Глава 4
Если читатель способен вообразить чувства человека, который, будучи приговорен к смерти и смирившись с судьбой, внезапно обретает спасение, а потом, справившись с естественным возбуждением, которое охватило его, когда ожили похороненные, казалось бы, чаяния и надежды, принимается размышлять о том, что сулит ему новообретенная жизнь, и рисовать себе приятное грядущее, – если, повторим мы, читатель способен вообразить чувства такого человека и далее представить себе, что тот испытает, коль скоро оправдательное решение отменят, то, быть может, у него сложится некое мнение о той душевной смуте, которую пережил, покидая свой дом, Филип Вандердекен.
Он шел долго, не разбирая дороги, продолжая стискивать в руке письмо и крепко сжав зубы. Мало-помалу юноша успокоился и, когда ощутил утомление от слишком быстрого шага, присел на берегу реки. Так он сидел и сидел, устремив взор на злосчастное письмо, которое теперь держал обеими руками.
Потом, чисто механически, перевернул письмо, посмотрел на черную печать и вздохнул.
«Не могу читать сейчас», – подумал он, поднялся и продолжил свои бесцельные блуждания.
Он шел еще с полчаса, и солнце уже начало клониться к горизонту. Филип остановился и смотрел на светило, пока у него не заслезились глаза. «Говорят, будто это глаз Божий, – подумалось ему. – Быть может, так и есть. Тогда ответь, милостивый Создатель, почему именно меня избрали из миллионов людей для этой невыполнимой задачи?»
Филип огляделся в поисках места, где его никто бы не потревожил, где он мог бы в уединении сломать печать и прочесть это послание из мира духов. Неподалеку виднелись заросли кустарника перед рощей деревьев. Он направился туда, сел наземь, чтобы его не увидел кто-либо, кому случится пройти мимо. Снова покосился на предзакатное светило и принял решение.
– Все в Твоей воле, – произнес он, – и раз мне так суждено, значит хватит мешкать.
Он коснулся печати, и кровь его забурлила в жилах при мысли, что письмо доставлено потусторонним существом и содержит тайну того, кто обречен на вечные муки. Этот человек – его отец, и в письме вроде бы должна раскрываться единственная надежда на спасение отца, на спасение того, чью память Филипа учили чтить, того, кто взывает о помощи.
– Что я за трус, коли бездарно потратил столько времени! – вскричал Филип. – Вон, солнце словно зависло над холмом, чтобы я успел прочитать письмо при его свете.
Он еще немного помешкал, но в нем уже проснулся привычно дерзкий Вандердекен. Юноша спокойно сломал печать с инициалами своего отца и прочел:
Катерине
Одному из тех печальных духов, коим суждено оплакивать злодеяния, творимые смертными, дозволили поведать мне, при каком единственном условии мою пагубную участь возможно изменить.
Если на палубу моего корабля попадет святая реликвия, на которой я принес свою роковую клятву, если я поцелую ее со всем надлежащим смирением и пролью хотя бы одну слезинку искреннего раскаяния на Святое Древо, тогда я упокоюсь с миром.
Как этого добиться, равно как и того, кому выпадет сия злополучная задача, я не ведаю. О Катерина, у нас есть сын… Нет-нет, не говори ему ничего обо мне. Молись за меня и прощай!
В. Вандердекен
– Верно, отец, – вскричал Филип, опускаясь на колени, – ты не напрасно писал эти строки! Позволь, я перечту их снова.
Юноша поднял руку, но, хотя и мнилось ему, будто он продолжает держать письмо, никакого письма в пальцах не было. Он посмотрел на траву – может, выронил? – но письма не было и там. Оно исчезло. Неужто все привиделось? Но нет, он читал письмо, он помнил каждое слово!
– Значит, так и тому и быть, отец! Мне предначертано тебя спасти, и я тебя спасу! Слушай меня, отец, пускай мы никогда не встречались! И вы внемлите, благословенные Небеса! Внемлите сыну, который вот на этой святой реликвии клянется, что спасет отца от его горькой участи – или погибнет. Этому он посвятит грядущие дни, а когда исполнит свой долг, то умрет в мире и покое. Небеса, вы отметили опрометчивую клятву моего отца. Ныне же внемлите его сыну, что клянется на том же распятии. И если я нарушу свое слово, то пусть постигшая меня кара будет страшнее и тягостнее отцовской. Таково мое слово, Небеса, и вашему милосердию вверяю я себя и своего отца, да простится мне моя дерзость!
