Конец денег - читать онлайн

Глава I. Пространство времени, язык и деньги

Пауль Клее «Магический сад», 1926

Для того чтобы определить связь между временем, деньгами и языком, достаточно просто на минуту представить, что бы могло произойти, если бы одно из этих полей исчезло из современной жизни. Вероятнее всего, наступил бы в лучшем случае информационный коллапс, в худшем коммуникация была бы полностью утрачена, и человечество неминуемо ждал бы тотальный глобальный кризис, который бы затронул практически все сферы жизнедеятельности. Безусловно, такой сюжет маловероятен, да и невозможен, скорее всего. Тем не менее в условиях повседневной жизни в определенный момент каждое из данных полей испытывает кризис, будь то вымирание языков, денежный дефицит или потеря (захват) личного времени, наиболее стабильного, хотя и подверженного постоянным вторжениям со стороны пространства денег.

Общее пространство, к которому обращается философская мысль многих цивилизаций и поколений философов9, в современном мире является территорией мифа, и даже государственность – формальная политическая и культурная основа для многих – на деле превращена в плод фантазии. Внутри государства могут быть максимально приближенные друг к другу, порой даже одинаковые условия существования, основанные на законах, системе управления, культурном кодексе, но никак не пространство, состоящее из личных впечатлений, выводов, повторяющихся, но совершенно не похожих поступков и времени, незримо присутствующем во всех проявлениях. Его протяженность, неограниченная с позиции общего времени, по факту составляет период от рождения до смерти человека. Пространство повседневности, которое видит, а точнее ощущает субъект, является общим, и лишь время проживается индивидуально. И как бы субъект ни пытался его ограничить системами счислений, разбить его протяженность на фрагменты, оно все равно продолжает идти вне зависимости от влияния извне. Фундаментальность, в некотором смысле устойчивость и прочность времени доказывают тот факт, что оно не подвергается изменениям, как бы человек ни стремился влиять на него. Одностороннее воздействие на время является абсурдным убеждением современного человека, готового сопоставить собственное восприятие времени с процессами, которые происходят во времени. Проживать собственное время – непростая задача, такая же, как употреблять свой язык, неизвестный другим субъектам. Он лишает субъекта коммуникации. За личным временем (чувственное восприятие общего времени человеком, возможность использовать время) и особенностями владения языком скрывается переживание, ощущение, понимание, индивидуальное, не причастное к процессу взаимодействия с другими субъектами. Однако именно структура общения между людьми предполагает наличие констант, позволяющих действовать синхронно, получать отклик на результат действий (вопрос/ответ, запрос/реализация). Главные точки пересечения, благодаря которым выстраиваются связи между государствами, политическими объединениями, финансовыми корпорациями и отдельно взятыми людьми, – три кита, на которых строится любая коммуникативная система, – время, язык, деньги. Идеология является надстройкой, пользующейся в той или иной степени каждым из перечисленных связующих звеньев. Если время можно охарактеризовать как абстракцию, переживаемую человеком от рождения до смерти, то язык (в широком смысле слова) – средство, определяющее роль человека (животного, насекомого и т. д.) в сообществе. В данной триаде деньги оказываются наименее гибким звеном, рассчитанным на замкнутый круг функций: обмен и воспроизводство. Фактически «деньги» являются не менее отвлеченным понятием, чем «время» и «язык». Язык материализуется на письме и в речи, хотя, в отличие от бумажных денег, подержать его в руках невозможно. Время материализуется в средствах его измерения и наблюдения за ним, то есть в часах, тогда как деньги – в акте отдачи и приобретения, так как сами по себе вне контекста товаров и услуг ценности не представляют. Но, в отличие от времени, они способны воспроизводить себя в условиях современной макроэкономики. Жан Бодрийяр отмечает факт самовоспроизводства системы:

Деньги, как и язык, являются доступным благом, потому как в их создании участвует сам субъект. Именно его потребности, нередко навязанные системой, регулируют как денежный оборот, так и немотивированные желания, подстерегающие современного человека на каждом шагу:

Возвращаясь к триаде время/деньги/язык, важно разобраться, в каком качестве они функционировали ранее, на каком уровне (политический, экономический, социальный (коллективный), этический, психоаналитический и т. д.) развивались и что представляют из себя сегодня, в начале XXI века.

