Копия любви Фаберже - читать онлайн

Глава 1

– Muele, Muele, wo bist du, boeser Hund?! – раздалось из-за высокого, аккуратно подстриженного кустарника. Женский голос становился все громче: – Muele! Her zu mir![1]

Карл подхватил на руки белого щенка с черной кляксой на морде и быстро зашагал к изгороди. Жаль, что этот чудный пес, похоже, принадлежит соседям. А он-то уже успел помечтать, как оставит собаку себе и светлый пушистый комок будет вихрем носиться по лужайке у дома папеньки.

– Muele!

Следующая фраза была произнесена слишком быстро. И пока Карл пытался мысленно разделить поток грубой немецкой речи на отдельные слова, из зеленой стены кустарника показались тонкие пальцы.

«Кусты вместо забора, – удивился он, выдергивая рукав сюртука из пасти собаки. – В Дрездене все по-другому, не так, как…»

Мысль оборвалась, ослепленная сверкающей медью.

– Muele! – обрадованно воскликнула возникшая среди зарослей рыжеволосая девушка. – Muele, da bist du![2]

Она говорила что-то еще. Но Карл, невольно любуясь рыжими локонами и нежным, усыпанным веснушками личиком, понял только «спасибо».

– Guten Tag! Sprechen Sie bitte langsamer. Ich verstehe deutsch nicht besonders gut[3], – старательно выговорил Карл, возвращая залившегося радостным лаем щенка хозяйке.

– Je m’appelle Martha. Vous tes francais?[4] – спросила девушка и махнула рукой влево, где кусты, разделяющие участки, были менее густыми и высокими.

Карл сделал пару шагов и радостно улыбнулся. Как хорошо, что фрейлейн Марта говорит по-французски! Она такая милая, с ней хочется поболтать. Здесь ведь ему и словом перекинуться не с кем! Немецкий ужасен. А папенька непреклонен: дома не должно звучать ни единого словечка ни по-русски, ни по-французски. И вот все чаще приходится отмалчиваться, опасаясь запутаться в сложной немецкой грамматике. Но фрейлейн Марта знает французский! Можно обменяться парой фраз. К тому же соседка – прехорошенькая, куда лучше здешних барышень, кажущихся такими неизящными в сравнении с петербургскими красавицами.

– Non, je suis russe.[5]

Улыбка фрейлейн Марты мгновенно погасла, в янтарных глазах мелькнуло подозрение.

– Alors, vous n’tes pas le matre de la maison, vous tes juste un invite? Mon pare me disait que notre voisin s’appelle monsieur Faberge. Ce n’est pas un nom russe![6]

Карл пустился в объяснения. Конечно же, он не гость и вовсе не воришка, как, наверное, могла подумать милая фройляйн. А сын хозяина дома. Его фамилия, естественно, тоже Фаберже, но вся их семья считает себя русскими. Предки родом из Франции, но когда начались гонения на гугенотов, они вынуждены были бежать сначала в Берлин, потом в Пярну, а отец решил переехать в столицу России.

– Je suis ne Saint Petersburg. Mon pare a une joaillerie, – увлеченно рассказывал Карл. И внезапно замолчал, заметив, что фрейлейн Марта недоуменно хлопает светлыми ресницами.

– Parlez lentement s’il vous plat. Je n’ai pas eu l’occasion d’entendre le francais depuis longtemps[7], – взмолилась девушка.

В ту же секунду они расхохотались, собака радостно тявкнула, а с крыльца раздалось громогласное папенькино:

– Peter Karl![8] Wir verspaeten uns![9]

Карл торопливо попрощался с соседкой и заспешил к дому. Папенька строг. Только попробуй его ослушаться – разворчится. К тому же они действительно могут опоздать. Паром через Эльбу ходит не часто, жди его потом.

«Здешний климат на пользу папенькиному здоровью, – подумал Карл, удовлетворенно глядя на посвежевшее лицо отца со щегольскими усиками и небольшой бородкой. – Вот как громко на меня кричит. И не кашляет, вовсе не кашляет. Чахотка пошла на убыль. Но, конечно же, болезнь никогда не позволит ему вернуться в Петербург. А это значит…»

Он помрачнел. Отец не намерен больше заниматься делами мастерской. Пока всем ведают управляющие. Но так не может продолжаться вечно. Брат Агафон еще младше его. Значит, именно ему, Карлу, доведется продолжать папенькино дело. Придется с утра до ночи сидеть за верстаком, изготавливая глупые золотые броши и перстни с большими рубинами, хищно сверкающие алмазные колье, тяжелые серебряные портсигары. Работа тяжелая. Работа скучная. Куда интереснее поехать хотя бы на этюды, попытаться поймать на холст лучи утреннего солнца, пробуждающего желтые осенние березы. Или и вовсе сделаться офицером – об этом мечтают все мальчишки в гимназии Святой Анны. Но разве у него есть выбор?

Когда Карл вслед за быстро шагающим папенькой добрался до набережной, грустные мысли исчезли. В конце концов, ювелирная мастерская – весьма отдаленная перспектива, на ювелира предстоит выучиться. Это еще через сто лет будет! А именно теперь перед глазами лежит чудесный город. Совершенно непохожий на Санкт-Петербург. Но не менее прекрасный. Просто другой…

Ступив на паром, Карл облокотился на поручень, и, прищурившись, стал прикидывать, как нарисовать Дрезден.

Понадобится, конечно, палитра теплых красок. Красные черепичные крыши. Золотом выписаны флюгеры. Желтоватая Эльба, не серо-синяя, как Нева, а желтоватая. И вот эта стремительно приближающаяся теперь цепочка серых домов – она тоже другого оттенка, с легкой дымкой бежевого, теплого.

Дрездену легко быть теплым. Над ним высокий шатер синего неба. И солнце, как печка, протапливаемая хорошим слугой, пылает щедро, не ленится. Конец октября – а тепло, как летом, запросто еще можно выходить без пальто.

– Das Museum ist in einem Schloss untergebracht, wo auch heute Kurfersten Sachsens wohnen. Stelle Dir vor, welches Aufsehen dessen Eroeffnung Anfang Achtzehnter Jahrhundert hervorgerufen hat![10] – донесся до Карла голос папеньки.

Юноша встрепенулся:

– Ja-ja, das ist wirklich bewunderswert![11]

Когда извозчик доставил их к большому песочному особняку с узкими окнами, Карл решил, что папенька неправильно назвал адрес.

Замок? Тот самый «Grenes Gewoelbe»[12]. Здесь живут курфюрсты? В этом скромном с архитектурной точки зрения здании? Да быть такого не может!

Папенька дернул Карла, застывшего, как изваяние, за рукав сюртука. И, поправив черную шляпу, бодрым шагом направился к фасаду.

