Не очень молодая женщина в теплом плаще с тяжелыми сумками поднималась в лифте на четвертый этаж, сосредоточенно подсчитывая в уме, сколько ушло на продукты, сколько – на стиральный порошок и мыло, сколько – на коммуналку. Соображала, что еще надо прикупить. Не сегодня, и так руки чуть не оборвала, и ноги не казенные. Завтра. Или послезавтра. Нина Владимировна будет недовольна, характерец еще тот, выскажет, что думает. А ты стой дура дурой. Ладно, не впервой, пусть говорит. Зато деньги хорошие.
Она оперлась плечом о стенку; лифт трясся и дребезжал, того и гляди оборвется. Приличный вроде дом, а лифт – барахло. Если бы не четвертый этаж да не сумки, то можно и пехом.
Она отперла дверь, грохнула сумки оземь, стала раздеваться. Потащилась на кухню, удивляясь, что Нина Владимировна не окликнула, не позвала, не потребовала доложиться. Перегрузила продукты в холодильник, включила электрочайник. И пошла к хозяйке с отчетом.
Она застыла на пороге гостиной, удерживая рвущийся из горла вопль. Ее хозяйка лежала на полу у дивана лицом вниз, и вокруг ее головы растекалась темная лужица крови. Длинная синяя кофта, широкие домашние брюки; разбросанные руки, на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо. Вдова. Уже двадцать лет. Сдвинутый журнальный столик, упавшие на пол две книги и журнал – видимо, Нина Владимировна, падая, толкнула его. Завернувшийся угол ковра. Комната как сцена – много света, за окном – яркий солнечный день, гардины раздвинуты…
Дрожащими пальцами женщина – ее звали Елена Степановна – набрала номер, да так и осталась стоять, опираясь плечом о дверной косяк, стараясь не смотреть на неподвижное тело, распростертое на полу, и не решаясь уйти вон. Ей было страшно, она плакала и тихонько подвывала. Дверной звонок заставил ее вскрикнуть. Приехали четверо; старший отрекомендовался майором Мельником. Они протопали через прихожую и сгрудились на пороге гостиной…
– Как вас зовут? – спросил майор.
– Елена Степановна Ухова, я у Нины Владимировны работаю по дому. Прихожу через день, убираю, готовлю, покупаю продукты. Вчера не работала, сегодня закупилась и пришла, а она… ее… – Она замолчала.
– Что вы можете сказать о вашей хозяйке?
– Зовут Нина Владимировна Сидакова, лет двадцать как на пенсии, работала судьей, все знакомые оттуда. Иногда приходят, тоже судьи, юристы, в карты играют. Мне помогла с адвокатом, когда сын попал в аварию. Интересуется… – Она охнула и закрыла рот рукой. – Интересовалась политикой, много знакомых, вечно разговаривала по телефону или по компьютеру, в театр ходила, на выставки, читала много. А летом на море. Крепкая еще, хоть и в возрасте, модой интересовалась, любила хорошо одеться… Пенсия хорошая, да и сбережения есть. Иногда продавала картины, от мужа остались, известный художник был.
Нина Владимировна Сидакова была убита ударом по голове тяжелым округлым предметом, возможно обрезком трубы. Удар пришелся в левый висок, смерть наступила мгновенно. По предварительному заключению судмедэксперта Лисицы, небольшого седого человека с приятным выражением добродушной готовности внимать и соглашаться на лице, убита Сидакова была около пятнадцати часов назад, то есть примерно в семь вечера накануне. Домработница не знала, ожидала ли хозяйка гостей, скорее всего, нет, так как продуктов в холодильнике совсем мало. То есть тот, кто навестил старую даму вчера вечером, был кем-то незначительным – просителем, возможно. Профессиональных связей Нина Владимировна не рвала и знакомства в судейской сфере имела самые широкие, к ней всегда кто-то обращался. «Одного с другим сводила и всем выгода», – с намеком сказала домработница. Тем более ни кофе, ни печенье не подавались. Случайный проситель, должно быть.
Следы грабежа выявлены не были, деньги на месте, ценности – золото, несколько вещиц с бриллиантами, три шубы, картины покойного мужа, несколько старинных бронзовых фигурок, латунные подсвечники – все на месте.
Нина Владимировна, оказывается, увлекалась астрономией. В спальне стоял на штативе телескоп – красивая блестящая игрушка. Елена Степановна вздохнула: «Нина Владимировна все вечера просиживала, все в небо смотрела, говорила, что это чудо! Мне предлагала посмотреть, да все как-то не получилось… Новая труба, недавно купленная, дорогущая! Нина Владимировна очень гордилась. И книг тоже накупила про звезды…»
Все осталось на месте. Похоже, убийца пришел убить и убил. После чего ушел, унеся с собой орудие убийства.