В архаических обществах понятие «время» явно не соответствовало современному определению

Оно едва ли переживалось индивидуально в социуме, коллективе, выполняющем структурированные действия (ритуалы, обряды, праздники), и принадлежало всей социальной группе, а не субъекту:

Интимность переживания времени, о которой впору говорить после распада традиционного коллективного сознания14, отделяет общее время (каким оно и является формально) от личного, еще не приобретенного, но уже потребляемого. Повседневность, а чаще всего включенность субъекта в общие социальные процессы, неосознанные привычки уничтожают главную особенность времени – нейтральность. Зачастую человек переживает индивидуально время, которое ему не принадлежит, то есть оно ангажировано им; возможно, покажется, что субъект отвечает за выбор, реализацию личного времени, но чаще всего выбор уже сделан социальной системой, сообществом (подсчитано, сколько нужно времени на выполнение того или иного действия (работы), представлены варианты, как лучше тратить время (досуг) и т. д.), в котором находится субъект. Следовательно, меняются функции времени, хотя номинально его трансформации не происходит.

С этической точки зрения личное время – это зона интима, сравнимая с религиозным экстазом или сексуальностью. В социуме это право на свободный досуг и возможность проявить волю. Фактически картина значительно отличается от большинства постулатов. Трата (изъятие) субъективного времени (речь не идет о рабстве, когда время строго регламентировано хозяином раба), которая встречается повсеместно, начиная с рекламы, которую вынужден смотреть потребитель (формально это не так), работы сверх нормы (не всегда оплачиваемой), участии в обязательных социальных процессах, навязанных властью, и заканчивая пробками, очередями, задержками по выплате как неотрегулированной структурой взаимодействия государства с гражданами, по сути, является одним из видов насилия, не физического, не психологического, но временнóго. В свою очередь данный вид насилия распространяется на все виды деятельности человека, живущего в рамках системы, где точно подсчитано, сколько необходимо времени на тот или иной процесс; допустим, чтобы получить денежную сумму, способную удовлетворить потребность и сделать человека счастливым, исходя из того, что цены формируются вне зависимости от пожеланий субъекта (кроме черных и блошиных рынков, где цена зачастую формируется прямо на месте, но они уже относятся к теневой экономике, той части системы, которая существует автономно; чаевые официантов). Но именно сбой в системе, столь привлекательной, обещающей изобилие посредством увеличения потребления и производства, приводит к незначительному временнóму освобождению, хотя многие исследователи подметят, что, благодаря техническому прогрессу, человек получил больше личного времени, рабочий день стал короче, но, в сущности, давление на субъекта переместилось из сферы производства (работы) в область потребления (досуг, свободное время). В данном контексте интересен пример с лишением свободы преступника. Каковы функции тюремного заключения: лишение социальных возможностей (обязанностей и благ), лишение выбора или захват времени? Можно ли отнести недостаток социальной и личностной реализации к отсутствию индивидуально переживаемого времени? Судя по всему, именно в таких условиях обостряется индивидуальное переживание времени, так как субъект оказывается исключенным из глобальной социальной системы (он попадает в сжатое сообщество людей, где действуют более жесткие законы с одной стороны, но, с другой стороны, они не завуалированы сложным социальным взаимодействием, нескончаемым потоком информации, который становится неотъемлемой частью личности человека за пределами тюрьмы, если он не уединился в горах и не дал обет молчания), у него нет возможности включиться в игру растущих потребностей, попасть в капкан двусмысленных рекламных слоганов и стать жертвой двойных политических стандартов. Однако он всеми силами стремится вернуться на «свободу», убежать не только от физических и психологических испытаний, но и от острого интимного переживания времени, когда все внимание привлекает к себе обратный отсчет – дата освобождения или смерти.