Значит, и правда замок. Точно музей. Вот и служитель. Отец приветствует его, словно старого знакомого, покупает билеты.

«Grenes Gewoelbe». Но своды, судя по названию замка, прежде бывшие зелеными, теперь окрашены в белый, украшены тонкой лепниной. Причем какие это своды! Потолки плавно стекают в многочисленные отделанные зеркалами колонны. И поэтому зал кажется огромным причудливым атласным дамским платьем, которым играет шаловливый ветер.

Неимоверно волнуясь, Карл приблизился к стеклянной витрине у стены и не смог сдержать возглас восхищения.

– Дивные, дивные кубки горного хрусталя в золотых оправах! Папенька, они же восхитительны!

– Sprich deutsch![13] – довольно улыбнулся отец, оправляя короткую бородку.

Папенька, кажется, пояснял, что это миланская работа, но Карл, задыхающийся от сияющей красоты, его почти не понимал.

Рядом с кубками из горного хрусталя находилась витрина с невероятными кубками в виде страусов, изготовленными из страусовых яиц, искусно оправленных в серебро.

Кубки из кокосовых орехов, из раковин моллюсков, из слоновой кости. Оправа – золото, золоченое серебро, просто серебро.

Но как это тонко, как искусно, завораживающе прекрасно!

Перемещаясь к витрине в центре зала, Карл мельком увидел свое отражение в зеркальной колонне и покраснел. Высокий худощавый юноша, как всегда, выглядел чуть старше своих пятнадцати лет, но плакал, как младенец. Из больших круглых голубых глаз ручьями лились слезы! Слава богу, что папенька, отвернувшийся к витрине со шкатулками, не видел этого позора: в зеркальной колонне отражалась его спина…

«Перейду в другой зал», – подумал Карл. И, клятвенно обещая себе посмотреть потом искусно инкрустированные изумрудами каминные часы и золотые кофейные сервизы, на цыпочках проследовал к двери.

Важный смотритель снисходительно ему улыбнулся. Карл отвернулся, достал платок, собираясь утереть глаза, и замер.

За витриной, у которой он оказался, находился совершенно непримечательный маленький предмет. Круглый темный камушек, которых полным-полно на любой улице. Ну, может, очень правильной формы, совершенно круглый. И сбоку к стеклу витрины крепилась обычная лупа, только без ручки.

Заинтригованный, Карл в нее заглянул, и…

«Это не камушек. Это, похоже, вишневая косточка. Это, это, это…»

Его мысли путались. С вишневой косточки прямо Карлу в лицо взирала толпа людей.

«Десять… тридцать пять… сто… сто восемьдесят», – педантично считал он, а потом, уже почти закончив, сбился.

Да и как не сбиться под пристальными взглядами такого множества лиц. Лиц разных, примечательно разных! Мужских и женских. Детских и старческих. Веселых, грустных, искаженных злобой, светящихся от радости.

Они все смотрели на Карла.

Вырезанные – господи, да как такое возможно?! – на крошечной вишневой косточке!

«Любой материал – лишь оправа для истинного мастерства», – подумал Карл, почему-то проваливаясь в мягкую теплую ночь.

Сначала в ней царила полная темнота, густая и чернильная.

Внезапно серебристое свечение ввинтилось в нее плотным коконом.

Ввинтилось, завертелось. Стало таять, делаясь полупрозрачным.

Невидимый фокусник вдруг как одернул легкую ткань.

И великолепный цветок ландыша в прозрачном стакане засиял настолько ярко, что темнота исчезла.

Цветок прекрасен и свеж! От жемчужных, окаймленных осколками алмазов цветков, кажется, исходит нежный прохладный аромат. Золотой стебель и нефритовые листья выглядят настолько естественно, будто ландыш сорван в лесу. Но прекраснее всего стакан из горного хрусталя. Ведь в нем видна даже полоска воды, в которую погружен ландыш.

Вода, вода…

Дивное видение исчезло.

Карл вдруг осознал, что лежит на полу, папенька брызгает на него водой, затекшей уже и за ворот сорочки.

– Я буду ювелиром, папа, – пробормотал Карл, осторожно приподнимаясь и оправляя задернувшийся сюртук.

– Конечно, мы же об этом давно договорились, – облегченно выдохнул отец, протягивая руку. А потом хитро подмигнул:– Aber wir werden zur Zeit miteinander nur deutsch sprechen![14]

«Поскорее дотянуться до магнитолы. Выключить эту песню, скорее. Слишком болезненные воспоминания с ней связаны».

«Попытаться пробиться к бордюру, включить аварийку. Слушать-слушать-слушать. В его голосе прошлое и будущее. Мое, наше и уже навсегда соединенное».

Нога журналистки и писательницы Лики Вронской резво перескакивала с педали тормоза на педаль газа. Рука потянулась к выключателю магнитолы, потом вдруг щелкнула по поворотнику. И внезапно прервала музыку, но сразу же салон вновь наполнился песней.

В конце концов Ликино тело, сбитое с толку совершенно противоположными заданиями, аккуратно остановило голубой «Форд» на обочине.

Тело глупое.

Голос льется из динамиков, а парня у микрофона больше нет, и никогда не будет. Но телу все равно, оно горит в пламени воспоминаний.

«Он знал, он предчувствовал, – ужаснулась Вронская, прижимая к пылающим щекам ледяные ладони. – Он появился в моей жизни, чтобы спасти меня. Он умер, чтобы я жила».

…В этом городе концентрация безумия давно размыла рамки логики и здравого смысла. В нем так легко замерзнуть от одиночества. Чужие губы почему-то становятся просто глотком жизни. Очагом. Пройдешь мимо – окоченеешь. Ни равнодушный Медный всадник, ни свинцовая закупоренная в гранит набережных Нева не будут испытывать жалости и сочувствия. Привыкли. И не такое видели.

Но, кроме промозглого питерского ветра, было множество других причин согреться в объятиях Влада Резникова. Эффектная внешность, отличная фигура. А с каким вкусом он одевался! Музыкант выбирал свои джинсы и свитера тщательнее, чем некоторые девчонки, и получал от этого удовольствие. Он обладал чувством юмора, хулиганской улыбкой и… Еще в его синих глазах плескались теплые волны, отчаянно пытавшиеся догнать солнечные лучики. В них безумно хотелось искупаться. Но Лика всегда старалась удрать.

Ну что это такое? Приехала в Питер для пиар-мероприятий по продвижению нового романа, а вместо этого отвлеклась на личную жизнь. Просто неуважение к бренд-менеджеру Ирине, которая с ног сбилась, устраивая презентации и интервью. К тому же это было подло, потому что у Влада имелась девушка. И – самое главное – это казалось абсолютно бесполезной тратой времени. Ведь Влад слыл тем еще Казановой. И не стоило пополнять длинный список наивных барышень, свято веривших, что любой Казанова мечется по жизни лишь в поисках своей единственной и неповторимой. И только найдет – сразу угомонится и начнет вести себя прилично. Как же, как же! Таких парней привлекает сам процесс. Не качество, а количество. Воспитанию они не поддаются. Их надо просто обходить стороной. И чем быстрее, тем лучше.

