлось перейти к образу жизни невообразимо далекого прошлого, заняться сбором органических веществ вне магазинов. Я выучил сотни нетоксичных растений Топи, скупал из аквариумов и бассейнов умирающих животных. Я измельчал, размягчал, грел и всячески обрабатывал органику, чтобы получить нарядные и питательные супы. В ту десятку, когда мне удалось обойтись без заводских бульонов, получая вещества только из еды, я почувствовал себя совершенно свободным.
Первым, кому я принес попробовать суп, был Глыг. Он тут же вылил половину в утилизатор, чтобы выяснить точный состав.
– Вроде безопасно, э? Солей маловато, но…
Он вылил в себя вторую половину и замер. Я тоже замер, наблюдая, как в полупрозрачном теле Глыга растекается суп. Стручки алыпры краснели сквозь толщу плоти, а густая вытяжка из синекрестых медуз чудно завихрялась, обозначая пищеварительные потоки.
– Интересно, – наконец, сказал Глыг. – Все переваривается по-разному, немного щекотно. А умеешь с другими частичками?
Это был успех! После Глыга я собрался с духом позвать на ужин отца в конце десятки.
– Что за жижа? – вопросил папаша, подталкивая конечностью вазу, в которой я подавал еду.
– Кислая чорба из сыыыл, – ответил я тихо. Моя уверенность стремительно шла ко дну. – Суп.
– Заграничные штучки, – пробурчал он. – Есть нормальный бульон?
– Отец! Я разыскал исконные технологии Топи. Настоящий возврат к корням! Подумай, разве «Тирив и сыновья» всегда были на нашей планете?
Я благоразумно не стал упоминать земные рецепты.
– Насколько я помню, всегда, – продолжал бухтеть папаша, но на суп посмотрел благосклоннее. С тяжким гулом он вылил часть в себя. Поболтал вазой, разглядывая, как всплывают и оседают разноцветные кусочки.
– Смотрится оно, конечно, посимпатичнее гелей из банки, – наконец вынес вердикт он. – Питаться можно.
Только сейчас я понял, как дрожали у меня конечности. Мы с отцом допили суп и обсудили ощущения от усваивания каждого ингредиента. Такой длинной и содержательной беседы у нас не было уже пару оборотов.
Осмелев, я принес супы на встречу однобассейников, и там они тоже порадовали всех, кроме одной чувствительной особи. Оказалось, он не переносит корни зеленой пустынной колючки. Я и не знал, что еду можно не переносить. Я спросил у Грохочущего неба, и он рассказал мне об аллергиях и всяких ужасных вещах. Не уверен, что топцы устроены столь же сложно.
С тех пор я обязательно всех предупреждал о зеленой колючке и постарался еще тщательнее размягчать продукты. Но суповая лихорадка постепенно захватывала городок. Малознакомые топцы навязывались ко мне в гости под надуманными предлогами. Мне приходилось даже иногда отпрашиваться с работы, чтобы успеть наварить еды на всех желающих.
Со временем я понял, что супы с разноцветными кусочками разной формы гораздо популярнее. На них интересно смотреть и их интересно переваривать, так что я сосредоточился на том, чтобы сделать еду как можно более красочной. Важно не переборщить с размерами кусков, чтобы не вызвать заторов в потоках, но иногда мне удавалось добиться изящной желеобразной консистенции мяса и трав, достаточно плотной, чтобы вырезать разные формы, но достаточно мягкой, чтобы перевариваться.
Я рассказывал о своих успехах Грохочущему небу, а он слал мне восторженные мыслеобразы. А потом вдруг предложил:
– А подайся на конкурс Вирских поваров?
В ответ я отправил кучу сомнений, но Грохочущее небо настоял, и мы вместе заполнили анкету. Он посоветовал приложить побольше визуальных образов.
Когда спустя долгие десятки мне пришло сообщение со сдержанным поздравлением, я не верил.
Когда я поднимался на лифте к станции, я не верил.
Когда меня везли на скоростном корабле к Центральному Вирскому Узлу.
И поверил, когда вышел из влажного номера, чтобы познакомиться с девятью другими поварами, отобранными по всей республике. В холле немолодой топец с разноцветными (по последней моде) отростками осмотрел меня с глаз до кончиков конечностей и презрительно прогудел:
– Откуда ты только вылез такой, деревенщина?
Вот теперь я почувствовал себя неловко, нелепо, самонадеянно. Словом, жизнь вернулась в обычную колею. И это меня неожиданно взбодрило. Я как никогда внимательно слушал инструкции, осматривал приборы. Нам дали полдесятка, чтобы изучить кухню и доступные ингредиенты. Большую часть из них я видел и радовался каждому узнаванию, как полипчик.
В день кулинарного соревнования меня чуть не выплеснуло наизнанку. Я шелестел конечностями, задевая ими мебель, и даже чистый бассейн не мог меня расслабить. И тут пришел мыслеобраз от Грохочущего неба. Я увидел его глазами огромную кухню в центре арены, где будет проходить конкурс. Он прилетел! Прилетел болеть за меня!
Радость переполняла меня, вытеснив прочие переживания. Перед лицом человека, который столько поддерживал меня, я не должен сплоховать.
Выйдя на кухонное поле боя, залитое ярким светом, окруженное камерами, я решительно взболтнул всем, что у меня было, и бросился к столу. Я резал, измельчал, вымачивал, грел и переливал с такой скоростью, будто у меня было восемь верхних конечностей, а не четыре.
Суп вышел просто идеальный. Не зря я столько времени потратил на изучение сочетаний. Он переливался всеми оттенками топской радуги, даже в вазе показывая чудесные завихрения.
Судьи обошли нас всех с полным вниманием. Они обсуждали вслух цвета и текстуры, температуру подачи и размер кусков. Я не знал, на что и надеяться, опустошенный, но верил, что сделал все для победы.
И когда прозвучало мое имя, тот заносчивый топец скинул на пол свою кулинарную шапку. Я торжествовал.
После всех поздравлений, после чествований, у нас выдалось немного времени, чтобы собраться. Я задержался в кухне-студии, потому что Грохочущее небо обещал подойти. С замиранием потоков я ждал его.
Никогда в жизни я не видел землян во плоти. Грохочущее небо оказался маленьким, в половину моего роста, и очень твердым на вид. А костюм на нем был совсем тонкий, не держащий форму.
– Поздравляю! – послал он мне образ, глядя, кажется, прямо в глаза.
Забавно, что мы продолжали общаться по сети, стоя так близко, но, увы, лучше способов перевода пока не было.
– Хочешь взглянуть на мою еду? – предложил я.
Вместо ответа Грохочущее небо приблизился к столу.
– Что это? – спросил он, указывая на желтый брусочек.
– Масло, – пояснил я.
На Топи не водилось коров или чего-то похожего, так что я спрессовал ферментированные молоки низководных рыб так, чтобы они походили по цвету и форме. Грохочущее небо смешно взмахнул конечностями, получив описание.
– А хочешь попробовать? – Я пододвинул к нему суп.
Грохочущее небо навел какой-то прибор, делясь со мной сомнениями. Я его понимал, сам бы не рискнул есть земную еду.
– Немного можно, не усвою, но и не отравлюсь, – заключил он и отпил. Потом переломился пополам, но я не мог понять, от радости ли это или от ужаса.
Я ждал вердикта друга даже больше, чем вердикта жюри:
– Ну как? Как? Как переваривается?
– Переваривается-то как-то. Но на вкус… просто шокирующе.
Я не понял.
– Что такое вкус?
И Грохочущее небо рассказал.
Домой я летел, чувствуя себя одновременно и обманутым, и обманщиком. Ужасное ощущение, должен заметить.
Посвящается Далене
– У меня сегодня собеседование было! Очень сложное! Я была директором лесопилки! – заявила Алена, едва зашла в квартиру.
Иван Алексеевич приподнял кустистую бровь. Заинтересовался. Но племянница все испортила:
– То есть директором мебельной фабрики, точно!
Бровь медленно вернулась на место, Иван Алексеевич со вздохом отвернулся. Он сам был директором мебельной фабрики и знал об этом все. Хотя что толку? Лучше был бы директором лесопилки. Все равно жена пилила за то, что он не может позволить себе купить ей ламборгини. И это при том, что сама в постели тянула едва ли на «Запорожец», а вне ее была и того бестолковее. Так бывает, когда женишься рано и, как честный человек, тянешь свою… лесопилку. Всего хорошего от жены и ее семейки была вот эта Алена, племянница, которая не забывала своего скучного стареющего дядьку даже сейчас, когда уже жила своей жизнью.
– Ты же этот… – Он напряг память и попытался проявить внимание. – Айтишник, во! Зачем тебе собеседование на директора мебельной фабрики?
– Аналитик! – приглушенно крикнула Алена из ванной комнаты, где мыла руки. Сейчас начнет хозяйничать. Поставит чайник, накромсает бутербродов. И себе, и дядьке. Не то что родная жена, которая обед или ужин предпочитала заказывать, а если готовила, то с таким страданием на лице, что кусок потом в горло не лез. – Дядя Ваня, ну сколько можно!
Она и правда сразу прошла на кухню, и Иван Алексеевич потянулся следом, важно неся впереди свой живот, чтобы нигде не сбить всякий фэншуй с полочек супруги. А то опять начнется, что растолстел, что как слон в посудной лавке. А он, может, не от хорошей жизни растолстел! На эту квартиру, на эти финтифлюшки работал с утра до ночи, перекусывал всухомятку, нервы ни к черту, желудок убил и того раньше.
И в горячие годы начал работать, когда конкурентов могли подстрелить за здорово живешь, а братки колесили по городу и ничего не боялись. И позже не продал бизнес, устоял на ногах. Да, не тот подтянутый красавчик, за которого она выходила замуж. Так и она со всеми своими ботоксами-мотоксами не походила на юную девицу, куда больше на целлулоидную куклу.
– Аналитик, – послушно повторил он. – А при чем тут директор мебельной фабрики?
– Ни при чем, – Алена накрыла на стол, даже скатерть взяла из шкафа.
Эх, родные дети и то реже приходят! Хотя хорошими он их вырастил. Головастыми и рукастыми. Кто уехал в Москву и там учится, кто на фабрике пристроен на теплое местечко. А что? Спрашивает он с них строго, за закрытыми дверями и подзатыльник отвесить может. А кровиночку не пристроить – это сердца не иметь.
– Задание было. Будто братки заказали кухонный гарнитур, а им сроки напутали. Ну и разрулить надо.
Иван Алексеевич потер ребра слева. Сердце или поджелудочная шалит? Или она с другой стороны?
Тогда селезенка. В анатомии Иван Алексеевич разбирался слабо, не то что в мебели. А вот случай с братками у него был в молодости. И вспоминать о нем было дюже неприятно. Тоже вот так, как у Аленки на ее собеседовании. Только взаправду все.
И сроки попутали, и братки были с золотыми цепями в палец толщиной, а в карманах оттопыривалось что-то, на пистолеты похожее. Как тогда удалось справиться, какие словеса он разводил, Иван Алексеевич не помнил и вспоминать не хотел. Со страху чего не наговоришь! А собеседование – сидишь в креслице мягком и воображаешь. Тьфу!
– Может, ко мне на работу устроишься? – осторожно спросил он. – Мне, чай, тоже аналитики пригодятся.
Зачем ему аналитики, Иван Алексеевич и не придумал еще. У него, слава всем богам, уже давно все хорошо складывалось. Фабрика как часы работала, все враги – кто на кладбище, кто на него же работать пришел. Но Аленку он бы нашел, как пристроить. Родная же. Хоть и по жене.
– Не надо, дядь Вань, – рассмеялась Алена, подливая ему чай. – Я прошла. Тетя Света рассказывала, как ты в свое время разрулил похожее дело, вот я и вспомнила. Добавила только более эффектных графиков, показала анализ данных.
Иван Алексеевич кашлянул в усы, чтоб не рассмеяться и не обидеть племянницу. Эффектные графики. Ну-ну. Стали бы братки на графики смотреть! Эх, жизнь сейчас пошла такая, все просто стало, все в виртуальности, ненастоящее.
– Есть контакт. Виртуальная реальность. Выход, – раздался у него над головой механический голос.
Ощутимо похолодало. Иван Алексеевич в панике глянул на подливающую чай Алену, пытаясь запомнить ее такие родные черты. Тщетно. Лицо и фигура девушки размывались, словно его глаза расфокусировались. А потом его квартира со всем этим ремонтом, с которым Светлана ему проела плешь, с ее фэншуем и с Аленкой, пропала.
Иван Алексеевич оказался в удобном кресле. Точно таком, в каком на собеседовании он вообразил Алену, только его кресло стояло внутри кокона, и к его рукам и голове шли датчики, которые он без сожаления сорвал. Не впервой.
– Десять минут! – пыжащийся казаться суровым рекрутер едва не кричал. – Анисимов, у вас было дело пятнадцати секунд! Вы должны были получить отсрочку у опасного и неприятного клиента и выйти! А вы? Как вас теперь оценивать?!
– Отсрочку я получил, – заметил Иван Алексеевич, медленно возвращаясь в свое собственное тело. Едва ли тридцатилетнее и цветущее с виду, но внутри пожираемое болезнью. Прикинул – десять минут включили в себя пятнадцать с половиной лет. Неплохо для умирающего.
