Полгода в командировке. Хватит уже, наверное… тридцать семь лет, а ни семьи, ни детей! Только сестра. Она и есть семья. Ну и племянница, само собой. Умница, красавица – в Англии учится. Какого хрена в Англии? А вот поди ж ты, спроси у Вальки – какого хрена?! Услышишь много интересного! Но не очень приятного.
Ах, Валька, Валька! Бизнесменша! Или как там называют таких дам? А! Бизнесвумен! Нет, а чего – молодец ведь! Без мужика, в одиночку подняла бизнес, наладила – и магазины, и салоны красоты!
И его деньги там крутятся, все, что заработал за годы службы. М-да… заработал. Зарплата так-то неплоха, но… никак она не может компенсировать опасность – ежедневную, тягучую, к которой привыкаешь и к которой привыкнуть невозможно. А еще заработал – раны и контузию, которую получил пять лет назад, когда граната разорвалась в воздухе над головой. Посекло крепко, по башке врезало, но жив остался. Везунчик, одно слово!
Но когда-нибудь все-таки не повезет, когда-нибудь так жахнет, что полголовы в канаву! Нельзя постоянно испытывать судьбу на прочность.
Хватит. Рапорт – и боевой разведчик спецназа ГРУ отправится на заслуженный отдых. Выслуга есть – год за три, это что-то да значит. Набрал уже на пенсию. Ребят терять не хочется, а так бы давно ушел. Привычка, что ли?
Привычка, ага… привычка видеть везде врагов. Вот сейчас за углом что-то мелькнуло – следят? Подкрадываются?! Дозор?! И тут же, как холодным душем – дурак, да ты же в городе! В своем родном городе! Кто тут может подкрадываться?! Вон та девушка в коротких шортах, из-под которых выглядывают узенькие черные трусики? Или тот парень, который бежит, торопится, а в руке букет – к девушке, наверное…
Защемило в груди – никого! Ну, совсем никого, кроме Вальки! Никто не ждет, никто не встретит… Друзья?! Типа – боевые друзья, да? Чушь собачья. Какие друзья у разведчика? Приятели в лучшем случае. И то… теоретически. Когда тебя выбрасывают в джунгли с заданием… или не в джунгли, а наоборот – в пустыню, и вокруг тебя одни бородатые рожи, твое ранение – это смерть группы. Ведь если ты не можешь идти и соратники тебя понесут – им тоже кранты. А значит, одно – остаешься и выбираешься, как можешь. Или НЕ выбираешься, а устраиваешься за барханом и выпаливаешь бое-комплект, стараясь экономить патроны, забирая с собой на тот свет как можно больше любителей молоденьких гурий. Прикрываешь группу.
Так остался Васька Инин, так остался Петька Сиротин. Выстрелы – одиночные, короткие очереди, а потом взрыв. Все. Конец.
Никто не хочет попасть в плен к бородачам. Впрочем, и они тоже не любят объятий спецназа. Попался один такой… полевой командир. Случайно влетел – наткнулся на разведчика, – пришлось убирать. Как они с нами – так и мы с ним… пожалел он, что не умер сразу. Горько пожалел. Возможно, и о том, как резал головы христианам.
Николай вздохнул, встретился взглядом с продавщицей мороженого – молоденькой девушкой, видать, студенткой, подрабатывающей на каникулах, и та вдруг едва заметно вздрогнула. И что такого в нем? Мужик как мужик! Взгляд тяжелый? Так повоюй с мое, и не такой взгляд наработаешь! Шрам на щеке? Решила, что какой-нибудь там уголовник? А что, все может быть… «клешни» тоже в шрамах, лицо загорело до черноты, ну а гламурностью никогда не отличался – не баба же, в конце концов! Валька всю красоту себе забрала, а ему оставила худую, жесткую физиономию, крепкий костяк да стальные мышцы, способные свернуть в кольцо двадцатисантиметровый гвоздь. Зачем красота мужчине? Это гомики пусть о красоте заботятся, а ему нужно думать о том, как выжить!
Впрочем, хватит уже об этом думать. Пора остепеняться. Ей-ей, устал. И мерещиться стало, накрывает… паранойя! Никто об этом не знает – скажешь костоправу, тут же нахрен комиссуют. А что он умеет, кроме того, как прокрасться туда, куда никто не сможет пробраться, да убивать из всех видов оружия! И не только оружия…
Валька все водит к нему знакомых девиц – сватает, сводница чертова! Все надеется племянников потискать! А какие, к черту, племянники, когда он из командировки в командировку?
Ну да, дело нехитрое – сунул, не вынул, вот тебе и племянник, только дальше-то что? И будет пацан расти безотцовщиной! При живом отце! Нехорошо это. Совсем нехорошо. А если убьют? Кто сына-дочь воспитает? Нет, это было бы безответственно.
Улыбнулся продавщице, от чего та сделалась еще более подозрительной, даже злой. Ругнул себя – улыбка-то у него тоже еще та! Не улыбка, а оскал! Звери так улыбаются – вроде и весело, но клыки-то огромные, белые! Чует девчонка в нем зверя, хотя вот спроси ее сейчас – а что такого испугало в сорокалетнем прохожем? Чем он ее напугал? Так и не скажет же.
Но это все интуиция – люди подсознательно чувствуют опасность, и надо доверять своим чувствам. Если тебе кажется, что за углом стоит бородач с автоматом, – лучше поверить своему чувству и ошибиться, вылетев кувырком из дверного проема и зря потратив патроны, чем шагнуть за порог и оказаться без головы, как многие, кто не верит в предчувствия.
Вообще, предчувствие можно развить – как говорил некогда преподаватель в учебном центре. Предчувствие – это совокупность фактов, которые ты не сумел сопоставить прямым способом и которые обработало твое подсознание, выдав необходимый результат. Например, тот же бородач за углом разрушенного артиллерией дома воняет потом и насваем, но твой нюх не может определить этот запах сразу, не может сделать вывод на основании неуловимых молекул, попавших в ослабленный цивилизацией нос. Но подсознание отсортировало поступивший поток информации, и в голове тут же вспыхнул красный сигнал тревоги. Интуиция, предчувствие? Чушь! Опыт, вот и все.
Знакомая улица… прожил здесь долгие годы! Вначале – счастливые, а потом… потом погибли родители, отправившиеся на дачу в своей старенькой «девятке». У грузовика со щебнем отказали тормоза… Десять тонн щебня плюс одиннадцать тонн маза – никаких шансов. Родителей вырезали из легковушки с «козырным» номером А544АА.
Отец смеялся – достался номер, как какому-нибудь крутяку! На халяву! Счастливый номер!
Вот оно, счастье… хромое какое-то. Подлое.
Школа… В этой школе учился, отсюда бегал на тренировки – в девятом классе стал чемпионом города по боксу! Карьера, однако! Если бы тогда послушался тренера и занялся спортом профессионально – что бы тогда было? Может, сейчас жил бы где-нибудь… Хм-м… Где? Что-то, кроме Питера или Сочи, в голову ничего не идет. Даже представить нельзя, чтобы жить где-нибудь в Германии или Англии!
Дура Валька, ну зачем племяшку отправила к этим уродам! Что у нас, университетов хороших нет?! А там нахватается дряни какой-нибудь, наркоты, разврата! А то еще сделают из нее вражину, как многих, кто учился у пиндосов или в Европе: внедрят мысль, как хреново быть русской, как надо стыдиться своих корней, как правильно жить – толерантно, уважая права гомосеков и каннибалов! И будет вместо Нюски Дермуська! Это надо?
Отец хоть Родину и поругивал, но за нее всех бы порвал. И мама такая же была. Не зря он, Николай, пошел на сверхсрочную, ну а потом в офицерское училище. Родину защищать. «Есть такая профессия – Родину защищать!» – отец всегда аж глазами влажнел, когда слышал. И мама. А вот Валька…
Да ну что Валька – Валька молодец! Когда они вдвоем остались, она работала на двух работах, а у него, Кольки, все было! И поесть, и одеться, и лисапед! И телефон сотовый – что тогда было не у всех.
И с мужем своим разбежались из-за него – какому мужику понравится, если его жена заботится о своем брате больше, чем о благоверном? Ну и сбежал через год, оставив «подарок» – Нюську.
Так-то не Нюська – Нина, но ему нравилось звать ее так. Ей очень подходило – такая кнопочка была, вся в кудряшках, умненькая, говорливая! Эх, жаль, что она не его дочь! Такой дочерью только и гордиться!
Нащупал в кармане маленькую коробочку, улыбнулся – колечко с бриллиантом. Дорогое, наверное. У бородача в котомке было – видать, магазин ювелирный грабанул. А может, в квартиру к христианам вломился. Ему уже ни к чему, он сейчас гурий тискает или скорее всего в аду на колу корчится, а вот Нюське колечко с красным брюликом пригодится – она, как сорока, охоча до блестюшек. А ему, вояке, побрякушки не нужны. Жены нет, любовницы постоянной тоже. Пусть радуется девчонка!
