Корни гор. Книга 1: Железная голова - читать онлайн

Глава 1

Над Медным Лесом стояла полная луна. Солнце умерших заливало беловатым светом вершины гор, одна за другой убегающие вдаль, как застывшие серебряные волны. Долины, куда не доставали лунные лучи, заполнил мрак. Изредка луну затеняли облака, лучи обрывались, и тогда черные волны захлестывали и вершины. Но ветер тянул и рвал облака, неустойчивые отблески скользили по склонам, дразнили взгляд, сбивали с толку.

В мелькании серебристо-ледяного света и угольной тьмы сам Медный Лес казался ненастоящим, дрожал, колебался, грозил рассыпаться на блики и пропасть навсегда. Но женщина, стоявшая на вершине Пещерной горы над Великаньей долиной, обладала глазами ночи: она видела каждую скалу, четко, до трещинки, обрисованную лунным светом, каждую вершину ели. Само ее лицо казалось белым, как луна, переменчивым, как облака, а в глазах переливались озера сумеречных теней. Длинные темные волосы спускались ниже колен, и неподвижно стоявшая женщина походила на высокий камень. Под этой луной не нашлось бы ни единой живой души, только горы, мох, вершины елей, и женщина была им сродни.

Ветер, гнавший облака, летел через вершину и свистел вокруг ведьмы Медного Леса. Протягивая руки ладонями вперед вслед ветру, она говорила нараспев:

Голос ее был голосом горы: его сплетали острый стук камня и холодное журчанье ручья, шепот трав и шорох ветвей. Порой он взмывал выше и сливался с ветром, порой опускался и стлался по земле, полз невидимым змеем, заполнял собой Медный Лес и собирал в себя всю силу его корней и камней.

Вскинув голову, женщина кричала, обращаясь прямо к небу, и лунный свет бросал в ее широко раскрытые глаза такие безумные и яркие отсветы, что, казалось, это ее глаза освещают небосклон. А голос ее наполнился силой, напился ветра и летел, могучий и гулкий, как сама буря.

Подхваченное ветром, заклинание взмыло в серое небо, полетело над лесистыми горами Медного Леса, над вересковыми равнинами Квиттингского Севера и над осинниками Рауденланда, над морем, изрезанным узкими длинными фьордами, над другими горами, высокими и скалистыми. Как стрела, пущенная точно в цель, заклинание летело над спящими землями, над тихими крышами, над тлеющими очагами, среди сотен и тысяч человеческих духов выбирая тот, к которому было послано.

И где-то в горной стране фьяллей, в населенном фьорде, в просторной многолюдной усадьбе, в большом спальном покое один-единственный человек заворочался на лежанке. Что-то чуждое и тревожное вдруг вошло в его сны, как незваный гость входит в дом, ударом ноги вышибая дверь; что-то невидимое душило его, давило на грудь. Сердце тревожно забилось, гоня по всему телу лихорадочную дрожь.

Спящий перевернулся с боку на бок, длинноволосая голова мотнулась из стороны в сторону. Он обладал ясным умом и сильной волей, не слабевшей даже во сне; все существо его стремилось проснуться, вырваться из наваждения. Но незваная гостья его души, ведьма с лунным безумьем в глазах, не отпускала, а издалека метала одну за другой невидимые петли, стараясь обуздать и подчинить себе чужой дух.

Женщина на вершине горы стояла, вытянув руки вперед и закрыв глаза. Ее слух через моря и земли ловил трудное, сдавленное, лихорадочное дыхание спящего фьялля. Не открывая глаз, ведьма Медного Леса жадно вдохнула, точно у нее с жертвой было одно дыхание на двоих. В эти мгновения она видела дух врага перед собой как на ладони: изнемогающий, испуганный, жалкий. И тогда женщина засмеялась. Ее смех звучал негромко, отрывисто и судорожно, он вырывался из груди толчками, как по кускам. Так могли бы смеяться камни.

В те же мгновения спящий фьялль отвечал хрипом – и как похожи были его хрип и ее смех! Мужчина жадно ловил воздух, рука его бессознательно тянулась к горлу, точно хотела оторвать душащие пальцы, подбородок вздергивался, как от подступающей воды. Словно холодный водяной поток, его захлестывали неясные, томительные, ранящие образы. …Остывший круг погребального костра, где в богатой ладье отплыли к Хель*[4] оба его маленьких сына – серая зола, сизое тусклое железо, обгорелые кости в глубине, отвалы сырой, тяжелой, пронзительно пахнущей земли на склонах кургана… Лицо жены, что умерла от той же «гнилой смерти», покрытое страшными гнойными язвами, неузнаваемое и жуткое, как лицо самой Сестры Волка…* Поле Битвы Конунгов*, усеянное шевелящимися трупами, которые стараются повернуть к нему свои раны; глаза закрыты, но мертвые рты судорожно дергаются, хотят сказать что-то… И опять лицо жены… или Хель, лицо смерти, нависшее близко, близко, словно говорящее: ты – мой. Белое, как луна, с глазами, как озера подземного мрака…

Рука мужчины рванула ворот рубахи, задев амулет на груди – маленький кремневый молоточек на ремешке. Таких амулетов множество, но этот сделан из осколка самого Мйольнира* и много веков бережет род фьялленландских конунгов. И спящий проснулся: душащие холодные руки разжались. Еще не придя в себя, он рывком сел на лежанке. Спальный покой был полон дыханием спящих. Тонко и прерывисто похрапывает Бьяртир Лохматый, а Марвин Бормотун что-то неразборчиво шепчет во сне. В очаге между помостами сухие и толстые ясеневые поленья горят почти без дыма; иногда вспыхивает, проснувшись, язык желтого пламени, торопливо облизывает головню и прячется опять. Все как всегда. Все в порядке.

На соседней лежанке приподнялась светлеющая во тьме голова, молодой голос обеспокоенно спросил:

– Что с тобой, конунг?

– Ничего, – стараясь дышать ровно, ответил тот. Он не мог признаться, что ему снятся дурные сны. – Что-то пить захотелось.

– Я сейчас принесу.

Арне сын Торира тут же соскользнул с лежанки и не обуваясь направился к двери. Было слышно, как он осторожно погружает деревянный ковшик в бочку с водой. Все в порядке. Все как всегда. Но почему-то Торбранд Погубитель Обетов, конунг фьяллей, уже которую ночь просыпается с чувством, что над ним нависла смертельная угроза.