Реализация времени в социуме, как и совместное существование субъектов, может проявляться на разных уровнях: к примеру, на уровне ощущения времени (личное время) и процессов, связанных с его материализацией в рамках жизни субъекта, или на уровне взаимодействия субъектов, групп. Это может быть и уровень институций, связей между ними, где общее время занимает господствующую позицию по отношению к личному. В случае с ощущением времени происходит социальное обособление с общим временем, это зона интима, в которой отображаются индивидуальные особенности восприятия времени субъектом. В поле социума субъект действует в рамках социального дискурса, зона интима вынужденно уходит на второй план, вместе с тем и время приобретает иной статус – оно становится общим не в плане коллективного переживания, а в плане обязательства отдавать собственное время и получать чужое (в условиях современного потребления функционально продавать и покупать, например, получать зарплату, отработав определенное количество часов, а затем тратить ее на приобретение услуг (чужого времени) и т. д.). Социальные, государственные институты – это наиболее динамичный и вместе с тем фиктивный по отношению к нейтральности времени уровень. Ключевую роль играет манипуляция временем целых институтов, крупных социальных групп, диктующих свои временны́е условия стратам или субъектам, максимально отдалившимся от интимного переживания времени. Подобные общественные структуры являются основой коммуникации между этническими группами, государствами, внедряя культурные кодексы, запреты, экономические модели и политический стиль управления (госаппарат, структуры бизнеса, СМИ, университеты, дифференцированные группы потребителей и пр.). В сущности, субъект постепенно отдаляется от личного времени в той или иной степени на каждом из уровней – даже на уровне восприятия времени, но в условиях современности это не приводит к восстановлению общего пространства – архаического коллективизма, скорее начинается отчуждение, потому как субъект опирается на общественный договор16 и в отношении времени. В этом процессе время находится в центре. Но влияние времени на субъект и ответные попытки повлиять на время (по сути, изменение представлений о времени и использование этих представлений) не ограничивается полем этического и социального. Политика вторгается в ход времени, выстраивая иерархическую систему, структурируя его в собственных интересах17.

Иерархические системы управления, где власть занимает верхушку вертикали, несмотря на наличие инверсивных связей, когда управляемый оказывает влияние на управляющего и может занять позицию лидера, до сих пор актуальны в современном сообществе. Формирование государственных и негосударственных институтов, законов, в рамках которых проходит политическая жизнь определенного сообщества, напрямую связано с аппаратом давления, то есть навязывания на рациональной основе органов власти. В этом смысле политическая система формируется и действует в социальной среде как поводырь и состоит из нескольких компонентов: организационный (организация общества), культурный (формирование общего сознания, психологии и идеологии), нормативный (социально-политические и правовые нормы), коммуникативный (информация), функциональный (непосредственное осуществление управления)18. В этой связи стоит обратиться к «Анти-Эдипу»:

Каждый из компонентов так или иначе связан со временем. В организации общества время играет едва ли не основную роль, начиная с дней недели, делового календаря, когда каждый из институтов взаимодействует друг с другом в определенных временны́х рамках, ориентируясь на дату вступления закона в силу, сроки отчетности и т. д., и заканчивая социально-политическими и правовыми нормами, культурно-историческим взаимодействием эпох (в том числе идеологии, национального сознания и психологии), передачей информации (коммуникативная функция, соревновательный аспект).

Но еще более напряженное столкновение времени можно наблюдать в экономике, так как время напрямую связано с финансовым оборотом, деньгами, которые постепенно начинают замещать некоторые функции времени, превращаясь в универсальную единицу коммуникации. Основная сложность заключается в том, что денежный оборот, в отличие от времени, имеет свойство ускоряться; в этом случае объем денежной массы увеличивается наряду с ростом производства и развитием усовершенствованных технологий. Однако числа, используемые для подсчета времени и денег, в корне отличаются друг от друга. Деньги – абстракция, отвлеченное понятие, как число и время, но в отличие от числа, деньгами можно измерять некоторые свойства и результаты деятельности человека, факты, тогда как время соотносится с определенным периодом, дифференцируемым, дающим возможность выявить не столько факты, сколько соотношение видов деятельности и условий, в которых она была произведена. С точки зрения экономики в числах (статистика, ВВП, ВНП, ВП и пр.) скрывается тенденция к развитию, которая сопровождается фиксацией изменений в тех же числах. Но в целом за границей числовых показателей остается огромный пласт неизмеримых действий как субъекта, так и целых систем:

В мире изобилия и потребления экономика слишком жестко вторгается в психику человека, являясь не только следствием, но и причиной многих проблем, находящихся в дискурсе психологии и психоаналитических теорий. Отчаяние, которое пронизывает жизнь человека, связано с временны́м фундаментом (отчаяние бесконечного), его ограниченностью и бесконечностью одновременно, с потреблением в поиске изобилия. Согласно Серену Кьеркегору,

