– Слушай, неужели ты все это выдумываешь сам? – спросил Евграфа Левендеев.
Виталий поступил в одну очень известную психиатрическую больницу для прохождения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Так же, как и Тюрморезов. Здесь они находились уже четыре дня.
Все это время Евграф пересказывал здешним обитателям содержание детективов,
которые он успел прочитать в районной библиотеке перед своим арестом. Тюрморезов выдавал их за романы собственного сочинения.
Левендеев был одним из его преданных слушателей. Здесь у него уже была кличка – Оранжевый. Дело в том, что Виталик помешался на ядах и отравлениях. Евграф пока не знал всей его истории, но последний эпизод, из-за которого Левендеев получил от сокамерников-сопалатников кличку, Тюрморезову был известен…
Виталик смешал какой-то особенно сильный химический яд и подлил его в чай одному из гостей фирмы, в которой работал. Гость был представителем компании – поставщика оборудования, – приехал для обсуждения будущей сделки.
Через пять минут он скончался прямо в переговорной комнате за круглым столом. Его лицо при этом стало желто-оранжевым. Такую расцветку кожа приобрела под действием растворенного в чае химического вещества. Эту историю рассказал Тюрморезову один здешний старожил, которого уже почти признали опасным сексуальным психопатом.
Тюрморезов и Левендеев сидели на узеньком диванчике в просторном холле. Здесь стояли столики с шахматами и шашками. Все они были заняты. Пациенты клиники проводили за игрой время, свободное от экспертиз и посещения врачей.
В ожидании очереди Евграф и Виталик беседовали. Вскоре Тюрморезов начал рассказывать очередной «свой» детектив. За два дня успел пересказать только три романа. Теперешний был четвертый. Левендеев внимательно слушал.
Итак, Евграфа признали невменяемым и без хлопот попа Ивана. Вместо обычной уголовной тюрьмы он был помещен на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Однако должного лечения там не получил.
– У меня есть серьезные связи, скажу тебе честно. Я ведь не просто так все эти детективные истории пересказываю, – прежде Тюрморезов никогда не снисходил до разговора с Васей Ершовым. Считал его ниже себя.
Вася, такой же, как Евграф, пациент психбольницы тюремного типа, сидел напротив него на больничной койке. Теребил воротник кофточки-олимпийки. – Есть опыт, совершенно особый, – продолжал Тюрморезов. – Скажу так: через какое-то время жизнь кардинально изменится. Здесь… Наша жизнь… Семьдесят процентов русских переселят за рубеж, – сегодня, как и все последнее время Евграф испытывал огромную потребность в общении. С каждым, кого встречал в палатах, коридорах и комнатах отдыха психиатрической лечебницы, хотелось поделиться своими «сенсационными» знаниями. Даже с таким ничтожеством, как Ершов: тот всегда молчал, лишь изредка произносил какие-то отрывочные фразы, больше похожие на мычание. Евграф считал Васю тупоголовой, недоразвитой личностью.
Сила убеждения, которую проявлял Тюрморезов во время этих разговоров, была подобна той, что помогала ему подготавливать поджоги совхозных построек…
Тюрморезов уловил едва различимые шаги. Дверь в палату была закрыта не плотно. Кто-то подошел к двери с другой стороны, замер, прислушиваясь. Евграф замолчал, ожидая, когда тот, кто стоит за дверью, решит, наконец, зайти внутрь. Тюрморезов, не отрываясь, смотрел на дверь. Вася не замечал состояния собеседника, продолжал, глядя в пол, теребить воротник «олимпийки».
Дверь резко распахнулась. На пороге стоял «заключенный» психбольницы, которого другие пациенты звали просто и странно для того, места, где они все находились – Психом. Имени его Евграф не знал.
– Эй, как там тебя… Трюморез… Пойдем, разговор есть, – проговорил Псих, посмотрев сначала на Ершова (как показалось Евграфу – с пренебрежением), затем переведя взгляд на самого Тюрморезова.
Тюрморезов примерно полминуты продолжал сидеть, не говоря ни слова. Точно обдумывая, стоит ли ему куда-то идти с этим человеком.
Потом поднялся, вышел вслед за ним в дверь.
Они остановились на некотором расстоянии от палаты. У противоположной стороны коридора.
– Послушай, Тюрморезов, ты слишком много на себя берешь, – проговорил Псих…
…Через несколько минут Ершов появился на пороге палаты. Медленно двинулся к стоявшим у стены Евграфу и Психу.
– Корчишь из себя особенную личность. Надо тебя проучить, – расслышал Вася. Проговоривший эти слова Псих развернулся и пошел прочь.