…Квиттинская ведьма смеялась, запрокинув и подставив луне изломанное лицо. Но вдруг смех ее замер, руки упали, все тело застыло. Несколько мгновений она оставалась неподвижна, потом упала на колени прямо на камень, уронила голову и совершенно скрылась в потоке своих спутанных волос. Облитая слепящим лунным светом, она стала похожа на причудливый валун, одинокий на гладкой площадке вершины.

Потом из самого сердца камня вырвался короткий сдавленный звук, потом еще. Прижав ладони к лицу, ведьма Медного Леса рыдала, так же отрывисто и холодно, как недавно смеялась. Она была одна на всем свете, одна лицом к лицу со своей странной и злой судьбой.

Наутро Торбранд конунг вышел из спального покоя хмурый и усталый. «Будто всю ночь не спал, а сражался», – вполголоса заметил Хьёрлейв Изморозь. Нынешний конунг фьяллей никогда не отличался красотой, но сейчас бледность, серые тени и морщинки под глазами, тяжесть полуопущенных век, какая-то особая резкость в чертах тонкогубого, длинноносого лица стали особенно заметны и делали его на вид куда старше тридцати шести лет, прожитых на свете.

– Уж не заболел ли он? – перешептывались обитатели усадьбы Аскегорд, прикрывая рты руками. Говорить о нездоровье конунга вслух глупо и опасно: можно накликать беду на все племя.

– У него такой вид, как будто его всю ночь мара* душила! – негромко бросил Асвальд сын Кольбейна. В ожидании вестей он, как и многие другие, являлся в усадьбу конунга спозаранку.

– Жениться ему пора, вот что! – отозвался один из хирдманов*, Орм по прозвищу Великан. Он был невеликим мудрецом и именно потому уверенно давал советы кому угодно. – Тогда уж будет не до мары!

Асвальд негодующе дернул острым плечом. Орм, конечно, не хотел его задеть, но он почувствовал обиду.

Возле них остановилась одна из женщин, Люна, шедшая от курятника с корзиной яиц. На ее щеках виднелись мелкие рубцы – следы «гнилой смерти», которой два года назад переболели в Аскефьорде многие.

– Жениться! Ты что, не слышал, что он говорит? – ответила она Орму. – Конунг сказал, что не женится, пока не кончится эта война с квиттами! Потому что если он женится раньше, то Регинлейв больше не будет его защищать. А это может плохо кончиться!

– Эта война не кончится никогда, если то, что происходит сейчас, называется войной! – заметил Хьёрлейв Изморозь. – Ни одно племя не дает дани добровольно, значит, если мы хотим получать с квиттов дань, каждый год война будет начинаться заново! Клятвы в покорности – самые непрочные!

– Пора бы им вернуться! – вздохнула женщина, и все поняли, о ком она говорит. – А то нам будет нечем угощать ни богов, ни людей…

Люна оглянулась в сторону моря. Зимнего Камня отсюда не увидеть, но по вечерам солнце садилось почти над ним, а это значило, что зима совсем рядом, что пришла пора осенних жертвоприношений[5]. Осенние пиры после сбора урожая везде бывают самыми пышными, но в Аскефьорде все теперь иначе. Горная страна давала не слишком много хлеба, и конунги фьяллей никогда не были особенно богаты. А в последние годы, когда Торбранд конунг постоянно требовал войска, другой дани он почти не собирал. Конечно, походы на Квиттинг не оставались бесплодны, и новый конунг квиттов, Гримкель Черная Борода, однажды уже заплатил фьяллям дань. Что он даст сейчас? За данью отправился молодой Хродмар ярл*, по прозвищу Удачливый, – человек стремительный, горячий, отважный и настойчивый. Он ненавидел квиттов; никто не понимал, как ему удается сочетать эту ненависть с преданной любовью к жене-квиттинке, и Асвальд поговаривал, что у Хродмара, должно быть, две души. И ему давно пора бы вернуться…

Асвальд сын Кольбейна тоже смотрел на море. Два дня назад он вместе с Сольвейг ходил на мыс поглядеть, далеко ли от стоячего камня садится солнце. Ему было приятно вспомнить Сольвейг, но это же воспоминание разбудило досаду: почему он встречает зиму здесь, дома? Да, конечно, Ясеневый фьорд тоже нужно охранять. Но почему именно он? Разве тут мало народу? Вон, хотя бы Хьёрлейв! Человек вполне надежный…

За последнее время в Аскефьорде появилось много новых людей, и Хьёрлейв Изморозь в том числе. Два года назад, когда Торбранд конунг только задумал поход на полуостров Квиттинг, он несколько раз объезжал весь Фьялленланд, собирая войско. Многие из тех, кто ходил с ним на Квиттинг и вернулся, остались возле конунга, заменив тех, кому вернуться не довелось. Вот и Хьёрлейв оставил на родичей свою усадьбу и последние два года прожил в Аскефьорде. К тридцати годам он не совершил особо заметных подвигов, но приобрел славу человека твердого и здравомыслящего. Нос у него был заостренный и с легкой горбинкой, как у многих фьяллей, две небольшие залысины над широким лбом придавали ему вид умного человека. Щеки и подбородок покрывала легкая светлая короткая бородка, серые глаза смотрели спокойно и внимательно. Говорил он мало, но каждый раз, когда раздавался его ровный голос, все вокруг замолкали и внимательно слушали.

– Было бы неплохо, если бы какие-нибудь уважаемые люди все же посоветовали конунгу жениться, – сказал он сейчас, пока Асвальд смотрел в сторону Зимнего Камня. – Помощь валькирии* – это хорошо, но если конунг не хочет жениться до конца войны, то он может погибнуть без наследников. Если бы ты, Асвальд, или твой отец поговорили с Хравном хёльдом* или с Кари ярлом, а потом все вместе – с конунгом…

Он не окончил: Асвальд с резким неудовольствием дернул плечом, и Хьёрлейв понял: пускаться в переговоры с родами своих соперников Асвальд Сутулый не будет даже ради такого важного дела.

– Если уж конунг не хочет жениться из-за Регинлейв, то пусть бы она хоть охраняла его по ночам от мары! – с досадой произнес Асвальд, чтобы хоть что-то ответить.

Ревность валькирии-покровительницы, из-за которой женитьба конунга откладывалась на неведомый срок, злила его гораздо больше, чем всех стоящих во дворе. Тому имелись причины. По этим-то причинам он и не хотел просить поддержки у других знатных родов Аскефьорда: еще подумают, что род из Висячей Скалы сам не может справиться со своими делами!