Рекрутер запнулся и нехотя кивнул.
– Получили, Анисимов, – буркнул он. – Задание выполнено. Но потом мы не могли вас вытащить еще почти десять минут! Весь график собеседований сбили.
Он еще ворчал себе под нос, пока провожал Ивана Алексеевича до дверей, а у них дежурно произнес: «Когда примем решение, мы вам перезвоним».
«Не перезвоните», – мог бы ответить Иван Алексеевич, но не стал. К чему это? Работа, да еще на должности аналитика, ему была не нужна. Он мог купить эту компанию целиком, вместе с этим рекрутером и его аппаратом для собеседования… Если бы эти аппараты не были под строгой отчетностью государства.
Про свой диагноз Иван Алексеевич узнал не слишком давно. Полгода или год назад. Он не мог сказать точно. Дело в том, что после истерики, торга и попытки найти лекарство, а потом снова истерики, когда обнаружилось, что такого не существует ни за какие деньги, даже те, что имелись у Ивана Алексеевича, он стал смотреть, как справляются другие в его ситуации.
Ему хватило месяца, чтобы понять: они не справлялись. Вообще. Кто-то ударился в религию. Притом не важно какую. Та, которая обещала. Обещала, что мучения закончатся. Иван Алексеевич в общем-то и так это понимал. Что закончатся. Все кончается.
Толку только в этом не видел. Он хотел в качестве Ивана Алексеевича успеть прожить подольше, а не надеяться на то, что в следующем воплощении ему будет лучше. Или будет рай. В рай верилось с еще бóльшим трудом.
Другие срочно чистили карму, начиная раздавать деньги, советы, одежду. Впрочем, Иван Алексеевич причислил их к первым – эти тоже инвестировали в зыбкое несуществующее будущее.
Третьи же пытались воплотить все мечты своей жизни в короткий срок и полюбить своих детей, жену и тещу, в идеале на Эйфелевой башне и после этого оттуда же прыгнуть с парашютом. Иван Алексеевич понял, что устать перед смертью – тоже не его выбор, а теми, кого надо срочно полюбить, он как-то за свою жизнь не обзавелся и не собирался прямо сейчас начинать. Все это напоминало ему дрыганье лягушки в молоке, но только вот масло сбить никаких шансов не было. Лекарство не появится от того, что ты весь с самых разных мест испрыгаешься или заберешься на Эверест.
Самые прагматичные люди просто подсели на наркотики или начали пить. Либо совмещали то и другое, да еще и добавляя витаминные капельницы с утра. Этих Иван Алексеевич особенно не одобрял и их методы не собирался даже пробовать. Другое дело, виртуальная реальность! Такая, чтобы за полчаса прожить целую жизнь!
Но и тут Иван Алексеевич столкнулся с проблемой. Что-то там было связано с психикой и какими-то мудреными словами, но пускать его до конца жизни в капсулу отказались даже за большие деньги. Иван Алексеевич попытался зайти со стороны той же суммы, но в виде взятки. Не посадили только чудом.
Он записался в добровольцы по исследованию влияния новейшей ступени виртуальной реальности на человеческую психику и – тадам! Не прошел по состоянию здоровья.
Все прочие ступени пожиже не давали такого полного погружения, и Иван Алексеевич всегда осознавал, что всего лишь играет. А значит, снова крадет свое время. Замкнутый круг.
Он, в общем-то, уже совсем отчаялся и размышлял, не пора ли ему запить или все-таки попробовать начать с колдунов, которые присасывались к таким бедолагам, как он, не хуже пиявок и обещали излечение всех болезней и жизни до ста лет, когда его посетила эта воистину светлая мысль. Раз аппарат используют для собеседований, то он будет ходить на собеседования!
Вообще-то изначально идея была более объемлющая. Он собирался ходить везде, где применяется аппарат виртуальной реальности, но быстро отбросил эту идею. Чаще всего аппарат использовали для прогона участников через какие-то экстремальные проверки – у военных, медиков и пожарных. Тренировали так еще и следователей, но сначала требовалось добыть корочку юриста, диплом, снова пройти медосмотр… Иван Алексеевич боялся опять засыпаться на этом пункте, поэтому план провести десятилетия, охотясь за виртуальными преступниками, пришлось отложить.
А вот для собеседования нужно было только прислать резюме и записаться на прием. И все.
Несколько резюме Иван Алексеевич взял у своего собственного рекрутера, заменив лишь фамилию и имя с отчеством, другие ему отрерайтил секретарь. Секретарь же узнал у рекрутера, нельзя ли использовать для «нужд компании» аппарат на полную мощность. Ответ Иван Алексеевич уже знал, поэтому расстроился не слишком. Менять рекрутера смысла не было – их присылали централизованно, и за аппарат они отвечали головой.
Первые три собеседования были полным провалом. За доли секунды реального времени и максимум полчаса виртуального он решал задачу, приводя в восторг рекрутера и в уныние самого себя. Его готовы были взять на работу прямо сейчас и даже обещали хороший соцпакет и премии ежеквартально.
Иван Алексеевич чудом не рассмеялся в лицо первому из них. Не плюнул во второго и не бросился на третьего. Нужна была выдержка. Внимание. Аналитика.
Он быстро сообразил, что сигналом к выходу из виртуального пространства становится выполнение задания или полный провал его. Но если выполнить не целиком, если зацепиться за необходимость пройти миссию до конца и забыть – вот прямо по-настоящему забыть! Забыть, что ты находишься в виртуальной реальности. Тогда можно было продержаться дольше.
Директор мебельной фабрики был пока самой серьезной победой Ивана Алексеевича. И он продержался бы дольше, если бы не Алена! Теперь от нежности к «племяннице» не осталось и следа. Напротив, Иван Алексеевич размышлял, не была ли она программным кодом, запускаемым в случае проблем с собеседуемым. Он надеялся, что нет, иначе это была бы катастрофа.
У него впереди еще не меньше двух десятков фирм, а потом он переберется в другой город, благо его компания работала как часы и при удаленном наблюдении. Так что хорошо бы, чтобы никто из рекрутеров не заподозрил в нем его искусственность. А еще – чтобы никто не начал подражать. Пока он один, он может еще надеяться, что так и умрет – пребывая в виртуальной реальности.
Вообще-то Иван Алексеевич мог бы считаться везунчиком, если бы не неизлечимая болезнь. У него было все необходимое для безбедной жизни, и отточенный ум для того, чтобы эту жизнь протянуть как можно дольше. В своих поисках он не чурался никаких фирм, лишь бы они были достаточно высокого класса, чтобы собеседования проходили виртуально. Несколько раз соглашался на подмену виртуальной личности – для большей достоверности, но после двух подряд женщин перестал соглашаться. Женская жизнь ему казалась муторной и суматошной, а вторая еще и смутно напомнила Алену. Так что нет, последние месяцы он был собой, Иваном Алексеевичем. А что в то же время был он кем угодно другим – так разве это его проблема?..
Однако везение не продлилось достаточно, чтобы исполнить его мечту умереть в вирте. Смерть подкралась, когда он планировал переезд в очередной город. А вместо этого почувствовал тупую боль, распространяющуюся именно так, как ему двести раз рассказывали государственные и частные врачи, психологи и один очень усталый психиатр. Тот даже предлагал выписать таблетки. Специально для этого момента, но Иван Алексеевич отказался. Не позволил себя искусить.
Сейчас жалел, конечно. Он знал, что за первым тупым приступом последует другой. Волнами они погонят его в предсмертную агонию, пока он не перестанет соображать. Если ему повезет, он потеряет сознание раньше, чем начнет кричать на всю гостиницу.
Иван Алексеевич окинул взглядом помещение. Гостиничный номер. Не самый дорогой или лучший – он не хотел привлекать к себе внимание, да и давно понял, что в среднем сегменте могут быть неплохие матрасы, а большего ему и не надо. Неужели это закончится так?
Он потянулся к телефону, но новый приступ заставил его руку дрогнуть. Ладно, он вызовет врачей.
Сколько времени потребуется, чтобы его секретарь организовал в – Иван Алексеевич глянул на экранчик мобильника и мигающие цифры – три часа ночи в чужом городе частную палату с лучшим обслуживанием? Умереть в скорой помощи или на жесткой койке в приемном отделении… До этого опускаться он не желал.
Очередной приступ боли как раскаленный гвоздь вогнал в его голову короткую мысль: «Откуда я знаю, какая койка в приемном отделении?!»
Хотелось бы, конечно, вспомнить, что он сделал себя и миллионную компанию с нуля, поднявшись со дна, но это было не так. Корпорация Анисимовых была построена задолго до него, и единственной его заслугой стало то, что он ее не развалил за свою невыносимо короткую – даже с чужими и прожитыми виртуально – жизнь.
Очередной глухой приступ, доставший, как ему показалось, до самых кончиков пальцев, принес с собой преждевременную частичную слепоту, но силуэт у кровати он все равно узнал. Будто не было этих бессчетных виртуальных лет.
– Алена, – шепнул он. – Ты меня решила проводить?
Почему-то он ждал, что Алена знакомо фыркнет, а потом зашуршит чайником и довольно дорогим, но все же пакетированным чаем, чтобы налить ему чашку. Он не сможет пить, но ему будет приятно. И он умрет не в одиночестве.
Но вместо человеческого горького смешка он услышал механическое:
«Есть контакт. Виртуальная реальность. Выход».
«Вот как умирают!» – успел подумать Иван Алексеевич и очнулся.
Над головой был знакомый полупрозрачный пластик кокона, который отполз, едва Иван Алексеевич открыл глаза. На месте рекрутера стояла она. Племянница.
– Алена, – выдохнул он.
– Для вас Елена Викторовна, – буркнула Алена, брезгливо держа в руке какой-то листок. – Вообще-то была мысль оставить вас до самого финала и позволить умереть в вирте, раз уж вы так ловко со всем этим справляетесь, но решили пожалеть.
«Резюме, – сообразил Иван. – Мое резюме».
Он вдруг понял, что и правда не умирает. И ему не тридцать с небольшим, а лет на десять поменьше. И это его первое собеседование с пока еще экспериментальным аппаратом для проведения собеседований. На его первую работу.
– Я хотела бы сказать, что мы вам перезвоним, Иван, – продолжила Алена. Она поискала что-то глазами и картинно опустила резюме в стоящую у стола корзину для бумаг. – Но для вас сделаю исключение.
Так как вы провалили собеседование, его еще никто до вас не проваливал.
Иван молчал. Он склонил голову на бок, стараясь показать, насколько внимательно слушает, но в голове билось набатом: «Не умер, не умер, не болен!» Да какое ему дело до проваленного собеседования!
– У вас было простое задание, – теперь Але… Елена Викторовна говорила уже спокойнее. – Имея неограниченные возможности, поспособствовать появлению нового лекарства. Проанализировать рынок, найти самых эффективных специалистов, обеспечить ресурсами самые многообещающие НИИ. А что сделали вы?
Иван покаянно вздохнул. Угрызений совести не было. Пусть аналитик он был начинающий, он прекрасно учился и вероятность изобретения лекарства просчитал тоже – они не успели бы до его смерти. А делать только ради других – этого не было в его задании. Может, он просчитал бы этот социально ожидаемый альтруизм, сидя за столом перед Еленой Викторовной, но аппарат заставлял его думать, что все по-настоящему.
Второй раз будет лучше, он разберется. Уже почти разобрался.
– Вам повезло, Иван, что все собеседования проходят под контролем руководства, а компании помимо аналитика не хватает еще и конфликт-менеджера, – голос, не выдержавшей длинной паузы Елены Викторовны, звучал еще мягче. – И последний этап проверки живым давлением вы прошли. В понедельник подойдите с документами в отдел кадров. Такие мозги нужны компании.
Иван только моргнул. Похоже, погрузившись в эйфорию оказавшегося живым и здоровым человека он пропустил «живое давление». И получил работу.
– Спасибо… Елена Викторовна. – После молчания собственный голос показался ему хриплым.
Та слабо улыбнулась и кивнула.
– Всего на два года старше, между прочим, туда же, племянница, – пробормотала она себе под нос, когда он уже нажал на ручку двери. Кончики губ Ивана дрогнули. Он ее прекрасно услышал. Но портить момент приема на работу вопросом «что вы делаете сегодня вечером?» не стал.
Успеет. В одной компании работать будут. И телефон рекрутера у него есть. Только исправит там «Елена Викторовна» на «Алена».
Стоило шагнуть в чащу, как свет тут же померк. Лучи закатного солнца увязли в кронах деревьев, навалилась темнота – густая, душная, почти осязаемая. Шелестела листва на ветру, скрипели сучья. Из глубины леса тянуло гарью.
– Мы в заднице, малыш Билли. Помяни мое слово, не к добру это все.
Для Билли это был пятый рейд за Экран, и в Лес он попал впервые. Не самая плохая локация, но в последнее время о ней рассказывали кучу жутких историй. Будто их раньше не хватало: чего стоила только возможность набрести на заброшенный лагерь у озера и встретить того психопата в хоккейной маске. О спокойствии здесь можно только мечтать. А уж когда в напарниках незамолкающий Жирный Фил – и подавно.