Филип бросился наземь ничком, припал губами к реликвии.
Солнце между тем закатилось, сумерки перетекли в ночь, и ночной мрак на время окутал все вокруг, а юноша оставался лежать на земле, чередуя молитвы и размышления.
Но его отвлекли мужские голоса – несколько мужчин расположились на траве недалеко от того места, где прятался Филип. К разговору он не прислушивался, его вырвал из задумчивости сам звук голосов, и первой мыслью было поскорее вернуться домой, где можно сызнова все обдумать. Однако, пускай мужчины говорили негромко, очень скоро Филип поневоле стал прислушиваться, потому что вдруг кто-то упомянул минхеера Путса. Выяснилось, что эти люди – бывшие солдаты, уволенные со службы, и ночью они хотят напасть на дом коротышки-врача, у которого, как им было известно, водятся деньжата.
– Лучше всего сделать по-моему, – сказал один, – ведь с ним нет никого, кроме его дочки.
– Она, пожалуй, будет дороже денег, – вступил другой, – так что давайте условимся: это моя добыча.
– Согласен, – ответил третий, – если ты ее выкупишь.
– Ладно. По совести, сколько запросишь за визгливую девчонку?
– Я бы сказал – пятьсот гульденов.
– Идет, но при одном условии. Если моя доля добычи окажется меньше, я все равно девчонку забираю, и никто со мною не спорит.
– Справедливо. Но я почему-то уверен, что мы добудем больше двух тысяч гульденов у этого старика.
– Все слышали? Отдаем девку Бетенсу?
– Пусть берет.
– Ладно, – произнес тот солдат, что торговался за дочку минхеера Путса, – теперь я с вами заодно. Я любил эту девушку и хотел жениться на ней, пришел к ее отцу, но старый хрыч прогнал меня – меня, почти офицера! Теперь-то я ему отомщу. Его мы ни за что не пощадим.
– Прикончим старикашку! – загомонили остальные.
– Идем теперь или подождем еще? Через час, глядишь, взойдет луна и нас могут увидеть.
– Кому тут нас видеть? Разве что кто-то пошлет за доктором. По мне, чем позже, тем лучше.
– Сколько нам до него добираться? Меньше получаса, коли идти не спеша. Если выйдем через полчаса, как раз сможем пересчитать гульдены при свете луны.
– Решено. А я покуда вставлю новый фитиль в замок и заряжу ружье. С этим я и в темноте справлюсь.
– Еще бы, Ян, ты у нас парень бывалый.
– Да, я такой, и именно я всажу пулю в башку старому негодяю.
– Давай, уж лучше ты его прикончишь, чем я, – сказал кто-то из служивых. – Он спас мне жизнь при Мидделбурге[7], хотя все говорили, что я не жилец.
Дальше Филип слушать не стал. Он прополз под кустами до соседней рощи, а там поднялся и пошел в обход, чтобы не наткнуться ни на кого из злодеев. Таких вот уволенных со службы нынче развелось в достатке, и они наводнили окрестности. Требовалось предупредить врача и уберечь его дочь от опасности, которая им грозила.
На время юноша забыл о собственном отце и недавно прочитанном письме. Филип не ведал, в каком направлении несли его ноги, когда он ушел из дома. Впрочем, он хорошо знал округу и теперь, когда действовать следовало быстро, довольно скоро сообразил, в какой стороне дом минхеера Путса. Поспешая изо всех сил, он двинулся туда и достиг цели, изрядно запыхавшись, менее чем через двадцать минут.
Как обычно, все было тихо, дверь заперта. Филип постучал, но никто не ответил. Юноша постучал снова, потом еще раз, начиная проявлять нетерпение. «Быть может, минхеера Путса вызвали к больному?» – подумал Филип и решил крикнуть, чтобы его услышали внутри.
– Госпожа, если вашего отца нет, как я думаю, то послушайте меня! Это я, Филип Вандердекен. Я подслушал разговор четырех злодеев, они хотят убить вашего отца и украсть его золото. Они будут здесь меньше чем через час, а я прибежал вас предостеречь и защитить, если сумею. Клянусь той реликвией, что вы отдали мне этим утром, что говорю правду!
Он подождал, но ответа так и не услышал.