– А если конунг не женится, то его наследником станет Эрнольв Одноглазый! – вставил прямодушный Орм. – Да возьмут меня великаны, если это не так!

Асвальд смерил его ядовито-презрительным взглядом: помолчал бы, когда рядом стоят люди поумнее! Предположение, что после Торбранда конунгом может стать его дальний родич Эрнольв ярл, было Асвальду очень неприятно.

– Поменьше болтайте про валькирий! – предостерегла Люна и опасливо глянула в хмурое небо.

– Эй, Арне! – Хьёрлейв окликнул молодого хирдмана, проходившего через двор. – Ты у нас всегда все знаешь про конунга. Кто так громко храпит, что мешает ему спать?

Арне сын Торира остановился и учтиво поклонился Хьёрлейву и Асвальду. Ему было лет двадцать, и в дружину Торбранда конунга он попал благодаря той же войне, потому что в мирное время низкий род не позволил бы ему занять такое почетное место.

– Да ничего особенного. – Парень пожал плечами, виновато посмотрел на Хьёрлейва, как будто сам за чем-то недоглядел. Светлые волосы падали на узковатые голубые глаза и придавали парню застенчивый вид. – Сейчас полнолуние, а он в полнолуние всегда плохо спит. Да и не он один…

– Полнолуние – время ведьм! – тревожно напомнила Люна.

– И пусть возьмут меня великаны, если та проклятая квиттинская ведьма не принялась опять за свои мерзкие дела! – подхватил Орм.

– Помолчи! – оборвал его Асвальд. В Аскефьорде считалось неучтивым вспоминать о ведьме, принесшей всей земле фьяллей столько бед. – Если повторять одно и то же пожелание очень часто, то рано или поздно оно сбудется. Когда тебя возьмут великаны, тогда и будешь рассуждать о ведьмах с полным знанием дела!

Орм обиженно насупился. Он был среднего роста, а прозвище Великан ему принесла привычка при всяком случае повторять «да возьмут меня великаны». Этот Асвальд сын Кольбейна слишком много себе позволяет!

– Вот вернется Хродмар ярл! – попытался всех утешить Марвин Бормотун. – И конунг тогда повеселеет…

– Уж Хродмар лучше всех знает Квиттинг и тамошнюю нечисть, – пробормотал Асвальд. Его-то возвращение Хродмара ярла ничуть не порадует, привези тот хоть все сокровища Фафнира*! И чем больше Хродмар привезет, тем меньше Асвальд обрадуется.

– Да… Да уж… Долго их нет… – раздались согласные вздохи со всех сторон.

– Эй, фру Стейнвёр! – Хьёрлейв окликнул женщину, проходившую мимо. Одной рукой она крепко прижимала к себе горшок со сметаной, а во второй держала большую ложку и старательно облизывала ее на ходу. – Ты не знаешь, когда вернется твой сын?

С тех пор как больше двух лет назад жена Торбранда конунга, кюна* Бломменатт, умерла и в его роду не осталось женщин, фру Стейнвёр присматривала за усадьбой. Она была матерью Хродмара ярла, которого Торбранд ценил больше всех своих людей.

– Ингвильда говорила, что он ей снился, – ответила Стейнвёр, охотно остановившись. – А он ей снится только тогда, когда все хорошо. Значит, скоро вернется.

– Да, она же ясновидящая! – Люна улыбнулась. – Хродмару ярлу так повезло с женой!

Асвальд презрительно дернул углом рта, но при Стейнвёр не стал говорить, какого он мнения о женитьбе ее сына. Да и что говорить – про жену Хродмара и так все знают, что она…

– Повезло-то повезло, да какое уж теперь ясновидение! – Стейнвёр махнула ложкой. – Ей теперь не до того!

– Как ее здоровье?

– Неплохо, спасибо дисам*. Все точно как в прошлый раз. Мы думаем, что опять будет мальчик. Все приметы за то.

– Когда я был маленьким, у меня было двое старших братьев, – ни с того ни с сего заявил Арне. Все удивленно посмотрели на него, и он со вздохом добавил: – Один из них облизывал ложку изнутри, а другой – снаружи. А мне всегда доставался черенок…

Его грустный взгляд был устремлен на сметанную ложку в руках фру Стейнвёр. Спустя мгновение все сообразили, и раздался дружный смех. Стейнвёр сунула ложку Арне.

– Ты теперь будешь зваться Арне Черенок! – смеясь, начала она. – Оставь себе…

Вдруг все умолкли: в дверях хозяйского дома показался конунг. Собеседники мигом разошлись: Торбранд не любил, когда домочадцы говорили о нем и тем более беспокоились о его здоровье! Взгляд бледно-голубых, холодных и проницательных глаз был так зорок и пристален, что каждому казалось: он по лицам поймет, о чем здесь говорилось, и даже увидит все произнесенные слова, как будто они зримо висят в воздухе.

– Съездите кто-нибудь… – начал Торбранд, потом взгляд его выбрал Арне. – Арне, ты! Съезди к Дозорному мысу.

Арне кивнул и побежал к конюшням. Ездить к устью фьорда, на мыс, выдававшийся далеко в море, не было особого смысла: там постоянно сменялись дозоры и даже стоял для них особый двор. Но в дни ожидания чего-то важного конунг часто посылал туда людей, точно это могло ускорить приход вестей.

– Конунг, позволь мне! – не попросил, а скорее потребовал Асвальд. Его обидело, что конунг обратился к безродному сыну рыбака или кто он там, не заметив его, сына ярла!

Торбранд посмотрел на него, качнул соломинкой, которую по привычке держал в уголке рта и покусывал.

– Не стоит, – спокойно сказал он. – Такое поручение недостойно тебя, Асвальд. Подожди, твое время еще придет.

Асвальд отвел глаза, не зная, понять это как упрек или как обещание. Арне уже вывел лошадь из конюшни, когда в ворота влетел всадник и сразу соскочил на землю.

– Конунг! – радостно выкрикнул он, придерживая коня за гриву. Торбранд шагнул вперед за порог, вспомнив, что Грани Заплатка был среди тех хирдманов, кто вчера вечером отправился на Дозорный мыс. – Корабли! Там корабли! Не меньше десятка! Это Хродмар ярл!

И тут все увидели условный столб дыма над Дозорным мысом. Фру Стейнвёр ахнула, вскинулась, будто хотела подпрыгнуть от волнения, но горшок сметаны ей мешал, и она торопливо завертела головой, выискивая, куда бы его деть. Оживленно гудящие женщины толпой посыпали из хозяйского дома ей навстречу, но Стейнвёр поймала кого-то, решительно всучила горшок, а сама побежала к воротам. Ключи у нее на поясе звенели, как оружие воина.

