Я умылся из крана холодной водой,
Смыл с ресниц и бровей серый пепел камней.
Я не знаю и сам, отчего так устал,
Хотя, кажется, жил только несколько дней.
Пил вино жарким летом – очнулся в снегу,
Спать ложился брюнетом – проснулся седым.
Что случилось со мной – сам понять не могу,
А на сердце печаль и над городом дым.
Это наша дорога
сгорает у нас за спиной…
Сколько нужно ей дней,
чтоб совсем до конца догореть?
Золотой дирижабль
в ожиданье висит надо мной.
Я еще не хочу умирать,
Я уже не боюсь умереть.
Где-то в сердце Европы с дубовых столов
Важный кельнер сотрет нашу черную тень.
Докурив сигареты, мы выходим за дверь.
И сгущается дым, и кончается день.
Это наша дорога
сгорает у нас за спиной,
Сколько нужно ей дней,
чтоб совсем до конца догореть?
Золотой дирижабль
в ожидании висит надо мной.
Я еще не хочу умирать,
Я уже не боюсь умереть.
Станция серой ветки называлась «Нахимовский проспект». Хозяина съемной квартиры, расположенной рядом с метро, звали Илья Кормильцев. Я опаздывал на интервью с ним, но застал идеолога «Наутилуса» благостно витающим в мыслях где-то далеко. На залитой солнцем кухне «великий русский поэт», как ласково называли его друзья, приготовил завтрак по-итальянски и начал вещать неудержимым потоком, бушующим в русле между Дэвидом Линчем и Дэвидом Боуи.
Дело было осенью 1995 года. Мы познакомились всего пару недель назад, когда Кормильцев приехал ко мне на Шаболовку с предложением написать историю «Наутилуса» для интерактивного проекта «Погружение». Несмотря на то, что мы виделись впервые и порой общались на разных языках, ощущение от встречи было мощным.
Тогда я работал над книгой «100 магнитоальбомов советского рока», и Кормильцев был одним из ее героев. Приехав с ответным визитом на Нахимовский проспект, я держал паузу до тех пор, пока Илья не вспомнил о теме встречи – поговорить про «Урфин Джюс», «Наутилус», Настю Полеву и магнитофонную субкультуру восьмидесятых. Хозяин в нелепом полосатом халатике не спеша поднялся с дивана и достал со шкафа архив. Запахло добычей, и я включил диктофон.
Следующие несколько часов Илья Валерьевич обстоятельно отвечал на мои вопросы, а в конце беседы подарил самодельную книжку-раскладушку – с черно-белыми фотографиями, сделанными во время записи «Урфин Джюсом» легендарного альбома «Пятнашка». «У меня при очередном переезде она точно затеряется, а ты ее сохрани», – сказал поэт на прощание.
Что скрывать, я не на шутку впечатлился. И прозвучавшими историями, и подарком, и масштабом личности самого Кормильцева. Так случилось, что голубенькая кассета с этим интервью сохранилась. Она и стала импульсом для написания этой книги.