Соседи никого не видели. Говорили они с майором Мельником неохотно, и у него зародилось подозрение, что жертву в доме недолюбливали. Домработница, помявшись, согласилась, что действительно, не особенно любили, потому как у Нины Владимировны был характер. Не только не любили, но и побаивались, как дети, так и взрослые. Она была строгая, делала замечания, отчитывала, угрожала законом. Пьянчужка из квартиры напротив боялся ее как огня, а дворник брал под козырек. Она отчитывала матерей за шалости детей, мужиков за машины, запаркованные под окнами, вызывала полицию к соседям, которые «гуляли» после одиннадцати. И прозвище у нее было соответствующее: Мегера.
– Возможно, кто-то из соседей? – предположил майор Мельник. – С кем были проблемы в последнее время?
Елена Степановна беспомощно пожала плечами и пробормотала, что проблемы были всегда, но не до смертоубийства же…
Жертва была личностью неординарной во всех отношениях: писала маслом пейзажи, но картины не вешала на стенку, а прятала в кладовку; зимой купалась в проруби, а летом каждое утро в шесть утра совершала заплыв на ту сторону речки; не ела мяса, вела здоровый образ жизни, но зато пила много кофе; собирала марки. Над письменным столом в кабинете висела большая картина в богатой раме: яркий солнечный день, голубое небо, женщина в светлой короткой юбочке – молодая, стремительная, с теннисной ракеткой в правой руке, мячик в левой, колени полусогнуты, глаза прищурены – так и кажется, сейчас разогнется и влепит по мячу. Хороша! Чувствуется характер. Муж?
На письменном столе ноутбук последней модели. Фотографии в красивых рамочках: с мужем в парке; на море, в ярком сарафане; за границей, видимо, улицы не наши; с молодой женщиной на диване, на журнальном столике – чашки, в вазочке печенье…
В ящике письменного стола, среди бумаг покойной, были обнаружены три почтовые открытки, полученные в течение двух последних недель. Какие-то цветочки, все разные. Вместо текста стояли лишь цифры «1983», видимо год. Обратного адреса не было. На всех трех один и тот же год. И больше ничего. Шариковой ручкой, черными чернилами. Версия напрашивалась сама собой – месть. Майор Мельник прикинул, сколько времени займет поднять в архивах все дела судьи Сидаковой за тысяча девятьсот восемьдесят третий год, и застонал мысленно. Тогда ей было… прикинул он, около сорока. Больше тридцати лет назад! Кто-то очень долго ждал. Хоть и говорят, что месть – блюдо, которое подают холодным, но тридцать с гаком… не слишком ли большой срок? «Столько не живут» – вспомнил он старый дурацкий анекдот.
– Родственники? – переспросила домработница. – Есть младший брат, вроде по театральным делам, писатель, еще две племянницы и племянник, но она их не жаловала. С братом на ножах уже и не упомнишь сколько времени, никогда не звонили друг дружке, даже по праздникам, даже на Новый год. Говорила про брата – дурак с рогами, все время женится на молодых. Я его никогда и не видела. Не понимаю я этого… родные все-таки. Племянника, кроме как бездельник и… сейчас вспомню… слово такое, не наше… я еще спросила, а она отвечает: ничтожество. Лузер! Во-во, лузер. Кроме как бездельником и лузером, никогда не называла. Отношения были только со старшей, Ларисой, тоже по судейским делам, только не судья, а адвокатша вроде, свое дело. Они даже похожи между собой, и характер одинаковый. Незамужняя, в летах, уже не девочка. Одевается как старуха. Нина Владимировна смеялась над ней, говорит, что ж ты как старуха, у меня и то тряпки поярче будут, звала по лавкам, пошли, говорит, подберем тебе что путное, а то так старой девой и помрешь, а тебе еще замуж идти. А Лариска губы закусит, нахмурится, тетя, говорит, давайте оставим тему моего замужества, а голос-то, голос! Как у генерала, только команды отдавать. Какой замуж, прости господи! Кто ж посмеет с такой – страшно! Серьезная, не улыбнется никогда, слова доброго не скажет. Как зыркнет – аж на душе меркнет. Одно слово – судейская. Приходила, приносила печенье или цукаты, Нина Владимировна любила овсяное печенье, такое только в гастрономе на площади, «дельвита» называется. Гоняли чаи да свои дела обсуждали – законы, всякие известные случаи, убийства в городе… словом, как в газете – криминальные хроники. И так и сыплют всякими словами учеными, перебивают друг дружку, до хрипоты, чуть не до драки. Наследница. Нина Владимировна ей все отписала. Родственная душа, можно сказать, она ей вроде дочки была. Да вот она, на фото, чай пьют. Лариса…
– А вторая племянница? – спросил майор Мельник.
– Ну, та совсем девчонка, про нее и разговора никогда не было. Ничего про нее не знаю. Да и не видела ни разу.
– Кто забирал почту? Вот эти открытки, помните, может, хозяйка при вас их рассматривала, что-то говорила… – спросил майор Мельник.
– Про открытки ничего не знаю, – наморщила лоб Елена Степановна. – Я вынимаю почту, может, и было чего, да я не заметила. Не мое дело. Сейчас много чего бросают, я все приносила, складывала на тумбочке в прихожей в стопочку, она потом разбирала. Она их не выбросила, видать, что-то важное. Не знаю.
Что-то важное. Видать.