Время было не слишком подходящим для большого пира, но к вечеру в Аскегорд собралось столько народу, что поневоле пришлось готовить угощение. Заслышав, что вернулся Хродмар ярл с квиттинской данью, в усадьбу набилось все население фьорда, кроме разве что тролля из Дымной горы. Хродмара ярла ждали давно, и с самого утра знатные хёльды и простые рыбаки верхом и пешком, в одиночку и ватагами тянулись к Ясеневому Двору. Всем хотелось послушать, что расскажет Хродмар ярл о Квиттинге, и посмотреть, что он привез.

Усадьба конунга фьяллей выглядела ничуть не богаче усадеб его ярлов. Торбранд не был тщеславен или жаден и почти всю свою долю добычи раздаривал. Ведь хороший конунг – это тот, про кого скажут:

Медвежья Долина, Пологий Холм, Висячая Скала и другие усадьбы Аскефьорда могли похвастаться ткаными коврами на стенах, серебряной и золотой посудой, а в Ясеневом Дворе главным украшением считалось священное дерево, растущее в полу посреди гридницы* и уходящее кроной выше кровли. Резьба скамей и столбов потемнела от времени, щиты над столами носили следы многочисленных ударов. «Гридницу украшает доблесть воинов», – говорил когда-то старый Тородд конунг. И его сын Торбранд не искал других украшений.

Гридница была полна и оттого казалась тесной: на длинных скамьях плечом к плечу сидели гости, пустовало только второе почетное место напротив хозяйского. И ожидало оно, конечно же, Хродмара ярла. Но тот все не показывался, и даже терпеливый Торбранд конунг беспокойно двигал свою соломинку из одного угла рта в другой. Это служило признаком недовольства, и Асвальд наблюдал за конунгом не без некоторого злорадства. Каждое мгновение задержки падало каплей меда на его гордую, но не лишенную некоторой завистливости душу.

В ожидании гости судачили: почти все уже видели мешки с квиттингским зерном и железные крицы, похожие на ноздреватые черные караваи. Остальное было ерундой: полотно, вяленая рыба, кожи, шкуры, немножко шерсти, немножко меда. Тоже полезные вещи, но нужны больше как товар: рыбы и шкур у фьяллей хватало. Им требовались две вещи: железо, которого во Фьялленланде почти не добывали, и хлеб, который здесь плохо рос.

Через гридницу к женской скамье прошла Эренгерда, сестра Асвальда. Почти все провожали ее глазами: высокая и стройная дочь Кольбейна ярла считалась самой красивой девушкой в Аскефьорде, а может быть, и во всем Фьялленланде. На пир она надела красное платье с сине-золотой тесьмой, а голову ее украшал золотой обруч с тремя полупрозрачными зелеными камнями. Эренгерда не любила его: слишком тяжело давил на голову, – но обруч входил в число Асвальдовой добычи, привезенной из первого квиттингского похода, и ради чести рода приходилось терпеть. А главным ее сокровищем были волосы: длинные, золотистые, они окутывали фигуру Эренгерды и так блестели в свете очагов и факелов, что девушка сама казалась живым пламенем, лучом небесного света.

– Вот оно, золото, что освещает палаты богов! – весело крикнул Модольв ярл и подмигнул Асвальду, и тот не удержался от улыбки в ответ. В похвалах своей сестре он был готов согласиться даже с родным дядей Хродмара ярла.

При виде Эренгерды на душе у Асвальда посветлело. Он очень гордился ее красотой. Никто не скажет, что род Кольбейна ярла хочет подсунуть конунгу неподходящую невесту! Весь Аскефьорд еще два года назад знал, что овдовевшему конунгу было бы очень уместно посвататься к дочери Кольбейна Косматого и что он ни в коем случае не получит отказа. И конунг знал, но медлил. Из-за этой проклятой войны, из-за ревнивой валькирии Регинлейв, которая защищает в битвах только неженатого конунга фьяллей! Асвальд в досаде ударил себя кулаком по колену. Конунг слишком долго думает! А Эренгерда ждет. Такой знатной девушке не стоит торопиться с замужеством, но ей идет уже двадцать первый год…

По гриднице прошла волна гула и движения, и Асвальд торопливо повернул голову к двери. На пороге появился Хродмар ярл. Торбранд конунг выплюнул соломинку на стол. Мало кто добивался таких почестей в двадцать шесть лет от роду, как Хродмар сын Кари. Он самый первый из обитателей Аскефьорда познакомился когда-то с «гнилой смертью», и болезнь совершенно его обезобразила: розовые рубцы не оставили на лице ни кусочка гладкой кожи, черты бывшего красавца остались сглаженными, и только ярко-голубые глаза смотрели так же прямо и гордо. Его длинные светлые волосы были тщательно расчесаны и заплетены над ушами в две косы, как принято у знатных фьяллей, и нарядился он в синюю рубаху с вышивкой, соболью накидку и красный плащ с золотой застежкой. Асвальд презрительно дернул уголком рта. Можно подумать, что ему есть чем гордиться!

Как ни велико было нетерпение гостей, пир пошел принятым чередом: конунг поднимал кубки богам и предкам, гости поднимали вслед за ним. Не забыли и кюну Бломменатт, и двоих ее сыновей, и многих из тех, кто ради мести за погибших сложил головы на Квиттинге. Перечень звучал долго и наполнял смешанным чувством гордости и горечи. Сквозь дым очага из тьмы под кровлей на живых смотрели лица умерших, полузабытые голоса шептали из гущи ветвей священного ясеня. Торбейн сын Асмунда… да пирует он вечно в Палатах Павших*, и да будет наша память о нем крепче камня… Асвальд обернулся к женской скамье и посмотрел на сестру. Эренгерда была спокойна, и Асвальд снова почувствовал гордость. Брат их отца, которого Эренгерда так любила, погиб еще в первом походе два года назад, и она долго не могла вспоминать его без слез.

– Я вижу, ты привез хорошую дань, Хродмар ярл, – наконец, когда поминальные кубки подошли к концу, заговорил Хравн хёльд из Пологого Холма. – Но многие скажут, что это меньше, чем мы ожидали. Разве в прежние годы конунг квиттов собирал столько? Пусть он отдает нам всего четверть, но и четверть должна быть побольше! Что ты на это скажешь?