– Говорю тебе, мы заблудились. О да, малыш Билли, мы уже не в Канзасе. – Фил коротко хохотнул и закряхтел, переступая через корягу. Крупные капли пота на его физиономии напоминали ожоговые волдыри. – Теперь нас найдут с содранной кожей или вроде того, будем висеть на деревьях вниз головой. Это если головы ему не понадобятся.
Билли старался не слушать, сделать звук потише. Этим приемом в совершенстве владела его мама. Когда за ужином отец начинал рассказывать о запчастях, отремонтированных машинах или вчерашнем бейсбольном матче, она кивала и даже что-то переспрашивала, но Билли готов был поклясться: мысли ее заняты более интересными вещами.
– Не мог же мне померещиться тот гребаный прицел? – не унимался Фил. – Три гребаные красные точки, как в учебниках. Врубаешься? Эта хреновина может за нами следить.
«Ага, ага, да-да. А потом? А ты ему что? Ого, не может быть!»
Эх, мама, папа…
Они давно лежали в земле, а Билли так и не заработал им на нормальный памятник. Как и на собственное жилье. Родительский дом у него забрали за долги, машину тоже, теперь им с Дженни и малышом приходилось ютиться в съемной квартирке с видом на портовые склады. Это и привело Билли за Экран.
– И пушка там что надо, о да. Один выстрел, один ба-бах – и ты разлетишься на кусочки, а кишки повиснут на ветках. Серьезно тебе говорю. Я кое-что в этом смыслю, видел в Джунглях. Знаешь, на что похожи человеческие кишки?
По методу мамы Билли предпочитал думать о чем-нибудь другом. Например, о сэндвиче с тунцом. Большом и сочном сэндвиче с тунцом, который можно запихнуть в пасть Филу, чтобы тот наконец заткнулся. Потом запихнуть туда еще один сэндвич. И еще. А когда сэндвичи перестанут влезать, заталкивать их внутрь прикладом ружья.
– Кишки похожи на огромных склизких червей, да. Свились клубком, на солнышке греются. Поначалу от них даже пар идет, серьезно, а если понюхать…
Они рассчитывали поймать тут какого-нибудь гремлина или зубастика, мелкую живность для частной студии. Если киношники не в состоянии придумать новых монстров, пусть платят за старых. Таковы правила. Однако вся добыча попряталась.
Они отошли от Экрана футов на триста, не больше, но лес в одно мгновение поглотил их и теперь водил кругами. То ли не хотел выпускать, то ли заманивал куда-то: компас здесь сразу свихнулся.
Лес не любил незваных гостей и часто менял местами охотников и жертв.
– Вот вроде бы кишки и кишки, да? – продолжал бубнить Фил. – А я тебе так скажу: лучше последним вагончиком к человеческой многоножке пристроиться, чем еще раз увидеть все это дерьмо.
В голове гудело. Билли остановился перевести дух и попить воды. Огляделся. Умирающий свет серебрился на паутине меж черных веток, вокруг оживали тени. Вдалеке над сосновыми пиками поднимался столб зловонного дыма. Еще час назад он был совсем в другой стороне, будто его источник перемещался.
Или они окончательно сбились с пути.
Билли вздохнул и потер переносицу. Это все Лес. Чертов Лес сводил людей с ума. Нужно было искать работу попроще. Одно дело, когда у тебя машины, наемники и оборудование ведущих киностудий. С такими ресурсами и Годзиллу можно заарканить. А вот у тех, кто сам по себе, все гораздо скромнее, потому и гибнут они за Экраном, будто на войне.
Фил не спускал глаз с крон деревьев, показывая им средний палец. Бормотал что-то себе под нос, ходил кругами. Этот жирный кретин зачем-то играл в смельчака, будто дразнил здешних обитателей, и Билли с удовольствием бросил бы его, будь такая возможность. Ему уже не хотелось никого ловить, хотелось домой, к Дженни, к ее улыбке, к ее губам, хотелось фирменного рагу на ужин и тыквенного пирога на десерт, хотелось ночных прикосновений, мятых простыней, родных запахов, хотелось…
– Вижу, – тихо сказал Фил у кустов можжевельника, присаживаясь и снимая с плеча ружье. – Какой-то гребаный Слендер.
Билли подошел к нему и из укрытия выглянул в пролет между деревьями. Футах в ста от них возле огромного дуба бродил темный силуэт.
Они переглянулись. Это могла быть ловушка, ведь иногда монстры объединяли силы. Но рискнуть стоило. В конце концов, зачем идти за Экран, если так легко отдавать добычу?
Билли начал заходить справа, Фил – слева. Незнакомец, похоже, разговаривал с дубом: до охотников доносился его шепот. Это играло на руку, потому что их он не замечал. А вот Билли смог как следует его рассмотреть. Это был не Слендер, а завернутый в черный плащ старик: высокий и очень худой, невероятно бледное лицо натянуто на череп, словно хэллоуинская маска.
«Как в старых фильмах о вампирах», – мелькнуло в голове Билли, и в этот момент Фил выстрелил.
В спину незнакомца вонзились электроды на тонких проводках, характерно затрещало. Но старик не заплясал в припадочном танце: он резко обернулся и поднял из травы меч.
– Черт, у него какая-то гребаная защита! – заорал Фил, бросая ружье и отступая. – В морду стреляй!
Старик за пару огромных шагов добрался до Билли. До Билли, который замер в трансе. Он смотрел на крючковатый нос, на кривые зубы, на проступающие сквозь кожу кости и на пальцы, эти длинные когтистые пальцы, сжимающие рукоять окровавленного меча…
– Стреляй, мать твою!
Билли будто пощечину получил и опомнился. В последний момент он поднял ружье и нажал на спусковой крючок. Ствол выплюнул электроды прямо в голову старика. Тот задрожал, но сделал шаг вперед, за ним еще один, потом упал на колени, попытался подняться, и тут Фил окончательно угомонил его из пистолета со снотворным.
Старик затих. Они добились своего. И у них была настоящая звезда.
– Знаешь, как это называется, малыш Билли?
Впервые за день на лице Билли появилась улыбка.
– Носферату, – ответил он.
– Нет. – Фил хитро подмигнул напарнику. – Это называется джекпот!
На Носферату было что-то вроде доспехов – старых и нелепых. А еще этот меч… И куда он так вырядился? Возможно, лесные теперь готовились к гостям из-за Экрана, нужно было предупредить остальных. С каждым разом эти твари становились умнее.
Билли и Фил быстро прикинули, что мешки и сети, которые они притащили с собой, тут не помогут. Никто не рассчитывал на такую добычу. Мастерить носилки не стали: не хотелось терять времени. В Лесу что-то назревало, трескались палки под чужими ногами, звучал безумный смех.
Охотники привлекли внимание.
Слава Иисусу, Фил был не только жирным, но и чертовски сильным. Он взвалил Носферату на плечи – благо тот почти ничего не весил. Даже с доспехами, за которые студии обязательно выложат хорошую сумму.
Так они и двинули в путь. Билли тащил их охотничий скарб и меч Носферату, а Фил с упырем на плечах будто косплеил полоумную поэтессу, пришедшую на светский вечер с новым воротником, когда лисий не оценили.
Вскоре они вышли к лесной дороге, но порадоваться толком не успели. Вдалеке на обочине тарахтел желтый грузовичок, рядом с ним в свете фар бродила троица уродов в грязных комбинезонах. Билли сразу узнал их.
Путь был отрезан.
Фонари решили не включать, чтобы лишний раз не рисковать. Да и глаза уже привыкли к сумеркам. Фил пер как танк, как настоящий робот, и Билли подумал, что этот парень не так уж и плох. Если бы еще «малышом» его не называл, было бы совсем хорошо.
Они брели сквозь темные заросли, царапая кожу, спотыкаясь, отбиваясь от кровососущей мошкары, но азарт пока еще подгонял. Пойманный Носферату придавал сил, энергии. Их ждал большой куш, а может, и новая жизнь. Просто нужно было выбраться. Доехать на этом эмоциональном заряде до дома.
Когда они наткнулись на поваленные, переломанные, выдранные с корнем деревья, Билли уже не чувствовал ног. Фил, должно быть, похудел фунтов на двадцать. Но все это сразу отошло на второй план.
Деревья повалил не ураган. Это сделало то, что втоптало в землю кусты и оставило после себя гигантские следы.
– Динозавр? – тихо спросил Билли, озираясь по сторонам.
– Вряд ли, – ответил Фил, сбрасывая Носферату в траву и вкалывая ему новую дозу снотворного. – Блокбастерные их вывезли давно. Вместе с гребаной гориллой.
Он осмотрел след, ковырнул ногой слой помета рядом, выдернул оттуда громадное перо. Хмыкнул. Фил провел детство на ферме в штате Мэн и кое-что в этом понимал.
– Я бы поставил на курицу.
– Размером с дом? – Брови Билли поползли вверх. – Ни в одной базе такого чудовища нет.
– Вот именно. Врубаешься?
Среди охотников ходили разговоры, что за Экраном появились монстры с чужим копирайтом. Нездешние. Пришельца с кислотой вместо крови знали все, а вот кто та бабка, что летала по небу в деревянной бочке? Выводить неизвестных строго запрещалось, потому что у заклинателей против них ничего не было. Мозги не промоешь, не заставишь сниматься. Пустить их в реальный мир – нажить проблем.
Вдалеке прогремело, задрожала земля. Фил с Билли обменялись взглядами, подхватили Носферату и побежали. Проход, оставленный гигантской курицей, оказался кстати. Он уводил их из чащи, тогда как следом двигалось нечто очень большое. Даже больше, чем сама курица.
Билли на секунду обернулся и увидел вьющиеся над лесом щупальца.
– Великий Ктулху… – прошептал он.
Но щупальца выпустили струи огня и оказались тремя головами на длинных шеях.
– Что это еще за херовина?! – взвыл Фил.
– Нездешние, мать их!
Теперь Лес окончательно накрыла ночь, но ее раскрашивали горящие верхушки деревьев. Звуки сделались громче, тревожнее. Крики птиц из чащи смешивались с волчьим – или не совсем волчьим – воем. В окружившей охотников тьме то и дело вспыхивали глаза. Неведомо откуда наползал туман.
Загрохотало с другой стороны, и Билли увидел курицу. Вернее, то, что походило на курицу. Ноги подкосились. Это было настоящее безумие.
Нижняя часть существа напоминала куриные лапы, только увеличенные в сотню раз. Сверху же на них сидел дом. Старый деревянный дом, из трубы которого валил дым. Билли узнал запах гари: дрова, прелые листья, мокрая шерсть… и страшно представить, что еще.
Беглецов преследовали сразу два неведомых монстра.
– Вот теперь мы точно в заднице, малыш Билли!
– О да!
Бежали из последних сил. Когда впереди сквозь частокол черных стволов потекло знакомое сияние, Билли даже вскрикнул от радости. Добрались!
Они быстро достали ножи, полоснули себя по ладоням и приложили их к Экрану. Носферату держали под руки, как перебравшего виски ковбоя. Светящееся полотно завибрировало, загудело… и в тот же миг троица из Леса рухнула в спасительную темноту кинотеатра.
Переход состоялся.
Экран за их спинами погас, на помощь подоспели люди. Пограничники, заклинатели, представители киностудий.
И тут Носферату открыл глаза.
Он резко встал, отбросив Фила в сторону. Хрустнул костями, точно сухими ветками, осмотрелся. Сказал что-то на незнакомом языке, и его доспехи вспыхнули. На них засияли странные образы: сундук, утка, заяц.
В Носферату начали стрелять, но того ничего не брало. Монстр улыбался, а Билли не мог вспомнить, видел ли в жизни что-то более жуткое.
Они притащили колдуна. И колдовство его действовало здесь, в реальности.
Началась паника, люди бежали к выходу, но Носферату их не преследовал. Он смотрел на Билли, который держал его меч.
Билли понял, в чем дело, и отбросил проклятую железяку, точно та превратилась в змею. Лезвие светилось так же, как и доспехи.
Носферату подобрал меч и обернулся к Экрану. С интересом стал изучать его, трогать.
Рядом послышался голос:
– Малыш Бил…
Одним движением Носферату отрубил голову Филу, а вторым поймал ее на лету. Стоящий в сторонке Билли обмочился.
Носферату ткнул головой Фила в Экран, оставив кровавый отпечаток, а потом выкинул ее в пустой зрительный зал. Затем шагнул к Билли и вспорол ему брюхо. Запустил руку в живот, ковырнул.
Все произошло очень быстро. Билли почувствовал боль, только когда Носферату намазывал его внутренности на Экран.
Вспыхнуло. На светлеющем полотне стала проступать картинка.
Все еще живой, скрючившийся в углу Билли всхлипывал и судорожно переводил взгляд из стороны в сторону. Смотрел то на мертвого Фила, то на собственные кишки. Зрелище и впрямь было не из приятных.
Экран плеснул сиянием в зал, в нос ударил запах гари. Перед глазами поплыло.
Билли затыкал дыру в животе и думал о Дженни. Об их малыше. О несбывшихся мечтах… И о том, кто придет с лесной стороны.
Билли умирал в заштатном американском кинотеатре, а в его мир переваливался чужой копирайт.