Вальке тоже есть подарок – браслет с изумрудами, она любит зеленое. Рядом с колечком лежал, завернутый в клочок цветной ткани.
М-да… лучше девкам не говорить, как побрякушки достались. Не знают – и слава богу, носи на здоровье. А то начнут ныть о проклятиях, о всякой экстрасенсорной ерунде, в которую Николай никогда не верил и верить не собирался. Верить нужно в то, что реально, а не в придуманные досужими выдумщиками сказки.
Усмехнулся – какие, к черту, проклятия? Какие колдуны? Людей надо бояться, а не мифических волшебников! Хотя и людей бояться не надо – опасаться, это да, но чтобы бояться…
Хорошо все-таки, что войны нет! Солнце, ветерок, красивые девушки – жизнь хороша, и жить хорошо! Война где-то там, далеко – рвутся снаряды, гортанно кричат бородачи перед тем, как отправиться в райский сад, а тут… вот где рай! Особенно если выберешься из ада…
Шагнул за угол дома, и вдруг сердце захолонуло – у подъезда знакомые бабульки, все в темных платках, темной одежде. Тетя Маша с первого этажа, она его знала как облупленного с самого детства – увидела, отвела глаза. Потом что-то сказала, и все бабки, как один, повернулись к Николаю. Он подошел, ускоряя шаг, и обостренный слух услышал шепот:
– Как проклятие какое-то! То родители, а вот теперь она!
– Что случилось?! – спросил Николай деревянным голосом, лишенным и намека на эмоции. Он уже знал, что случилось, но не хотел в это верить. – Вы чего на меня так смотрите?!
Тетя Маша всхлипнула, вытерла глаза, потом плачущим голосом заговорила-завыла:
– Не успел ты, касатик! Коленька, да где же ты был-то?! Похоронили красавицу, похоронили ласточку нашу! Ой, беда-то какая! Беда!
– Что, что случилось?! – рыкнул Николай, и в глазах его потемнело, мир закружился, будто рядом жахнул стапятидесятимиллиметровый гаубичный снаряд.
– Покончила с собой твоя сестренка, – мрачно, дребезжащим голосом сказал Иван Сергеевич, бывший учитель математики, из третьего подъезда. – Утром сегодня схоронили. Вот с поминок идем, Ниночка поминки делает. Крепись, Коля…
Николай больше уже ничего не слышал. Он рванулся вперед, в подъезд, знакомый, как свои пять пальцев, пробежал по ступеням (ровно семьдесят пять на каждом лестничном пролете) и взлетел на пятый этаж. Валя скупила тут сразу три квартиры, объединила их в одну – блажь, конечно, но с другой стороны – он ее понимал. Родительская квартира – память. Она сейчас дом строила, но увязла в строительстве, с деньгами что-то лихорадить стало – в подробности не вдавался, бизнес – это не его дело. Она всем рулит, ей виднее.
Открытая дверь, запах щей, на столах – кутья, как и положено на поминках. Портрет Вали – молодой, улыбающейся, веселой.
Он помнил это фото – семь лет назад, вернувшись из очередной командировки, позвал Вальку с Нюськой погулять в городской парк. Катались на лодках, на каруселях, сидели в кафе, ели мороженое, разговаривали. Валька тогда пыталась ему впарить очередную претендентку на руку и сердце – врача-косметолога из салона красоты. Молодая женщина, приятная, фигуристая – они встречались около года, даже пожили вместе в квартире Николая, пока он не улетел в командировку. Вернулся через два месяца – записка и ключи: «Прости, но такая жизнь не для меня. Мне нужен муж дома». Он ей больше не звонил. Права она, что поделаешь?
Негромкие голоса, незнакомые лица – кто они, эти люди? Зачем тут? Суетятся, какие-то женщины ходят, разливают борщ, компот. Отвратительный приторный компот, коричневый, как глина, в которую закапывают покойников.
Николай ненавидел этот компот. Он возненавидел его на поминках родителей и ненавидел всю жизнь, как символ смерти, тлена, как символ разрушения счастья.
Нюська сидела с угла стола – молоденькая, красивая и потухшая. Черный платок, напяленный кем-то из бабулек-организаторов, контрастировал с блузкой и серыми брюками, светлыми, почти белыми. Валька ненавидела черный цвет, искореняя его везде, где можно, и приучила к тому свою дочь. Он для нее был символом смерти и напоминанием.
Когда Николай вошел в двери, бормотание стихло и все оборотились к нему, как и соседи пять минут назад на улице. Они будто чего-то ждали, лица, глаза, любопытство и сочувствие – искреннее и напускное. На поминках всегда бывают люди, которые желают на халяву поесть. Русский обычай это поощряет – чем больше знакомых и незнакомых помянут покойника, тем легче ему будет на том свете. С чего решили, что именно так и будет, – неизвестно. Просто решили, и все. Видимо, так легче принять факт того, что близкий тебе человек уже никогда не вернется назад, не сядет в свое любимое кресло, не обнимет, не прижмет к груди. Ни-ког-да. Страшное слово…
Нюська заметила его самой последней, она будто впала в ступор, глядя перед собой в пространство, а когда заметила – сорвалась с места, уронив стул, и бросилась к Николаю, ударив его кулаками по груди:
– Будь ты проклят! Проклят! Где ты был?! Где ты был, когда мама умирала?! Почему не защитил ее?! Почему?! Ты ведь говорил, что не дашь ее в обиду! Что всех за нее порвешь! А ты… а ты…
Она захлебнулась слезами, побелевший Николай обхватил ее за плечи, яростным, кинжальным взглядом обведя комнату по кругу. Глаза сразу потупились, взгляды уткнулись в чашки – люди сделали вид, что ничего не заметили. И тогда Николай увлек девушку в другую комнату – благо, что их было тут предостаточно.
Взгляд разведчика автоматически отметил, что в квартире неожиданно пусто – Валя любила загромождать комнаты диванчиками, диванами, тахтами, пуфиками и всякой такой мещанской ерундой, смеясь, говорила, что настрадалась в детстве, когда он сталкивал ее с единственного дивана напротив телевизора, и теперь отыгрывается за всю свою юность.
А еще она любила картины, скупала всякую дребедень, мня себя маститым искусствоведом – наивная, ей всучивали всякую мазню, то «под Айвазовского», то «под Врубеля», и она искренне считала, что этот кич стоит своих денег и что ее вложение с каждым днем растет в цене. Как ни странно – ей везло, и картины, которые Николай считал совершеннейшей дрянью, вдруг кто-то покупал, и прибыль, бывало, составляла тысячи процентов.
«Дурочкам везет!» – смеялся он, а Валя лишь хохотала и норовила выдать ему пендаля. «Высокие родственные отношения!» – как однажды, хихикая, определила Нюська.
Не было и каминных часов, купленных Валей где-то в деревне, совершенно случайно и глупо – зашла купить молока и увидела эту монументальную штуку, покрытую куриным пометом. Отремонтировали, отчистили – ей предлагали за них пять тысяч баксов, но Валя не отдала, считая, что часы стоят гораздо дороже. Скорее всего так и было.
Тут же заметил разбитое, перекошенное пластиковое окно – по нему будто кто-то ударил со всего размаха, тяжелым табуретом, проламывая сразу помутневший прозрачный пластик.
Не было люстры, которая висела в зале, вместо нее – пустой крюк, и с замиранием в сердце Николай понял – тут. Она повесилась тут.
В спальне Нюськи остался только старый стул с высокой спинкой да табурет – оба остались еще от родителей. Старые, но крепкие, как и многое из того, что делалось в советское время. Их давно следовало выкинуть, но рука не поднималась – на этом стуле любил сидеть отец, а этот табурет мама придвигала к столу, когда приходил кто-то из гостей. Дерево хранило тепло рук родителей, и выбросить их означало истончить и так уже тонкую нить, протянувшуюся в прошлое.
Николай усадил Нюську на стул со спинкой, сам уселся на табурет, широко расставив колени и наклонившись вперед, к заплаканному лицу, с которого слетел европейский лоск. Теперь это была просто зареванная русская девчонка, только что похоронившая маму. И плевать ей на всю Европу и Америку, вместе взятые! Пусть они сдохнут! Лишь бы мама жила…
– Что случилось, Нюся?! – максимально бесстрастно, подавив порыв крикнуть, спросил Николай. Его потряхивало, как перед боем, но железная воля подавила дрожь – как и обычно, как и всегда.
– Мама повесилась, – бесстрастно, пусто прошептала девушка. – Взяла и бросила меня! Бросила! Она меня бросила! И ты бросил!
– Я не бросал! Я был в командировке! – проскрипел зубами Николай. – Рассказывай по порядку! Ну!