Асвальд не слишком любил Хравна хёльда (это был отец того самого Эрнольва ярла, который мог сделаться конунгом), но сейчас целиком одобрил его слова. Гридница поутихла, люди бросали взгляды то на Хродмара, то на конунга.

– Мы собираем дань не со всего Квиттинга, а только с двух четвертей, – напомнил Хродмар ярл. Его лицо стало замкнутым и решительным, как перед битвой. – Только с Запада и Юга, которые признают Гримкеля Черную Бороду своим конунгом. Восточное побережье платит дань слэттам, которые не пустили нас туда, а Север достался раудам, которые помогали нам пройти его. Теперь там хозяйничают люди Бьяртмара Миролюбивого.

– Но Квиттингский Запад и особенно Юг – самые плодородные области! – возразил Гейрольв из усадьбы Орелюнд. Это был жадноватый старик; хромота не пускала в поход его самого, но он уже поставил поминальные камни по сыну и младшему зятю и чувствовал за собой право встревать в квиттингские дела. – Там собирают хорошие урожаи!

– Но именно там были самые упорные битвы, особенно на Западе! – напомнил Кари ярл, отец Хродмара. – Твой родич Ари остался именно там, если я не ошибаюсь. Многие усадьбы вовсе разорены, и никто ничего не сеял.

– А железо? – воскликнул Стейнар хёльд из Трерика. По гриднице пробежало движение: о железе думали все. – Ведь его добывают во внутренних областях, а там мы не были, и рауды тоже не были! Их железная добыча не пострадала, почему же так мало железа?

– Железо не ходит само! – отрезал Хродмар, и его глаза сердито сузились. «Ага, об этом тебе говорить не очень-то приятно!» – мысленно отметил Асвальд. – Железо нужно привезти из внутренних областей. А Гримкель этого не сделал. У него не слишком много людей, чтобы соваться в Медный Лес!

Гридница опять загудела, но быстро притихла. Во внутренней области Квиттинга, в так называемом Медном Лесу, где крылись основные залежи железной руды, бывал мало кто из фьяллей. Зато не было недостатка в страшных рассказах о буйстве неукротимой тамошней нечисти. Во взглядах, устремленных на Хродмара ярла, заблестело новое любопытство: все знали, что он там бывал.

– Я правильно понял, Хродмар ярл, что Медный Лес отказывается платить дань собственному конунгу? – наконец произнес Торбранд конунг.

– Да. – Хродмар ярл прямо взглянул на него, веря, что уж конунг во всем разберется. – Говорят, что в Медном Лесу собралось много народу из тех, кого мы выгнали с побережий и с Квиттингского Севера. Они отказываются признавать Гримкеля своим конунгом.

– Но для нас это не слишком хорошо! – с неудовольствием заметил Торбранд. – Ведь эти люди могли бы дать вдвое больше железа!

– Они не так глупы, чтобы ковать нам мечи на самих себя! – почти злобно ответил Хродмар. Он разрывался между стыдом за полупроваленный поход и убеждением, что сделать больше было невозможно. – Я не думаю, чтобы мы сейчас могли их заставить!

С каждым словом этой беседы тайное возбуждение Асвальда все возрастало и возрастало: его вечный соперник уверенно ехал к канаве[7]. И тут Асвальд не выдержал.

– Кто стал бы с тобой спорить – среди нас нет никого, кто знал бы этот троллиный полуостров лучше тебя! – крикнул он. – Видно, столкнувшись раз с великаном, ты больше не хочешь с ним встречаться. Это вполне понятно и благоразумно!

Хродмар ярл повернулся к нему, в голубых глазах сверкнула острая искра бешенства. Асвальд был счастлив: да, он имел в виду именно то, что доблестный Хродмар ярл побоялся лезть в Медный Лес.

– А если кто-то сам чего-то не может, то ему вполне естественно вообразить это дело и вовсе неисполнимым! – продолжал Асвальд.

– А иные, я вижу, завидуют моей мудрости! – воскликнул Хродмар. От ревнивого и злого на язык Асвальда Сутулого он ничего другого и не ждал. – К счастью, опыт не ум: его можно приобрести со временем! Если кто-то считает квиттингскую нечисть небылицей, то он может съездить туда сам!

– Хватит вам браниться на радость квиттинским ведьмам! – вмешался миролюбивый Хравн хёльд. – Я согласен с Хродмаром ярлом. Сил человеческих не хватит на то, чтобы сражаться с тамошней нечистью. Мой сын Эрнольв достаточно рассказывал нам о ней.

– Больше испытаешь – больше и узнаешь! – пословицей дополнил Торбранд конунг. – Все это верно. Но верно и другое: этого железа нам мало, и всего прочего мало, чтобы железо купить. Я жду от вас совета, что нам следует сделать. Мы ведь рассчитывали на квиттингскую добычу.

– Если кто-то думает, что я не сделал всего возможного, он может отправиться на Квиттинг сам и исправить мои ошибки! – Хродмар все не мог успокоиться и сверлил Асвальда гневным взглядом.

– Я считаю, что ты сделал все возможное! – заверил его Торбранд конунг. – Но…

Гридница ждала продолжения, но он молчал. Он снова вспомнил свой ночной кошмар. Содержание сна невозвратно растаяло, едва лишь Торбранд открыл глаза, но осталось ощущение: на Квиттинге его ждет что-то важное. Что-то необходимое, что требует его возвращения туда, к земле его мести, его битв и его трудных побед. Что может он сам сделать там, где ничего не сделал признанный любимец удачи Хродмар? Может быть, удача конунга окажется больше?

Да есть ли она вообще, его хваленая удача? Смерть жены и двух сыновей – не слишком большое везенье. Первый неудачный поход, потеря шестнадцати кораблей – тоже. А сколько погибших! А осенние пиры в Аскегорде, самые бедные среди усадеб конунгов во всем Морском Пути!

– Но думается мне, что ради этой дани нам еще придется потрудиться, – наконец закончил конунг, зная, что все, не исключая и священный ясень, ждут его ответа.

Гридница вздохнула. Это не решение. Но многие и обрадовались неопределенности ответа: собираться в новый поход на зиму глядя мало кому хотелось.

Торбранд прислушивался к шелесту кроны ясеня над крышей дома. В отверстие кровли слетел красный лист и упал прямо на стол. Это дерево несет каждое сказанное здесь слово прямо к богам. И поэтому он должен очень хорошо подумать перед тем, как что-то сказать.