– Госпожа, откликнитесь! Отзовитесь, если цените то, что для вас должно быть дороже даже золота вашего отца! Откройте окно и выслушайте меня. Так вам ничто не будет грозить, и потом я уже все равно вас видел.
Короткое время спустя ставни на одном из верхних окон раздвинулись, и Филип различил во мраке очертания стройной девичьей фигуры.
– Что вам угодно, молодой господин, в столь неурочный час? И что вы такое говорите? Я не очень хорошо вас расслышала.
Филип поспешно повторил все то, что выкрикнул минутой ранее, а в завершение попросил впустить его в дом, чтобы он мог защитить красавицу.
– Призадумайтесь над моими словами, о прекрасная дева. Вас заранее продали одному из этих мерзавцев, тому, которого, если я правильно запомнил, зовут Бетенсом. Я знаю, что золото вам безразлично, однако позаботьтесь о себе. Позвольте мне войти в дом и, ради всего святого, не сочтите мою историю выдумкой. Клянусь вам душой моей усопшей матушки, которая ныне на Небесах, я верю, что все это правда до единого слова.
– Говорите, Бетенс?
– Если я не напутал, именно так его назвали. Он утверждал, что любил вас когда-то.
– Имя мне знакомо. Не знаю, что сказать и как поступить. Моего отца вызвали принимать роды, он вернется не скоро. Но разве я могу распахнуть дверь перед вами, да еще среди ночи, когда отца нет дома, а я совсем одна? Нет, я не могу, не должна. И все же я вам верю. Вы не похожи на того, кто готов придумать что-нибудь этакое.
– Клянусь вечным блаженством, я ничего не придумываю, госпожа! Ваши жизнь и честь в опасности, поэтому впустите меня скорее.
– Если и так, разве вы справитесь в одиночку с несколькими злодеями? Четверо против одного… Они быстро вас одолеют, и ваша жизнь будет прожита напрасно.
– Не одолеют, если найдется оружие. Сдается мне, у вашего отца должно что-то быть. А страх мне неведом. Вы сами видели, каков я, когда что-то решил.
– Да, видела. А теперь вы готовы положить жизнь за тех, кому недавно угрожали. Спасибо вам, молодой господин, большое спасибо, но дверь я открыть не посмею.
– Если вы не впустите меня, госпожа, я встречу злодеев прямо тут, безоружный, сражусь голыми руками с четырьмя вооруженными грабителями. Я докажу, что не солгал вам ни словом, и буду защищать вас до конца, не сомневайтесь.
– Значит, я стану убийцей. Это неправильно. Клянитесь, что не обманываете меня, молодой господин. Клянитесь всем, что свято и непорочно!
– Клянусь вами, дева, ведь вы для меня самое святое, что есть на свете.
Окно закрылось, но в следующий миг наверху загорелся свет. Какое-то, совсем недолгое время спустя прекрасная дочь минхеера Путса открыла Филипу дверь. В правой руке девушка держала свечу, а на лице ее то алел румянец, то проступала смертельная бледность. Левую руку она прижимала к боку и стискивала пальцами наполовину скрытый под накидкой пистолет. Филип оценил эту меру предосторожности, но заговорил о другом, желая успокоить дочь хозяина:
– Госпожа, если вас до сих пор терзают сомнения, если вы гадаете, не ошиблись ли, впуская меня, еще есть время закрыть дверь, но ради вашего же благополучия молю вас этого не делать. Грабители будут здесь раньше, чем взойдет луна. Доверьтесь мне, я смогу вас защитить. Да кто в здравом уме вообще покусится на такое прелестное создание, как вы?
Девушка – она стояла на пороге, явно раздираемая опасениями, но готовая, если понадобится, пустить в ход оружие, – и вправду выглядела так, что всякий мужчина был бы счастлив смотреть на нее и восхищаться. Черты ее лица то словно расплывались в полумраке, когда порыв ветра норовил потушить свечу, то вновь становились отчетливее; фигура притягивала взор, чужестранная на вид одежда усиливала очарование… Головного убора не было, длинные волосы ниспадали на плечи. Ростом она была, пожалуй, чуть ниже среднего, но сложена, как подумалось Филипу, просто изумительно. Платье, простое и скромное, как уже сказано, разительно отличалось покроем от нарядов местных жительниц. Черты ее лица и одежда сразу говорили бывалому путешественнику, что в жилах девушки течет арабская кровь.