Последнее слово он произнес яростно, выдохнул, будто жаром пыхнула огромная сталеплавильная печь, и Нина чуть отшатнулась, будто испугавшись его порыва. Потом вздохнула и так же пусто, бесстрастно начала рассказ:
– Она в долгах запуталась. Насколько я поняла – взяла большой кредит на что-то, на что – не знаю. Миллионы долларов! И ее кинули. Подробности мне неизвестны – ты же знаешь… знал маму, она насчет работы молчит как рыба. Мол – не твое дело. Ну вот… начали на нее наезжать – бандиты приходили. Коллекторы вроде как… соседи рассказали. Кричали, ругались. В общем – все очень плохо. Она записку оставила, что перевела на мой счет какие-то деньги, я еще не проверяла. Написала, что виновата передо мной и перед тобой, дядь Коль… Что вложила деньги и ее обманули, а теперь угрожают, и чтобы уберечь меня – она приняла такое решение. Вот и все.
– Господи, да почему же она ко мне не обратилась?! – простонал Николай. – Ну почему, почему?!
– Тебя не было, – просто сказала Нина и потерла лоб. – Да и что бы ты сделал? Денег у тебя нет, а у них все по закону. Эта квартира теперь не наша – мне уже сказали, приходили из коллекторского агентства, показывали документы. Она переписала квартиру на них. Машины тоже переписала – обе. И дом недостроенный с участком уже не наш. И магазины, и салоны красоты – все теперь не наше. Я нищая, дядь Коль. Ничего нет, дядь Коль. Вот пройдут поминки, и куда идти – я не знаю. У меня есть на счету пятнадцать тысяч долларов – она давно их положила, на проживание, на учебу, но на все время обучения не хватит. Буду работу искать. Чуть-чуть ты не успел, дядя Коля… Говоришь, почему к тебе не обратилась? Берегла, наверное. Как и меня. Она тебя всегда считала едва не сыном… мне иногда даже смешно было…
Нина вдруг зарыдала, уткнувшись лицом в ладони, а Николай растерянно подумал о том, насколько девочка была права. Точно, Валя всю жизнь считала его чем-то вроде маленького, несмышленого сына, о котором надо заботиться, иначе он сам о себе позаботиться не сможет. И неважно, что теперь он был майором спецназа, руки которого были по локоть или даже по плечи обагрены кровью врагов, для нее он все равно был Колюнькой, маленьким мальчишкой, который рыдал на плече сестры, когда родителей опускали в могилу.
Валя тогда не плакала – она только почернела лицом, ожесточилась и была похожа на хищную птицу, на ястреба, который защищает своего птенца. И горе тому, кто обижал ее Колюньку, – однажды она пришла в школу и едва не покалечила пацана-второгодника из параллельного класса, который регулярно преследовал Колю после уроков и на переменах, измывался над ним – как делают все ущербные, подлые людишки, неспособные ни на что хорошее в этой жизни. (Он потом был убит в бандитской разборке – много лет спустя. Закономерный финал. Беспредельщиков не любят нигде – в том числе и в криминале.)
После того как Валя едва не вырвала обидчику Коли глаза, а потом едва не откусила ухо его отцу – скандал бы несусветный, ее хотели судить, но после того, как на защиту отчаянной встали все родители обиженных негодяем детей, дело спустили на тормозах, а хулигана перевели в другую школу, куда-то на окраину, где его след и потерялся. Николай случайно узнал о его смерти из криминальной хроники, едва разглядев в заплывшей жиром морде убитого бывшего школьного недруга. Узнал его только по шраму, изогнувшему бровь вопросительным знаком, что в детстве придавало пацану вид глуповатый, недалекий и даже вовсе придурочный.
В тишине комнаты вдруг зазвучал телефон, и Николай с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть, – знакомая мелодия, такая стояла на аппарате Вали – «У природы нет плохой погоды». Мама очень любила этот фильм и эту песню, потому Валя поставила мелодию на трубку и не меняла ее с тех пор, как купила свой первый аппарат.
– Опять звонят! – с горечью сказала Нина. – Я им говорю, что мама умерла, а они угрожают, мол, вру я все, придумываю и что они пришлют своих парней, чтобы с нами разобраться. И со мной тоже – мол, меня будут насиловать кавказцы, а потом продадут в турецкий бордель. Представляешь, дядь Коль, они ведь названивают так сутки напролет! И они все время разные – то мужчины, то женщины, и говорить с ними невозможно – наглые, матом ругаются, орут! Как такое допускают в стране, а? Это же бандиты! Настоящие бандиты! Это они маму довели до самоубийства!
Нина замолчала, опустила взгляд, будто не решаясь сказать, помолчала секунд десять и наконец все-таки решилась:
– Дядь Коль, я не верю, что мама сама… – Она поперхнулась, закашлялась и сдавленным голосом продолжила: – Ее убили! Уверена! Ты же знал маму, она железная была! Ее не сломать было! Только убить! Не верю! А следователь говорит – никаких следов насилия. Мол, сама повесилась. И записка есть. Если бы ее убили, заставили написать записку – не стали бы упирать на то, что она была должна и ее довели до самоубийства. Придумали бы что-нибудь попроще – так следователь и сказал.
Смолкший было телефон снова зазвонил, и Николай требовательно протянул руку:
– Дай мне его. Пусть у меня останется, ладно?
– Дядь Коль… только это… ничего не надо, ладно? – Нина скривила губы, удерживаясь от рыданий. – Все равно ничего не добьешься, а тебя еще и посадят! И как тогда я буду? У меня же никого теперь, кроме тебя, не осталось! Никого, понимаешь? Совсем никого!
Николай принял трубку, не дрогнув ни одним мускулом лица. Сейчас он не мог себе позволить расслабиться, распуститься. Стоит дать волю чувствам, и… все проиграно. Бой проигран! Воевать нужно с холодной головой. И дурак он был, когда радовался тому, что здесь нет войны! Есть она! Только невидная, замаскированная, тихая, как чума, вползающая в здоровое тело. Допусти ее – и разложится организм, расцветет страшными гнойниками, умрет, превратившись в груду гниющего мяса. Заразу нужно выжигать огнем, если нет на нее другого лекарства, чтобы не заразились здоровые органы!
Он взял трубку, двинул по экрану пальцем. Дорогой телефон, хороший! Как это его не отобрали? Видимо, решили, что успеют, как-то ведь надо связаться с должником? Как-то надо названивать ночь-заполночь?
– Я слушаю, – ответил он бесстрастно, холодный, как айсберг, утопивший «Титаник».
– Ты кто? – Грубый голос в трубке напомнил ему о том хулигане из детства. Тот тоже любил подпустить глумливые, шпанские нотки.
– А кто вам нужен? – так же бесстрастно спросил Николай, не глядя на замершую Нину.
– Где Валентина? Где эта сука, которая денег нам должна? – Голос не церемонился в выражениях, ему было привычно плевать. – Ты кто, ушлепок?
– Я брат Валентины, Николай. И ее компаньон, – продолжил Николай, не обращая внимания на хамство звонящего.
– Бра-а-ат?! Компаньо-о-он?! Эй, чмо, вы когда со своей шлюхой-сестрой будете долг отдавать? Ты в курсе, что она должна еще тридцать миллионов?! И долг растет! Так когда отдашь?! И нечего кормить меня баснями про болезни и смерти – не отдаст, мы ее ваххабитам в яму спустим! А дочку ее Ниночку будем иметь хором, пока матку наизнанку не вывернем! А потом продадим в бордель! Турецкий бордель! Ты слышишь меня, чмо?!
– Я слышу вас. Куда можно принести деньги? Все не обещаю, но миллионов десять привезу. Наличными.
– Вот это другой разговор! – смягчился голос на другой стороне. – Ты нормальный мужик! Вези сегодня, раз так! А по остальному долгу тогда как? Когда?
– Десять отдам завтра – скиньте мне адрес, куда подъехать. Только все документами оформим…
– Конечно, конечно, все дадим! Приходный ордер, как полагается! – обрадовался голос. – Не переживайте, все оформим!
– Остальное в течение месяца, – продолжил Николай. – Нужно активы подчистить, собрать. Но только чтобы долг не рос. Подготовьте соглашение на эту тему.
– Конечно! Все подготовим! Без проблем! – Голос стал совсем мягким и даже ласковым. – Ну вот видите, всегда можно договориться! А вы прячетесь, а вы скрываетесь… мы же не звери какие-то, если вы к нам с душой, то и мы к вам…
– Адрес, куда везти деньги, скажите, – перебил Николай. – Где у вас контора, где будете принимать деньги?
– Офис? – слегка замялся собеседник. – Луначарского двадцать один, дробь два, корпус один, первый этаж, коллекторское агентство «Аргус». Во сколько вас ждать?
– В 17.00, – подумав, четко ответил Николай и нажал кнопку отключения.
– Дядь Коль, откуда у тебя такие деньги? – с недоумением и некоторым страхом спросила Нина. – Ты же на зарплату живешь!
– Были кое-какие сбережения, не переживай. – Николай успокаивающе кивнул и похлопал девушку по плечу. – Пойдем-ка мы с тобой домой. Нам предстоит многое сделать – ты ведь где-то теперь должна жить, так? Попробуем тебя по-быстрому выписать отсюда и прописать у меня – без прописки ты никто и звать тебя никак. Будешь жить у меня. Квартирка однокомнатная, но меня часто не бывает дома, так что я тебя не стесню. А там придумаем что-нибудь, разберешься со своим счетом… Кстати, а почему тебе эсэмэска не пришла, что мать перевела деньги? Обязательно ведь приходит!