– Вот что значит любимец конунга! – с не прошедшим за ночь раздражением рассуждал Асвальд утром, когда они вдвоем с Эренгердой шли от усадьбы Бергвегг – Висячая Скала – к вершине фьорда. – Любимец конунга будет прав всегда, даже когда он кругом не прав! Все, что он сделает, отлично! Все, что он скажет, умно! Да вздумай он ходить на руках – конунг скажет, что лучше и не придумаешь! Если любимец конунга струсит, это назовут осторожностью и благоразумием! Если…

– Но ведь ты сам вчера так и сказал! – перебила его Эренгерда.

– Он понял, что я имел в виду! Если я скажу, что надо идти в Медный Лес и выколотить из тамошних троллей нашу дань, это назовут безрассудством! А если то же самое предложит Хродмар, это назовут доблестью и сложат пару хвалебных песен еще до того, как он спустит на воду корабль!

– Но когда-нибудь он ведь свернет себе шею!

– Он женился на квиттинке! – не слушая, восклицал Асвальд, хотя Эренгерда прекрасно это знала. – Уж если после такого можно сохранить дружбу конунга, то я не знаю, что нужно сделать, чтобы ее потерять! Наверное, ему надо было жениться на той ведьме, которая все это устроила. Конунг и тогда бы его простил!

– Завидуешь? – Эренгерда насмешливо покосилась на брата.

– Завидую! – прямо ответил Асвальд. – А почему бы мне не завидовать? Я ничем не хуже него! И род наш не хуже! Мне было бы стыдно не желать тех же почестей!

– Тех же тебе не видать, – заверила его Эренгерда. – Конунг просто любит его. А любят не за что-нибудь, а несмотря на все. Сплошь и рядом – самых неподходящих людей. Сам ведь знаешь!

Эренгерда метнула на брата насмешливо-многозначительный взгляд, но на этот раз он предпочел ее не понять. Глядя перед собой, он беспокойно подергивал узкими плечами, как будто продолжал с кем-то спорить. Асвальд был худощав и довольно высок ростом, но сутулился, как будто постоянно готовился пройти в низкую дверь. Его лицо с острым подбородком и острым носом могло бы считаться красивым, если бы не настороженный, язвительный взгляд больших зеленых глаз. С Хродмаром сыном Кари они были ровесниками и соперниками столько, сколько себя помнили, и несомненное предпочтение, которое конунг в последние годы отдавал Хродмару перед всеми, жестоко мучило Асвальда. Он не мог простить Хродмару того, что Торбранд конунг любит его неизвестно за что и несмотря на все, и постоянно придирался, выискивал недостатки и промахи соперника, точно насыщая ими свое вечно голодное самолюбие. Как человек неглупый, Асвальд понимал, что зависть его не красит, и старался скрывать неприязнь к Хродмару. Гордость боролась в нем с тщеславием, на людях он сдерживался, но с близкими отводил душу. Собственно, и в усадьбу Дымная Гора он шел с утра пораньше ради того, чтобы повидаться с дочкой Стуре-Одда, Сольвейг. Никто другой не умел так утешить его чувствительную и самолюбивую душу, как Сольвейг, светлый альв* Аскефьорда.

– Ой, смотри, вон он! – вдруг ахнула Эренгерда.

Асвальд поднял глаза, но вместо ожидаемого Хродмара увидел Торбранда конунга. Тот неспешно ехал по берегу фьорда им навстречу, совсем один.

Эренгерда глубоко вдохнула, внутренне собираясь с силами перед этой встречей. Она затруднилась бы сказать, какое чувство вызывал в ней предполагаемый жених-конунг. Он казался ей слишком некрасивым, и сколько она ни приглядывалась к его продолговатому остроносому лицу, сколько ни заглядывала в умные голубоватые глаза, ей все никак не удавалось привыкнуть к нему. Она готова была признать за Торбрандом Погубителем Обетов множество достоинств: ум, здравомыслие, твердость, самообладание, предусмотрительность, дальновидность, щедрость… Но он замкнут и холоден, учтив только по обычаю, а не по сердечному влечению, скрытен и недоверчив. Отличные качества в конунге, но в муже… Как ни старалась Эренгерда настроить себя в пользу этого замужества, Торбранд оставался ей чужим. Гибкая, умеющая говорить как все, а думать по-своему, Эренгерда не противилась воле родичей, но и не досадовала на медлительность конунга. Она готова была смириться с этим замужеством, если оно ей суждено, однако в глубине ее души жила тайная, неприметная надежда, что судьба сложится как-то по-другому.

– Куда он мог ездить с утра пораньше? – тревожно спросил Асвальд. – И совсем один?

– Может, в Пологий Холм. – Эренгерда пожала плечами.

– Чего ему делать у Хравна?

– Радуйся, что он ездил не к Хродмару.

– Вот еще! Как будто мне больше и порадоваться нечему!

– Тогда не приставай ко мне! Я тебе не вещая вёльва*!

А Торбранд конунг провел это утро весьма необычным для себя образом. Второй ночью полнолуния он почти не спал, боялся задремать, чтобы снова не попасть в путы кошмара. Кошмар накинул на него лишь краешек своей темной сети, и поэтому Торбранд, почти мгновенно проснувшись, кое-что вспомнил. Ему снился Медный Лес, та небольшая его часть, что сохранилась в воспоминаниях конунга. Он видел даже не сам Медный Лес, а его ограду – рыжие кремневые скалы, которыми внутренняя загадочная область Квиттинга отделена от побережья. В его сне из-за гряды скал дул сильный ветер и что-то шептал; во сне Торбранд изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать хоть слово, но не мог. Ветер дул ему в лицо, но непонятная сила тянула против ветра, туда, за гряду рыжих скал, навстречу… Чему? Этого он не знал, но мучительно хотел знать.

Собирать дружину и рассказывать свои дурные сны означало бы своими руками копать себе могилу: Аскефьорд тут же наполнится страхом и самими неприятными ожиданиями. А совета все равно не дадут. Нынешним поколениям Аскефьорда не повезло с мудрецами, умеющими разгадывать сны. Что до молодой жены Хродмара, то к середине зимы опять ожидаются ее роды и ей, как справедливо говорит Стейнвёр хозяйка, не до ясновидения.