Вроде бы рассудок Лики честно пытался притормозить развитие ненужных отношений. А когда обжигающее мускулистое тело Влада все же было перецеловано целиком и полностью, Лика обвинила в этом холодный Питер. Или свои тридцать лет. А вдруг у нее настал тот самый кризис среднего возраста? Желание если не поймать иссякающую молодость, то хотя бы ее вспомнить? Те безумные студенческие ночи, приносившие с рассветом страх и недоумение, потому что даже если примерно предполагалось, кто сопит на соседней подушке, то почему именно он и как все это случилось, осознать было невозможно.

Не Питер.

Не старость.

Инстинкт самосохранения, как оказалось.

Если разум подсказывает одно, а сердце другое, то чаще всего полезно прислушиваться к сердцу. Подсознание умнее логики. Рассудок анализирует имеющуюся информацию, подсознание видит и будущее.

Но лучше бы не было этого проницательного сильного подсознания. Жизнь, за которую заплачено жизнью другого человека, превращается в ад…

После смерти Влада[15] первой реакцией Лики был шок. Сменившийся короткой вспышкой радости.

Родители, издательство, шум машин и даже воняющий бензином воздух – все это так важно, ценно, прекрасно. Оно останется, не исчезнет. Порог смерти не перейден. Какое счастье!

Но это состояние длилось лишь мгновение. Потом пришел стыд. У Влада больше ничего не будет. Никогда.

В этом «никогда» мучительное бессилие. Одна секунда, жест, фраза – и катастрофы бы не произошло. Но ничего не исправить. Красивый, молодой. Гроб, стук земли по крышке. Холмик, крест с именем. Все.

Время – плохой доктор. Чем больше его проходило, тем хуже становилось Лике.

Надо выслать в издательство синопсис нового романа. Надо подготовить статьи для газеты. Надо… хотя бы отвечать на телефонные звонки. Ходить в магазин за продуктами. Гулять с собакой, не только выводить ее после долгого воя на газон возле дома, а гулять по часу.

Но сил делать хоть что-нибудь у Лики не было. Утро стало как-то очень быстро превращаться в ночь. А ночь еще быстрее становилась утром. И это казалось особенно мучительным, обещало очередной выстуженный болью и отсутствием смысла день.

Все чаще тошнота мучительно сдавливала желудок или вовсе выворачивала его наизнанку. «Все-таки мой организм отвык от никотина», – думала Лика, не курившая больше трех лет. И дымила. А какое здоровье? Зачем? Бессмысленно продлевать мучительное существование…

Переполошившаяся из-за астрономического числа неотвеченных вызовов подруга Маня все поняла еще на пороге Ликиной квартиры.

Пару секунд она вглядывалась в лицо Вронской, а потом пробормотала:

– Лика, а ты, кажется, беременна. Ты себя в зеркале видела?

Отражение оказалось бледно-зеленым, но…

«А Маня права, – с удивлением подумала Лика. – Черты стали какими-то другими. А грудь как увеличилась! Да еще и тошнит. Надо вспомнить, когда были месячные».

– После своей беременности я женщин в положении узнаю мгновенно. Даже не знаю, как это описать. Во взгляде что-то особенное появляется. Лик, пошли к врачу, что ли! – воскликнула Маня. – А ребенок… Влад?

Лика молча кивнула.

В темной комнате жизни сразу вспыхнул яркий свет.

Только бы все подтвердилось! Это же будет значить, что Влад вернется, продолжится, снова станет жить…

Еще один день прошел без тебя.[16]

– Это была песня лидера хит-парада нашей радиостанции Влада Резникова, – бодро залопотала ведущая. И Лика сразу же выключила магнитолу.

Бедный Влад… Его песни пользовались популярностью, но такого ошеломляющего успеха он уже не застал. Смерть часто озаряет творческих людей славой и признанием. Ну и зачем они тем, кто уже лежит на кладбище?

– Так, хватит рефлексировать, – пробормотала Лика, поглаживая еще совершенно плоский живот. – Мне нельзя волноваться. И вообще, я, кажется, прилично опаздываю. Шумные корпоративные вечеринки – не лучшее место для будущих мам, но что делать. Редакционную новогоднюю тусовку пережила, пара часов мучений – и корпоратив в издательстве тоже пройдет. Вообще, как-то рано в этом году все организуют, начало декабря – а приглашений уже куча. Что ж, раньше сядем – раньше выйдем.

Уже в гардеробе филармонии Моцарт затосковал. На нем отличный темный костюм и белоснежная рубашка, а ботинки сверкают так, что можно ослепнуть. Его прикид совершенно не отличается от шмоток хотя бы вон того мужика, помогающего снять шубку красивой дамочке с копной непослушных русых кудряшек. Но все равно не избавиться от ощущения, что все разглядывают его в упор.

Разглядывают.

Естественно.

Блатную жизнь и пятнадцать лет на зоне с лица не сотрешь. Все это впечаталось в изрезанный морщинами низкий лоб. Щедро присыпало солью седины черные волосы. Зажгло в глазах вечный огонек настороженности. И вот с таким-то рылом – как говорится, в калашный ряд. Но ради стремительного полета симфонического оркестра можно смириться с компанией людей, напоминающих холеных зажравшихся домашних котов.

Сдав пальто, Моцарт быстро впитал в себя вихрь запахов духов, и звенящие обрывки разговоров, и едва слышные всхлипы скрипки. Тело осталось скованным и напряженным, но сигнала об опасности не послало.

До начала концерта было больше сорока минут. Моцарт поморщился, невольно вспомнив расплодившиеся на проспектах и улицах выводки машин, заставляющие выбираться из дома за полдня до нужного времени. И направился по стрелочке с надписью «Буфет».

Пятьдесят граммов коньяка быстро реанимировали напряженный организм. Моцарт сделал глубокий вдох и с любопытством уставился в программку. «Ave verum corpus», «Kyrie in D minor» и еще пара произведений поминальной музыки. И только потом Requiem. Очень правильно. Другой порядок был бы странным. После «Requiem» любая музыка даже самого гениального композитора Вольфганга Амадея Моцарта уже не нужна.

– В-вы позволите?

Моцарт изумленно вытаращился на стоявшего перед ним… Цыпленка. Девушка в сером пиджачке и длинной черной юбке выглядела хрупкой и испуганной. Тоненький острый носик придавал ей отдаленное сходство с птичкой. Чашка чаю, блюдечко с пирожным, соскользнувшая на локоток-крылышко сумочка. Бедняжке больше негде примоститься, все жердочки, то есть столики, заняты.