В тот вечер я пришел навестить моего друга Стёпу Ермакова, потому что он перестал выходить на связь. Иногда такое случалось, но стоило приехать, и выяснялось, что Стёпа находился в творческом кризисе или безбожно пил, а в его случае эти два состояния часто дополняли друг друга.
Когда я подошел к его квартире, меня удивила главным образом не раскрытая нараспашку входная дверь, а половина ноутбука с торчащими из нее проводами на полу прихожей. Пришлось как следует вглядеться, чтобы убедиться, что я не ошибся. Я щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Тогда я поддел увиденный предмет ботинком, вытолкнул его в пятно света, льющегося из комнаты, и мои опасения подтвердились: Стёпа разломал свой ноут. Не разуваясь, ибо Степан этого очень не любил – когда в его квартире разуваются, – я прошел в единственную комнату, где застал друга лежащим в трусах и майке на диване и подпирающим взглядом потолок. Майку раскрашивали красно-желтые пятна. На полу в углу комнаты лежала верхняя половина ноута. По монитору расползлись нити трещин.
Я огляделся.
Рабочий стол Стёпы пустовал, пол укрывали исписанные мелким почерком листы бумаги. Там же, как гильзы из расстрелянной пулеметной ленты, валялись ручки и карандаши, сточенные до трехсантиметровых огрызков. На комоде в компании с китайским радиоприемником стояла любимая и единственная Стёпина желтая пол-литровая кружка, с края которой свешивались хвосты чайных пакетиков, не меньше пяти штук. Один хвостик был обмотан вокруг ручки. Сосуд окружали обломки печенья, на одном из обломков восседал таракан.
Порядок царил только на книжном стеллаже, где книги стояли ровно, корешок к корешку, строго по алфавиту и в соответствии с жанром. Другой мебели у Стёпы не было.
Я принялся собирать листы бумаги с пола. Сразу заговаривать с другом было недопустимо. Творческие кризисы случались у него и раньше, но до сего дня ноутбук их благополучно переживал. Когда я выуживал карандаш, закатившийся под диван, Стёпа заговорил хриплым простуженным голосом:
– Лестница, брат.
Я поставил стакан с карандашами на стол и уставился на друга.
– Лестница?
– Лестница, – повторил он, по-прежнему глядя в потолок. – Лестница в небо. Лэд Зэппелин.
– Это она тебя довела?
– Можно и так сказать.
– А как еще можно сказать?
Стёпа любил, чтобы ему задавали наводящие вопросы.
– Эта песня гениальна, брат, – сказал друг и повернул ко мне небритое лицо с огромными темными кругами под глазами. – Ты так не думаешь?
– Она прекрасна, – сказал я, разведя руками. – О чем тут говорить? Это шедевр.
– Вот! – Степан рывком сел на диване. – Это шедевр! Это чертов шедевр! И никто и ничто не властно над ним! Она была шедевром в семьдесят первом, и она шедевр сейчас, через пятьдесят лет. Полвека, брат!
Стёпа вскочил и заметался по комнате, ероша свои черные, слегка припудренные сединой волосы. Он выхватил из стакана ручку и стал грызть ее со стороны стержня.
– Ты понимаешь? – вдруг остановился он, схватив меня за плечо. – Ты понимаешь?
– Конечно, понимаю, – ответил я. – Песня – огонь. Только при чем тут твой ноут? Он тихо ее играл?
Степан застонал и закрыл рукой глаза. Затем защелкал пальцами и стал рыскать взглядом по потолку.
– Ты пойми, брат, – наконец сказал он, буравя меня глазами, – Пейдж и Плант[2]могли ничего больше не сочинить в жизни. Могли даже не пытаться. Им можно было завязать с сочинительством и играть всю жизнь одну только «Лестницу». И все равно они были бы круты, а песня была бы шедевром. Это ты понимаешь?
Я щелчком сбил таракана с печенья, сгреб крошки в ладонь и высыпал их в кружку.
– Я понял твою мысль. При чем тут ноут? Ты же знаешь, что не заработаешь на новый.
– Да как при чем?! – вскричал Стёпа. – Еще как при чем! Леонардо да Винчи мог написать одну «Джоконду» и бросить кисти. Квины могли записать одну «Рапсодию» и забить на хрен! Харпер Ли – «Пересмешника», Достоевский – «Бесов», Сэлинджер – «Над пропастью»…
– Ли и так только «Пересмешника» написала, – перебил я его. – Все остальное у нее что-то не очень-то получилось, как я понимаю.
– Вот! – Стёпа победно затряс кулаком перед моим лицом. – И она вошла в историю! Написала одну книгу – и вот она, – он не глядя ткнул пальцем в стеллаж, угодив в «Марсианские хроники» Брэдбери, – стоит на полках во всех квартирах! Еще и Пулитцера получила!
– Ну, во всех – это ты хватил, конечно, – сказал я.
– Да фу! – скривился друг. – Ты не про то! И я не про то!
– Стёпа, дружище, – я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, – мысль свою ты до меня донес. Есть люди, которые сотворили шедевры, отметились в истории. Дальше что? Ноут зачем располовинил?
Степан отвернулся к окну и скрестил руки на груди, устремив взгляд в воображаемую даль. Ни дать ни взять – император Нерон над горящим Римом. Губы плотно сжаты, скулы напряжены, майка-туника почти развевается на ветру.
– А я – нет, – произнес он.
– Ты «нет» что?
– Я не сотворил.
– М-м, – промычал я.
– Что «м»? – Стёпа начал закипать. – Я пишу долбаные рассказы уже десять лет. Десятка, брат! И где я? Дохлый самиздат и Яндекс Дзен? Проза, мать ее, ру? Куда я иду? Где мой шедевр? Такой рассказ, чтобы все прочитали и сказали: ну все, можно сдохнуть, ибо ничего лучше больше никто никогда не напишет! Где он? Где этот текст?!
– Стёпка, – сказал я и сдернул его кружку с комода, – пойдем-ка чаю вскипятим. Тебе надо чайку глотнуть, крепкого. Заварка-то у тебя хоть есть?
Он не ответил.
Я прошел на кухню. В раковине высилась груда грязной посуды со следами любимого нами в студенческие годы «кетчонеза» – смеси майонеза и кетчупа. Те же следы, что на его майке. В алюминиевой кастрюле на газовой плите в мутно-желтой жиже плавали серые бляшки плесени, источая смрад. На крохотном столе в углу кухни стояла солонка и сахарница, стол был усеян смесью соли и сахара, в которой валялись трупики тараканов.
Я стал шарить по шкафам, в большинстве своем пустым, и в одном из них нашел смятую коробочку с чайными пакетиками. Набрал в чайник со свистком воды из-под крана и поставил его на газ.
Маленький «Стинол» встретил меня сияющей белой пустотой. В его дверце стояли бутылки с кетчупом, майонезом и двумя другими соусами бурого цвета, о природе которых трудно было догадаться, поскольку Стёпа сорвал с бутыльков этикетки. В морозильной камере лежали три пачки пельменей, одна початая.
– Дружище, – спросил я, – а ты когда ел в последний раз?
Степан что-то пробубнил из комнаты.
– Когда-когда?
– Еда, – сказал Стёпа, входя в кухню, – только отвлекает от творчества. Я не могу писать на сытый желудок. Все великие писали голодными и нищими, чтобы после смерти стать…
– Сытыми и богатыми? – съязвил я.
– Великими! – рявкнул Стёпа, потрясая кулаками. – Именно это делало их великими.
Я пожал плечами и принялся мыть посуду.
– Я сомневаюсь, что Стивен Кинг объявляет голодовку каждый раз, как пишет роман.
– Стивен Кинг опопсел. – Степан присел на табурет и водрузил локти на стол, прямиком в рассыпанный по его поверхности соленый сахар. – Но когда он начинал писать, он был нищим и часто голодал.
– Ну, знаешь, – ответил я, не поворачивая головы, – если твой сосед Вадик с третьего этажа перестанет есть, он вряд ли создаст шедевр, а вот язву себе заработает, учитывая, сколько он бухает.
Степан вздохнул.
– Ты не понимаешь.
– Куда мне…
Пока я мыл посуду и ставил на огонь пельмени, мы молчали. Прибравшись на кухне и накормив моего друга, я посчитал, что на пару дней вполне могу оставить его одного.
– Бабу тебе надо, Стёпыч, – сказал я уже на пороге. – Рассказы у тебя хорошие. Пиши их дальше. С ноутом я что-нибудь придумаю. А пока, вон, на бумагу строчи. Давай, счастливо.
Степан помолчал, затем подобрал с пола нижнюю часть ноутбука и скрылся в комнате.
Дела закрутили меня больше чем на два дня, и к Степану я попал только на четвертые сутки. Когда я вошел в его грязное обиталище, комнату заливал яркий солнечный свет, окно было широко распахнуто, короткие суконные занавески колыхались.
Сам хозяин сидел на полу и, сдвинув брови и высунув набок язык, скотчем приклеивал нижнюю часть ноутбука к монитору. На этот раз Степан накинул махровый халат, а на ноги надел клетчатые тапки с рваными дырками на месте больших пальцев.
– Ты серьезно? – спросил я без приветствия. – Скотч? Стёпа, это же не поделка из картона.
– А где ноут, который ты обещал? – парировал Степан, не глядя на меня.
Я почесал в затылке.
– Один мой кореш, он работает в сервисе, сказал, что как только получится, он соберет тебе комп из кусков, но на это нужно время. В любом случае, скотч твой ноут не воскресит.
– Это ты так думаешь, – сказал Степан, заклеивая широкой лентой трещины на мониторе. – Я думаю иначе.
Я пожал плечами и огляделся.
На столе лежали исписанные листы бумаги. Только Стёпа мог писать один и тот же текст разным почерком, будто писали разные люди. Сначала это были аккуратные, тщательно выведенные буквы, как в школьной прописи. Через пару абзацев они превращались в дутые кругляши и будто катались по странице туда-сюда. Потом строки становились угловатыми, резкими, как порывы колючего зимнего ветра, а к концу страницы они расплющивались и вытягивались в струну так, что разобрать написанное не смог бы даже заправский врач.
– Я, – сказал Стёпа, бережно водружая склеенный ноутбук на стол поверх листов бумаги, – буду молиться электронному богу, и он воскресит мой комп. А потом я помолюсь литературному богу, и он спустит на меня вдохновение, чтобы я создал шедевр.
– Ты лучше помолись богу еды, чтобы он не дал тебе умереть от голода. А то скоро этот халат тебя и придавит. Собирайся, пойдем погуляем. Погода отменная сегодня. Посидим у фонтана на площади Ленина, пофилософствуем, как в старые добрые.
Стёпа с тоской посмотрел на меня.
– Я тебе мороженое куплю, – добавил я.
– Два, – с нажимом сказал Степан.
– Ну хорошо, два.
Друг просиял и побрел одеваться.
Я взглянул на ноутбук. Старичок перекосился, поник, его густо оплетала паутина клейкой ленты, не закрывая, однако, клавиатуры. Кнопка Delete отсутствовала. Трещины на мониторе образовывали что-то вроде большого глаза без зрачка, и на секунду мне показалось, что компьютер смотрит на меня, ехидно ухмыляясь. Я потряс головой, отгоняя наваждение.
– Ты идешь? – спросил за моей спиной Степан. – Сколько тебя можно ждать?
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил.
Мы вышли.
Стёпа доедал второе мороженое, когда вдруг спросил:
– Что бы ты отдал, чтобы создать шедевр и навсегда войти в историю?
Солнце стояло высоко. Время от времени порывы ветра сдували в нашу сторону освежающие брызги фонтана. Мимо нас пролетали дети на скейтбордах и роликовых коньках, по площади прохаживались парочки, вальяжно вышагивали голуби, искоса поглядывая, не выроним ли мы какой-нибудь еды.
Я пожал плечами.
– Да фиг его знает. Не уверен, что мне нужен такой обмен.
– А мне нужен, – сказал Стёпа. – Только с кем меняться?
Он осмотрелся по сторонам, словно в поисках обладателя нужного ему товара.
– Все-таки хорошо, что ты меня вытащил, – добавил друг. – Сто лет тут не был. – Он помолчал. – Да и теперь понимаю, что понаписал полную ерунду за эти дни. В корзину ее. Заново начну.
– Ты не спеши с корзиной-то… – начал я.
– Я бы отдал все что угодно, – перебил меня Степан. – Не думая, вот хоть сейчас. Даже жизнь. Дайте мне месяц на рассказ, а потом в гроб. Без кистей и глазетов.
– А как же понежиться в лучах славы?
Степан окинул меня презрительным взглядом, встал и подтянул едва державшиеся на тощих бедрах джинсы.
– Шедевры, брат, нужны миру, – пояснил он. – Общественности, народу. Искусство в массы! Пускай себе восхищаются, оды пишут, в журналах печатают. Я выше этого.
Друг приложил козырьком руку ко лбу и обвел взглядом площадь.
– Вот для них. Я буду писать для этих людей. А «Нимфа», – подмигнул он мне, – разве товар дает? Пойдем, не станем тратить время на пустые разговоры.
Ничего другого мне не оставалось.
Через пару недель я снова посетил Стёпину квартиру. Дверь беспрепятственно впустила меня, а пустая прихожая встретила привычным полумраком.
Сквозь распахнутое окно в комнату врывался свежий ветер, играя занавесками и наполняя комнату ароматом свежескошенной травы. С улицы доносилось жужжание нескольких бензотриммеров.