– Да я сим-карту ведь сменила! У меня английская сим-карта! Она не привязана к банковской карточке!
– А в банкомате проверить не догадалась? – снова хмыкнул Николай, пристально вглядываясь в лицо Нины. – Тебе бы и выдало весь расклад!
– Честно сказать – мне не до того было, – призналась Нина, утирая глаза платком. – Пофиг на деньги! Понимаешь?
– Понимаю, – вздохнул Николай и встал с табурета. – Шагай, потом разберемся. А деньги на поминки где взяла? А! Ну да, понятно. Пойдем.
Они прошли мимо чавкающих, хлюпающих людей, не обращающих на них уже никакого внимания, вниз по лестнице, давя подошвами брошенные на землю цветы, и вышли на солнцепек, в тихий дворик, уже не казавшийся таким уютным. Ощущение было таким, будто кто-то пришел и вымазал все вокруг дерьмом. Возвращаться сюда больше не хотелось. Никогда. И ни за чем.
Они проверили карту Нюськи, денег было не так уж и много, но кое-что все-таки ей досталось – семьдесят девять тысяч долларов, ну и плюс то, что оставалось от похорон и поминок. Итого – около ста тысяч. Об обучении в Лондоне можно теперь забыть, но на жизнь, пока не найдет достойную работу, вполне хватит. Какую работу? Менеджером, дизайнером, в рекламном агентстве, тем более что училась Нюська именно по этому направлению.
Остаток дня потратили на прописку – обошлось довольно дорого, но ушлая паспортистка буквально за два часа сумела и выписать, и прописать Нину. Благо, что сегодня был рабочий день в паспортном столе – повезло.
Пятнадцатиметровая однушка Николая не вызвала у Нюськи никаких особых эмоций – она бывала здесь раньше, с матерью, правда, уже давно. Но с тех пор практически ничего не изменилось – телевизор только стал побольше да стиральная машина другой марки. А так почти пустое жилище со спартанской обстановкой – кровать, диванчик, в углу избитая мишень для метания ножей, в центре которой топорщатся десяток стальных «рыбок». Все привычное, все чисто утилитарное – никаких тебе фарфоровых кошечек или настенных эстампов. Видно, что человек приезжает сюда, только чтобы переночевать – как в гостиничный номер. Квартира и напоминала этот самый номер, убери отсюда здоровенную плазменную панель – и будет тебе номер где-нибудь в не очень провинциальной гостинице.
Николай отдал Нюське второй комплект ключей, а потом они вместе съездили на вокзал за вещами, которых было не так уж и много – две большие спортивные сумки, набитые всякой девчачьей всячиной, которую Николай старался не разглядывать. Неудобно, хоть Нюська и племяшка, которую видал во всех видах с самых что ни на есть карапузных лет, но все-таки взрослая девушка. Сколько ей сейчас? Двадцать лет? Или меньше?
Невольно усмехнулся – никогда не мог запомнить ни дней рождения, ни возраста родных и знакомых. Эти даты казались такими неинтересными, такими недостойными внимания, что мозг сам по себе заталкивал подобную информацию в самые далекие свои уголки.
Нюська долго плескалась в ванной, потом затихла, и Николай с тоской в сердце минут десять прислушивался к приглушенным рыданиям, сжимая в бессильной ярости огромные ладони. На него накатывали волны гнева, растворяющие, уносящие прочь все, что было наносным, приобретенным – законопослушность, готовность следовать приказам, уважение к власти. Но он держался. Негоже распускать нюни или давать волю гневу: гнев – совсем плохой спутник размышлениям.
Когда ты годами находишься в положении преследуемого, когда твоя психика днями, ночами, неделями и месяцами подвергается стрессу, когда ты ходишь по лезвию ножа, не зная, вернешься ли к родному порогу, – немудрено, если в сознании происходит некая профессиональная деформация. Разведчик должен принимать решение на месте, ведь от этого частенько зависит не только его жизнь, но и жизнь тех, ради кого он, как змея, ползает по джунглям или лежит закопанный с головой в горячий песок пустыни. Если тебя случайно кто-то обнаружил – ну просто даже пастух, перегонявший стадо баранов от одного пастбища к другому, или охотник, наткнувшийся на тебя в джунглях, – судьба этого несчастного предрешена.
Жестокость? Необходимость. Вот только потом снятся глаза этого пастуха, умоляюще протянувшего трясущуюся руку. И глаза мальчишки, неуверенно улыбнувшегося перед тем, как оборвалась его жизнь. Не сразу начинают сниться. Через год, пять лет, десять – у всех по-разному. И тогда ты понимаешь – пора уходить.
Вот только куда ты уйдешь от самого себя? Куда убежишь, привязанный, будто стальной цепью? Если только на тот свет. Но и это трудно. Человек, который привык побеждать, привык выживать в любых, самых нечеловеческих условиях, не может просто так взять и пустить себе пулю в лоб! Это мерзко. Это слабость, а слабость постыдна. Так учили его те, кто сделал из простого мальчишки Коли Зимина майора Зимина – разведчика, убийцу, боевую машину, специалиста по выживанию, лазутчика и диверсанта.
Николай подошел к полке, на которой выстроились пыльные книги, достал из початой пачки бумаг два листа, положил на письменный стол, стоящий возле окна. Нашел авторучку, с минуту чиркал ей по квадратику маленького желтого листка, пытаясь добыть из нее подсохший гель, наконец ручка все-таки расписалась, оставив на почерканной бумаге синие линии. И тогда Николай вывел на листе:
«Завещание.
Я, Николай Ильич Зимин…»
Остановился, подумал, поднялся, сходил, достал военный билет, снова сел за стол. Еще секунды три подумал, снова поднялся – подошел к сумочке, которую несла в руках Нина, открыл ее, заглянул. Нашел паспорт, подошел к столу и, не садясь, переписал все данные на листок. Вернул паспорт на место и продолжил писать, задумываясь на секунду, морща лоб, на котором пролегли ранние, глубокие морщины. Год за три – это не только выслуга лет по службе, это еще старение психики, да чего греха таить – и организма тоже. До сорока в разведке еще никто не дотягивал – или переходили на более щадящую службу, или увольнялись, или… гибли. Последних было гораздо больше.
На завещание ушло времени немного, все движимое и недвижимое – племяннице. Написанное собственноручно да с личной печатью офицера – вполне законное завещание, оспорить которое не сможет никто. Если это делать по закону, конечно. Квартира почти в центре – стоит немалых денег, на счету в банке – около трех миллионов, тратить некуда было, накопил. Машины не завел, одежду дорогую не покупал, женщин, которые высасывают финансы, как пылесос, – не имел. Вернее – имел, недолго, вот они его поиметь никак не успевали. Времени не хватало. Или, вернее, хватало – чтобы понять, что с таким, как Зимин, связываться бесполезно. Неперспективный мужчина. Женщины – они чуют по ветру не хуже зверей, сразу определяют, нужна им эта «дичь» или нет.
Второе завещание писал уже с листка, не задумываясь. Дописав, достал офицерскую печать, которой пломбировал свой сейф в рабочем кабинете, подушечку с чернилами – оказалось, что она высохла, пришлось побрызгать на нее из бутылки водки, початой еще полгода назад. Приложил печать, вдавливая ее в ладонь, подумал, намазал подушечку большого пальца правой руки – тоже приложил. На всякий случай, чтобы наверняка!
Затем уложил завещания в файлы, один экземпляр спрятал в бумаги письменного стола, другой заложил за ковер, на котором стоял стол. Все! Теперь нормально. Даже если с ним что-то случится – Нюська бедствовать не будет. Девка она головастая. Выкрутится – денег ей хватит на несколько лет безбедной жизни. Ну а если профукает – значит, такая ее судьба. Он, Николай, сделал все, что мог. И большего от него требовать не стоит.
Пошарил в столе, в потайном ящике, сделанном на заказ, – достал документы на квартиру, положил на полку. Оттуда же извлек нож-финку в потертых, старых ножнах. Этот нож он купил еще десять лет назад – отличная сталь, настоящий пуукко. Финны в советско-финскую войну очень ловко метали такие ножи, почему красноармейцам и предписывалось при встрече с финским бойцом слегка приседать – нож обычно шел прямиком в горло, а присев, ты получаешь его в каску, которую он пробить не может.
Николай виртуозно метал ножи – разведчику иначе и нельзя. Если не можешь вогнать клинок с десяти метров в затылок часовому либо тому, кого нужно убрать без лишнего шума, – что толку с того, что можешь незамеченным пролежать на открытом пространстве двое суток подряд? Диверсант, разведчик должен уметь владеть всеми видами оружия, но особенно теми, которые предполагают мгновенную и абсолютно бесшумную смерть противника.