– Попробуй, проучи! Вот до того, как я здесь оказался, меня тоже пытался учить один. Смотри, как бы тебе не пожалеть!.. – выкрикнул ему вслед Тюрморезов.
Вася подошел к Евграфу. Несколько мгновений оба смотрели вслед Психу. Тот скрылся за поворотом коридора.
– Зря ты с ним ссоришься, – сказал Ершов. – Он очень опасен. Вчера в «шахматах», – так заключенные психбольницы называли просторное помещение для настольных игр. – сказал, что ты все всем врешь. И что это его органы уполномочили присматривать за здешними обитателями.
Тюрморезов с удивлением смотрел на недавнего собеседника. Оказывается, он умеет говорить! Фразы, которые произносил Ершов, были грамотно выстроены и полны смысла.
– Еще он сказал, что получил от самого Люцифера задание казнить тебя, – продолжал Вася. – Но якобы казнь должна быть произведена в строго определенный день. Но что это за день, Псих не знает. Люцифер зашифровал эту дату в головоломку. Если Псих разгадает ее, он имеет право убить тебя в это число. Если нет – Люцифер больше не станет покровительствовать ему. Ты знаешь, за что Психа поместили сюда?
– Нет… – не сразу ответил Тюрморезов. Он припоминал фразы, которые ему успел сказать Псих. По ним можно было понять только одно: Псих завидует славе и популярности Евграфа среди пациентов «дурки», – ее он заработал пересказом детективов, а также рассказами о том, как он станет руководить переселением жителей России за рубеж.
– И никто не знает. Но обрати внимание, как за ним наблюдает наш профессор. Что-то с этим Психом не так.
– Вы должны признать меня своим королем!.. – сказал Тюрморезов двум цыганам – Робику и Лачо, сидевшим за столиком в игровой комнате и неспеша разыгрывавшим партию в шашки.
Эти двое оказались в дурке не потому, что на самом деле были сумасшедшими. Просто «косили» под психов, надеясь таким образом уйти от ответственности за какую-то кражу.
Оба цыгана были гораздо старше Евграфа. С Лачо у Тюрморезова отношения не сложились, а вот с Робиком он часто и подолгу беседовал.
Некоторое время назад, заглянув в игровую комнату – «шахматы», Тюрморезов увидел цыган, подошел к ним.
Евграфа в этот день «несло»: с самого утра одолевал «словесный понос», с завтрака подходил к пациентам психушки и заводил с ними разговор про то, что он, Тюрморезов – исключительная личность, выделяется на фоне остальных обитателей больницы, если и является психом, то психом выдающимся – Королем Психов. Правда, в чем именно заключается превосходство, Евграф не объяснял, говоря лишь, что превосходит других обитателей «дурдома» во всех отношениях.
Лачо поднялся. Тюрморезов всегда раздражал его, но теперь он понял, что наконец-то должен наказать этого нагло лезущего на рожон юнца: слова о том, что Тюрморезов – король и превосходит всех здешних обитателей Лачо воспринял как оскорбление, нанесенное лично ему.
Между тем, в «шахматах» следом за Тюрморезовым появился и Псих. Он расслышал последние слова, сказанные Евграфом. Тут же «въехал» в ситуацию.
Псих обратил внимание, что Тюрморезов в последнее время стал раздражаться, когда его называли обычным прозвищем и каждый раз говорил:
– Я – не Церковный Псих. Я вообще не псих. Потому, что быть психом – это значит быть таким же, как вы, ничтожеством. Я – если и псих, то псих необыкновенный, ни в чем с вами несравнимый, Король Психов!
Один из врачей, услышавший слова Тюрморезова, сказал при Психе, что у Евграфа, ко всему прочему, начала проявляться еще и мания величия.
Псих про себя согласился с медиком. Тюрморезов Психу ненавистен: «Никакой ты не король! Строишь из себя выдающуюся личность, а на самом деле ты – никто, жалкий поджигатель деревенских коровников!»
Теперь Псих обрадовался. Знал Лачо недолюбливает Тюрморезова. Заносчивые слова Евграфа вывели цыгана из себя. Сейчас обязательно устроит драку и «Король Психов» не досчитается пары зубов. Если вообще не отправится в реанимацию.
Но тут второй цыган вскочил со стула и схватил Лачо сзади за плечи.
– Стой!.. – воскликнул Робик. – Не связывайся с этим… Нужен он тебе? Он не наш.
– Верно. Зато ты ему лучший друг, – раздраженно проговорил Лачо.
