Спасибо маме Сюзанне, она наградила меня мощным голосом. На мой безумный вопль сбежалось без малого все население замка. Увидев меня на пороге Скриптория, в обуглившейся одежде, обожженную, вопящую, слуги, слава им, не растерялись. Они решили, что герцог Монтессори, известный своим человеколюбием, поджег меня, нарушившую запрет переступать порог Скриптория. Группа под предводительством Сюзанны быстро и осторожно подняла меня и понесла в покои, по дороге выкрикивая подскакивающим волонтерам, что нужно для моего оживления. Группа под предводительством Фигаро кинулась в Скрипторий проверить не поджег ли герцог и себя, но на пороге зала с колоннами поразилась тому, что зал покрыт инеем, нет никакого запаха дыма и в комнате герцога стоит пугающая тишина.
– Мессер Фигаро, – молвили бесстрашные вассалы моего супруга. – А вдруг с его светлостью что-то случилось в кабинете? Вдруг там возник пожар, ее светлость выбралась, но дверь заклинило и…
– Нужно просто войти в кабинет герцога, – сказал Фигаро.
– За это положена немедленная смерть, – проговорил кто-то. – Раз уж он собственную жену не пожалел…
– Это все бабья болтовня, – резко сказал Фигаро. – Кто войдет в кабинет? Вместе со мной, разумеется.
Наступило стыдливое молчание сильных мужчин, которым не к лицу трусость, но не в этом случае.
– Понятно, – бросил Фигаро. – Пойду один. И если его светлость жив, я посоветую ему всех вас уволить, дармоеды. У кого с собой есть оружие? Желательно эспадрон или шпага.
– Возьмите эспадрон моего господина, – подал ломкий голосок тринадцатилетний оруженосец рыцаря, который в данный момент укрывался в уборной, изображая ужасную кишечную активность.
– Спасибо, мальчик, – сказал Фигаро.
– И… Я пойду с вами, – решился оруженосец.
– Как твое имя? – осведомился Фигаро.
– Ливий Лемонти, мессер домоправитель.
– Назначаю тебя моим помощником и командором замковой охраны. Охрану наберем новую. Если останемся живы.
– Да, мессер Фигаро.
– Идемте, мессер Ливий.
И Фигаро чуть ли не строевым шагом пошел к двери кабинета, а за ним шел, полыхая ушами от гордости, новый командор охраны тринадцати лет от роду.
И вот свершилось. Фигаро распахнул дверь, которую запрещено было открывать всему миру. Даже смерть, обычная, естественная смерть, случающаяся с каждым человеком на этой Планете, наверное, замерла бы перед этой дверью, дрожа от непонятного страха. Но черная дыра, когда-то носившая имя Хелена, не боялась ничего и никого, разве только самой себя.
Великий поэт Альбино Монтессори сидел за своим рабочим столом, прямой как стрела. Но осанка – это, пожалуй, все, что осталось опознаваемым в нем. Тело поэта – и выше стола, и ниже – было сплошь покрыто массой отвратительных белесых червей. Собственно, тела уже не было – черви с непрестанной свирепостью глодали его кости, внутренности, высыпались через ребра, опустошали череп. Даже одежда была изглодана – кроме золотых пуговиц камзола да заколки, что держалась на остатках волос.
– Крепись, дитя, – не своим голосом приказал Фигаро Ливию, когда тот издал рвотный всхлип. – Скорей выйди и глубоко дыши.
Ливий оказался сильным мальчиком. Он вышел из кабинета с лицом белее мела, несколько раз глубоко вздохнул.
– Что? – кинулись к нему вассалы, чувствующие стыд и вину за свою трусость, особенно перед мальчишкой.
Ливий еще несколько раз глубоко вздохнул и хотел было заговорить, но тут из кабинета вышел Фигаро и закрыл за собой дверь. И тут все поняли, что дело неладно – при этом из кабинета вырвалась такая волна смрада, что многие закаленные рыцари оказались слабее желудком, чем мальчик Ливий, – их тут же вырвало.