«Рыцари плаща и кинжала» – не зря так всегда называли шпионов-лазутчиков. Меняются времена, меняются государственные строи, но лазутчики остаются всегда – будь это легендарные ниндзя, «морские котики» или разведка спецназа ГРУ – без тех, кто ползает, крадется и всегда возвращается с добытой информацией, не обойдется ни одна армия, ни одно правительство на свете.
Нож положил во внутренний карман джинсовой жилетки, висевшей на спинке стула. Больше никакого оружия у него не было – если не считать метательных ножей, выстроившихся в центре мишени. Он и финку бы не взял, но решил – пусть будет. Пригодится.
В отличие от представлений обычного гражданина, обывателя, далекого от действительности, окружающей боевого офицера, никакого огнестрельного оружия Николай дома не держал. Даже охотничьих ружей. Когда-то он очень любил пострелять, с удовольствием брал в руки новые модели огнестрелов, наслаждаясь их красивыми формами, хищным видом, радуясь способности того или иного ствола выбросить содержимое патрона с невероятной, почти космической скоростью. Теперь, по прошествии более десяти лет, он уже не любил оружие. И никогда не любил убивать.
И это только в плохом кино у офицера спецназа дома хранится арсенал всевозможного, часто самого современного оружия – на самом деле каждый шаг бойца, находящего на задании, контролируется теми, кому положено это делать. После выполнения задания сдается все оружие, все снаряжение, и тайно протащить «беретту» или какой-нибудь «дезерт-игл» совершенно невозможно. Да и не нужно. Не война ведь, зачем здесь оружие? В мирное-то время?
Николай поиграл желваками на впалых щеках, достал из жилетки коробочку с кольцом, браслет с изумрудами, положил их на стол. Тоже Нюське. Стоят эти штуки очень даже прилично.
Как протащил? Так не оружие ведь – почитай, трофей. Начальство не поощряло мародерство, но ведь это и не мародерство, забрать у духа или игиловца – разве это грабеж? Пачку-другую баксов, колечко, цепочку – тем более что часть трофеев перепадала и командирам… чтобы глаза закрывали. Нормальная практика, должен же человек как-то жить? Зарплата хорошая, да, но домик за городом на нее не выстроишь, а каждый день ходить между жизнью и смертью – как-то ведь должно компенсироваться?
В общем – оружие нельзя, а вот такие приятные мелочи можно. Только вот не так уж и часто они попадаются. Большинство из бородачей просто голодранцы, наживаются их командиры, эти же регулярно отправляются к гуриям на тот свет, не успев и как следует пограбить. Впрочем, а кого грабить-то? Кого можно было грабить – давно разграбили или же они сбежали от войны. Чудо, что попался такой вот «денежный мешок» – пачка баксов, около двадцати тысяч, побрякушки. Другое колечко отдал полковнику Семину – типа, для жены! Надо было видеть, как загорелись у него глаза – жадноват полковник-то… да и вообще мудак. Не настоящий офицер – кабинетник. И кто его поставил командовать разведкой? Впрочем, это теперь без разницы – кто поставил. Его, Николая, теперь это не касается. Совсем не касается.
Прислушался – рыдания стихли, журчала вода. Николай сдвинул брови, хотел встать – мало ли, что она там делает?! Не дай бог… Но вода перестала журчать, зашуршало полотенце, зашлепали босые ноги. Успокоился.
Задумался – правильное ли решение он принимает? А как же Нюська? С ней что будет? И тут же усмехнулся – Нюська, на минуточку, уже взрослая женщина! Небось и любовник есть, неизвестно какой по счету! В европах – там этому быстро учатся!
Впрочем – и в России тоже. Запад, он, как запах дохлятины, – пропитывает все, чего коснется. После девяностых молодые-ранние быстро выучили урок, преподанный им западной демократией. Это сейчас пошел возврат к истокам, к здоровому образу жизни – во дворах появились турники, брусья, на которых здоровые, чистые, не пахнущие табаком и пивом парни и девчонки крутят сальто. Это сейчас пропагандируют любовь до гроба, во главу угла ставят семейные ценности, а тогда… тогда – свободная любовь, отрицание извечных духовных ценностей, все, как там, в Лондонах-Парижах, в Нью-Йорках-Лос-Анджелесах. Спохватились наконец-то… только не поздно ли?
В общем – не пропадет Нюська. Не такой она породы! Зиминского рода, крепкого!
И тут же скривился – эх, Валька, Валька! Ну как ты могла?! Почему не дождалась?! И снова прошибла мысль – не сама! Точно – не сама! Не могла Железная Валька, как он ее в шутку называл, дезертировать, бросить их с Нюськой одних! Убили ее, точно.
– У природы нет плохой погоды… – ожил Валькин телефон, и Николай построжел лицом: снова они?! Точно! Они. Ведь сказал же – завтра!
– Слушаю… – Бесстрастный голос Николая впитался в трубку, и оттуда послышался резкий, какой-то скрежещущий голос девицы:
– Это кто? Мне нужна Федосова Валентина!
– Я ее брат.
– Брат? А куда делась должница?! Вы знаете, что она должна около тридцати миллионов рублей?! Вы вообще там башкой думаете?
– Думаем, – спокойно ответил Николай, вцепившись руками в крышку стола. Ему хотелось удавить наглую суку. Нет, не удавить – просто порвать ее на части! Вырвать руку, а потом этой рукой забить гадину до смерти!
Он даже представил эту картину и с минуту сидел, тяжело дыша, прогоняя красную пелену от глаз. Накатило. Опять накатило! Проклятая контузия…
– Да вы понимаете… С вами будем говорить не так… Вы пожалеете…
Наглая девица распиналась, заводясь от своих слов, но Николай ничего не отвечал, окаменев, похожий на статую мыслителя, высеченную скульптором Роденом. Наконец, он справился с собой и, перебивая разошедшуюся девицу, веско сказал:
– Вам что, разве не сказали? Я завтра, во второй половине дня, приезжаю в ваш офис, чтобы расплатиться за долг моей сестры. Что тут неясно? С какой стати вы названиваете мне ночь-заполночь?
– Мне ничего не сообщили… – слегка растерянно ответила девица и тут же нашлась. – Это ваша вина, что вам названивают по ночам! Вы испортили жизнь и себе, и племяннице! Кажется, ее Нина зовут? Видишь, мы все знаем! Так что давай-ка, не увиливай, оплачивай долг, а то непоздоровится всей вашей родне! Не только вам, уродам!
– Слышишь, ты… – Николай скрипнул зубами и снова сдержался, выпустив воздух шумно, будто прокололи шину. – Завтра в семнадцать ноль-ноль я буду в вашем офисе с деньгами! А сейчас – пошла на..!
Он отключил телефон и с минуту смотрел на него, ожидая – зазвонит или нет. Когда плеча коснулась рука – он не вздрогнул, шаги Нины Николай услышал давно, но, занятый беседой, не хотел отвлекаться.
– Опять они?! – Голос Нины дрожал, и Николай подумал, что Нина сейчас расплачется. Но девушка сдержалась и села на диван, целомудренно прикрыв колени полами халата. Совершенно автоматически прикрыла, и Николаю это понравилось – не совсем, видать, развратила племяшку проклятая Европа, стесняется сидеть перед мужиком с голыми бедрами по пояс, даже если этот мужик родной дядька, который знает ее как облупленную. Приличия должны быть!
Николай молча посмотрел на нее, задумался – стоит оно того или нет? Ломать свою жизнь, считай – спускать в канализацию? Ведь не простят. Несмотря на то что он орденоносец, заслуженный офицер с безупречной биографией. Ведомство тут же от него отступится – зачем им преступник? Одно дело – убить ради государства, по приказу. И совсем другое – по собственной инициативе. А в том, что придется убивать, – Николай не сомневался. И надеялся, что придется. Кто-то должен ответить за смерть Валюхи! Должен! Иначе нет в мире справедливости!
– У тебя есть телефон следователя? – спокойно спросил Николай, не обращая внимания на то, как прыгали губы Нины. – Запиши мне его. И я должен тебе кое-что рассказать…
Он около получаса разговаривал с Ниной – показал ей, где лежит завещание, сказал пин-код банковской карты, мол – так, на всякий случай! Если с ним что-то случится. Нина тут же все поняла – умненькая девочка. Начала плакать, ругаться – даже матом. Он пригрозил нашлепать ей по губам, а потом вымыть их мылом – если не перестанет так выражаться. Тогда Нина успокоилась и еще с полчаса убеждала, что следствие разберется, что не надо делать ничего «такого» – чего именно, она не знала, но… скорее всего представила, как дядя Коля приходит в офис коллекторов и бьет им морды, а потом его сажают за «хулиганку», увольняют со службы. Глупенькая!
Николай заверил ее, что ничего такого и в помине не будет, он не собирается в тюрьму за избиение каких-то уродов. Просто поговорит с ними, попытается выяснить – откуда ноги растут у ситуации. И передаст все сведения следователю.