– Да, ты прав. Мы с ним друзья, – Робик потащил Лачо к двери в коридор.
Через несколько мгновений оба вышли из игровой комнаты.
Следом за цыганами из «шахмат» вышел и Псих. Смог подслушать, о чем эти двое говорили в коридоре.
– Ты прав, этот парень мне нравится, – говорил Робик Лачо. – Мне кажется, сможем использовать его в одном деле, когда освободимся отсюда. В нем есть что-то особенное. Он и в самом деле не такой, как остальные психи…
– Еще скажи, он – действительно Король Психов! – раздраженно проговорил Лачо.
– Кто знает, может и так! – после этих слов Робик посмотрел на остановившегося в нескольких метрах от них Психа.
Лже-Скворцов медленно пошел по коридору.
– Скажи, Робик, ты настоящий псих или прикидываешься? – спросил своего друга цыгана Евграф Тюрморезов. – Мне кажется, ты и в самом деле псих. Ты из наших, из настоящих. Ломаешь комедию при своих… Воришках… Пытаешься убедить их, что ты нормальный.
– Смешно! Для них это не имеет никакого значения, – ответил Роберт. На самом деле, для его приятелей цыган это имело значение – они презирали сумасшедших, но Робик боялся как-нибудь ненароком обидеть Церковного Психа.
– Они вообще не задумываются над этим вопросом, – добавил цыган.
– Я предлагаю тебе присоединиться к нам, к настоящим психам. Четче обозначить свое место. Дело в том, что мне поручено довести до всех последнее открытие ученых. Психи – это экспериментальные люди. Природа специально сделала их не такими, как все, чтобы посмотреть, что из этого получится. Если матушка Природа поймет, что какие-то эпизоды эксперимента оказались удачными – она закрепит их результаты. Так что не стоит уж с таким пренебрежением относиться к нам, сумасшедшим. Это, кстати, поняли наши спецслужбы. Они затеяли новый проект: психов будут направлять за границу. Для того, чтобы с их помощью разрушать западные государства. Гибридная война, может, слышал? – Тюрморезов внимательно посмотрел в глаза цыгану.
Робик расхохотался.
– А что ты смеешься? – обиделся Евграф. – Думаешь, я просто так претендую на титул Короля Психов? Я надеюсь, организацию отправки психов в Европу поручат мне. И под это дело спецслужбы вытащат меня из дурки…
– Под это дело, Тюрморез, они могут сделать тебе только лишний укол! – и Робик опять захохотал.
В небольшом баре почти не было свободного пространства. Вдоль стойки – ряд высоких деревянных табуретов. Пространство между ними и противоположной стеной занимали несколько столов. За каждым из них могло разместиться человек шесть-семь. Мягкий полусумрак не добавлял уюта.
Эти широкие столы были здесь не к месту. Навевали мысли о казарменном пищеблоке.
Но тот, кто установил их, знал, что делал. Популярностью среди простых смертных это заведение не пользовалось. Если и спускались с улицы в подвальчик какие-нибудь случайные люди, окинув взглядом тесное помещение, как правило, уходили.
Человек, открывший этот бар, рассчитывал: основными посетителями будут его знакомые. Те, в свою очередь, пригласят людей, с которыми водятся сами.
Собиравшиеся здесь люди принадлежал к нескольким преступным сообществам, что делили между собой окрестную территорию.
Все они так или иначе знали друг друга, часто приходили большими компаниями.
Сегодня в зале было пусто. Только за дальним от входа столом друг напротив друга сидели за пивом два человека. Между ними происходил какой-то разговор.
Наверху, на входе в подвал хлопнула дверь. Послышались шаги спускавшегося по лестнице человека. Один из двоих за дальним столом, тот, что сидел лицом к входу, с любопытством поднял глаза.
В узком квадратном проеме появился молодой, – не старше тридцати лет, – мужчина в белом под горло свитере и распахнутом длиннющем пальто. На пороге он остановился, глянул на стойку. Бармена за ней не было. Потом вгляделся в единственных сидевших здесь посетителей. Тот из двоих, что смотрел на него, отвел взгляд.
Человек в пальто решительно направился в их сторону. Сидевший к нему лицом посетитель вновь вскинул глаза. Но гость подошел не по его душу. «Пальто» хлопнул по плечу того, что сидел к нему спиной. Тот вздрогнул, повернулся. Губы растянулись в улыбке. Они обменялись крепким рукопожатием.
Затем «пальто» стремительно подошел к стойке, постучал по ней костяшками пальцев. Прождав не больше пяти секунд, – никто к нему не вышел, – прошел вдоль стойки туда, где между ней и стеной был проход. Зайдя за стойку, скрылся за дверью, которая вела на кухню.