Моцарт, поражаясь собственному умилению, молча кивнул. Белокурый Цыпленок выглядит крошечной и изящной, как статуэтка. Еще расколется, в натуре, от прокуренного сиплого голоса.

– Спасибо, – чирикнула девушка, присаживаясь на краешек стула.

«Музыкантша? Училка? – прикидывал Моцарт, невольно любуясь неправильным, но добрым и свеженьким личиком. – Наверное, она не замужем, живет с мамой. И по вечерам играет ей „Лунную сонату“. Милая, робкая, мухи не обидит».

Милая, робкая.

Она его уничтожила мгновенно.

Промокнув бледные, не накрашенные, что ли, губы салфеткой, вдруг выстрелила прямо в сердце:

– Из «Requiem» мне больше всего нравится «Confutatis»[17]. Все поражаются эмоциональности «Lacrimosa»[18], но я думаю…

Что она думает – Моцарт уже не слышал. Во рту почувствовался соленый привкус крови, на горле – холодные пальцы смерти, в нашпигованной свинцом груди запылал пожар…

…Его бригада, волковская, «крышевала» Андрея Захарова правильно, по понятиям, с полным на то основанием.

Захаров шустрый, ловкий. Быстро просек ситуацию, сориентировался в перестроечном дефиците шмотья. Наладил поставки ткани, организовал цех в Подмосковье, нанял швей. И по адидасовским каталогам стал клепать свой «Адидас». В этих костюмах ходили тогда все, в том числе и братва. Захаровские точки на вещевом рынке быстро привлекли внимание волковских. На «стрелке» Захаров говорил, что уже платит процент подмосковным. Но ему четко все разъяснили. «Крыша» по месту размещения производства – одно, расчет на точке продажи – совсем другое. А подмосковных они перестреляли под каким-то предлогом. Там и разбираться было не с кем: не бригада, название, малолетняя шпана.

Захаров оказался не только шустрым, но и понятливым. В назначенный день пацаны привезли от него сумку с бабками, все чин чинарем.

Платил Андрей исправно, не зарывался. Не выпендривался, когда ему увеличивали размер дани. Надо полагать, просекал – коль дело спорится, доходы растут, то и на «крышу» надо отстегивать побольше. Тем более что прикрывали его честно – и от ментов, норовивших также получить процент с прибыли, и от братвы, рот на чужой каравай раззявившей.

Что его «кинет» именно Захаров, Волк и предположить не мог. И даже тогда, когда волковских стали выкашивать безо всяких объяснений, подозревал в подставе кого угодно, но не Андрея.

А этот козел оказался изобретательным. Объединил свой кооператив с кооперативом Виктора Паничева. Тот джинсы «варил» и тоже на вещевом рынке точки имел. Правда, не на том, что волковские контролировали. «Крышевали» Паничева пацаны Героина. Полные отморозки. Никаких предъяв, никаких «стрелок». Чуть что им не по нраву – волыну выхватывают и давай палить.

Волк бы в сторону отошел, если бы быстро просек ситуацию. По понятиям, конечно, надо было разборки клеить. Договариваться, кому соскочить, кому остаться и на каких условиях. Но даже «законники» советовали с Героином не связываться. Разбираться надо с теми, у кого мозги есть. А Герыч и его пацаны свои мозги давно наркотой спалили. С ними не разбирались, их периодически отстреливали. Только Гера, сукин сын, живучим оказался, ни пули шальные его не брали, ни наркотики поганые. Волк, без базара, отошел бы в сторону, и лица не потерял, и бригаду свою сохранил. Но упустил время, схоронил несколько своих людей. При таком раскладе выход оставался один – война с Герычем. Иначе по другим бригадам чуйка пойдет, что волковские варежкой щелкают. Велика Москва, а сладких мест все равно на всех не хватает. За вещевой рынок биться имеет смысл. В войне с несколькими бригадами выиграть сложнее, чем с одной, даже «отмороженной».

Волк планировал устроить Героину и его пацанам чисто конкретное честное мочилово, но тот его опередил. Собравшиеся в своем любимом кабаке волковские, «перетиравшие» житье-бытье, в том числе и планы по устранению Геры, даже сообразить ничего не успели. Свинец полился сразу, отовсюду. Палили из входа в отдельный зал, где гуляла бригада, из окон. Сразу поймавший пулю-дуру Волк, падая, все пытался вытащить из кобуры «стечкин», но немеющие пальцы не гнулись.

– Тихарись, Волк! Стол! Живо! – вдруг заорал его охранник Васек, разряжая в мелькнувшую в окне лопоухую бритую башку половину обоймы.

Боковым зрением Волк успел увидеть, как, словно при замедленной съемке, через зал летит граната. И бросился под стол, рывком – откуда только силы взялись – оттолкнул от себя крышку, чтобы перевернулась тяжелая махина, хоть как-то защищая от осколков. Как звенели бутылки и тарелки, Волк уже не слышал. Все взорвалось, грохнуло, погасло…

Следующая мысль. Простая, но совершенно не пугающая.

«А я, пожалуй что, умер. Я умер, и бог отправил меня в рай».

Быть мертвым Волку очень понравилось. Смерть – это свет, сменяющийся легкой полутенью, это тепло, переходящее в прохладу. Смерть красива и совершенна. Ее бояться не надо, так как она открывает дорогу к чистому белому снегу, ждущему, принимающему и очищающему…

Он только успел осознать все это, как во рту заплескалась солено-горькая кровь, а боль запустила когти в грудь и резко выдернула свои лапы.

Собственный стон, вырвавшийся из окровавленного рта, показался Волку невыносимым, хуже скрипа ногтя по стеклу, отвратительнее визга плохо смазанной двери. Потому что он портил доносившуюся из глубины общего зала негромкую божественную музыку.

Слух и голос у Волка вроде бы имелись, пацаны слезу пускали, когда он на гитаре лабал «А помнишь, девочка, гуляли мы с тобой». Но это, конечно, так, для баловства. Никогда он музыкой не интересовался, другие дела всегда были важнее и серьезнее.

Но в тот момент… Он все сразу быстро понял. Звучит какая-то классика. И она невероятна, божественна. Это она была тем светом и полутенью, теплом и прохладой. А теперь… ледяной водопад инструментов и голосов сплетается в последних страшных объятиях… не вырваться из них… или все же спасение возможно?

На лице стало непривычно тепло и мокро. Волк сначала испугался, а потом разозлился.

Ерунда какая-то!

Мало того, что плачет, как баба. Так еще и отвлекается, когда звучит такая музыка, кощунствует.