Врал, конечно. Уж чего-чего, а следователю передавать он ничего не собирался. Более того – решил, что нужно держаться от правоохранительных органов как можно дальше. Вначале он хотел встретиться с теми, кто ведет дело, поговорить, прочитать записку Вали, но потом передумал. Нет уж… нужно заходить с другого конца. Менты ничего никогда не решают без больших бабок смазки либо без приказа сверху. По крайней мере – по таким делам. Рейдеры умеют налаживать контакты с правоохранителями, потому и живут долгие годы безбедно и в свое удовольствие. Деньги – они решают все. И будут решать, пока существуют денежные мешки и преступления, которые можно заклеить зелеными купюрами.
На одной чаше весов – безупречная служба, ордена, ну и… все. Все. На другой – а что на другой? Что он сделает, когда найдет убийц Валюхи? Мамы Вали, как он ее называл в детстве!
Ах, суки, вы суки! Должны, обязательно должны ответить! И не на том свете – на этом! Иначе не будет ему покоя – нигде. Кончилась служба. Отслужил Родине. Хватит.
Теперь служу себе. И Вале.
Он ушел рано утром, когда Нина еще спала, свернувшись калачиком на диване. Николай постоял рядом – неслышный, безмолвный, как тень. Увидит ли ее еще когда-нибудь? Кто знает… Даже если ему удастся уйти от погони, придется скрываться долгие годы, до тех пор, пока не уляжется шум и не закончится срок преследования. Как будет жить эти годы – он не задумывался. Проживет как-нибудь. Выживал и не в таких условиях. Растворится в толпе, окрасится в ее фон, станет одним из них: мимикрия – это способность, вырабатываемая у любого разведчика.
Исчезнуть можно. Сменить документы, уехать далеко-далеко – на перекладных, без билета, как туристы-автостопщики. Деньги? Деньги всегда можно достать. Например, ограбить магазин, если понадобится. Что ему обычные районные менты? Ему, волкодаву, который бился в одиночку против десятков бородачей, обстрелянных, тренированных, не боящихся смерти!
Только вот не хочется убивать этих ментов. В чем они виновны? Честно исполняющие свой служебный долг… Разменять свою жизнь на десяток-другой служак, которых дома ждут дети, жены? Плохо это.
Но все потом. Вначале цель, а уж потом размышления о смысле жизни. Хватит самокопания, майор Зимин! Никогда тебе не стать полковником… И обычным человеком тоже.
До обеда бродил по улицам города – поел в небольшом кафе, где подавали восточные блюда, посидел на веранде небольшой, чистенькой пивнушки, медленно потягивая ледяное пиво.
После обеда походил по дорожкам городского парка – вспоминал, как гулял здесь с родителями, с Валюшкой, а потом – с ней и с Нюськой, маленькой кнопкой, все время норовившей удрать в кусты и громко возмущавшейся, когда ее отлавливали влет.
По глади большого пруда и по протокам между озерцами медленно проплывали гребные лодки со смеющимися парочками, в воздухе разносился запах пончиков, шаурмы, шашлыка и пряностей. Кричали, визжали от восторга детишки, вцепившиеся в поручни карусели, прижимаясь к улыбающимся папам и мамам.
Родители рядом! Солнце! Карусель! Мороженое!
Ну разве это не счастье?! Тогда что такое счастье?!
Николай впитывал, запоминал, будто видел все в последний раз. Скорее всего так и есть. Если он не сможет уйти после выполнения акции – его убьют. Так всем будет проще. Потом соорудят версию – мол, сошел с ума после контузии, так что… Головы, конечно, полетят. Вернее – погоны, хотя для многих из Министерства обороны погоны и головы суть одно и то же.
Семин точно слетит – и поделом. Болван все-таки, хотя и не злой мужик. Лучше такой, чем тот, кто ради своей карьеры бросает на абсолютно безнадежное дело. Хотя… Семину прикажут – он кого угодно хоть в ад зашлет, слова поперек не скажет. Это правила игры, раз послали на смерть – значит, не трепыхайся и умри с честью.
Слава богу, когда сменился министр обороны, атмосфера постепенно изменилась. Теперь уже не дают тупых, безумных приказов. Все-таки зависит от того, кто стоит на самом верху – он подбирает замов, те – своих замов, и так донизу. Если вверху идиот, самодур, жирный ворюга – то и по вертикали, сверху донизу, будут одни ублюдки. За исключением тех, кто служит не на страх, а на совесть. Но что могут сделать совестливые, когда им отдают глупый приказ? Отказать нельзя – это вам не ООО какое-нибудь и не палатка с шаурмой. Это армия! А в армии не забалуешь. Приказ должен быть исполнен.
К офису коллекторов поехал на маршрутке, точно рассчитав время, чтобы прибыть за полчаса до срока. Нужно было осмотреть местность, спланировать пути отхода. Так-то он примерно представлял, что находится вокруг и куда нужно бежать, но лучше убедиться заранее.
Давно уже здесь не был, и все могло измениться. По городу – везде новостройки, то асфальт кладут, то плитку на тротуары, а то вместо старых, дореволюционных зданий вдруг возникает офисная башня на пятнадцать этажей. Кажется, только вчера ничего не было, и вот сверкает алюминиевыми панелями облицовки, мрачно смотрит в мир черными глазами затемненных окон. Прогресс, однако, дома растут быстро, как грибы.
Разведчик, диверсант должен знать местность, где проводится операция, досконально. Хотя… какой он сейчас разведчик? Как только пройдет информация, что Зимин замешан в преступлении, его тут же уволят – задним числом, без каких-либо сантиментов. И у его группы появится новый командир. Семашко, скорее всего. Дельный парень и в капитанах уже засиделся. Пора ему на повышение.
Николай вздохнул, посмотрел на часы. Сейчас уже почти никто не носит часы – только бизнесмены, желающие понтануться крутыми «бочатами», чиновники, которым нужно отключать телефон на заседании, да вот такие, как Зимин, прекрасно знающие, как легко отследить человека по сигналу его аппарата. Потому он не просто выключил телефон, а еще и разрядил, вынув батарею. Как разрядил и телефон Вали.
Твари звонили ночью еще три раза – он видел пропущенные звонки. Звонок на трубке отключил – подозревал нечто подобное.
Ровно без пяти минут Зимин шагнул на крыльцо офисного здания, над которым красовалась огромная вывеска «Банк Сельхозинвест». Само собой – Николай еще вчера пробил адрес, в котором находилось коллекторское агентство, и не удивился, когда оказалось, что здание принадлежит банку. Где быть специалистам по выбиванию долгов, как не рядом с теми, кто заманивает лохов в свои сети, подсовывая кабальные договоры, в которых если от клиента и не требуют расплачиваться своими органами, то вполне допускают любой, даже такой способ оплаты вздувающихся, как на дрожжах, долгов.
По большому счету банку совершенно до фени, где лох возьмет деньги на оплату кредита – заработает, украдет или убьет соседскую бабушку, – лишь бы его не преследовали быки-коллекторы, лишь бы не били, не угрожали, не встречали перед дверью, ломая ребра и выбивая зубы. Слабый человек кончает с собой, ища в смерти укрытия от негодяев, отравивших ему жизнь, люди посильнее духом перекладывают свои проблемы на других, пытаясь отнять деньги у них, и цепочка зла тянется все дальше и дальше, опутывая слои общества ядовитой удавкой, конец которой находится на самом верху, во властных структурах, попустительствующих откровенному грабежу самых бедных слоев общества.
Впрочем, грабят не только бедноту. Для таких, как Валентина, свои кредиты, не такие маленькие, смешные, как те, что выдавали в ларьках с надписью: «Шустроденьги». Тут речь шла уже о миллионах, и не рублей, а долларов. И ничего не значили бумажки, подписываемые несчастным предпринимателем, которому предложили «выгоднейшую» сделку, в результате которой деньги, взятые под огромные проценты, прокрутятся и вернутся за считаные дни. Бумажки – прах. Их можно и подменить, а лучше – составить так туманно, что судья, должным образом мотивированный рейдерами, обязательно вынесет решение в их пользу.
С такими лохами работают замечательные психологи, обладающие даром красноречия на уровне легендарного адвоката Плевако, используются психотропные средства, ослабляющие волю клиента, делающие податливым к уговорам, и даже экстрасенсы-гипнотизеры, внушающие человеку то, во что он никогда бы не поверил, будь в здравом уме и ясной памяти.
Этот конгломерат, преступное сообщество, образовался еще в «лихие девяностые», когда и набрал силу, напитавшись деньгами, как болото напитывается дождевой водой. Дождь из миллионов зеленых бумажек, пролившийся на банк «Сельхозинвест», обогатил многих, допущенных «помочить клювик» в денежном потоке. Здесь, в неприметном, обычном офисном здании, крутились сотни миллионов, миллиарды долларов. И что для хозяев этого государства в государстве жизнь какой-то там бизнесвумен, если нужно забрать у нее пяток магазинов да два салона красоты, приглянувшиеся одному из заместителей председателя акционерного общества «Прогресс-Инвест», которому, собственно, и принадлежал банк. Нет, заместителю принадлежал не весь банк, но часть. Хороший, серьезный пакет акций.