– Стыдитесь, – укорил их Фигаро. – Мессеры! Я должен сообщить вам скорбное известие. Наш господин, герцог Альбино Монтессори, сюзерен Кастелло ди ла Перла, величайший поэт нашего времени, скончался. Обстоятельства смерти непонятны.
– Его убили? Может быть, его убила жена?
– Не думаю. Скорее, его поразила десница судьбы. Тело его находится в ужаснейшем состоянии, и это зрелище смогут выдержать только самые крепкие из вас. Мне необходимы помощники, которые помогут собрать все, что осталось от тела его светлости, и поместить… Здесь нужен сундук, сплошь окованный железом. Мессер Ливий, я поручаю вам отправиться к слугам и приказать им принести такой сундук. Найдите Патриццо, он держит ключи от кладовых и рухольных, он быстро найдет все необходимое. Еще нам понадобятся кожаные фартуки и перчатки, два совка для угля и несколько скребков, которыми пользуются поломойки.
– Но что произошло? – крикнул какой-то тугодум.
– Сударь, прошу вас сопроводить мессера Ливия. Возвращаться вам необязательно. С вашими тугими мозгами вы нам вряд ли пригодитесь. На дуэль вызовете меня позже. Но не советую. Не до этого.
Бедный рыцарь-тугодум, скорее всего, и не помышлял о дуэли – лицо Фигаро не предвещало ничего хорошего в ближайшие десять лет как минимум. К слову сказать, рыцарь сей попросил расчет, едва прошли положенные дни траура. Впрочем, тогда многое стало меняться в Кастелло ди ла Перла…
Фигаро из недоумевающей и довольно жалкой толпы оставшихся с ним вассалов отобрал пятерку самых крепких, а остальным посоветовал идти за полировальной жидкостью для парадных доспехов – грядущие похороны великого герцога должны сопровождаться прилично облаченной гвардией замка, а не разгильдяями, у которых из-под лат торчат солидные пивные животы.
Командор Ливий не подвел – он оперативно нашел Патриццо и, не посвящая его ни в какие страшные новости, заполучил сундук, в который могли поместиться два росских медведя, а не то что бренные останки герцога; кожаные фартуки, которыми в основном пользовались кузнецы, и кожаные же перчатки. Совками, скребками и даже несколькими щетками для чистки одежды скорбную команду снабдила старшая горничная. Шепотки и слухи по замку при этом поползли один страшней другого, но что могло быть страшней смерти герцога? Тем более что герцогиня, получив страшные ожоги всего тела и потеряв три пальца на левой руке, впала от боли в бессознательное состояние. Сюзанна с верными служанками поместили ее в ванну с почти ледяной водой – благо во дворе было предостаточно снега и льда. Немедленно были приготовлены отвары целебных трав и кореньев и в них лежали, пропитываясь, бинты из тончайшего шелка из Яшмовой империи – Сюзанна не пожалела эту драгоценную ткань, ибо только ее, почти невесомую, можно было прикладывать к огромным багровым волдырям, почти сплошь покрывавшим тело Люции.
Но вернемся к Фигаро и его подручным. Когда они вслед за ним вошли в жуткую комнату, то рвотные позывы сдержали, а вот приглушенных воплей не смог сдержать никто, даже Фигаро, который видел все уже во второй раз.
Черви почти закончили свою работу, и от Альбино Монтессори остался мраморной белизны скелет, где кости чудом держались на каких-то остатках связок.
– Что ж, мессеры, сделаем свою работу, – сказал Фигаро, натянул перчатки и первым подошел к скелету. Однако едва он коснулся черепа, скелет с противным стуком осыпался на сиденье кресла и частично на пол. Череп, когда-то содержавший в себе самый поэтический и жестокий мозг, упал на стол меж костяшек пальцев.
Останки герцога, те обрывки одежды и украшения, что были на нем, и червей – всех до единого – аккуратно поместили в сундук. Фигаро взял со стола недопитую бутылку крепкого мадьярского рома, пропитал им стопку листов веленевой бумаги, на которой имел обыкновение творить герцог, и положил поверх останков, надеясь тем убить червей – разжиревших, смрадных, неповоротливых.