Дочь Путса пристально посмотрела на Филипа, как бы желая проникнуть в самые сокровенные его мысли, и юноша встретил этот изучающий взгляд со всей искренностью, на какую был способен. Помедлив еще мгновение, девушка произнесла:
– Входите, молодой господин. Думаю, я могу вам доверять.
Филип не стал мешкать. Девушка закрыла дверь и задвинула засов.
– Времени у нас в обрез, госпожа, но назовите свое имя, чтобы я мог обращаться к вам как надлежит.
– Меня зовут Амина, – ответила она, делая шаг назад.
– Спасибо, что поверили мне, но довольно любезностей. Какое оружие есть в доме и найдутся ли пули и порох?
– Все найдется. Ах, почему моего отца нет рядом!
– Да, я всем сердцем желаю, чтобы он был сейчас здесь, – отозвался Филип. – Вот только один из негодяев обещал разрядить ему в голову свое ружье. Щадить вашего отца они не намерены, если только он не откупится – золотом и вами. Так что насчет оружия, госпожа? Где оно?
– Идемте.
Амина провела Филипа в гостиную второго этажа. Обставленное, очевидно, сообразно нуждам отца девушки, это помещение изобиловало полками с различными сосудами и флаконами. В одном углу обнаружился железный сундук, а над очагом висело оружие – пара ружей и три пистолета.
– Они все заряжены, – пояснила Амина и положила на стол тот пистолет, что до сих пор держала в руке.
Филип принялся снимать оружие со стены, осматривать курки и зарядные полки, потом взял тот пистолет, который Амина положила на стол, и убедился, что здесь тоже все исправно.
– Эта пуля предназначалась мне? – спросил юноша с улыбкой.
– Нет, не вам, а тому негодяю, который попробует проникнуть в дом.
– Ладно, госпожа, сделаем так. Я встану у того окна, которое вы открывали, но свет зажигать не буду. А вы останетесь тут. Если так спокойнее, можете запереться.
– Вы плохо меня знаете, – сказала Амина. – Уж к такому-то я привычна, поверьте. Я буду поблизости от вас и стану перезаряжать оружие. Это я хорошо умею.
– Нет, – возразил Филип. – Вас могут ранить.
– Могут. Но неужели вы полагаете, что я предпочту отсиживаться в укрытии, а не помогать тому, кто рискует ради меня собственной жизнью? Я помню о своем долге и намерена его выполнить.
– Тогда постарайтесь быть осторожнее, госпожа. Я не смогу стрелять как надо, если меня будут отвлекать мысли о вашей безопасности. Что ж, нужно перенести оружие в соседнюю комнату.
Амина помогла Филипу, а затем ушла и унесла с собою свечу.
Оставшись в одиночестве, Филип открыл окно и выглянул наружу. Вокруг дома никого не было, и ничто не нарушало ночной тишины. Луна уже показалась из-за гряды далеких холмов, однако ее свет скрадывали бегущие по небу облака. Филип ждал.
Наконец снизу донесся шепот. Юноша осторожно выглянул: четверо злодеев собрались у входной двери. Филип отодвинулся от окна и прошел в соседнюю комнату, где Амина споро готовила запасные заряды.
– Амина, они у двери и совещаются. Сами посмотрите. Надо бы их поблагодарить, кстати, ведь они подтвердили, что я говорил вам правду.
Девушка молча сходила к открытому окну и вернулась.
– Простите меня за мои сомнения, юноша, – произнесла она, касаясь руки Филипа. – Только бы мой отец не вернулся сейчас, ведь тогда они его схватят!
Филип вернулся на свой наблюдательный пост. Грабители, похоже, до сих пор пребывали в нерешительности. Крепкая входная дверь явно их смутила, и они замыслили обман. Один постучал, не дождался ответа, стал барабанить все сильнее, но никто не откликался. Тогда четверо вновь посовещались, после чего ствол ружья был приставлен к замочной скважине и прозвучал выстрел. Замок разлетелся вдребезги, однако железные засовы на внутренней стороне двери, сверху и снизу от замка, ничуть не пострадали.
Пускай Филип был вправе открыть огонь по грабителям в тот самый миг, когда заметил их у двери дома, врожденное благородство духа мешало ему вот так запросто отнимать жизнь. Он собирался пойти на подобное лишь при крайней необходимости; это чувство удерживало его от стрельбы до той поры, покуда грабители не перешли к действиям.