А потом он вдруг различил сквозь слезы дрожавший, неотвратимо приближавшийся женский силуэт в белых длинных одеждах.

И закрыл глаза, чтобы не видеть надвигающуюся, безмолвную, ужасную в своей реальности смерть. Чтобы подольше побыть со смертью, прекрасной, звучащей.

В музыке слышалась надежда.

В приближавшихся шагах ее не было.

Его спас «Confutatis». То есть в тот момент Волк еще не знал, что это «Confutatis», это стало ясно позднее, когда он прочитал все, что нашел о Моцарте и «Requiem». Тогда просто отчаяние неимоверного напряжения так ударило по остаткам и без того растерзанного тела, что Волк понял одно. Надо жить. И он будет жить! Чтобы узнать, что это такое звучит сейчас. Рай, ад, ток, вырванное обласканное сердце, замирающее дыхание, и слезы, и слезы.

Милиция и врачи приехали одновременно, под мелодию «Domine Jesu».[19]

Русский перевод латинского текста, точное знание тональностей, инструментов. Он обещал себе все это понять, изучить каждый звук, научиться различать голоса хора, слышать кларнеты, фаготы, тромбоны. Он обещал себе жить…

– Надо же, а сердце ведь бьется, – удивился врач, нащупав пульс на руке Волка. – При такой-то кровопотере!

Он был жив, он жил. Благодаря непостижимой музыке, прогнавшей смерть. Бросавшей его, как щепку, в океане отчаяния и надежды.

Шок, восторг и благоговение были так сильны, что первым делом Волк попросил у своего адвоката:

– Ты мне узнай, что это за классика такая, в натуре. Грустная, аж сердце щемит.

И только потом поинтересовался, какие «кренделя» вешает на него следак.

В СИЗО Волк сидел в одиночке, подмазал кому следует. А на зоне уже те, кому было позволено с ним не только разговоры разговаривать, но и шутки шутить, ерничали:

– Какой ты Волк, ты – Моцарт.

Он злился, откладывая книгу:

– Пацаны, вы чего, где я и где Моцарт?

Сначала ему надоело огрызаться, а потом он привык. «Пятнашку» ведь ему дали. Причем только благодаря толковым адвокатам. По таким статьям, как у него, тогда еще в расход пускали. А откупиться не вышло, опоздал. Герыч хоть мозги наркотой спалил, а скумекал живо, заплатил кому надо первым. И потом любая сумма уже никакой роли не играла. Что, менты и судьи сами себе враги – Героина «кидать»? А за «пятнашку»… Да, в общем, наверное, за такой срок точно ко всему привыкнуть можно. Даже к «погонялу», на которое права не имеешь. И никто не имеет, а, по совести говоря, молиться надо на это имя…

… – Второй звонок уже, – Цыпленок осторожно коснулась его плеча. – Извините за беспокойство, но я вижу, вы задумались.

Моцарт окинул быстрым взглядом хрупкую фигурку. Спохватился: надо спрятать заметно дрожащие после ранения руки, хотя бы и за спину. А еще прикинул, что испорченные на зоне зубы ему недавно подправляли аж два врача одновременно, поэтому можно улыбнуться. Но Цыпленок все равно испуганно отшатнулась. «Хрен с тобой, Цыпа-задрипа, – обиделся Моцарт. – Сам не понимаю, чего я на тебя так запал. Мне есть чем заняться, кроме баб. Андрей Захаров, интересно, ждет? Знает, что „откинулся“, боится? Или забыл? Он же сейчас крутой бизнесмен, вон как поднялся, в газетах про эту мразь пишут. Но ничего, скоро другое напишут. Я уничтожу все, что он сделал, все, что ему дорого. Пятнадцать лет от звонка до звонка. В Москву приехал, а кажется – на другую планету, в натуре, все так изменилось. А я что видел? Камеры, бараки и вертухаев. Но ничего. Я с тобой еще поквитаюсь, мразь…»

Увидев свободное место на парковке недалеко от комплекса «Охотный Ряд», Полина Калинина резко нажала на педаль тормоза. Темно-синий «Porsche Cayenne S» остановился в ту же секунду, и сзади истошно запищали автомобили.

– С целым бампером ездить надоело? Дура! Тачкой муж обеспечил?! Скажи, чтобы мозгов еще прикупил! – выругался, притормозив рядом, курносый мужик в надвинутой на глаза черной вязаной шапочке.

Полина виновато вздохнула вслед умчавшемуся авто. У «Porsche Cayenne S» очень чувствительные тормоза. К таким, всю жизнь проездив за рулем стареньких российских машин, надо привыкнуть. Сложившиеся автомобильные навыки действительно провоцируют аварийные ситуации. Не следует давить на тормоз так сильно, «Porsche» – не «Жигули», останавливается и срывается с места мгновенно.

«Было бы обидно повредить машину подруги, – подумала Полина, заглушая двигатель. – И надо научиться тормозить не так резко, ведь через пару недель я уже буду за рулем новенькой „Mazda“!»

Она покинула светлую, пахнущую кожей пещерку машины, щелкнула сигнализацией и заторопилась к входу в торговый центр.

Витрины бутиков, переливающиеся разноцветными новогодними огнями, отразили высокую светловолосую девушку в стильной короткой дубленочке и черных ботфортах. На секунду Полина опешила: она, это правда она! О такой прекрасной одежде, лучшем парикмахере и люксовской косметике никогда даже не мечталось. И вот полузеркальное стекло, кто бы мог подумать, кажется обложкой глянцевого журнала. И эта обложка, картинка, красавица – она сама, собственной персоной!

Полина довольно улыбнулась, но мерзкая память мстительно окатила ее помоями кислых детдомовских запахов, эхом визгливых голосов воспитательниц и горечью разочарований.

Вспомнился и скромный подарок, который давали в детдоме.

Три шоколадные конфеты, «Лимонные», в желтых обертках. Им слишком тесно на детской ладошке. К тому же медлить опасно, иначе старшие девчонки, улучив момент, когда воспитательницы отвернутся, отберут лакомство. Жаловаться нельзя, плакать бессмысленно – ничего не исправишь, а потом, ночью, еще и получишь пару тумаков. Так что хорошо бы скорее его в рот, подтаявший шоколад с самой вкусной кисленькой начинкой. Но вместе с тем хочется и продлить радость, чудо, счастье. Подарок. Настоящий новогодний подарок! Наверное, мама тоже в Новый год угощала бы именно такими конфетами, ведь вкуснее их ничего нет. Но мамы нет. А ладошка уже пуста. Крепко сбитая девчонка, как ветер, пронеслась мимо, схватила конфеты. Вместо сладкой радости рот полон горько-соленой обиды…

– Вам помочь?

Полина недоуменно уставилась на миловидную брюнетку в белоснежной блузке. Вот ведь как она задумалась, даже не заметила, как зашла в магазинчик!

