По возвращении в школу я узнал, что организовано Военно-морское подготовительное училище для подготовки молодёжи, в большинстве своём не имеющей среднего образования, к поступлению в Военно-морские училища – командное и инженерное.
Открытое в 1922 году, училище размещалось в гвардейских флотских казармах в Петрограде, на Екатерингофском, ныне Римского-Корсакова, проспекте, в доме № 22. Набор курсантов производился из рабочей и крестьянской молодёжи в возрасте от семнадцати до двадцати одного года, а также из краснофлотцев, служивших на кораблях и пожелавших связать свою жизнь с морской службой.
В этом году были укомплектованы два курса – в зависимости от уровня образования курсантов. Я подал просьбу в должной форме о направлении меня в это училище. Просьбу мою удовлетворили, и я, кое-как сдав экзамены, был принят на второй курс. Так судьба меня «отвела» от унылой школы судовых содержателей и писарей.
Два года пребывания в ВМПУ составляют целую эпоху в моей жизни. Преподавательский состав оказался уникальным. Достаточно сказать, что литературу и русский язык преподавал профессор Петроградского университета Сиповский, тончайший знаток русской словесности, сам к тому же известный беллетрист, математику – профессор Рыбалтовский, космографию и астрономию – профессор Кондратьев. И остальные профессора были им под стать.
Начальником нашего курса, то есть строевым начальником и воспитателем, был Николай Александрович Луковников, из прапорщиков военного времени царской армии. Строг он был до беспредельности, но так же и справедлив. Никогда не употреблял он своей власти, не разобравшись в существе дела до последних мелочей.
Его решения и действия всегда принимались в интересах дела и подчинённых. С первых же дней нашей совместной службы мы дали ему почётное прозвище Батя. И оно сохранилось за ним на протяжении всей его службы в высших военно-морских учебных заведениях. Для характеристики Николая Александровича приведу один занятный эпизод.
Однажды Евгений Почиковский, рубаха-парень и заводила, будучи в наряде, ушёл в самовольную отлучку, заключив джентельменское соглашение с курсантом Умовским в том, что Умовский его подменит в наряде на время его отсутствия. Такие случаи у нас бывали и не считались зазорными, покрываясь круговой порукой.
Прошу учесть: ведь это был только 1923 год, и понятие о военной дисциплине только лишь устанавливалось. К тому же и беспечность молодости: всё возможно, всё могу! В самоволку он ушёл в Гатчину, где у него жили родители. На следующее утро, возвращаясь в училище, он припоздал и примерно в полвосьмого сел в трамвай № 6, шедший от Балтийского вокзала через Садовую улицу и Екатирингофский проспект, мимо Николы Морского к училищу. И – о, ужас! На первой остановке в трамвай входит Луковников!
Женя, не думая, по первой реакции, расталкивая публику, устремился к передней площадке. На оклик Луковникова: «Почиковский» – не оглянулся и, как только трамвай остановился, спрыгнул и перебежал на впереди стоявший трамвай № 22, шедший по тому же маршруту.
Выиграв, таким образом, пару минут, он ворвался в ротное помещение, сорвал с дневального Умовского повязку «рцы» – нарукавный знак дневального – и встал у входа. Минут через пять входит в ротное помещение Луковников. Почиковский зычным басом командует и рапортует: «Смирно! Товарищ начальник, за время моего дневальства никаких происшествий не случилось. Дневальный Почиковский!»
Луковников выслушал раппорт и говорит: «Почиковский, сдайте дневальство подвахтенному, а сами явитесь ко мне».
Через две минуты Почиковский предстал в кабинете перед грозными очами Луковникова. И тут происходит следующий диалог: «Почиковский, Вы были в самовольной отлучке!»
– Никак нет, товарищ начальник, я был в наряде!
– Что Вы мне лжёте! Я Вас видел в трамвае!
– Никак нет, товарищ начальник, Вы не могли меня видеть, я дневалил с 4 до 8!
– Да я же Вас своими глазами видел!
– Никак нет, товарищ начальник!
Этот диалог длился минут десять. Почиковский неизменно отвечал: «Никак нет!» Луковников, видимо, усомнился в своей правоте, посчитал, что обознался, и сказал:
– Слушайте, Почиковский, скажите правду, вам ничего не будет: Вы были в трамвае № 6 или нет?
– Так точно, товарищ начальник, я был в трамвае.
– Пошёл вон, шалопай! – было заключением.
Но сдержал своё слово и дело оставил без последствий. Случай этот стал известен всем курсантам и ещё более укрепил наше почтение и, я бы сказал, любовь к Николаю Александровичу.
После нашего выпуска из ВМПУ он сделал ещё не менее двадцати выпусков из Военно-морского училища. И неизменно пользовался огромным уважением и любовью курсантов – будущих офицеров флота.
В подготовительном училище жили мы дружной семьёй, самодеятельность била ключом. Оказались среди нас и поэты, и гипнотизёры, артисты и спортсмены. Были серьёзные юноши, увлечённые наукой, были и клёшники-танцоры, но большинство из нас превратились в отличных моряков, командиров кораблей, соединений, в адмиралов, командующих эскадрами и даже флотами.
В 1923 и 1924 годах «подготовиловцы» и курсанты Военно-морского училища совершили на кораблях «Комсомолец» и «Аврора» два заграничных плавания, побывали в Швеции и Норвегии, совершая переход Кронштадтм – Берген – Мурманск – Архангельск – Тронхейм и обратно.
Первый поход возглавлял начальник ВМУ Николай Александрович Болотов, второй, длившийся 47 суток, – начальник военно-морских учебных заведений Владимир Митрофанович Орлов. В этих заграничных походах мы основательно «оморячились», попадая в штормы Норвежского и Баренцева морей, получили хорошую штурманскую практику и прошли стажировку по всем специальностям.
Конечно, как полагается, был в подготовительном училище и комиссар – Павел Петрович Коваль, чистой души человек, коммунист-идеалист, преданный своему делу Молодой, красивый, человек высокой культуры, он был душой коллектива. Он умел так подойти к нам, что каждое его предложение, каждое мероприятие, которое он проводил, находило среди нас живой отклик и одобрение. Он воспитывал нас в духе преданности родине, принципиальности и честности перед воинским долгом. И мы сохранили о нём самые добрые воспоминания.
В июле 1923 я побывал в отпуске в Бессоновке и женился там на своей односельчанке Колосковой Марии Андреевне. Это была первая гражданская свадьба в Бессоновке. Лихо прокатили мы в коляске мимо церкви прямо в волисполком, в загс. Старушки пророчили: из этой свадьбы прока не выйдет, и жить они, мол, вместе не будут. Пророчество местных пифий не сбылось: несмотря на все жизненные невзгоды и жестокие годы войны, мы были счастливы, до сих пор вместе и друг на друга не наглядимся.