Из знающихся с иными мирами в Аскефьорде имелись двое: кузнец Стуре-Одд, водивший дружбу с троллем из Дымной горы, и Тордис дочь Хравна, родная сестра Эрнольва Одноглазого. Поразмыслив, Торбранд отбросил мысль о Стуре-Одде: ни кузнец, ни его приятель тролль не могут знать о Квиттинге ничего стоящего. А Тордис – другое дело. Боги дали ей способность видеть далекое. Она умела посылать свой дух в странствия, к ней шли, когда хотели узнать участь отсутствующих.

Дорогу Торбранд знал: от усадьбы Пологий Холм через лес тянулась заметная тропинка к избушке ведуньи. В Аскефьорде говорили, что с тех пор, как у Эрнольва родился первый сын, Тордис даже несколько раз навещала родной дом и в голове у нее малость посветлело. К Тордис ходили многие, но все же Торбранду было не по себе, как будто он собирался совершить что-то постыдное. Ему случалось видеть безумных, и вид их вызывал в его душе щемящее чувство, смесь страха и жалости, бесполезной и потому унижающей жалости к тому, кому ничем не можешь помочь. И где-то в глубине прячется страх: так и кажется, что жадный дух колдуньи сейчас сожрет тебя, потому что ему нужно очень много сил для его странной непостижимой жизни.

Торбранд медленно ехал по лесной тропинке, скользя взглядом по стене елей с правой стороны. Говорят, что избушка Тордис показывается неожиданно, будто сторожила путника в засаде. Торбранд не знал точного места и настороженно ждал, когда избушка появится. Он даже не заметил, что под одной из толстых елей стоит женщина. Она плотно прижималась к стволу, и ее буроватое простое платье, ее длинные прямые волосы были почти того же цвета, что и еловая кора. Она пошевелилась; Торбранд вздрогнул, вдруг заметив ее, и ему на миг померещилось, что она просто вышла из ствола дерева. На него смотрело невыразительное, по-звериному настороженное, бледное лицо самого леса.

– Кто ты? – хрипло от неожиданности выкрикнул Торбранд, сдерживая коня.

И тут же понял. Никого другого тут и не могло быть.

– Ты – Торбранд конунг? – спросила в ответ женщина.

Она оторвалась от ели, как расхрабрившийся ребенок от матери, и шагнула на тропинку. Между застежками платья на ее груди висело не меньше десятка серебряных цепочек разного размера и вида; они покачивались, позвякивали, как кольчуга, и удивительным казалось, что женщина выдерживает такую тяжесть.

– Ты – Тордис дочь Хравна? – спросил Торбранд. – Я искал тебя.

– Я знала. Я слышала, что ко мне едет важный гость. Твой конь так громко стучит копытами. Мы слышали. – Она погладила ладонью ближайшую ель.

Тордис оказалась не столь похожа на колдунью, как представлялось Торбранду по рассказам, и он вглядывался в лицо собеседницы, будто пытаясь найти что-то утаенное от него. Тордис дочь Хравна была худощава и даже худа, ее бледное лицо, казалось, не имело возраста, как случается у незамужних женщин, когда минует пора юности. Она, помнится, старше Эрнольва, ей должно быть лет тридцать-тридцать два. Серые глаза смотрели настороженно, тонкие брови подрагивали, как будто она силится что-то сообразить.

– Я не хотел тебя потревожить! – сказал Торбранд. – Я хотел попросить: не поможешь ли ты разгадать мои сны?

Тордис подошла совсем близко и положила ладонь на морду коня, посмотрела сначала на него и лишь потом подняла глаза к всаднику.

– Я не разгадываю снов. – Она покачала головой, снизу вверх глядя в лицо Торбранду. – Сон – это маленькая смерть, уход отсюда… Я могу следить только тропы живых.

– Кто-то на Квиттинге думает обо мне, – решился сказать Торбранд. Во сне ему смутно мерещилось присутствие кого-то живого… или бывшего живого. – Ты не можешь узнать, кто это?

Тордис опустила глаза и задумалась, а может быть, стала прислушиваться. Если она сейчас покачает головой, то больше идти не к кому.

– Я принес… – Торбранд вынул из-за пазухи обручье, завернутое в лоскут. – Посмотри. Может быть, это что-то скажет тебе.

Тордис не сразу решилась взять обручье и стала медленно разворачивать его. Ее движения были такими опасливыми, точно она боялась, что вещь вдруг оживет и бросится на нее. Торбранд и сам не знал хорошенько, зачем взял его с собой. Он слышал, что Тордис нужна для ворожбы какая-то вещь, а никакой другой вещи, прочнее связанной с Квиттингом, у него не имелось. У этого обручья была загадочная и, как видно, долгая судьба. Золотой дракон с блестящими, как звездочки, белыми камешками в глазах не мог быть сделан ни одним мастером Морского Пути, говорлинов, уладов – ни одним человеком известных земель. Может быть, его выковали свартальвы*. К Торбранду оно попало как наследство молодого конунга квиттов Вильмунда, окончившего жизнь на жертвенном копье. Этой жертвой Торбранд обеспечил себе ту победу, которая теперь позволила ему требовать дани. Но обручье едва ли приносит счастье. Не зря сам Один* советовал Торбранду никогда не надевать его.

Тордис развернула полотно и вдруг ахнула; едва она взяла золотого дракона, как пальцы ее разжались, она отскочила, а обручье с мягким стуком упало на тропинку. Конь Торбранда попятился. Обручье лежало между ними, и Торбранд некстати подумал, как хорошо цвет тусклого золота подходит к цвету порыжевшей хвои.

– Что с тобой? – тревожно вскрикнул он. Можно подумать, что ей дали живую змею. Впрочем, тогда она не испугалась бы…

– Ах, как страшно! – Прижимая ладони к бледным щекам, Тордис отступила еще на шаг. – Как страшно! Смерть… Он умер… Он так страшно умер…

– Кто?

– Тот, кто носил это на руке… последним. Я вижу… Знаю, висел я в ветвях на ветру… девять долгих ночей… пронзенный копьем… посвященный Одину… в жертву себе же… на дереве том… чьи корни сокрыты… в недрах неведомых… – тяжело дыша, бормотала она, и Торбранд с досадой узнал отрывок из песни про Одина.

За этим не стоило ездить, эти речи он и сам знает на память [8].

Однако она правильно увидела образ смерти Вильмунда конунга. Торбранд заставил коня сделать два шага вперед, ближе к Тордис и обручью. Сойти на землю ему почему-то не пришло в голову.