Крышку опустили, и сундук защелкнули на шесть кованых застежек. Его медленно вынесли из кабинета. Фигаро задул свечи, все еще освещавшие стол поэта, осмотрелся и вышел из налившейся тьмой комнаты, крепко захлопнув за собой дверь.
Сундук принесли в главный зал замка, где уже столпились все гости, слуги, вассалы, даже наемные рабочие, которые устраивали в замке новейшее изобретение – водопровод. Сундук водрузили на огромный дубовый стол, за которым в более светлые времена сиживали сиятельные и не очень гости и нахлебники герцога. Слышались тихие перешептывания, вздохи и всхлипы. Всем уже было ясно, что дело худо. Фигаро призвал к тишине и заговорил:
– Мне выпала скорбная честь сообщить всем вам, что его светлость скончался.
– Ах… – пролетело по группкам людей. Но в этом тихом «ах» было лишь подтверждение того, о чем уже догадались.
– Как это произошло? – спросила старшая горничная. – Его светлость сгорел?
– Нет, – ответил Фигаро. – Происшедшее выше человеческого понимания и обычной смерти. Герцога коснулась десница судьбы.
– Возможно, герцога в его кабинете поджидал убийца, который как-то прокрался в замок?!
– Нет. – Тон Фигаро был холоден, как могильный гранит. – Я не знаю, что убило герцога, но знаю, ибо видел собственными глазами, во что превратилось его тело.
– Во что?! – истерический женский вопль.
– Когда я впервые вошел в кабинет герцога, его плоть пожирали черви. Они обглодали его до скелета. Поэтому нам пришлось взять сундук, чтобы поместить в него останки и тех отвратительных созданий, которые…
– Черви? О небо, мне дурно!
– Это колдовство!
– На герцога напустили порчу его враги и завистники!
– Да-да, это колдовство!
– Но кто мог так ненавидеть герцога, чтобы совершить такое злодейство?!
– Это его жена! Она колдунья! Она никогда не любила его, наглая, вульгарная, дерзкая девчонка! Говорят, она спускалась в подвал к герцогу – для чего? Тем более что он настрого запрещал беспокоить его! Она навела на него смерть и порчу, а он, умирая, поджег ее свечами, вот она и вернулась в ожогах!
– Колдунья!
– Ведьма!
– Замок проклят!
– Надо бежать!
– Спасайтесь кто может!
– Карету мне, карету!
– И пинту валокордину пополам с пивом!!!
– Тихо! – возвысил голос Фигаро. – Гибель его светлости действительно окутана тайной, и, полагаю, сам король, получив печальное известие, назначит следователя для рассмотрения сего вопроса. Поэтому я прошу всех вас вспомнить и изложить письменно, что происходило в этот день, возможно, вы что-то видели или слышали. Королевскому следователю потребуются свидетели. Я пошлю письмо его величеству немедленно. Похороны будут отложены до окончательного решения королевского следователя по этому вопросу. Этот сундук будет пока поставлен в фамильном склепе Монтессори. До приезда следователя никому замка не покидать. Быть может, убийца находится среди нас. Дамы, прекратите визжать. А теперь прошу всех заниматься своими делами. Я и мои помощники перенесем останки в склеп. Хорошо, что стоят морозы.
– Но там же скелет!
– И… насекомые, не забывайте. Будет лучше, если они умрут, а не прогрызут сундук и расползутся…
– О нет!
– Ах! Ах!
– У меня все, дамы и господа. Все свободны. Кстати, где экономисса Сюзанна?
– Она с герцогиней.
– Да-да, конечно. Я зайду к ним позже. Да что вы стоите? Я никого не задерживаю.
Вот тут оно и пришло – понимание, что герцог Монтессори действительно умер и дальше в замке пойдет совсем другая жизнь. Если вообще это можно будет назвать жизнью.