Гость, сидевший лицом к входу, отхлебнул из кружки пиво, спросил приятеля:
– Кто это?
– Робик, – ответил тот хриплым голосом. – Верховодит цыганами.
Спрашивавший имел к криминальному миру лишь косвенное отношение. Но мечтал приблизиться к тем, кто нажимал в этом замкнутом мирке на скрытые пружины. Поэтому внимательно слушал.
– Долгое время его не было видно. Говорят, Робик сидел в сумасшедшем доме.
– Так значит, он из психов? – простодушно заметил расспрашивавший.
– Нет… Косит под психа, но на самом деле голова у него работает лучше, чем у любого нормального. Саша мне сказал, – говоривший упомянул общего знакомого этих двоих, – что Роберт вышел из психбольницы с целой свитой. То есть, может, они освободились и в разное время, но после выхода прибились к нему. Все эти ребята – настоящие психи. Роберт верховодит ими, дает им дело, но получает с них отличную отдачу. Они «поднимают» деньги только так… Особенно отличается какой-то парень… Из деревни, но хитер. Зовут Евграф. Говорят, этот Евграф имеет отличные шансы даже и среди настоящих воров.
Московские улицы погрузились в хмарь. Толи зима, толи поздняя осень… А ведь на самом деле весна! В такую погоду Евграф чувствовал себя особенно отвратительно. В эти дни он ловил себя на мысли: проще в такие периоды не бегать по городу, придумывая, как раздобыть денег, которыми потом все равно придется поделиться с Робертом, а провести время в палате психиатрической лечебницы. Хоть и считается, что там очень плохо. Зато какое умиротворение наступает после какого-нибудь хорошего укола. Врач никогда не отказывал Тюрморезову, если тот плохо себя чувствовал. Всегда делал требуемую инъекцию.
Вспоминать о сумасшедшем доме с тоской Евграф начал не сегодня. Примерно месяца с полтора назад его психическое состояние ухудшилось. То в голову лезли всякие бредовые идеи, то сердце сдавливала холодная лапа тоски. Тюрморезов предчувствовал срыв. Только не мог предугадать, в чем он проявится.
Ему до смерти надоели новые знакомые: Роберт и окружавшие его уголовники. А так же бывшие обитатели сумасшедшего дома. Заодно с Евграфом они участвовали в различных делах банды.
Тюрморезов чрезвычайно опасался нового приступа собственной «неадекватности». Дела, к которым Робик подталкивал психов, описывались статьями уголовного кодекса. Правда, их участие в преступлениях будет непросто доказать. В основном Евграф и его «коллеги» действовали, как наводчики. Или выполняли часть преступной работы «воров на доверии». Собственно похищением ценностей занимались профессиональные воры, которых в последний момент вводил в дело Роберт.
Евграф уже поспособствовал краже золотой утвари из двух подмосковных церквей. После второй кражи, – при том, что в обеих он выступал лишь как наводчик и человек, благодаря которому цыгане Роберта смогли изготовить дубликаты ключей, – Тюрморезов впал в странную для него, прежде никогда с ним по таким поводам не случавшуюся депрессию. Через день после похищения утвари он едва не пришел к настоятелю обкраденного прихода и не рассказал ему всю правду.
«У меня нет совести!» – думал Евграф, валяясь на матрасе, постеленном прямо на полу в комнате квартиры, снятой Робертом для психов. Перед этим Тюрморезов съездил на электричке в городок, где располагался храм, но до цели не дошел. «Вовремя остановился!» – показалось ему в тот момент. Он зашел в местное кафе, что напротив храма, сел за столик у окна. Из него открывался вид на обкраденную церковь. Выпил, почти что залпом, не закусывая, пять кружек пива.
После четвертой ему полегчало. После пятой он встал, расплатился с официанткой и пошел обратно на станцию.
Теперь к нему вернулись прежние муки. В этой комнате он был главным. Большинство обитателей успели вернуться после своих «дел» и так же, как Евграф, лежали под одеялами на матрасах. Он был здесь заводилой, королем, мозгом, решавшим, что и кому делать. Но теперь ему казалось: лучше бы ему жить в шкуре самого неприметного, бездарного из сумасшедших, который не годен ни на что, кроме как просить милостыню.
Провалявшись ночь без сна, он пришел лишь к одному выводу, – ему пора лечиться. Иначе нынешняя «сумасшедшая» жизнь доведет его либо до все того же лечения, только принудительного, либо до тюрьмы. На этот раз могут признать вменяемым и засудить за участие в воровстве. Ни в тюрьму, ни в психлечебницу с решетками Тюрморезову не хотелось.