На столе, сверкая черным глянцевым монитором, стоял новенький ASUS. Все кнопки ноутбука занимали свои места, справа пристроилась черная беспроводная мышь. Я попытался припомнить, какой ноут был у Стёпы, но словно пелена заволокла мою память. Комната пустовала. Она выглядела какой-то неполноценной, осиротевшей, и дело было вовсе не в отсутствии хозяина.
Я уселся на табурет.
Несколько минут потребовалось мне, чтобы понять, что не хватает стеллажа с книгами. Стёпина гордость и объект поклонения. Мой друг со скрупулезностью педанта и одержимостью маньяка долгие годы книгу за книгой собирал свою библиотеку. Стеллаж сконструировал наш общий знакомый, преуспевший в производстве мебели, и сделал он это абсолютно бесплатно, из уважения к таланту Стёпы и любви к литературе.
Теперь всего этого не стало.
А новый ноутбук – стал.
Я покосился на девайс. Вновь злобная ухмылка почудилась мне в темноте монитора, в том, как он смотрел на меня своим циклопическим зрачком веб-камеры.
– Да фу, – замотал я головой. – С кем поведешься…
В прихожей раздался грохот, и Стёпа ввалился в комнату, держа в руках два огромных пакета с натянутыми до предела ручками.
– О, привет, – пропыхтел друг, – хорошо, что ты здесь! Продукты помоги в холодильник распихать. – Он грохнул пакеты на пол, и мне послышался треск лопнувшего стекла. – Ну, чего уставился, как солдат на вошь? Да, я купил продуктов. Помоги, пожалуйста.
Борясь с начавшим разбирать меня смехом, я утащил пакеты в кухню и, не без интереса ознакомившись с их содержимым, принялся выкладывать продукты на стол.
– Дружище, – сказал я, – да ты полон сюрпризов! Ты уверен, что в холодильник все это влезет?
Твой «Стинол» отродясь столько жратвы не видал.
– Пихай-пихай! – крикнул Стёпа из комнаты. – Что не влезет – за окно вывесим.
– С ума сошел? Лето на дворе. Пропадет все к чертям.
– У меня не пропадет! – Стёпа вошел в кухню уже в домашнем халате и принялся раскладывать продукты по полкам.
– Откуда дровишки-то? – спросил я. – И это… стеллаж куда дел?
– О, да, брат, – друг погрустнел и опустился на табурет. – Со стеллажом и книгами пришлось расстаться. Сердце кровью обливается до сих пор. Искусство сам знаешь, чего требует. Зато теперь, – Стёпа просиял, – у меня есть, на чем творить! Ну, и вот это вот все, – он развел руками над горой продуктов. – Теперь дело попрет!
Налопавшись вяленого мяса вприкуску с зеленым луком и лавашом, мы сварили кофе и расположились с чашками и двумя плитками шоколада на полу комнаты.
– И что, – спросил я, – идеи какие-то есть, о чем писать?
Степан сделал небольшой глоток из чашки, почмокал губами, удовлетворенно кивнул и воззрился на меня.
– Пока еще нет, – сказал он. – Но я над этим работаю, брат. Не все сразу, как говорится. Шаг за шагом. Степ бай степ.
Он оглядел комнату.
– Добра у меня немного, но главное ведь – написать рассказ, так?
– Делов-то, – согласился я. – Садись и пиши. Диван тебя разве как-то лимитирует? Стеллаж, конечно, жалко.
Стёпа скривился.
– Да, жалко, но я решил, что оставить след в истории литературы важнее личных привязанностей. Если на стеллаже нет книги с моим именем на обложке, то что толку с этого стеллажа? Эх, брат, – Степан отхлебнул кофе, посадив очередное пятно на свою многострадальную майку, – как бы я хотел, чтоб ты меня понял. Меня и мое стремление наконец создать шедевр и успокоиться, зная, что дальше шедевр все сделает за меня.
Я пожал плечами и погрузился в созерцание ободка кофейной пенки в чашке. Поверхность напитка отражала мой глаз, и мне показалось, что это глаз испуганного человека.
Через неделю Стёпина квартира вернулась к своему привычному состоянию. Правда, не стало комода, кухонного стола и двух из трех табуретов. Степан рассудил, что кушать можно и за рабочим столом, а одежда неплохо вписывается в интерьер сваленной в кучу на диване: так спать мягче.
Сам хозяин квартиры восседал за столом абсолютно голый, опираясь на широко расставленные локти и зарывшись пальцами в вихры, очень поседевшие за последние недели. На экране ноутбука белел пустой лист. Я остановился за спиной друга в растерянности. Невозможно было определить, идет сейчас творческий процесс, или он уже завершен, однако плодов не принес, и автор пребывает в расстроенных чувствах по этому поводу.
Вдруг Стёпа резко выпрямился, занес кисти над клавишами, замер на несколько секунд и затем принялся колотить по кнопкам с неистовой силой и огромной скоростью. Текст вырастал быстро, Степан не расставлял знаки препинания и не выделял абзацы. Он то и дело встряхивал головой, нагибался чуть ли не вплотную к экрану, отдалялся от него на длину вытянутых рук, передергивал плечами и что-то бормотал себе под нос. Все тело его вибрировало, словно стиральная машина на высоких оборотах. Когда страница заполнилась текстом, Стёпа остановился. Наклонился к экрану, забегал глазами по строчкам, водя головой слева направо. Его спина изогнулась дугой, задрожала. Степан схватил мышку, выделил весь набранный текст и с треском лупанул по кнопке Delete.
– Твою же мать, – тщательно выговаривая каждое слово, сказал он. – Ничего не выходит, брат.
Я кашлянул.
– Не думал, что ты слышал, как я вошел.
– Да тебя еще из подъезда слышно. Топаешь, как слон. На хрена так топать?
Я промолчал.
– Все отвлекает, – сквозь зубы выдавил Стёпа. – Каждый долбанный звук. Вроде бы вот-вот поймаю мысль, начну записывать, но хрен там! Какая-нибудь гадина под окном начинает орать.
Друг вскочил, метнулся на кухню и вернулся с чайником в руке. Отхлебнул из носика воды.
– Петрович, у тебя ключ на восемнадцать есть? – писклявым голосом передразнил Степан неизвестного нарушителя спокойствия. – Подойди к Петровичу и тихо спроси, я так считаю. Да ведь? Как по-твоему?
Я пожал плечами и, сдвинув чуть в сторону гору вещей, присел на край дивана. Под руку попалось что-то твердое. Из-под вороха одежды выглядывал корешок книги синего цвета. Название затерлось, и разобрать его было трудно.
Стёпа обхватил губами носик чайника и сделал несколько больших глотков, затем помусолил что-то во рту и сплюнул на пол.
– А ты чего вообще приперся? – задал он вопрос, которого я, по правде говоря, уже ждал. – Зачем ты вообще так часто приходишь? И без приглашения. Я тебя звал?
– Да ты вроде бы раньше не против был, чтобы я иногда приходил, – ответил я, прекрасно понимая, что за любыми моими словами может последовать буря. – Но я уйду сейчас. Просто хотел убедиться, что ты в порядке. Только не пойму, почему ты голый. Одежды-то, вон, целый ворох.
– Она мешает, – отмахнулся Степан. – Все мешает, все сковывает. Свободы нет. Свободы нет! Понимаешь? А! – Он вскинул руки к потолку. – Ты меня не понимаешь! Никогда не понимал! Никто не понимает!
Стёпа принялся стряхивать с себя невидимые крошки, замахал руками, словно снимая с головы налипшую на волосы паутину, затем стал царапать себя ногтями, оставляя на коже ярко-розовые следы.
Вдруг он заревел, как раненый медведь, заметался по комнате, ринулся в ванную. Послышался шум льющейся воды. Степан выскочил в комнату, с облепивших лоб волос текли струи.
– Все, – сказал он, отплевываясь. – Все гениальное рождается в муках, в страшных муках. Кошмарными жертвами оборачиваются все шедевры своим создателям. Я это давно понял. Я давно понял, но жертвовать не хотел ничего. Да и нечего мне…
Стёпины колени задрожали, и он, рыща вокруг себя руками в поисках опоры, опустился на табурет. Я осторожно поднялся и на цыпочках направился к выходу.
– Ты не понимаешь, – едва слышно проговорил мой друг, все ниже сгибаясь под тяжестью непомерного груза.
Я замер, но, когда понял, что Степан впал в ступор и ушел бродить по своим личным коридорам душевных мук, неслышно выскользнул за дверь.
До конца дня я не находил себе места. Кризисы у Степана случались, но до такой степени не доходило никогда. Чтобы распродать имущество, выгнать меня, не уметь найти слов для рассказа – все это не укладывалось в голове.
Я выпил три чашки кофе, питая иллюзию, что они приведут меня в порядок. С четвертой меня затошнило, и я выплеснул напиток в мойку. Легче не стало. В груди зрело и наливалось гнилостными водами поганое предчувствие беды.
Будучи не в силах заняться чем-то серьезным, я взял первую попавшуюся под руку книгу и раскрыл наугад. Первые же строки заунывно запели в унисон моему состоянию. Я перевернул обложку. Франц Кафка, «Процесс» и маленькие рассказы. Как же я мог забыть о миниатюрах Кафки!
Погрузиться в ночь, как порою, опустив голову, погружаешься в мысли, – вот так быть всем существом погруженным в ночь. Вокруг тебя спят люди. Маленькая комедия, невинный самообман, будто они спят в домах, на прочных кроватях, под прочной крышей, вытянувшись или поджав колени на матрацах, под простынями, под одеялами; а на самом деле все они оказались вместе, как были некогда вместе, и потом опять, в пустынной местности, в лагере под открытым небом, неисчислимое множество людей, целая армия, целый народ, над ними холодное небо, под ними холодная земля, они спят там, где стояли, ничком, положив голову на локоть, спокойно дыша. А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен[3].
Я пробежал по строкам трижды, но смысл каждый раз терялся, ускользал от меня. «Разве это шедевр? – подумал я. – Чушь какая-то…» Заглавная страница книги сообщала, что это седьмое издание.
– Необязательно писать идеально, чтобы попасть на обложку книги, – сказал я сам себе. – И постоянно переиздаваться.
Я взглянул на часы. Четверть двенадцатого. Сердце заколотилось часто и беспокойно. Я раскрыл книгу на той же странице. Бодрствовать кто-то должен.
Ночь приняла меня как родного.
Стёпина квартира была погружена во тьму. Лишь монитор ноутбука белел все тем же нетронутым листом текстового редактора. На боковой панели мигал индикатор, говорящий о том, что пора зарядить батарею. Из ванной доносились монотонные звуки капающей воды.
Страшная догадка вывела меня из оцепенения, и я бросился в ванную, на ходу лупанув по выключателю ладонью.
В наполненную до краев ванну из крана падали крупные капли, запуская по поверхности воды идеально ровные круги. Дно раковины покрывал толстый слой состриженных волос, многие из которых были седыми.
Лампочка часто заморгала и погасла.
Наощупь я выбрался обратно в коридор и без особой надежды пощелкал выключателем.
– Что за черт, – пробормотал я, проходя в комнату.
Монитор ноутбука более не светился. В комнате царила кромешная тьма.
– Черт обыкновенный, – раздался из темноты голос, который был похож на Стёпин и в то же время не имел с ним ничего общего.
Я застыл на месте, пытаясь понять, откуда исходит звук.
– Как выяснилось, боги не в состоянии помочь мне. – Голос звучал повсюду, он грохотал будто бы внутри моей головы, но его источали и стены, и пол с потолком, и даже воздух был пропитан этим голосом. – Я сбил все колени, вознося молитвы богам, но они остались глухи.
– Стёпыч, – промямлил я, – завязывай, а?
– Нет электронного бога, понимаешь, брат? – громыхнуло отовсюду.
Слово «брат» прозвучало как угроза. Я попятился и наткнулся на табурет. Тот качнулся и рухнул на пол, однако звука падения я не услышал.
– Нет литературного бога, как нет и бога еды. Богов вообще нет. Ни одного. Это миф.
Я прикинул, что выход находится по правую руку, и если я метнусь туда под небольшим углом, то не встречу препятствий. Разве что раскрытую дверь ванной зацеплю.
Только я дернулся, в дверном проеме из пола выросла стена огня и перекрыла выход, озарив комнату желто-рыжим светом.
Стёпа сидел в позе лотоса на заваленном одеждой диване, голый и лысый, с торчащими в разные стороны остатками волос и кровоподтеками под ними. Его глаза были закрыты, лоб нацелен вперед, как у приготовившегося к броску барана, руки покоились на коленях. На полу, аккурат перед ним, лежала раскрытая книга. От книги, изнутри, со страниц, исходило голубоватое свечение, благодаря чему строчки были четко видны.
– Боги ничего не решают в этом мире, брат, – Степан не раскрывал рта, лишь мерно покачивался в такт словам. – Они давным-давно забросили этот мир. Все, кто хочет что-то получить здесь, должны обращаться к другим сущностям. Это даже не дьявол, брат. Это другие, это те, кто владеет сознаниями людей и приходят в наш мир через освобожденные душами тела.