Зачем вдруг олигарху понадобились магазины, салоны красоты? Ну… во-первых, это деньги. Хорошие деньги. А они на дороге не валяются. Вернее, валяются, надо только нагнуться и подобрать – как сейчас.
Во-вторых, если твоей любовнице вдруг захотелось стать бизнесвумен, изобразить из себя маститую бизнес-леди – почему бы не сделать подарок девочке? Хорошая девочка, безотказная! И не брезгливая, что немаловажно. Затейница!
Ничего этого Зимин не знал. Нет – он знал, конечно, и про рейдеров, и про преступность, пронизавшую все слои общества, но по большому счету его это не касалось. Он делал свое дело, служил Родине, а она уже пускай разбирается с паразитами, копошащимися в ее внутренностях. В последние годы крепко взялись – даже губернаторов сажают! Дойдет очередь и до других тварей, сосущих кровь из здорового тела государства. По крайней мере, Николай на это надеялся.
Не знал он другое – что на самом деле случилось с Валентиной и кто в этом виноват. Но надеялся, очень надеялся все это вскорости узнать.
Коллекторское агентство располагалось прямо у входа, дверь – не доходя до турникета со стоящими возле него и сидящими в будочке одетыми по западному образцу охранниками.
За турникетом – банк, и вход туда только по пропускам, удостоверениям или в сопровождении сотрудников банка – так было сказано на плакатике у внутреннего телефона.
Система знакомая, Зимин много лет попадал к своему кабинету именно так. Впрочем, в этом кабинете он бывал не так уж и часто – рапорт написать, отчет соорудить. Боевой офицер не засиживается по кабинетам. По крайней мере, пока он в состоянии работать «на земле».
Золотая табличка на двери, за дверью – длинный зал, в котором сидит человек двадцать, не меньше. Отгорожены друг от друга прозрачными пластиковыми перегородками, из-за которых доносится еле слышное бормотание. Зал гудит от голосов – работа бьет ключом. Должников – море, работы тоже – море. Возле каждого из обитателей пластиковых ячеек лежат по три-четыре телефонные трубки, плюс на столе аппарат дозвона, автоматически отправляющий запись голоса должнику. Система налажена и работает без сбоев. Конвейер!
Навстречу Николаю вышел крепкий парень одного с ним роста – где-то около ста восьмидесяти пяти сантиметров, – вгляделся в незнакомца, спокойно, но настороженно спросил:
– К кому?
Николай осмотрелся, окинул взглядом говорящего. Напарник охранника сидел за перегородкой, преграждающей путь входящему. Судя по всему, перегородка была пуленепробиваемой – толстое стекло, барьер из металла, покрашенного под дерево. На первом охраннике, на поясе – пистолет в кобуре, резиновая дубинка, шокер и баллончик с перцовым газом. Вооружен вполне добротно, да и сам – крепок, то ли бывший спортсмен, то ли просто протеиновый качок.
Второй охранник отложил журнал, внимательно следит за происходящим у входа, непроизвольно щуря глаза, будто ждет каких-то неприятностей. Оно и понятно – если занимаешься рэкетом, жди, что к тебе заявятся разъяренные клиенты или их родственники, доведенные до отчаяния круглосуточным прессингом негодяев. А тут является некий мужик, с лицом, на котором можно орехи колоть, смотрит волчьими глазами, будто выбирает жертву, – и чего следует от него ждать? Ясно, что ничего хорошего!
– Мне назначили встречу на семнадцать ноль-ноль, – тяжело, бесстрастно сказал Николай, не глядя в глаза охраннику. – Моя фамилия Зимин. Сестра, Валентина, задолжала, так я пришел расплатиться. Кто тут старший? Я буду говорить только со старшим.
– Оружие есть? – нелюбезно спросил охранник, потянувшись за металлоискателем. – Все металлическое на стол! Потом заберете.
Николай едва не поморщился – нужно было предположить, что так будет. Не надо было брать с собой финку – теперь насторожатся!
И точно – увидев нож, охранник слегка расширил глаза, посерьезнел еще больше и, кроме поиска металлоискателем, ощупал Николая сверху донизу. Осмотр его явно разочаровал – может, он надеялся найти что-то посерьезнее? Ничего не сказав, махнул рукой и повел Зимина в глубь зала.
Никто не обращал внимания на посетителя – не он первый, не он последний. Мало ли должников приходят на «разбор»? Колл-центр гудел, как гнездо лесных пчел, и так же, как пчелы, каждый из этих парней и девушек собирал свой мед в копилку «улья». И судя по всему – успешно собирал.
Охранник остановился возле двери, на которой не было никакой таблички, кивком указал Николаю на кожаный диван, стоявший под небольшим эстампом, висящим на стене, и, не обращая внимания на смирного, не вызывающего опасений посетителя, исчез за массивной темной дверью. Появился он через минуту, выглянул из двери, снова молча поманил рукой, как собачку, ожидающую хозяина. Николая это не задело. Его сейчас вообще ничего не задевало. Он вошел в состояние «бой», когда все подчинено одному – выполнить задание и выжить.
За дверью был еще один зал – поменьше, со столами, расставленными вдоль стен и в центре комнаты. Стояли компьютеры, за ними – молодые и не очень – крепкие мужчины, по виду которых можно было легко определить, что они вряд ли разбираются в литературе, искусстве, музыке (если это только не лагерный шансон), но хорошо знают, как пользоваться ножом, бейсбольной битой и бутылкой с зажигательной смесью.
Боевиков было человек десять – двое или трое мельком посмотрели на Зимина, остальные продолжили заниматься тем, чем и занимались до его прихода, – лазили в Сети, пили чай, смеялись, дремали на кожаном диване, закинув ноги на круглый пуфик. Обычные ребята – если забыть о том, чем они занимаются. Вышибалы долгов, безжалостные, наглые – но для кого-то свои, родные, любимые. Здесь жизнь одна, дома жизнь другая – и они редко смешиваются друг с другом. Как и у Николая, например. Те, кого он лишил жизни, тоже вряд ли назвали бы его хорошим парнем.
Он тут же одернул себя – это совсем другое дело! Воевать за Родину – это одно, а мучить, пытать людей, чтобы выбить из них поганые бумажки, – совсем другое! И не надо ныть о том, что «сами виноваты, не надо было долгов делать». Кредитная система в России давным-давно превратилась в рэкет, когда должника опутывают договорами, заставляя выплачивать невероятные, по мировым меркам, проценты! Нигде в мире нет таких процентов, как в России! Только у мафии, у бандитов. И кто тогда работает в банках, как не грабители и их пособники?
– Сюда давай! Да чего ты нога за ногу тащишься?! Как в штаны наложил! – вдруг рявкнул сопровождающий, возможно, для того, чтобы на людях, при этих крутых парнях показать, как он сам крут. В комнате кто-то грубо хихикнул и прокомментировал:
– Руслан, да он небось на самом деле в штаны наложил! Пусть придерживает штанины, чтобы говно не вывалилось! А то я чай пью как раз, противно!
Все захохотали, и охранник, довольно ухмыльнувшись, толкнул дверь с табличкой «Директор агентства «Аргус». Прохоренко В. С.».
Прохоренко В. С. сидел за столом, вольготно развалившись, глядя в экран телевизора, висевшего на стене. Транслировали футбольный матч, и он живо переживал, возмущенно хлопая ладонью по столу и досадливо покрикивая, когда футболисты делали то, что он считал глупым и бездельным. На Николая и его спутника он не обратил ровно никакого внимания, и Зимину показалось, что это слишком уж нарочито. Знает ведь, что к нему сейчас идет должник для беседы о погашении долга, значит – хочет поставить на место. Значит – хочет указать, у какой параши место этого лоха. Это нормально. Поставить противника в неудобное положение, сбить с толку, оказать психологическое давление – обычные действия в условиях боестолкновения.
Охранник уселся на диванчик позади Николая, видимо ожидая, что тот останется стоять, как нашкодивший мальчишка, но Зимин спокойно подошел к стулу, стоявшему чуть поодаль, у шкафа с папками, и сел, заложив ногу за ногу, расположившись прямо перед столом Прохоренко, продолжавшего изображать неподдельный интерес к совершенно неинтересному матчу. Играли турки с кем-то там. Неудачный выбор.
– И кто тут у нас? – преувеличенно добродушно спросил Прохоренко, обращая монаршее внимание на посетителя. – Что, должок сестры принес? А где большая сумка? Где деньги? Или ты пришел мне на мозги капать?
– Шеф, он с ножом пришел! – подал голос охранник. – Прикинь, финарь такой, козырный! По ходу, почикать нас хотел!
– Почи-и-икать?! – Прохоренко укоризненно покачал головой и сделался серьезным. – Нехорошо-то как! Неправильно это! Ну что молчишь, придурок? Когда должок отдавать будете?!