Теперь он прицелился в голову того, кто стоял ближе всего к двери, изучая повреждения замка и прикидывая, что делать дальше. Прицел был точен; прогремел выстрел, грабитель упал, а его товарищи отпрянули, смущенные нежданным отпором. Спустя миг, впрочем, в Филипа, который продолжал стоять у окна, разрядили пистолет. По счастью, стрелявший промахнулся, а затем юноша ощутил, как его оттаскивают вглубь комнаты. Это оказалась Амина, которая незаметно для Филипа пробралась в помещение.
– Не подставляйтесь под пули, Филип, – проговорила девушка негромко.
«Она назвала меня по имени», – подумалось ему, но вслух он ничего говорить не стал.
– Теперь они следят за окном, – продолжала Амина. – Возьмите второе ружье и идите вниз. Если у них получится, они смогут просунуть стволы сквозь дырку в двери и отодвинуть засовы. Я не уверена, что они справятся, но лучше приготовиться к отпору заранее. В любом случае, вам следует быть там, а не здесь, где вас уже заметили.
– Вы правы, – отозвался Филип и пошел вниз.
– Помните, нужен всего один точный выстрел. Если не промахнетесь, их останется только двое и они не смогут одновременно следить за окном и ломиться внутрь. О, надо же перезарядить ружье!
Филип осторожно спустился на первый этаж, передвигаясь ощупью в темноте. Он разглядел, что один из злодеев ухитрился просунуть руку сквозь дыру на месте дверного замка и теперь возится с верхним засовом, до которого как раз дотягивались его пальцы. Филип прицелился и уже был готов всадить полный заряд в тело грабителя, под поднятую руку, но тут раздался выстрел снаружи.
«Амина обнаружила себя! Ее могло ранить!» С этой мыслью Филип, обуреваемый желанием отомстить, разрядил ружье в грабителя, а затем бросился наверх – проверить, все ли в порядке с Аминой. В помещении с окном девушки не было. Он метнулся в соседнюю комнату и увидел, что Амина деловито перезаряжает ружье.
– Хвала Всевышнему! Вы напугали меня, Амина. Я решил, что вы показались в окне и они принялись стрелять в вас.
– Просто я подумала, что, когда вы начнете стрелять, они могут выстрелить в ответ и задеть вас. Поэтому я взяла палку, надела на нее отцовскую одежду и выставила из окна. Те, кто следил, сразу себя выдали.
– Что тут скажешь, Амина. Вряд ли кто мог ожидать этакого мужества и хладнокровия от девушки, столь юной и столь прелестной, – проговорил удивленный Филип.
– По-вашему, молодой господин, отважны лишь некрасивые? – уточнила Амина с улыбкой.
– Я не то имел в виду… Мы теряем время. Надо сходить к двери. Давайте мне ружье, а вы пока перезарядите это.
Филип снова прокрался вниз – и, еще не дойдя до двери, услыхал в отдалении голос минхеера Путса. Амина, которая тоже расслышала отца, в мгновение ока очутилась рядом с юношей, сжимая по пистолету в каждой руке.
– Не беспокойтесь, Амина, – произнес Филип, отодвигая засовы, – грабителей осталось всего двое, вашему отцу ничто не грозит.
Дверь распахнулась, и Филип с ружьем в руках выскочил наружу. Минхеер Путс лежал на земле, над ним стояли двое мужчин, один из которых занес нож над врачом. Грохнул выстрел, и негодяй повалился навзничь с пробитой головой. Последний грабитель кинулся на Филипа, и вспыхнула жаркая схватка. Исход поединка быстро решила Амина, которая шагнула вперед и разрядила один из своих пистолетов в тело грабителя.
Следует сообщить читателям, что минхеер Путс, возвращаясь домой, услышал звуки пальбы, доносившиеся со стороны его дома. Мысль о дочери и о золоте – отдадим должное коротышке, дочь была для него все-таки дороже – словно наделила его крыльями. Он забыл о собственном возрасте, о том, что немощен и безоружен, и устремился к своему жилищу. Он бежал, ничуть не скрываясь и вопя во все горло, а в итоге угодил прямо в руки двух грабителей, которые наверняка расправились бы с ним, не приди ему на выручку юный Филип.