Я перебирал в уме мысли одну за другой, раздумывая броситься в окно, закрыться в ванной или рвануть напролом через огонь. Стёпа развел руками.
– Цена высока. Самое дорогое. Трудно было расстаться со стеллажом, ты знаешь. Но тогда я получил инструмент. Лишь одну книгу он мне оставил, – при этих словах страницы засветились ярче. – Потому что она – ключ ко всему. Сложно писать на голодный желудок, ты сам говорил. И мне пришлось отдать мебель в обмен на еду.
Степан раскрыл глаза. Они поразили меня своей чернотой, густой и глубокой, как космос.
– Но это ведь не все, что нужно, чтобы писать, – продолжало говорить то, что завладело моим другом. – Без вдохновения никак. Никак без понимания, о чем писать и как писать. Что нужно людям, чем они станут восхищаться. Пустой лист – вот удел тех, кто пожалел для той стороны самое дорогое.
Рукой я нащупал на столе позади себя ноутбук. Если мне удастся ухватить его поудобней, я метну компьютер в голову этой твари, и тогда, возможно, огонь погаснет. Это единственный шанс вырваться отсюда.
– Вот здесь как раз, – грохотало существо, – спрятана главная проблема. Для большинства людей самое дорогое – это их собственные жизни. Но не для меня, брат. Моя жизнь без написанного шедевра не стоит ничего, а с шедевром – и того меньше.
Орудуя правой рукой за спиной, я закрыл крышку ноутбука. Ладони вспотели, и я долго не мог приноровиться к корпусу так, чтобы он не выскользнул в самый ответственный момент.
Степан тем временем вещал:
– Помнишь, как я сказал, что не знаю, чем пожертвовать ради написания шедевра? Я не врал. Зато теперь знаю. Как оказалось, никого и ничего дороже тебя в моей жизни нет. Не противься, и все быстро закончится. Каждый из нас получит то, чего хочет.
– Это я, чего, сдохнуть хочу, по-твоему? – просипел я не своим голосом, все еще пытаясь ухватить компьютер. – Чтобы ты стал знаменитым, а я – мертвым? Где-то тут вранье!
По комнате заплясал мощный, будто усиленный эхом, смех существа.
– Что ты читал перед тем, как прийти? Кафку, если не ошибаюсь? Бодрствовать кто-то должен! Ты сам выбрал это! А как тебе другое из Кафки? Мертвый Дон Кихот хочет убить мертвого Дона Кихота; но для этого ему нужен хоть один живой кусочек, который он и выискивает мечом – настолько же непрерывно, насколько и безнадежно. В этом занятии кувыркаются оба мертвеца неразрывным клубком через все века[4]. Мы с тобой оба мертвы, брат! Целую вечность мертвы, и другого нам не дано!
Книга на полу вспыхнула ярким лиловым пламенем, и строки выплыли из нее, расположившись в воздухе перед лицом Степана. Язык этот был мне не понятен. Существо стало громогласно читать слова по мере того, как они всплывали. После прочтения строки исчезали, растворяясь в раскаленном воздухе, на их место поднимались новые.
Воспользовавшись тем, что Стёпа отвлекся на чтение, я подтолкнул ноут левой рукой так, что правая смогла прочно схватить его, и со всей силой, выкинув руку из-за спины, швырнул компьютер точно в голову монстра. Ноут пронзил лиловые строки и должен был разнести башку псевдо-Степана, но тут его лицо разделилось вертикальной полосой, половинки разошлись в стороны, обнажив внутренности.
На меня глянула ярко-алая зернистая масса с находившимися в постоянном движении багровыми струями, образующими воронку. Воронка поглотила ноутбук, чавкнув, как густая болотная жижа. Из массы на пол брызнули бордовые сгустки, заляпав собой книгу.
Я провел рукой по волосам и удивился тому, какие они короткие и жесткие. Весь череп был испещрен свежими порезами, кожа горела и пульсировала. По телу пробежала дрожь. Я опустил взгляд и понял, что в какой-то момент успел снять одежду. Стало тошно. Не стоило расставаться со стеллажом, именно с него у меня все началось.
Существо продолжило читать, а щель на лице стала расти, удлиняясь вниз и разрывая тело надвое, открыв такое же алое слизистое нутро. Створки увеличились, охватывая собой всю комнату и опоясывая меня с двух сторон.
Прежде чем они сомкнулись и приняли меня в извергающее смрад лоно, я увидел в самой глубине своего угасающего сознания белый лист бумаги и подумал, что, пожалуй, хотел бы узнать, о чем будет этот мой шедевр.
– За каждым агентом следуют минимум два фантома. – Артур замолчал, будто ждал, что я начну спорить. Я лишь пожал плечами: он – агент, ему виднее.
Мобильник на столе пискнул, принимая сообщение. Цифры на экране мигнули: четыре утра.
Я поморщился: рисунки были закончены, оставалось написать письмо, прикрепить файл и отправить, но я не хотел делать этого при Артуре. Через два часа желтоголовый грузовик заберет гробы, я отдам ключи от склада и, наконец, буду свободен.
– Бояться нужно не мертвых, – бормотал Артур. Он не смотрел в мою сторону. Говорил тихо, почти неслышно, словно пытался убедить в этом не меня, а самого себя.
Я промолчал. Работая сторожем на складе похоронного агентства, я давно понял, что живые были гораздо хуже. Я часто слышал, как родственники, выбирая гроб и венки, вспоминали старые обиды, липким шепотом пересказывая грехи покойника. Под видом правды бесстыдно обнажали тайны того, кто уже никогда не сможет ответить, а после, смиренно потупясь, покупали траурные ленты с надписями: «дорогому», «любимому», «незабвенному».
Артур протяжно зевнул, потер глаза, прошелся, разминая затекшие ноги.
– Зря ты, Пашка, вернулся, зря, – ворчал он, меряя шагами комнату, – кто умножает познания, умножает скорбь. Екклесиаст, глава первая, стих восемнадцать.
Артур любил цитировать Священное Писание и всегда находил нужную фразу. А когда красноречия не хватало, он открывал рабочую сумку, где рядом с договорами на ритуальные услуги, каталогом гробов и рекламой крематория лежала Библия. С ней он не расставался никогда. Перед оформлением заказа на похороны он, будто случайно, доставал Библию, клал перед заплаканными родственниками покойника, и вид этой книги в кожаном переплете, с множеством разноцветных закладок внутри, оказывал на клиентов гипнотическое действие.
– Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло. Екклесиаст, глава восьмая, стих одиннадцать, – говорил Артур.
И под его холодным пронизывающим взглядом становилось неуютно и стыдно. Хотелось раскаяться и отдать любые деньги, откупаясь от совести, словно этот сероглазый юноша мог забрать тяжелое чувство вины перед теми, у кого больше нельзя попросить прощения.
Я не боялся мертвых. Но сегодня в привычной тишине склада я не чувствовал себя в безопасности. Не потому, что за дверью комнаты темными рядами тянулись вереницы новеньких, пахнущих лаком и древесиной гробов, высоких, в человеческий рост металлических крестов, тяжелых венков, украшенных цветами и лентами, и стальных табличек с каллиграфически выгравированными фамилиями. Нет, я давно привык к этому. Гробы и кресты не пугали меня, как шофера не пугают дорожные знаки, а пожарного – языки пламени.
Дело было в другом. Прислушиваясь к уличному шуму, я боялся узнать среди ночных шорохов и редких всхлипов автомобильных клаксонов звонкий стук каблуков Киры.
Чтобы не думать о ней, я подошел к окну. Сквозь тонкие пластины жалюзи я разглядывал пустую улицу, темные окна больницы напротив. Желтый свет фонаря отвоевывал из ночного плена припаркованные возле дверей склада уазики с надписью: «Спаси и сохрани» и новенький внедорожник Артура, стоивший, по его словам, как квартира в Москве.
– Без окон, без дверей, – озираясь, бормотал Артур, – полна горница гостей. И где же вы прячетесь?
Я обвел взглядом комнату: прятаться было негде. Каморка ночного сторожа – пять квадратных метров: вешалка, пара стульев, тумбочка, стол. Ничего не выдавало присутствия чужаков, кроме красной спортивной сумки Киры, сиротливо жавшейся к ножке стола.
– А это что?
Артур тоже заметил сумку. Брезгливо скривившись, он вытащил ее, бесцеремонно обыскал, крепко прижав к себе, словно боясь, что сумка вырвется и убежит, шагнул за дверь. Я вышел следом.
Мы бесшумно двигались между рядами гробов, и Артур по-звериному втягивал носом воздух, пытаясь по запаху найти фантомов. И по тому, как побелели костяшки пальцев, сжимавших сумку, по капелькам пота, блестевшим над воротом белоснежной рубашки, по напряженной спине, я понимал, что он чертовски боится.
От тишины на складе звенело в ушах. Артур не стал включать свет, мы двигались на ощупь, но я точно знал, что от правого угла до центра стоят бледно-коричневые прямоугольные стандарты, за ними – обитые синим бархатом «Наполеоны», в глубине прячутся неприметные мусульманские ящики из сосны, за стеллажами с комплектами одежды высятся солидные «Итальянцы» из мореного дуба. А возле двери на железных колесных тележках – два четырехгранных лакированных гроба, подготовленных для испытания новой печи крематория. Они должны были быть пустыми, но полчаса назад в один из них Артур положил обернутое в черный полиэтилен мертвое тело Киры.
Все началось пару месяцев назад. Артур пришел на склад вечером. Без приглашения уселся на стул, порывшись в сумке, вывалил из нее все содержимое: договора, расписки, Библию. Последней на стол легла толстая, перетянутая синей резинкой пачка денег.
– Ого! – Я уважительно хмыкнул, разглядывая пачку. – Хороший заказ.
Я знал, что Артур всегда совершал выгодные сделки. Похоронным агентом он работал больше десяти лет. Начальство его любило, клиенты уважали, коллеги завидовали, за глаза называя манипулятором и беспринципным торгашом, спекулирующим благочестием. Хотя даже те, кто ненавидел и боялся его, признавали, что Артур лучший. Но эта пачка выглядела внушительной даже для него. Артур покосился на меня, убрал деньги в сумку:
– С заказа столько не поднимешь.
Он достал счет, поставил размашистую подпись, сложил все обратно и, прищурившись, окинул меня оценивающим взглядом:
– Ночью один сидишь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Есть предложение, можно хорошо заработать.
Артур говорил спокойно, тщательно подбирая слова.
– Нужно снять видео минут на тридцать – сорок. Для человека с особыми запросами.
Тонкие губы Артура дрогнули в легкой усмешке.
Я нахмурился, догадываясь, что он имеет в виду. Серега, мой сменщик, рассказывал, что иногда, по просьбе Артура, за деньги пускал на склад «товарищей».
– Баста! За ночь получил, как если б месяц отпахал, – захлебываясь от восторга, хвастал Серега, – гробы им нужны. Понимаешь? А один еще камеру приволок, чтоб дома пересматривать.
Но неделю назад Серега на работу не вышел.
– Забухал, – коротко объяснил Артур. И теперь, чтобы не останавливать прибыльный бизнес, предложение встретиться с «товарищами» пришло ко мне.
– Ну?
Артур ждал ответа.
Я глянул на кожаную сумку, где только что скрылась пачка денег, на Артура, который с деланным равнодушием вертел на пальце ключи от недавно купленной тачки, на свой графический планшет, вечно торчавший на зарядке, потому что батарея не годилась ни к черту, и согласился.
В следующий раз Артур пришел с высокой черноволосой девушкой. Куртка с ярким логотипом, ботинки на каблуках, короткое обтягивающее платье, яркий макияж и тонкий аромат парфюма, смешанный с запахом сигарет – она выглядела так, словно только что вышла из модного клуба и зашла на наш склад по ошибке.
– Кира!
Девушка протянула руку, и я, неловко усмехнувшись, пожал ее. Ладонь была мягкой и прохладной. Артур, заметив смущение, хлопнул меня по спине:
– Знакомься – наша актриса.
Он вышел, оставив нас вдвоем. Девушка, хихикнув, полезла в сумочку, достала электронную сигарету и затянулась. Я украдкой рассматривал ее, но как только она ловила мой взгляд, тут же отворачивался, не зная, что нужно говорить в таких случаях.
Докурив, она открыла красную спортивную сумку, брошенную на пол Артуром, и, достав вещи, без стеснения начала раздеваться. Я отвернулся.
Девушка засмеялась:
– Да ладно, все равно увидишь.
Я вышел из комнаты.
– Ты чего?
Артур удивленно вскинул брови.
– Она там… – Я замялся: – Переодевается.
– И что? Это ж вебкамщица. И не такое делает. Ладно, тогда помогай: сцену надо украсить.
Я огляделся. Артур отодвинул гробы, расставив их так, что они огораживали небольшую площадку. В центр выкатил колесную тележку. За ней установил стеллаж с образцами урн для кремации. Оглядевшись, Артур махнул рукой в сторону гроба, обтянутого кроваво-красным атласом:
– Тащи. Только без крышки.
Мы загрузили гроб на тележку, внутрь Артур аккуратно положил прозрачную полиэтиленовую пленку. Заметив мой удивленный взгляд, объяснил:
– Не хочу, чтоб испачкала.
– Что она будет делать?