– Я бы хотел увидеть документы, – бесстрастно ответил Николай. – Кредитный договор, договор переуступки прав, хотел бы понять, откуда взялась такая сумма. А потом уже поговорим о возврате долга.
– Договор? – не удивился Прохоренко. – Есть договор. Только показывать тебе мы не обязаны. Ты кто такой вообще, чтобы перед тобой документы раскладывать? Пусть сестра приходит и смотрит договор. Или лучше на свой посмотрит и тогда поймет, откуда взялась такая сумма. Ты ведь сказал, что придешь оплатить долг. И где деньги? Где, спрашиваю, деньги? За свои слова надо отвечать! Руся, обыщи его – пошарь по карманам, может, он там деньги спрятал. В баксах. Или евро. Ну и документики посмотрим, раз пришел.
Зимин посмотрел в широкое лицо Прохоренко – мужик как мужик, губастый, толстощекий, плечистый. Бывший спортсмен? Похоже, что из ментов – никаких наколок на руках, речь правильная, но с налетом уголовного флера. Но как говорится – с кем поведешься…
Через минуту на столе Прохоренко лежал военный билет, и он внимательно читал то, что в нем написано. В военнике, само собой, не отражалась воинская специальность, только звание, номер части, ну и следы карьеры, если можно ее так назвать.
– Майор? – Прохоренко внимательно посмотрел в лицо Зимина, прищурился. – Поучаствовал, да? А что же такой смирный, как овца? Я уж думал, придется тебя утихомиривать, а ты вон как, на все согласен! Так что же с деньгами? Раз ты пришел – у тебя есть какое-то предложение, так? Выкладывай, обсудим.
– Я хочу знать, кто убил Валентину, – бесстрастно сказал Зимин и, протянув руку, быстрым, неуловимым движением выхватил военный билет из рук опешившего Прохоренко. – Это сделали твои люди? Ты прикидываешься, что не знаешь о ее смерти? Или на самом деле не знаешь, что она умерла?
– Умерла? Так это все-таки правда? – неподдельно удивился Прохоренко, и лицо его страдальчески скривилось. – Вот же черт! И чего он творит…
Прохоренко спохватился, кинул быстрый взгляд на Зимина, будто проверяя, заметил тот или нет, убедился, что майор не отреагировал, и продолжил, задумчиво покусывая нижнюю губу:
– Ну что же… умерла – так умерла. Есть наследники. Дочь, например. Есть квартира. Салоны красоты. Магазины. В любом случае мы свое возьмем. Так что советую не ерепениться и отдать то, что нам причитается.
– Нет ничего. Перед смертью она все продала. И денег нет, – негромко ответил Зимин, боковым зрением следя за охранником, молча сидевшим на диване. – Я хочу знать, кто все это затеял. Кому понадобился бизнес моей сестры.
– Да мало ли что ты хочешь знать! – раздраженно буркнул Прохоренко, постукивая пальцами левой руки по столешнице стола красного дерева. – Испортил ты мне настроение! Вся работа прахом! Так, вот что – ты пришел ведь расплачиваться? Так давай, расплачивайся! Чего языком трепал, время мое тратил?! Ну?! С карты переведешь? Бумагу подпишешь на всю сумму ее долга?
Зимин встал. Охранник тоже – сделав шаг вперед, за спину майора. Прохоренко с любопытством окинул взглядом Зимина с головы до ног, будто чего-то ожидая. Чего? Это Николай узнал через секунду.
Охранник уцепил Зимина за плечо могучей ручищей, рывком его развернул и нанес удар в солнечное сплетение – коротко, профессионально, отработанно. Вернее – попытался нанести, потому что в последний миг майор успел развернуться вполоборота, и кулак только скользнул по твердому, как доска, животу спецназовца. Ответный – короткий, быстрый тычок в горло заставил охранника захрипеть и упасть на колени. Шаг – голова в захвате, шея на сгибе локтя. Быстрое движение – треск! Охранник мешком свалился на пол так, будто из него вынули кости. Все. Рубикон перейден. Теперь дороги назад нет.
– Не будешь ты ничего брать с наследников, – мягко, почти с улыбкой сказал Зимин, шагнул вперед и вынул из руки Прохоренко пистолет, затвор которого тот судорожно пытался передернуть. – А патрон надо держать в стволе. Иначе не успеешь. Вот как сейчас!
Прохоренко тяжело задышал, баюкая руку с вывернутыми, искривленными пальцами, покраснел и с ненавистью уставился на майора:
– Ты ведь отсюда не уйдешь! Дверь заблокирована, все происходящее пишется на камеру, сейчас сюда войдут парни и переломают тебе все кости! На законных основаниях! На что ты надеешься?!
Зимин отщелкнул магазин пистолета, посмотрел на тупые кончики пуль, снова вогнал в рукоять. Отодвинул затвор, убедился – патрон в патроннике. И тогда перегнулся через стол, быстро, жестко ударил Прохоренко в висок кулаком с зажатым в нем «макаровым», после чего директор коллекторского агентства закатил глаза и сполз по спинке кресла.
Майор шагнул к двери и встал сбоку, приготовив руку на уровне груди.
«Гости» не заставили себя ждать. Первым влетел второй охранник, держа в одной руке дубинку, в другой – готовый к работе шокер. Мордоворот тут же свалился на пол с разбитой в кровь, вогнутой в череп переносицей. Он умер мгновенно – кости черепа, раздробленные страшным ударом, вошли ему в мозг.
За ним показался тот самый парень, который пил чай во время прохода Зимина по кабинету. Этот, видать, насмотрелся голливудских боевиков и, держа оружие двумя руками, как-то глупо, по-крабьи вполз в кабинет в полуприседе, изображая из себя то ли Сталлоне, то ли Крутого Уокера. Пистолет вылетел у него из рук, будто выброшенный пружиной, затем лег и его хозяин, с проломленным рукоятью пистолета виском. Несколько секунд он дергался на полу, хрипя, суча ногами, но Зимин на это уже не смотрел – он рывком выбросил свое тренированное тело за порог, туда, где суетились, вооружаясь, несколько коллекторов.
И началась бойня!
Никаких красивостей, никаких кунг-фу и карате, задирания ноги выше головы и бросков через бедро – жестокие, короткие удары, мгновенно убивающие, выключающие сознание. Каждый из ударов и захватов дробил, ломал, выворачивал суставы – противник должен быть мгновенно нейтрализован, гарантированно, чтобы не смог больше участвовать в поединке. И лучше – ни в каких поединках вообще. Никогда.
Через минуту здоровые, крепкие, злые парни, привыкшие калечить людей, сами превратились в беспомощных калек, и возможно – навсегда. Возможно – потому что Зимин не собирался оставлять за спиной пусть раненого, но живого врага. Хороший враг – мертвый враг.
Он подобрал с пола пистолет, который отобрал у Прохоренко (пистолет мешал ему в схватке, а шум поднимать пока не хотелось), сунул в карман жилета, поднял и еще один – такой же потертый, видавший виды «макаров», – проверил магазин, удостоверился, что это не травматика, а настоящий боевой пистолет, загнал патрон в патронник. Сунул «макаров» за пояс джинсов сзади. Проверил дверь – она и правда была закрыта. Щелкнул замком, вышел в колл-центр.
Здесь все было по-прежнему. Парни и девушки, увлеченные запугиванием должников, даже не заметили того, что оба охранника исчезли, что посетитель ходит по залу один, без сопровождения. Только одна, дебелая блондинка лет тридцати с туманным взором под наведенными краской бровями, проводила его недоуменным взглядом и снова окунулась в работу, выбросив из головы лишние мысли. Что бы там ни происходило – это не ее дело. У нее – своя работа, у охраны – своя, у оперативников-коллекторов – другая. Она деньги получает не за то, чтобы разглядывать каких-то уродов, приходящих сюда каждый день буквально стадами. Бараны!
Зимин заглянул в ящик, где лежала его финка, сунул ее в карман. Затем взял связку ключей и запер выходную дверь. Она была стальной, тяжелой, сейфовой, способной выдержать удары пуль легкого стрелкового оружия. Заперев, сунул ключи в карман и вернулся в комнату к оперативникам.
Двое из них уже очнулись и негромко стонали, держась руками за ушибленные места. Зимин подошел к первому, достал из кармана и из ножен финку, перехватил ее поудобнее и воткнул в глаз раненому. Второму – несколько раз быстро и точно вонзил нож в сердце.
Та же участь постигла и остальных – Зимин методично обошел каждого из коллекторов и вонзил в них выпачканную кровью финку, стараясь действовать наверняка.
Напоследок воткнул нож и в мертвых охранников – мало ли, вдруг они только кажутся мертвыми. Получить по башке в самый ответственный момент, сорвать операцию – это не для диверсанта.
Запер дверь оперативного отдела, отрезав его от внешнего мира, и сосредоточился на главном – пора было допрашивать пленного. Задача нелегкая – Зимин не любил пытать «языков», но что поделать, если по-другому их не разговорить? Диверсантов учат, как вести допрос третьей степени, они прекрасно знают, где у человека болевые точки – на теле и в душе.