Фигаро в сопровождении командора Ливия еще раз спустился в Скрипторий и опечатал кабинет, оставив в нем все как было. Затем ему пришлось переодеться в траурное облачение и дать приказания: портнихам – шить траурные одежды для гостей и челяди, горничным – проверить сохранность траурных покрывал на мебель, скатертей, портьер и лент на замковые знамена. Началась хоть и тихая, но суета и шебуршание спешащих ног по замку, а это всегда означает какую-никакую жизнь. Фигаро, понимая, что Сюзанна занята у ложа герцогини Люции, спустился и в кухню и отдал распоряжение приготовить обильный обед для гостей – как правило, весть о чьей-либо смерти вызывает желание самому почувствовать вкус жизни, и ежели при сем будет присутствовать вкус копченых свиных ребрышек, кровяных колбас с приправами, сыров, жирных супов – никто никого не осудит. Покойнику-то уже все равно, а людям, которым предстоят похороны и прочие малоприятные события, надо вдвойне поддерживать свой организм.
Обед подали раньше, и все трапезничающие не обсуждали горестную тему, а говорили о событиях незначительных, вроде метели, или вообще помалкивали, и лишь позвякивание вилок и ложек о фарфор и серебро звучали за столом, где главное кресло отныне стояло пустым и было покрыто полотном черного штапеля.
А теперь давайте вернемся в мои покои, где я, Люция Монтессори, вдова величайшего поэта, лежу, напоминая обгоревшую сосиску и не реагируя на всхлюпы (а что, хорошее и, главное, точно отражающее суть ситуации словечко!) камеристок и даже милой мамы Сюзанны. Они прикладывают к моим ожогам примочки и компрессы, но так как я не реагирую на внешние раздражители, они полагают, что я где-то в полшаге от фамильного склепа и дубового гроба с атласной обивкой изнутри. Ах, милые! Ах, мама Сюзанна! Вы глубоко, глубоко заблуждаетесь! Я в полшаге, это верно, но от полного исцеления. Просто мне нужно быть сосредоточенной и извлечь из себя целящую силу звездной половины своей крови. Я словно живой росток, спрятанный внутри умершей оболочки зерна. Я возрождаю, выстраиваю себя изнутри. Конечно, это непросто, ведь раньше я этого никогда не делала, я действую наугад, наобум, поэтому приходится нелегко. Ничего, я справлюсь, вот только трескотня служанок и рыдания Сюзанны проникают даже через самые глубокие слои моего сознания. Тут с пептидными цепочками не знаешь, как разобраться, и три новых пальца на левой руке я вырастить не смогу: во-первых, не получается воссоздать их матричную молекулярную решетку, а во-вторых, тут уж меня точнехонько объявят ведьмой – как это у меня три пальца выросли взамен утерянных? Святая Юстиция аж обезумеет от радости, и допроса с такими милыми аксессуарами, как дыба, колесо, расплавленный свинец, мне просто не миновать. Придется оставаться калекой. Ну и что? В первой части моей истории калекой была Оливия, теперь калекой побуду я.
А вот то, что его светлость помер, конечно, большая неприятность. Человек он известный, богатый, в высокие круги вхожий, так что королевского расследования не миновать. А значит, мне придется лишь слегка подлатать снаружи свои раны, дабы у следователя (а он наверняка прибудет со дня на день!) не возникли подозрения: что это безутешная вдовица вся такая с бодрым видом скачет по замку? Как это ужасные ее раны залечились с такой скоростью? Ей вообще бы помереть полагалось, поскольку площадь ожогов ажно восемьдесят процентов? И следователь начнет копать и суетиться, а вот это не весьма мне подходяще. Ибо объяви я себя вечной принцессой с планеты Нимб, опять-таки возьмется за меня Святая Юстиция всеми жвалами, лапами, присосками, цеплялками и что там еще у этих инсектоидов бывает. А так я вроде как больная, в полном бессознании, к допросам непригодная, жалкая, убогая и без косметики. Да, но вот как там Оливия моя милая? Бросили ее на этого дотторе Гренуаля, а вдруг он ее так залечит, что потом просто беда? Прикончить-то он ее не прикончит, мы же вечные, и это тоже может навести его на подозрения: я ее лечу-лечу, а она все не помирает. Ох! Разыгралась у меня паранойя, аж правая лопатка чешется. Как бы знак подать Сюзанне, чтобы она прочих доброхоток вытурила, дверь накрепко заперла и со мной осталась пошептаться? Вот ведь глобальная проблема. И лопатка чешется – просто кошма-а-ар какой-то!