– Что заказчик скажет, то и будет. Он вообще хотел на кладбище снимать. Еле отговорил. Там свет нормально не поставишь, реквизит испортишь. А еще бомжи и собаки в кадре.
Артур говорил равнодушным, будничным тоном, словно речь шла не о вебкаме, а о съемке юбилея бабушки.
– Венки неси, – командовал он, – крест самый здоровый, без таблички, и лент побольше, клиенту нравится, когда мрачно.
Он достал из сумки нож в черном кожаном футляре и положил внутрь гроба.
– Библию ей тоже дашь? – пошутил я.
Артур, не улыбаясь, скользнул по мне взглядом:
– Не очень будь нечестивым и не будь глупцом. Зачем тебе умирать до срока? Екклесиаст, глава седьмая, – прибавил он и отвернулся.
Дверь хлопнула. Вышла Кира. Теперь на ней была свободная белая рубашка, заправленная в длинную юбку. Девушка стерла яркую помаду, заплела волосы в косу. Кира больше не походила на посетительницу ночного клуба, а напоминала печальную Васнецов-скую Аленушку, сидящую на берегу озера.
Артур оглядел Киру, довольно кивнул, достал из сумки ноутбук, аккуратно отодвинув урны, поставил его на стеллаж. Глянул на время:
– Включай, – скомандовал он Кире и махнул мне: – Пойдем.
Мы зашли в комнату, двери Артур оставил открытыми. Я видел, как Кира включила ноутбук, экран загорелся – фронтальная камера показывала часть склада, огороженную гробами, венки и девушку. В углу экрана мигнул значок: кто-то подключился к трансляции. Кира поправила в ухе наушник и, следуя приказам невидимого зрителя, начала послушно расстегивать пуговицы рубашки.
Длинный ряд гробов закончился. Мы стояли напротив подъемной металлической двери склада, открывавшейся снизу вверх гармошкой, и в узкой щели между землей и дверью я видел тонкую полоску света уличного фонаря.
У стены на колесных тележках стояли подготовленные к утренней отгрузке гробы. Артур с шумом выдохнул и вытер вспотевший лоб. Он подошел к гробу, бросил сумку на пол, пытаясь сдвинуть крышку. Я встал напротив и ждал, что он попросит помощи, но Артур даже не глянул в мою сторону.
Я ненавидел Артура, презирал, боялся, но все еще пытался придумать ему оправдание. Мне казалось, что за деланным равнодушием скрывается чувство вины. Но вслушиваясь в его прерывистое дыхание, глядя на покрасневшее от напряжения лицо, синюю пульсирующую вену на шее, плотно сжатые губы, я не мог разглядеть даже тени раскаяния.
Негромкий звук шагов нарушил хрупкую тишину склада. Страх молнией ударил в сердце, ранил, рассыпавшись на тысячу острых осколков. Ледяными мурашками покрылась кожа. Рубашка на спине взмокла от пота. Я чувствовал легкое покалывание в пальцах, словно кто-то тыкал их невидимой иглой.
Шаги приближались, знакомый аромат духов ударил в нос. Но теперь к сладкому запаху прибавился еще один: тяжелый, кислый, с металлическим привкусом крови. Я обернулся. Босая, в разорванном, испачканном платье, мимо меня прошла Кира.
– Значит, такой у тебя был план?
Лицо Артура осунулось, побледнело, глаза расширились. Он хотел было что-то сказать, но из открывшегося рта вырвался хрип. И по его безумному взгляду, по испарине, выступившей на лбу, я все понял. Артур схватился руками за ворот рубашки, пытаясь расстегнуть, с силой дернул, верхняя пуговица отскочила, покатилась по полу. Он попятился, широко открывая рот, будто ему не хватало воздуха, и, уткнувшись спиной в стену, стал оседать на пол. Кира опустилась рядом. Тонкие пальцы с обломанными ногтями впились в горло Артура.
– Просто работа?
Артур захрипел, корчась в удушье. Я растерянно озирался, не зная, что делать. Бежать было некуда. Не спуская глаз с Киры, я шарил рукой по стене в попытках нащупать кнопку автоматического открывания дверей. Чтобы быть незаметней, я изо всех сил вжимался в стену, прячась между пирамидами поставленных друг на друга коробок с искусственными цветами, венками и подсвечниками. Холодный металлический крест уперся мне в спину, я дернулся, коробка на вершине пирамиды качнулась и с шумом грохнулась.
Вздрогнув, Кира обернулась. Отпустив Артура, она смотрела на меня с изумлением и жалостью.
– Ты? – прошептала она. – Ты?
Артур завалился на бок, гулко стукнувшись головой о пол. Он больше не двигался.
Я попятился. Продолжая судорожно шарить по стене, нащупал венок, выдернул из него крест и выставил перед собой.
Кира подошла так близко, что я увидел искусанные в кровь губы, тонкую рваную рану на шее, затянутые мутной пеленой глаза и темные едва заметные пятна на коже – смерть проникала в ее тело медленно, надеясь сполна насладиться процессом.
Девушка протянула руку, желая по привычке взъерошить мне волосы, но тут же брезгливо отдернула.
– Почему ты не помог мне?
Кира наклонилась к моему лицу так близко, словно хотела поцеловать.
– Я не мог…
Пытаясь отгородиться, я поднес крест к лицу.
– Мог.
От холодного дыхания Киры рука замерзла, пальцы разжались, крест с глухим стуком упал. Но Кира даже не глянула на него. Ее подернутые пеленой глаза не отрывались от моего лица.
– Мог…
Кира схватила меня за руку. Острые ногти впились в запястье, но я не чувствовал боли. Ком застрял в горле, он становился больше, мешая дышать, лицо Киры плыло перед глазами.
– Почему ты не сказал мне?
– Я не знал!
– Что он наобещал тебе? Зачем вы перенесли площадку? Почему изменили место съемок?
– Я не знал!
Страх, что сдавил грудь, выплеснулся наружу и, задыхаясь от злости, я схватил ее за плечо: ладонь обожгло холодом, словно я коснулся ледяной глыбы. Но гнев и обида на то, что она не хочет услышать меня, заглушили боль.
– Нет! – кричал я, заглядывая ей в лицо, пытаясь прочитать на нем хотя бы намек на то, что она понимает меня. – Нет! Я не знал! Я не мог!
Как никогда в жизни, в этот миг мне хотелось, чтобы она кивнула, прищурившись, взъерошила мне волосы, став прежней насмешливой и надменной Кирой.
Кира всхлипнула, я отпустил ее, провел ладонью по щеке.
Я хотел, чтобы она поверила: я не мог ей помочь. Но больше всего я хотел вместе с ней сам поверить в это.
Кира вздрогнула, скривившись от отвращения, отбросила мою руку и отвернулась.
– Он говорил, ты давно на вебкаме, – оправдывался я, – что для тебя это просто работа, тебе нравится… ты знала, на что шла…
Мертвое лицо Киры исказила гримаса ненависти:
– Знала? Знала, что меня убьют? Значит, раз я снимала трусы перед камерой, можно со мной делать все, что угодно? Можно бить, резать, насиловать? Ты так считаешь? А ты молодец, быстро учишься…
Она кивнула в сторону лежавшего на полу Артура.
– Но я… но ты… ты же сама…
– «Сама» что? – Кира говорила громче, срываясь на крик. – Что «сама»? Сама виновата? Конечно! Я виновата! А он – нет. И ты – нет. И тот, кто деньги платил – тоже не виноват. Он же не пошел на улицу убивать хороших людей. Он заказал меня. Меня же можно…
Всхлипнув, Кира замахнулась. Пощечина выстрелом прозвенела на весь склад. Ударившись о темные остовы гробов, звук рассыпался на тысячи вскриков, швырнув меня в прошлое.
Съемки шли все чаще, и с каждым днем фантазия заказчика становилась все более извращенной.
Теперь Кира не просто раздевалась. В накинутой на плечи рубашке она сидела напротив экрана, вплетала в косу траурную ленту или украшала голову венком из искусственных цветов. А после острым лезвием ножа делала надрезы на руках, груди, бедрах и, томно глядя в камеру, слизывала кровь. К концу съемок порезы становились глубже, и красными каплями был усеян весь складской пол. И если раньше невидимый зритель, отдававший приказы, казался мне странным, то теперь, глядя на то, что вытворяла Кира, я думал, что он наглухо поехавший псих.
Я избегал смотреть на то, что происходит на «съемочной площадке», как называл Артур огороженное гробами место. Каждый раз, когда Кира начинала сладострастно извиваться, а на белой рубашке расплывались рубиновые капли крови, я чувствовал тошноту: острой болью сводило живот, горький ком подкатывал к горлу, я брал планшет и уходил на улицу.
Я рисовал, стараясь не думать о Кире, но даже стоя у дверей склада на холодном воздухе, я все еще чувствовал терпкий запах крови, смешанный с ароматом Кириных духов, и слышал тихие стоны, больше напоминавшие мольбы о помощи.
Поначалу с Кирой я почти не общался. Здоровался при встрече, помогал донести вещи, перевязывал бинтами изрезанные руки, наливал чай.
Она, сидя у меня в каморке, молча курила, а на прощанье, дожидаясь такси, натягивала ботинки на высоких каблуках и, взъерошив мне волосы, уходила.
А я продолжал рисовать. И с каждой новой съемкой девушки в моем планшете становились все больше похожи на Киру.
Однажды она приехала рано. Заметив на экране рисунки, начала разглядывать.
– Здорово! – Она смотрела на меня с восхищением. – Не знала, что ты художник.
Я смутился.
– Да нет, я не художник, это так, наброски. Я подрабатываю. Обложки делаю и все такое. Это просто… Платят немного, поэтому тут еще приходится. Сторожем…
– Ничего себе «просто»! – Кира удивленно покачала головой. – Я так и за сто лет не нарисую. А другие покажешь?
Я показал ей другие. Кира охала, хвалила, смотрела на меня с уважением, словно я делал что-то настолько необычное, чего никто никогда до меня не делал.
С этого момента мы подружились. Теперь она каждый раз приезжала заранее. Мы пили чай, я показывал ей рисунки, рассказывал про художку, дурацкую работу сторожем и тонкое покалывание в пальцах, которое бывает, если не выпускать стилус больше пяти часов, и про то, как безумно хочу победить в конкурсе, для которого вот уже полгода вечерами создаю рисунки. А она в ответ говорила о себе.
Как занималась баскетболом и играла за крутой столичный клуб. Как обещали позвать в сборную. Про травму колена, долгое восстановление, разбитые мечты, неудачный брак, развод и отчисление из команды.
И эти беседы роднили нас, делали ближе, отгораживая от огромного страшного мира, где остальные люди были богатые, успешные и точно знали, как нужно жить правильно.
Единственной темой, которую мы обходили стороной, был вебкам. Кира называла его «просто работа», но каждый раз после съемки, собирая вещи в красную спортивную сумку, она избегала смотреть мне в глаза, словно стыдилась и чувствовала неловкость.
Артур, казалось, не замечал этого.
– Ей нравится, – возражал он, когда я пытался поговорить о Кире, – ее никто не заставлял, сама согласилась. И клиент доволен. Мы делаем хорошее дело, Пашка. Спасаем мир. Я знаю клиента. Заказ у него брал. Уважаемый человек, должность высокая, денег полно. А в голове – бесы. Представь, не было бы Киры – он тогда вышел бы на улицу. Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце, а исполнившееся желание – как древо жизни. Книга Притчей Соломоновых, глава тринадцать. Успокойся. Все довольны. И он, и она, и мы. Возьми деньги и ни о чем не думай.
И я, повторяя заклинание «она знала, на что шла», заглушал совесть, успокаивался, забирал деньги, стараясь не вспоминать красные, опухшие от порезов руки Киры.
Три дня назад, закончив очередную съемку, я заметил, как Кира украдкой вытирает с лица слезы. Потом она позвала Артура на разговор. О чем они говорили, я не слышал, но, вернувшись, Артур не глядя швырнул ей деньги, а она, не попрощавшись, выбежала со склада.
– Что? – Я кивнул в сторону убежавшей девушки.
Артур молчал, но по плотно сжатым губам, по прищуренным глазам я понял, что он злится.
– У тебя никто не хочет подработать? – вместо ответа спросил он, разглядывая список контактов в телефоне.
– Вместо Киры? – догадался я. – Нет, вряд ли.
– Жаль.
Он замолчал, набирая сообщение.
– Жаль. Обидно, если сделка сорвется.
– Она отказалась?
Артур кивнул, и мое сердце бешено забилось от радости. Желая казаться спокойным, я равнодушно спросил:
– Почему?
Артур, продолжая писать, пожал плечами.
От того, что Кира отказалась работать, я почувствовал облегчение, словно двери темницы, скованные из страха и сомнений, наконец открылись, выпустив меня на свободу. Я глубоко вздохнул, пытаясь унять волнение. С глупой улыбкой взял со стола планшет, прошелся по комнате. Но долго молчать я не мог.
– Ты с Кирой как познакомился?
Артур поднял глаза от телефона.
– Серега помог, сменщик твой бывший. Он до склада таксистом работал.
– Позвони ему. Может, еще кого посоветует.
Артур раздраженно махнул рукой.
– Серега все. Недоступен.
Артур вздохнул, положил мобильный на стол и вышел из комнаты. Его телефон отрывисто пискнул, принимая сообщение.