– Послушай! – позвал он, вглядываясь в лицо Тордис. Оно как-то затуманилось, задрожало мелкой судорогой, и Торбранд встревожился, что разговор не удастся довести до конца. – Тот, кто носил это последним, принес его из Медного Леса. Может быть, ты знаешь, что за силы скрыты в этом обручье. Попробуй узнать! Я награжу тебя! Я дам тебе все, что в силах дать!

Сказав это, Торбранд отметил про себя некстати пришедшую мысль. Во многих сагах рассказывается, как некий конунг вот так же обещает за помощь или пророчество все, что в силах дать, а потом оказывается, что его жена ждет ребенка. Он же мог обещать спокойно: у него нет жены, и никакая другая женщина не может ждать от него ребенка сейчас.

Тордис едва ли слышала его. Ее взгляд был прикован к лежащему на земле обручью, и с ним она вела неслышный разговор. Вот она сделала робкий шаг к обручью и по-детски уселась на корточки рядом с ним. Некоторое время она молча рассматривала золотого дракона, а концы ее длинных прямых волос лежали на земле. Торбранд молча ждал. Потом она осторожно, пересиливая нежелание, коснулась обручья кончиками пальцев. Золотой дракон оставался тих и неподвижен. Тордис закрыла глаза, и Торбранд затаил дыхание: сейчас колдунья пустится в странствия. Сейчас ее лицо судорожно задергается, а потом на нем проступят черты того, кого она ищет. Так точно, что люди узнавали в лице колдуньи лицо того отсутствующего, о чьей судьбе пришли узнать. Тордис морщилась, как от отчаянного усилия, ее черты исказились страданием; у Торбранда мелькнула мысль, что она силится пролезть в какое-то узкое отверстие и не может. Тордис все крепче сжимала веки, лицо ее стало похоже на мордочку ежа; вдруг она вскрикнула и упала на бок, свернулась в клубок и затихла.

У Торбранда оборвалось сердце. Этого он не ждал… что это значит? Он помедлил, потом сошел с коня, шагнул к лежащей колдунье, но тронуть ее не решился. Она лежала тихо, как мертвая. Мелькнула жуткая мысль: она умерла. Скажут, что конунг убил ее… пусть не сам, а своим поручением… И он так ничего и не узнает…

Тордис подняла голову, неузнавающе-испуганно глянула на конунга, потом поспешно вскочила на ноги, метнулась в сторону. Женщина всем телом приникла к стволу старой ели, прижалась к ней, как к матери, потом обернулась. Ее глаза с огромными черными зрачками мерцали с бледного лица, как болотные огоньки.

– Как тяжело! – вздохнула она. – Как тяжело! Ни за что больше не пойду туда!

– Куда? Что там?

– Там – Медный Лес! За этим драконом – сам Медный Лес! Его душа. Она зовет тебя! Она хочет…

– Что?

Вместо ответа Тордис прижала ладонь к глазам и помотала головой. Казалось, она уже забыла, о чем они говорили.

– Я должен идти туда, в Медный Лес? Да? – настойчиво расспрашивал Торбранд. Скорее, пока она не совсем обеспамятела!

– Его душа хочет твоей смерти, – выдохнула Тордис. – Это тропа в селения Хель… Не ходи. И не носи этого дракона. Он злой.

– Но я ведь должен узнать, кто ждет меня там и как с ним справиться!

– Пусть пойдет другой. Тот, кто еще там не был. Тот, кто не падал, идет смело. Кто не ушибался, не боится боли. Опыт спутывает ноги.

– Кто это? Кто должен туда пойти? Я не могу посылать моих людей на бесполезную смерть!

Глаза Тордис были пусты и притом всезнающи – как у вещей вёльвы, разбуженной заклинаниями Одина. Она смотрела на Торбранда, но едва ли видела его.

– Тот, кого ты встретишь первым, – ответила она, как в тех сагах, что он сегодня уже вспоминал. – Кому судьба.

Больше ничего не сказав, Тордис повернулась и исчезла среди еловых стволов. Торбранд подобрал с земли обручье, спрятал его за пазуху и пошел по тропинке к морю, ведя за собой коня. Где избушка Тордис, он так и не узнал.

Исполнение ее предсказаний не заставило долго ждать. Узнав в двух фигурах на тропе впереди Асвальда Сутулого с сестрой, Торбранд принял это как должное. Если бы тут оказался старый хромой Стейнар хёльд или раб с корзиной рыбы, то осталось бы надеяться на мудрость богов, которые выбрали лучше тебя. Но Асвальд сын Кольбейна – это тот, кто нужен. Он достаточно знатен и опытен, чтобы возглавить новый поход за данью. Но он еще не был в Медном Лесу и не знает, как тот кусается. А потому ничего не боится. И он терзаем тем самым горделивым честолюбием, которое толкает людей на подвиги.

– Здравствуй, Асвальд сын Кольбейна! – придержав коня, ответил Торбранд на приветствие и вежливо кивнул Эренгерде. Она отвела глаза, ничего другого и не желая. – Я помню, ты хотел посмотреть, что делается в Медном Лесу?

– Да, – ответил Асвальд, скрывая недоумение. Почему конунг об этом вспомнил?

– Приходи сегодня вечером в Аскегорд. Я объявлю, что поручаю тебе возглавить новый поход. Надеюсь, ты привезешь больше железа, чем Хродмар ярл.

Торбранд конунг поехал дальше, а брат и сестра остались стоять, изумленные этой внезапной переменой. Асвальд даже не радовался исполнению своей давней мечты: что-то было не так.

– Вот теперь у тебя будет возможность утереть нос Хродмару! – первой сказала Эренгерда. – Как будто он нас услышал!

– Возможность… – повторил Асвальд. К дарам судьбы он относился с подозрением, убежденный, что сами собой в руки падают только гнилые орехи. – Уж не решил ли он от меня избавиться? Хродмар ему насоветовал…

– Да ты же сам этого хотел!

– Хотел, но не так, чтобы это решал Хродмар! Он будет рад послать меня туда, где я опозорюсь! Чтобы не он один!

– Да при чем здесь Хродмар! С чего ты взял? Конунг его сегодня не видел!

– Он мог и вчера…

– Пойдем к Стуре-Одду! – выведенная из терпения Эренгерда потянула брата за рукав. – Может быть, Сольвейг выпросит у тролля из Дымной горы какой-нибудь подходящий амулет для тебя. И не переживай так. Через сто лет все забудется.

При упоминании Сольвейг Асвальд несколько просветлел. Обо всем этом надо рассказать Сольвейг. Она разбирается в таких делах лучше иных ярлов, хотя ей всего шестнадцать лет.