– Это новый аромат, очень интересный. Вам нравятся сладкие или свежие запахи? – продолжила девушка, щедро орошая из тестера полоску бумаги. – Если вас интересуют именно новинки, еще новые ароматы представили Dior и Lancome…

Нежная ванильная волна позволила Полине окончательно прийти в себя, выключить воспоминания о безрадостном детстве, залюбоваться ровными рядами флаконов и яркими стендами с декоративной косметикой.

– Меня интересует эксклюзивная и дорогая парфюмерия, – чуть покраснев от смущения (эх, на-учиться бы свысока, как Светка, общаться с продавцами!), сказала Полина. – Этот сладкий аромат мне лично очень понравился, но я выбираю подарок подруге. А для нее прежде всего имеет значение цена – чем выше, тем лучше.

Консультант понимающе улыбнулась:

– Давайте пройдем к той полке. Самая дорогая и редкая парфюмерия!

А Полина, мысленно уже купив духи для Светы, терзалась сомнениями, что же приобрести для Андрея Захарова.

«Людям, у которых есть все, очень тяжело выбирать подарки, – подумала она, изо всех сил стараясь не расчихаться от щекочущих нос запахов. – Тяжело, но приятно. Светка и ее муж столько для меня сделали!»

Как ни странно, подарок для Андрея нашелся быстро. Полина, расплатившись за духи и выйдя из «Арбат Престижа», замерла у витрины соседнего павильона, торгующего сувенирами.

Этот стильный письменный прибор, казалось, был создан для кабинета Андрея. Необычно светлое малахитовое основание идеально гармонировало с серебряной панелью, где в миниатюрную нефтяную вышку были вмонтированы часики. У Захарова в кабинете стоял похожий прибор, но без часов, и малахит соседствовал с золотом. Это был единственный желтый штрих в зелено-стальном интерьере. Конечно же, Андрей с радостью вытащит эту занозу. Он – эстет, у него идеальное чувство цвета. Даже странно, что он раньше не распорядился на этот счет. Новый прибор для письменного стола его обрадует. И эти часики – нефтяная вышка, как на заказ! Света говорила, что муж мечтает расширить бизнес, заняться добычей нефти!

Цена сувенира оказалась меньше, чем Полина предполагала потратить на подарок для Андрея Захарова. Поэтому девушка еще час бродила по бутикам, то рассматривая экстравагантное розовое шифоновое платье, то примеряя облегающий серебристый топик. Но полностью опустошить кредитку не удалось. Чем больше симпатичных одежек идеально садилось на худенькую фигуру, тем сильнее Полина хмурилась, понимая: на самом деле ей хочется абсолютно другого. Не платья, не новых духов, не сумочки от Chanel. Это досадно, обидно, больно, но… Да. Да-да-да. Конфеты «Лимонные». Целый килограмм. И обязательно – в желтых обертках.

«Я точно дура, – разозлилась на себя девушка, оглядываясь тем временем по сторонам в поисках продуктового отдела. – Так, здесь у нас мороженое, этажом ниже – суши-бар, кофейня, все не то! Ай, ладно, куплю конфеты в супермаркете возле Светкиного салона. Хотя там же такие цены… А что, если отъехать от центра? В магазинах за Садовым кольцом все в три раза дешевле!»

Она шла с дорогими подарками к машине, которая, как говорила подруга, стоила больше двухсот тысяч долларов, и думала о том, что себя не обманешь. Внешне можно превратиться в роскошную преуспевающую даму. А внутренне все равно останешься детдомовкой, которую жаба душит переплачивать за какой-то килограмм конфет пару лишних рублей.

Погруженная в свои мысли, Полина не заметила, как вслед за «Porsche Cayenne S» с места тронулась неприметная грязно-белая «девятка»…

«Трех девочек из присутствующих в этом ресторане на первый взгляд определенно можно разик трахнуть», – решил Андрей Захаров, быстро пробежав глазами по столикам.

И приступил к более детальному рассмотрению.

Ничего такая рыжуля через проход сидит – высокая, худенькая, правда, сиськи маленькие. Но в общем и целом ништяк.

Блондиночке за тем же столиком с сиськами повезло, натуральный третий номер. Что не силикон – это хорошо. Лежать на бабе с силиконовой грудью удовольствие ниже среднего. Но блондиночка чуть толстовата, конкретный такой сорок шестой размер.

Еще у нас есть шатенка, через один столик, шампанским накачивается. Шатенка, похоже, по телу оптимальный вариант. Сиськи большие, ноги вон видны, длинные. Но, блин, что у нее за лицо! То есть нет, даже не лицо, а выражение лица. Крыса какая-то, надутая и недовольная. Может, это от недотраха, а после секса разулыбается? А если нет? Ой, да ну ее, пусть дальше сидит в одиночестве, коза мрачная.

«Берем блондинку, – резюмировал он свои размышления. – Личико ангельское, улыбка что надо, сиськи большие. Ну толстовата и толстовата. Не все ж моделей трахать. Писательниц у меня, кстати, еще не было. Ой, блин, а если они болтливые, как телеведущие?! Я же типа женатый мальчик».

– А сейчас от нашего издательства мы хотим вручить диплом успешному бизнесмену, совладельцу компании «Pan Zahar Group» Андрею Захарову! – зазвенел со сцены восторженный голос дамы в элегантном черном платье. – Этот человек не просто создал предприятие, которое производит самые лучшие безалкогольные напитки. Он активно занимается благотворительностью! И мы очень благодарны ему за помощь в издании антологии поэтов Серебряного века в роскошном оформлении, которая будет продаваться за символическую цену, намного ниже себестоимости. Такая книга доставит удовольствие ценителям поэзии, ее смогут приобрести библиотеки! Пожалуйста, Андрей Владимирович, прошу вас!

Захаров, поднимаясь из-за стола, пытался улыбаться. С раздражением понимая, что выходит это у него хреново, потому что в многочисленных прожекторах чужих взглядов ему всегда становится как-то не по себе.

«Будь моя воля, никогда не ходил бы на такие тусы, одни понты и никакого удовольствия, – злился Андрей, быстро пробираясь между столиками. – Скорее цапнуть диплом, склеить блондинку и свалить на фиг».

Но дама свою бумажку в рамочке отдавать не спешила. Решила вначале пообщаться:

– Скажите, Андрей Владимирович, а вам нравится заниматься благотворительностью? Ведь все-таки, согласитесь, мир бизнеса обычно далек от таких широких жестов. Люди предпочитают покупать «Челси», а не помогать соотечественникам!