Когда последний грабитель рухнул замертво, Филип высвободился из его хватки и поспешил на помощь минхееру Путсу, которого подхватил под руки и отнес на крыльцо дома, словно малого ребенка. Врач по-прежнему был в легком умопомрачении от страха и пережитого потрясения. Правда, через несколько минут минхеер Путс пришел в себя.
– Моя дочь! – вскричал он. – Моя девочка! Где она?
– Я здесь, отец, – откликнулась Амина, – цела и невредима.
– Ох! Мое дитя! – Врач открыл глаза. – Что ж… А деньги, мои деньги?
Он попытался встать.
– Деньги тоже целы, отец.
– Целы? Говоришь, целы? Ты в этом уверена?
– Да, отец, можешь убедиться сам. И все благодаря юноше, с которым ты обошелся не слишком-то хорошо.
– Какой?.. О ком ты? О, я вижу, Филип Вандердекен. Вот, значит, как… Он задолжал мне три с половиной гульдена и флакон… Это он тебя спас, дитя, и мои деньги?
– Да, отец, и был готов отдать жизнь.
– Что ж, я, пожалуй, прощу ему долг… Да, весь долг целиком… Хотя флакон-то ему без надобности… Пускай вернет. Налей мне воды, будь добра.
Прошло некоторое время, прежде чем врач окончательно оправился от потрясения. Филип оставил его на попечение дочери, а сам, прихватив пару заряженных пистолетов, двинулся проверить, не уцелел ли кто из грабителей. Луна успела выбраться из кипы облаков, что раньше норовили ее закрыть, и теперь ярко сияла высоко в небесах, так что все было видно. Те двое, кого выстрелы настигли на пороге дома, были бесповоротно мертвы. Те, что пытались схватить минхеера Путса, еще дышали, но один из них находился при последнем издыхании, а у второго обильно шла кровь.
Филип попытался расспросить последнего из злодеев, но тот не желал или не мог отвечать, поэтому юноша забрал оружие грабителей и вернулся в дом, где увидел, что радениями дочери коротышка-врач заметно окреп.
– Благодарю вас, Филип Вандердекен, благодарю от всей души. Вы спасли мое ненаглядное дитя и мои деньги… Конечно, денег у меня немного, ведь я очень-очень беден. Чтоб вы жили долго и счастливо!
Тут Филип призадумался. Впервые с того мгновения, когда рядом с ним зазвучали голоса грабителей, он вспомнил о роковом письме и своей клятве.
– «Долго и счастливо», – повторил юноша вполголоса и нахмурился. – Нет-нет! – Сам того не желая, он покачал головой.
– Я тоже должна вас поблагодарить, – сказала Амина, вглядываясь в лицо Филипа. – Даже не знаю, скольким я вам обязана, но что обязана – это несомненно.
– Ну да, она очень признательна, – перебил врач, – но мы бедны, мы почти нищие. Я заговорил про деньги, потому что у меня их немного и я не могу позволить себе их терять, но если вы решите не платить мне три с половиной гульдена, минхеер Филип, с этим я как-нибудь примирюсь.
– Зачем же мириться, минхеер Путс? Я обещал расплатиться с вами и сдержу свое слово. У меня, оказывается, много денег, тысячи гульденов, и я не ведаю, на что их тратить.
– Вы что? Сколько? Тысячи? – Путс рассмеялся. – Бросьте, юноша, меня вы не обманете.
– Амина, послушайте меня. – Филип повернулся к девушке. – Я действительно теперь богат. Вы-то знаете, что вам я лгать не стану.
– Я поверила, еще когда вы говорили с моим отцом.
– Тогда, раз уж вы так богаты, минхеер Вандердекен, а мы так бедны…
Амина прижала палец к губам отца, не позволив тому закончить фразу.
– Отец, нам пора отдохнуть. Прошу, Филип, оставьте нас сегодня.
– И не подумаю, – возразил Филип. – Более того, я и спать не стану, так и знайте. Вы же ложитесь, конечно. Вам и вправду нужно отдохнуть. Спокойной ночи, минхеер Путс! Выдайте мне, пожалуйста, фонарь, и больше я вас не потревожу. Спокойной ночи, Амина.
– Спокойной ночи. – Амина протянула руку. – И еще раз – большое, большое спасибо.
– Тысячи гульденов! – продолжал бормотать врач, когда Филип покинул комнату и вышел из дома.