Евграф решил обратиться за помощью к врачу-психиатру. Тут в его сознании произошел сбой: вообразил – консультации обычного специалиста в каком-нибудь психоневрологическом диспансере будет недостаточно. Способен помочь лишь самый лучший специалист!.. Какой-нибудь профессор или академик.
Тюрморезов приступил к поискам.
Поскольку Роберт выдавал членам банды деньги, он довольно придирчиво следил за тем, кто и чем занимается. Когда Тюрморезов стал целыми днями пропадать в одном учебном заведении, пренебрегая своими «обязанностями», покровитель психов забеспокоился.
Евграф, который не хотел выдавать своих истинных мотивов, к этому моменту уже придумал объяснение: профессор психиатрии, с которым он пытался войти в контакт, был отцом одного очень богатого бизнесмена, вдовцом, жил вместе с сыном в его загородном особняке.
Каждое утро его привозил на работу автомобиль с водителем. Ждал у подъезда института, затем отвозил в психиатрическую клинику, где профессор практиковал. Вечером увозил за город.
Сын половину времени проводил за границей. Тогда профессор оставался единственным, если не считать прислуги, обитателем богатого дома.
Предполагалось, в особняке, который находился на территории охраняемого коттеджного поселка, должны быть ценности. Коллекция картин, сейф с наличными, старинные ювелирные изделия. Служба безопасности и сигнализация оставляли мало шансов для тех, кто задался целью похитить их. Евграф пообещал Робику: придумает простой и не подразумевающий риска способ пошарить в богатом доме и благополучно покинуть его, захватив с собой все ценное.
После этого главарь банды не задавал вопросов, если Тюрморезов в очередной раз провел день в известном учебном заведении.
Теперь Евграф торопливо шагал по тротуару. Мокрые хлопья снега ложились под ноги. Фары машин, проезжавших мимо непрерывной вереницей, тускло светились. Тюрморезов опаздывал. Его ждал профессор. Договорились, что вместе поедут к тому домой. В подмосковный особняк.
Впервые в жизни Церковный Псих, – так окрестили Евграфа товарищи, – искренне хотел вылечиться. «Я болен! Болен! – повторял про себя Тюрморезов весь этот месяц. – Но я смогу выздороветь. Профессор сотворит чудо. Я начну новую жизнь. Поменяю имя и фамилию, куплю новый паспорт. Никогда больше тень из моего прошлого не осквернит моей будущей жизни».
Энтузиазм Евграфа подкреплялся воодушевлением профессора Бердникова. Тюрморезов сначала представился ему, как скромный аспирант из провинции, которому всего-то и нужно: возможность посещать лекции Дмитрия Николаевича, быть в курсе его последних научных идей. Затем Евграф улучил момент и рассказал Бердникову, который к тому моменту изрядно благоволил к нему, что он «сам в течение всей жизни испытывал приступы тяжелой психической болезни, в которой не мог разобраться. Единственная цель – понять самого себя – привела в науку психиатрию».
Профессор был впечатлен признанием Тюрморезова. Испытал к молодому «аспиранту» сильный профессиональный интерес. Ведь ученик оказался одновременно пациентом!
Важная деталь истории: Евграф, при том, что желание вылечиться было искренним и огромным, не мог раскрыть перед «лечащим врачом» подлинной картины собственной жизни.
Он городил одну ложь на другой, но вымысел был столь правдоподобен, что вызывал у искушенного профессора вместо подозрений лишь еще больший научный интерес. К тому же, Евграф настолько хитер, что оставлял себе небольшую дорожку для отхода. Сообщал профессору: некоторые факты собственной биографии передает на данном этапе «иносказательно», лишь позже откроет всю правду.
Профессор не любопытствовал. Не видел в якобы «иносказательно» переданных подробностях ключевого значения.
Главное, что утаивал Евграф – это его агрессивность и коварство, с которым он всегда претворял в жизнь свои планы. У пожилого ученого не должно было возникнуть и тени подозрения, что необычный пациент может представлять опасность для него самого – лечащего врача.
Для профессора Бердникова излечение практически безнадежного, – так он сам оценивал его состояние, – Тюрморезова стало делом профессиональной гордости и чести. Между тем, ему стоило поостеречься. Такие, как Евграф, похожи на матрешку – под одной личиной кроется другая, потом – третья и так до тех пор, пока не вскроется еще одна, которая грубым образом не прекратит научное исследование.