«Не ржи, только не ржи, – приказал себе Андрей, ожидая, пока представительница издательства закончит свое выступление. – Говорить, что на „Челси“ бабок не хватает, тоже не надо. Стану миллиардером, чего-нибудь замучу похлеще Абрамовича, а сейчас кишка тонка. Жаждущие благотворительности, наверное, любого, у кого больше несчастной штуки баксов в кармане, атакуют. А уж ко мне, особенно после женитьбы на Светке, просто валом пошли. Ну конечно, женился на девочке из детдома. Добрый такой, ага. А я с бодуна был, мутило меня сильно. Ну и нормально, что женился. Светка – хорошая малая. А благотворительность – наша фишка, на бренде хорошо сказывается».

Наконец дама на секунду умолкла. И Андрей мгновенно этим воспользовался. Нежно, но решительно потянул на себя диплом, а потом нагнулся к микрофону:

– Я думаю, что поддержка нашей культуры и истории – дело первостепенной важности. Не хлебом единым, как говорится. Я очень рад, что нашей компании удалось помочь с выпуском антологии. Мы и впредь будем делать все, что от нас зависит, для реализации таких проектов.

Под жидкие хлопки он добрался до своего столика, поймал взгляд блондинки.

Есть контакт! Девушка даже чуть приподняла бокал с шампанским, сделала глоток и высокоэротично отправила в рот виноградину. К съему готова, без базара…

– Андрей, привет, – раздалось вдруг за спиной. – Вы позволите?

Сидевшая рядом женщина с аккуратной стрижкой, какая-то банкирша из спонсоров, тоже получившая диплом, отодвинулась в сторону:

– Пожалуйста.

Лицо присаживающейся за столик девицы показалось Андрею смутно знакомым.

«Где-то я видел эти глаза-блюдца зеленого цвета. А где я их мог видеть? Что не работала она у меня – это точно, своих сотрудников всегда узнаю. Спать я с ней вряд ли мог, она и на каблуках меньше ста семидесяти, а как разденется, вообще полтора метра будет, что с такой с моими ста девяноста восемью делать? – прикидывал он, настороженно разглядывая незнакомку. – Но если между нами что-то и было, то я был тогда в полном ауте. Набухался конкретно, на трезвую голову со мной такие номера не проходят».

– Не вспомнил, – она улыбнулась, тоже как-то знакомо. – Лика Вронская, я с тобой интервью для «Ведомостей» лет пять назад готовила. Вижу, сидишь скучаешь. Как дела твои?

Андрей едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Точно, эта же телка – корреспондентка, причем не самая тупая. Журналисты – особенно девки – клинические овцы, вопросы задают одинаковые, а ответы редко когда без неточностей понимают. Но эта, как ни странно, лажи не выдала.

– Да нормально все. А ты статью, значит, писать будешь? – Андрей поискал глазами официанта. Надо поухаживать за герлой, чтобы она упомянула в газете про участие компании в выпуске антологии. Ради пиара, собственно говоря, и бабки давал, и на тусе теперь мучается. – Про издательство?

– Статьи репортажного и информационного плана я уже не пишу, только аналитику и интервью со всякими известными политическими персонами. – Она отставила бокал шампанского и кивнула на кувшин с соком. – Налей вот этого. Спасибо! Вроде как меня повысили. Но ты знаешь, оказывается, быть заместителем главного редактора – это такая тоска.

Прислушиваясь к Ликиному щебету, Андрей более чем прекрасно все понимал. Тоска. Конечно, тоска. Пользы от герлы, которая статью не напишет, выходит, никакой. И чего она тут тогда расселась и кукует? Что блондинка подумает? А ведь уже так высокоэротично виноград кушала.

– Короче, русский язык сплошной, а не творчество. И тогда я решила написать детектив. В своей-то книге твори не хочу, полное раздолье. Вот как-то оно все и началось. У меня уже восемь романов вышло.

– Подожди, так ты типа писательница?

Лика пожала плечами:

– Наверное. Хотя из газеты все еще не уволилась и не собираюсь. Жадная я, все мне нравится – и книжки придумывать, и статьи писать.

Захаров оживился. Недавно в беседе с очередным журналистом он здорово подсел на коня. «А расскажите, как вы стали заниматься бизнесом?» «А почему вы против франчайзинга?» «Как вы познакомились с женой?» Ни одного не заданного в предыдущих интервью вопроса не прозвучало! Да, вся информация есть в Интернете. Казалось бы, проведи у компьютера хотя бы десять минут, уже не будешь выглядеть перед собеседником полным лохом. Но у большинства журналистов мозгов нет, только ноги. Достанут, прибегут и говорят банальности, в ожидании, что господин Захаров как растечется сейчас мыслью по древу. А господину Захарову скучно одно и то же талдычить как попугаю. И времени на это жалко. Но и послать в сад писак тоже нельзя – нужны для пиара, раскрутки бренда и всего такого. Поэтому на первых порах секретарь Алла получила четкое распоряжение – собрать все нормальные публикации и каждому журналисту, который договаривается об интервью, вручать пресс-релиз. А в перспективе хотелось издать книгу. Где черным по белому будут биография, ответы на все тупые вопросы, рассказы партнеров по бизнесу и друзей, фотографии. Но найти человека, который бы этим занялся, все руки не доходили. А теперь вот и напрягаться не надо, сам нашелся.

– Есть интересная тема, – Андрей ловко подлил Лике сока, набросал на ее тарелку закусок. – Давай сейчас обсудим. Кстати, на этом даже можно заработать…

Когда к его столику, сексуально покачивая бедрами, приблизилась блондиночка и пригласила его на танец, Андрей от нее отмахнулся, как от надоедливой мухи.

Красоток вокруг – навалом. А бизнес – один и любимый. Поэтому, когда появляются дела, пусть девочки нервно покурят в сторонке…

Клиенты салона красоты «Светлана» на интерьер никогда не жаловались. Еще бы, авторский дизайн, итальянская мебель в классическом стиле, ненавязчиво-сиреневая плитка. А освещение чего стоит! Вмонтированные в стены эксклюзивные светильники, выполненные в форме цветов, позволяли словно оказаться внутри роскошного разноцветного сверкающего букета. Красные и белые розы, желтые и фиолетовые ирисы, розовые орхидеи. Нежно-горящая красота цветов умиротворяла и расслабляла. Все мастера, работавшие в салоне Светланы Захаровой, признавались: в таких условиях даже профессионалам, которые, казалось бы, могут сделать хорошую стрижку или отличный маникюр хоть в чистом поле, работать легче и проще. И результат всегда получается отличным.

Клиенты рады. Девочки-мастера довольны. Придумавшая схему освещения владелица салона Светлана Захарова была бы тоже просто счастлива, если бы не одно обстоятельство. Живые цветы в офисе надолго не задерживались, чахли, высыхали. А ей так хотелось, чтобы в салоне радовала глаз еще и зелень монстер и финиковых пальм, голубые шапки цветов гортензии, бордовые махровые фиалочки!