– Кто там? – недовольно крикнул Артур.
Я подошел. На экране светились три четверки.
– Не знаю, четверки какие-то.
Артур бросился обратно, схватил телефон, набрал номер:
– Да, да. Возникли трудности. Нужно…
Невидимый собеседник перебил, и я, хоть и не слышал, что он говорит, видел, как вытягивалось лицо Артура, бледнела кожа, и мелкие капли пота выступали на лбу.
– Понял. Принял, – коротко ответил он и нажал на отбой.
Затем быстро набрал чей-то номер.
– Привет, – сказал он, – прости, был не прав. Давай обсудим план…
Не знаю, сколько прошло времени, пока я стоял, прижимая руку к щеке. Артур, неподвижно лежавший на полу, шевельнулся, с трудом приподнявшись на локте, закашлялся. На его шее отчетливо горели синяки: багровые отпечатки пальцев. Он бессмысленно мотал головой, судорожно сглатывая слюну.
– Черт!
Кира вздрогнула:
– Вот ведь живучая тварь! Нужно торопиться. Мы должны закончить с ним до рассвета.
– Что? – не понял я. – Что закончить?
– Убить его.
Кира кивнула в сторону Артура.
– Но я не могу… Что я скажу утром?
– Кому?
– На работе.
– На какой работе? Ты до сих пор ничего не понял?
Кира наклонилась к моему лицу и тут же, коснувшись холодными губами лба, с силой оттолкнула. Боясь упасть, я схватился за темную лакированную крышку гроба.
Дерево под моими руками начало светлеть, растворяясь в темноте склада. Вместо коричневых стенок гроба я видел атласную ткань с бордовыми разводами от засохших пятен крови и себя с застывшим взглядом мертвых глаз.
В тот день мы изменили место съемки. Артур вытащил тяжелый чугунный крест во внутренний двор, воткнул его в землю, застелив площадку вокруг черным целлофаном. Стеллаж с ноутбуком поставил напротив.
– Последний день, – объяснил он, – клиент хочет нечто особенное.
Я знал, что сегодня к Кире присоединится другой актер. Артур все же сказал, отчего так долго отнекивалась Кира: она не хотела сниматься с кем-то еще. Но Артур умел уговаривать. Мне он приказал уйти.
– Нечего тебе тут делать, – заявил он, – во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Екклесиаст, глава первая, стих восемнадцать.
Я не настаивал. То, что должно было произойти, пугало меня.
– Она сама согласилась, – убеждал я кричащую совесть, – это последний день. Все кончится. Она получит деньги и не будет сюда ходить.
Стоя на улице, я понял, что в спешке забыл взять планшет. Ничто не отвлекало меня, заглушая тревожные мысли. Я думал о Кире, о последнем особенном заказе, и мне хотелось броситься обратно. Разбить ноутбук, ударить Артура, швырнуть ему ключи от склада, уйти и никогда больше не возвращаться.
Но я не стал этого делать. «Она знала, на что шла, – думал я, – она сама…»
Измученный мыслями, я пошел за планшетом. «Никто ее не заставляет, все по согласию, – словно заклинание, повторял я, – она сама. Она знала, на что…»
Человек в черном плаще с накинутым на голову капюшоном стоял ко мне спиной. Руки Киры были привязаны к разным сторонам креста, ноги стянуты вместе. Длинная белая рубашка насквозь пропиталась кровью. Распущенные волосы прикрывали обнаженную грудь и темные, незаживающие раны. В руках незнакомец держал траурную ленту, которую медленно затягивал на шее Киры. Та мотала головой, дергала связанными руками, пытаясь вырваться.
– Нет! – кричала она. – Нет! Нет!
Парализованный страхом, я смотрел, как человек в плаще медленно, с наслаждением затягивал ленту. Как багровело лицо Киры, наливаясь кровью, как сжимались в кулаки привязанные к кресту руки.
– Нет, – думал я, – нет, это неправда. Она хорошая актриса. Она притворяется.
Человек в плаще резко отпустил ленту, Кира закашлялась, тяжело дыша, дернулась, хватая ртом воздух.
Человек в плаще отступил. Порывшись в кармане, вынул нож. Крик ужаса и отчаяния хлыстом рассек ночной воздух и тут же оборвался, заглушенный ладонью в латексной перчатке. Тонкое лезвие ножа бесшумно вошло в шею по рукоятку.
Кира выгнулась в предсмертной попытке освободиться. На миг я поймал ее взгляд. Зрачки Киры расширились, она, словно пытаясь выплеснуть на меня всю невыносимую боль, дернулась вперед, но тут же обмякла. Предсмертная судорога свела тело, обозначив синие, вздувшиеся вены на белых фарфоровых руках.
Динамики ноутбука зашумели, обозначив конец съемок. Невидимый зритель отключился от трансляции.
Мое сердце, застыв на мгновение, ухнуло, ударившись о ребра, застучало с удвоенной силой, словно хотело порвать грудную клетку и выскочить наружу. Приступом тошноты свело желудок. Зажимая рот, я выбежал с площадки и меня вывернуло прямо на складе.
Голова раскалывалась от боли, в ушах звенел дикий предсмертный крик Киры. В тупом оцепенении я достал телефон и набрал Артура.
Длинные гудки шли вечно. Время остановилось. Я смотрел, как человек в плаще, стараясь не испачкаться в крови, неторопливо отвязывает тело Киры от креста. Когда тело рухнуло на пол, он сунул руку под плащ и вытащил мобильник. Гудки прекратились.
– Зря ты, Пашка, вернулся, – спокойным голосом произнес Артур, – зря.
Артур стоял возле меня и на его лице не было ни капли раскаяния. Словно это не он только что убил Киру и спрятал в гроб завернутое в черный целлофан тело.
– Она знала, на что шла. Сама виновата.
Я молчал. Мысли путались, голова болела, но я радовался этой боли, желая, чтобы она никогда не закончилась. Боль искупала сомнения, давая право не думать о Кире.
– Горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы. Екклесиаст.
Глава седьмая, стих двадцать шесть, – говорил Артур.
Не глядя на меня, он собирал реквизит, клал сверху тела бордовые скатерти, черные траурные ленты, испачканные кровью, и шелковую накидку, в которую на съемки иногда наряжалась Кира.
Я не помогал.
Оглушенный случившимся, я стоял за его спиной и смотрел, как он стирает со стенок гроба блестящие липкие капли, подсвечивая себе телефоном, как внимательно разглядывает руки и одежду.
Телефонный звонок разорвал гнетущую тишину. Артур достал мобильник, и я снова заметил на входящем вызове четверки.
– Да, – ответил он.
Замолчал, слушая собеседника, искоса глянув в мою сторону, тут же отвел глаза:
– Понял. Принял.
Абонент отключился. Артур убрал мобильник в карман.
– Клиент доволен. Хочет повторить. Двойной тариф.
– Нет!
Я замотал головой:
– Нет! Я все. Я никому не скажу… Я не хочу…
– Я так и думал.
Мне не понравился его взгляд. Задумчивый, оценивающий. Так он смотрел на Киру, когда она отказалась работать. От плохого предчувствия свело живот. Я попятился, уперся спиной в стену.
Артур примиряюще развел руками.
– Не хочешь – не надо. Сейчас закончим – отдашь ключи. Желающие найдутся. Черт, а это что?
Он, с удивлением разглядывая пол, ткнул пальцем вниз. Я наклонился. Тонкое остро заточенное лезвие, которое так сладострастно облизывала Кира и на котором еще не застыла ее кровь, вонзилось мне в шею. Кислым привкусом крови боль наполнила тело. Комната закружилась. Немыми картинами, словно я листал галерею на телефоне, передо мной пронеслись знакомые лица: родные, друзья и Кира, с застывшим от ужаса и боли взглядом. Я рухнул на пол. Последнее, что я услышал перед тем, как навсегда лишился сознания, был голос Артура:
– Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. Екклесиаст, глава восьмая, стих четырнадцать.
Я смотрел на гроб со своим телом, на затянутые пеленой глаза Киры, на синие искусственные цветы, рассыпанные по грязному полу, и чувствовал, как внутри меня растет темный, гнетущий страх. И этот страх, словно гигантский ластик, начисто стирал все хорошее, что случилось в моей жизни. Я сполз на пол, закрыл лицо руками.
– Он был прав. За каждым агентом следует минимум два фантома, – сказала Кира и села рядом.
– Прости. – Я с трудом выдавливал из себя слова. – Я мог помочь… я струсил… прости.
Кира, словно не слыша, водила пальцем по кафелю, собирая рассыпавшиеся цветы, рисуя рядом с ними невидимые узоры. Мне хотелось, чтобы Кира начала кричать, злиться, орать самые жесткие, обидные слова, которые только знала. Я готов был выслушать все. Лишь бы она простила меня и, как прежде, протянув руку, взъерошила волосы. Но Кира молчала.
Смерть не решила моих проблем, не избавила от страха. Наоборот, она отправила меня в персональный ад, лишенный всякой надежды выбраться, потому что теперь я не мог ничего исправить.
– В шесть утра приедет грузовик, отвезет гробы на кремацию, – не глядя на меня, сказала Кира, – и все. Если дух пойман смертью, он заперт в теле и сохраняет силу. Древние говорили: чтобы отпустить душу, нужно сжечь тело. Когда нас сожгут, тела исчезнут. Мы больше не сможем ничего ему сделать.
– Откуда ты знаешь?
– Он рассказал. Мы вместе жили, он тебе не говорил?
Кира упорно не хотела звать Артура по имени.
– Переехал ко мне, когда стала тут работать. Говорил, что заботится. А на самом деле, наверно, следил, чтобы не сбежала раньше времени. – Кира вздохнула. – Я же и вправду ему верила, что делаю мир лучше. Спасаю от психов. – Она махнула рукой в сторону стеллажа, где обычно стоял ноутбук. – Я ведь только сейчас поняла, что он боится. Таких, как мы. Пока тело не предано земле или огню, дух имеет особую силу. Но теряет ее в присутствии живых. Поэтому он всегда был с людьми. И днем, и ночью.
Кира повернула голову в сторону Артура. Тот, сидя на полу, растирал рукой горло, кашлял, сплевывая кровавую слюну.
– Он нас видит?
Я следил, как Артур, опираясь на стену, поднялся, с трудом двинулся к выходу.
Кира покачала головой: «Нет».
Артур замер, прислушиваясь. Тонкая полоска света под дверью склада, мигнув, исчезла. Громкий сигнал грузовика разбудил спящую улицу.
– Опоздали, – Кира болезненно скривилась, – люди. Держи двери. Я сама все сделаю.
Кира встала за спиной у Артура. Он зябко поежился, потянулся к кнопке автоматического открывания. Я размахнулся, с силой ударил. Мой кулак прошел сквозь его пальцы. Я ничего не почувствовал, но Артур тут же отдернул руку, словно его пронзило током.
Он тихо выругался, снова потянулся к кнопке, и Кира схватила его за шею. Артур захрипел, стараясь вырваться, бросился вперед. Инстинктивно я отшатнулся, и Артур с размаху ткнул в кнопку. Двери поехали вверх. Я схватился за металлический край. Двери, протяжно скрипнув, застыли на месте. Подъемный механизм скулил, пытаясь закончить работу, но моя ненависть была сильнее. С наслаждением я смотрел, как Кира сжимает пальцы на горле Артура. Лицо его побагровело, глаза вылезли из орбит, – хватая ртом воздух, он упал на колени.
С улицы снова посигналили. Хлопнула дверь грузовика. Водитель, выпрыгнув из кабины, двигался в нашу сторону, за ним шли грузчики. И чем ближе они подходили, тем слабее становились мои руки. Я больше не мог удерживать дверь.
Водитель с легкостью толкнул ее вверх, мои ладони разжались. Переступив через меня, он зашел на склад.
Кира еще пыталась сжимать пальцы, но силы оставили ее. Отпустив Артура, она, тяжело дыша, сидела на коленях и, словно пребывая в неведомом трансе, медленно раскачивалась.
Водитель оглядел склад, тихо присвистнул, заметив сидящего на корточках Артура, подозрительно принюхался:
– Пьяный, что ли?
– Все нормально, – прохрипел Артур.
Кашляя, хватаясь за стену, он поднялся, махнул рукой в сторону гробов с нашими телами:
– Забирайте на кремацию.
– А где Пашка? В гробу прячется?
Водитель, довольный шуткой, захохотал.
Артур криво усмехнулся:
– Прячется. Грузите.
Пошатываясь, он побрел к выходу. Но тут же, озираясь, вернулся. Со злостью выдернув с зарядки мой планшет, кинул его в сумку и выскочил на улицу.
– Что будем делать?
Мы вышли следом за Артуром.
– Поедем с ним. Устроим аварию.
Артур, стоя у машины, следил, как гробы с нашими телами медленно исчезают в металлическом брюхе грузовика. К складу он подходить боялся.
Погрузка прошла быстро. Водитель, махнув рукой, уехал. Артур достал телефон.
– Не разбудил? – Голос его звучал бодро. – Во вторник начинаем. Ты готова? Отлично! Сейчас приеду.
– Видишь?! – Кира от злости стукнула кулаком по машине. – Ничего не изменится. Она тоже сама согласилась. Сама виновата!