Я утробно застонала, демонстрируя окружающим свое частичное возвращение к жизни. Сюзанна немедленно вытолкала в дверь всех своих помощниц и велела им идти готовить специальный травяной мусс от ожогов. Все-таки моя здешняя мамочка очень догадлива!
Когда Сюзанна захлопнула дверь за последней служанкой, дважды проверила, что никто не толчется с той стороны на пороге с подслушивающим устройством типа «ухо женское обыкновенное», я позволила себе еще один чахлый стон. Сюзанна немедленно склонилась надо мной:
– Ваша светлость… Девочка моя…
– Мы точно одни?
– Да.
– Тогда я сяду. Ох! Мама, умоляю, почеши мне правую лопатку, иначе я буду чесаться о столбики кровати, как запаршивевшая свинка.
– Свинка ты моя! – мама Сюзанна принялась плакать и почесывать мне лопатку. Ой, как приятно. Не то, что мама плачет, вы же понимаете. – Ты же почти мертвая была.
– Мамань, «почти» – это в моем случае ключевое слово. Пожалуйста, не плачь! Ты же помнишь, что я у тебя непростая дочка.
– Помню, помню, но когда я увидела твои ожоги…
– Да, поначалу мне было очень больно. Потом твои компрессы сняли острую боль, я пришла в себя, но не показывала виду. Мне нужны были внутренние силы, чтобы восстанавливать себя. И я потихонечку восстановилась, так что внутри я полностью здорова. А вот снаружи мне придется пока побыть такой – ты же понимаешь, мое быстрое исцеление наведет на нехорошие мысли о том, что я ведьма. Или ты ведьма.
– Да-да, конечно. Но что мне делать?
– Давай так. Сейчас я официально очнусь и слабым голосом попрошу у тебя воды. Ты будешь продолжать мое лечение в плане бинтов и муссов, я буду валяться в постели, вся такая жалкая и чахлая. Пусть доктор Гренуаль придет и изречет что-нибудь мудрое по поводу моего состояния. Ну, вроде как я вот-вот умру, но за жизнь еще цепляюсь. Мама, тебе вот трудно: и Оливия лежит, и я… И наверняка все шепчутся о порче и проклятии. Но ты знай, что это все фигня, я здорова, просто симулирую, так что прошу – будь побольше с Оливией. Как вывести ее из сна, я еще не придумала. А вообще пусть поспит. Сейчас в замке наступает не самое лучшее время; Фигаро ведь уже отправил курьера с письмом к его величеству?
– Да.
– Значит, надо ждать неприятных гостей. Или гостя. Дороги сильно замело?
– Очень, и никто их не чистит.
– Это можно понять – мы все так убиты горем, до чистки ли снега нам…
– Доченька…
– Да, родная.
– Все-таки я не понимаю, кто это сотворил.
– Я тебе потом объясню как-нибудь, ладно? А сейчас иди, говори, что я очнулась, но очень-очень слаба. И узнай, как там дела у Оливии.
– Хорошо. Больше пока ничего?
– Большой-большой поднос с оливье и твой невероятный компот из сухофруктов. Но мне ж нельзя.
– Ладно, отдыхай. Это будет попозже, как-нибудь ухитрюсь.
– Спасибо. Мама!
– Что?
– Я тебя очень-очень люблю.
– И я тебя.
Сюзанна вышла, и некоторое время я была предоставлена самой себе и возможности разглядывать лепнину на потолке. Лепнина помогала мне не заснуть, а трезво обдумывать ситуацию, в которую попала я и население замка в целом.
Ситуация имела диалектическую структуру. То бишь, с одной стороны, вообще кошмар, а с другой – ничего, выживем, солнцу улыбнемся. Это как война – просто надо воевать, враг пришел, свершилось, теперь куй победу, иди до конца. Я смогу. У меня до этого конца целая бесконечность.