– Да, горячий воздух от фенов, – ворчала Света, опрыскивая умиравшую на подоконнике ее кабинета драцену. – Запахи от препаратов, кондиционер. Да еще и ужасная московская экология. Все это понятно. Но я все равно буду пытаться развести в салоне живые цветы. Некоторые растения адаптируются, вон как пахира в холле разрослась, любо-дорого посмотреть!

После душа драцена не ожила. Длинные листья остались поникшими, напоминая плакучую иву.

Поколебавшись, Света засунула палец в горшок.

Маникюра, конечно, жаль, однако подправить его – минутное дело. Но вот если только она поймет, что, несмотря на тысячу и одно предупреждение, уборщица заливает цветы… А ведь драцене нельзя слишком много пить, у нее загнивает стебель, и растение погибает!

Впрочем, земля в горшке была чуть влажной. Что убедительно доказывало: уборщица самодеятельностью не занималась, к цветам, как ее и просили, даже не приближалась.

Света грустно вздохнула и мысленно попрощалась с драценой. Жаль, но цветочек, похоже, точно не жилец.

– Это кабинет директора? Заказ из «Вселенной суши» где оставить?

Курьер, нагруженный пакетами, оказался таким симпатичным, что Света растерялась.

Высокий, темноволосый, с неожиданно свежим для жителя мегаполиса румянцем на смуглых щеках… От мальчика явно пахло жадными поцелуями, лихорадочными объятиями и отличной, не нуждающейся в подкормке виагрой эрекцией.

«Да он лучше того парня, который был у меня в Турции, – подумала Света, безуспешно стараясь отвести глаза от курьера или хотя бы ответить на его вопрос. – Может, взять у него телефон и договориться о встрече? Хочется! Но дома ходить „налево“ рискованно. Если Андрей узнает, он меня убьет. Убьет? Вот еще! Просто велит собирать вещи, а сам спокойно отправится на очередное совещание».

– Это кабинет директора? Я на стол поставлю, можно? – Парень зашелестел пакетами. – Ну и аппетит у твоего шефа! Или начальницы? Три порции суши, две сашими, салат, мисо-широ.

Света расхохоталась:

– Да, знаете ли, на аппетит не жалуюсь!

Щеки парня стали пунцовыми:

– Простите…

Он ретировался так быстро, что Света даже не успела дать ему чаевые.

«Точно недавно приехал в Москву. Про чаевые забывает, говорит глупости, еще краснеет, – подумала Света, доставая из пакета коробочки с суши. – И в тряпках пока разбираться не научился. Шерстяной персиковый свитер Marc Jacobs, рыжий шарф из меха норки – от самого Louis Vuitton, бежевые брюки Prada. Даже не считая украшений, тут такая сумма вырисовывается, простой сотруднице салона не по карману. Если бы мальчик пожил бы здесь хотя бы год, быстро научился бы определять стоимость тряпок. Помню, меня эта московская привычка раньше очень удивляла. А теперь в глазах такой же калькулятор».

Заслышав приближающиеся к кабинету шаги, Света обрадовалась. Полинка вернулась! Вот и компания для уничтожения суши!

Но дверь распахнула не подруга, а начальница службы безопасности мужа Жанна Леонова.

– Добрый вечер, Жанна Сергеевна! – приветливо защебетала Света, а про себя подумала, что аппетит безнадежно испорчен.

Жанна строгая. Некрасивая. Непонятно, зачем она столько времени проводит в салоне – никаких положительных изменений во внешности уже который год не происходит. К тому же под пристальным взглядом ее холодных голубых глаз становится неуютно. Вроде и не провинилась, а все равно как-то не по себе. Угостить ее, что ли, суши? Да ну, перетопчется.

– Как хорошо вас постригли! – соврала Света.

Жанна Сергеевна усмехнулась:

– Постригли меня две недели назад. А сейчас я делала педикюр и массаж лица. Светлана Юрьевна, у меня к вам вопрос. Почему ваш автомобиль отсутствует на стоянке? Я машинально обратила на это внимание и решила, что вас нет в салоне. И была очень удивлена, увидев, как из вашего кабинета выходит курьер.

«Все она замечает, – возмутилась Света, рассматривая лицо Леоновой, как всегда, без грамма косметики. Казалось, уставшей кожи даже не касалась рука косметолога. – Ей-то какое дело! Она с Андреем работает, вот пусть ему мозги и парит. Кстати, надо уточнить, что за процедуры и на каких препаратах ей делали, эффекта вообще не вижу».

– Да Полина ее взяла. Она же все еще на «Жигулях», не поменяла. Ну и не завелись. Она по магазинам хотела походить, Новый год скоро, – объясняла Света, злясь за свой испуганный голос и излишние подробности, напоминавшие оправдания. – А машины еще нет на стоянке? Поля уже вернуться должна была, я думала, может, у девчонок застряла. Ей вроде корни волос подкрашивать пора.

– Я рада, что все в порядке. – Жанна развела руками. – Прошу извинить за беспокойство. По дороге в салон в моем автомобиле работало радио. Передавали информацию про угнанный «Porsche Cayenne» и пострадавшую женщину, которая управляла этой машиной.

Света пожала плечами. И как эта клуша службу безопасности возглавила – непонятно. Жанна ведь все перепутала! Тот автомобиль принадлежал модели, девушка погибла. Но это же два дня назад произошло, внимательнее радио слушать надо!

– Я рада, что все в полном порядке. – Леонова поднялась с кресла, поправила длинную скучную серую юбку. – И все-таки я продолжаю настаивать, чтобы вместе с вами находился охранник. К сожалению, и вы, и Андрей Владимирович не уделяете собственной безопасности должного внимания.

Света показала спине вредной клуши язык. Охранник, ага, разбежалась. Не надо ей никаких охранников, она от них избавилась, и точка. А вот Полинка требуется, причем срочно – перекусить вместе, кофе попить, посплетничать про Жанну!

Мобильный Полины не отвечал.

Решив, что подруга уже может быть в кресле парикмахера или на массажном столе, Света связалась с рецепцией.

– Полина сегодня вечером в салоне еще не появлялась, – беззаботно ответила администратор.

«А если с ней что-то случилось?» – мелькнула тревожная мысль. Мелькнула и пропала. Что может случиться с женщиной, которая пошла по магазинам? Разве что банкротство!

Света открыла пластиковый контейнер, распечатала упаковку с палочками, открыла баночку соевого соуса. И поморщилась.

Опять этот желудок… Тошнота…

«Никогда мне не привыкнуть к Москве, – решила Света, разыскивая в столе упаковку таблеток. – Пригорск всего в двухстах километрах отсюда. Но там дышишь, а здесь задыхаешься…»