а воображаемое вначале держится за воображение, однако воображение касается чувств, значит, воли, поэтому можно иметь воображаемое чувство, знание и волю21. Получается, что воображаемое порождает и воображаемые знания, ощущения, временнóй аспект, отданный государству, социальной системе сообщества, также превращается в нечто воображаемое, переживаемое не внутренне, а внешне, через взгляд на часы, через подсчет времени, над которым потерян условный контроль субъекта, он как роль реализован в жизни субъекта, и кажется, что каждый реализовывает собственную действительность, но на самом деле, субъект выбирает из узкого круга предложенных моделей экзистенции (профессия, социальная роль, статус и функции в обществе), либо вырабатывает собственную модель, которая рано или поздно вступает в конфликт с более распространенной моделью, принадлежащей большей по численности и сфере влияния группе. Именно недостаток бесконечного ограничивает восприятие человека.

Время перестает быть ощущением, оно превращается в шифр, код, по которому ориентируется в социуме субъект, но он не переживает его, лишь статистически проживая. Отсюда появляется дополнительная потребность, необходимость не в самом времени, а в его реализации, то есть максимальном насыщении событиями, действиями (работой, покупками и т. д.). Являясь синтезом конечного и бесконечного во времени (с точки зрения науки биологическая смерть, с точки зрения религии реинкарнация, загробная жизнь), субъект постоянно оказывается в отчаянии, порой лишь подсознательно, тем не менее, данное противоречие скрывает система, в которую интегрирован человек.

Стало быть, речь идет не только о временнóм отчаянии, но и о вре́менных вещах, связанных с количественной рефлексией. Кьеркегор утверждает, что

Именно нехватка времени компенсируется изобилием вре́менных вещей. Смещение в сторону произведенных предметов (по сути, овеществление времени) является основной проблемой социальной, политической, экономической, психологической и духовной жизни субъекта, помещенного в условия жесткого капитализма. Но показательными являются и процессы, происходящие в языке. Сопоставление языка и времени на первый взгляд кажется метафорой, однако при более детальном анализе раскрываются важнейшие особенности, свойственные обоим феноменам. Гюстав Гийом определяет механизм актуализации времени:

Но время обретает себя в языке. К такому выводу Гийом пришел посредством анализа грамматических свойств глагола:

Соответственно, время (в том числе языковое), построенное по образцу пространства, имеет свою глубину, ширину и высоту, представляемые временно́й системой. Но систему времени, в отличие от языковой системы, субъект меняет в своем представлении, тогда как язык, существующий так же автономно, как и время, ориентированный на большинство владеющих им субъектов, зависит от определенной группы носителей, подсознательно выбирающих ту или иную форму, аспект развития. Язык моментально реагирует на любое изменение в окружающей человека действительности, поскольку является инструментом коммуникации. В отличие от времени язык на практике взаимодействует с его носителем, в определенной степени влияет на него и подвержен влиянию с его стороны (введение терминологии, тенденции к синтетизму и аналитизму, языковые нормы), тогда как время оказывает влияние на субъект только в его сознании, из чего следует дальнейшее преобразование в окружающей действительности:

Конституирование, по мнению Эдмунда Гуссерля, лежит в основе сознания времени, объективного и имманентного. Именно посредством конституирования происходит синтез с информацией извне, важнейшей частью которой является язык в широком смысле (восприятие внешних предметов, которые вырабатываются из составляющих сознания). Язык по своей сути уникальное явление, формирующееся в индивидуальном сознании, но способное создавать и видоизменять общественное (групповое) сознание. Для того чтобы выразить время, необходимо пространство, чтобы выразить мысль, побуждение, чтобы передаваемое было названо, необходим язык, состоящий из системы речевых сигналов, письменных знаков, к примеру, язык живописи, кино, язык глухонемых и т. д. При помощи сигналов и письменных знаков язык отражает результаты познания действительности. Возникая и развиваясь в обществе, он становится объективным явлением, созданным, в сущности, самим сообществом, он существует и функционирует, опираясь на общность, а не на субъекты. Человек вынужден овладевать языком, выработанным предыдущими поколениями. Но существует научная позиция, определяющая, что имманентный, внутренний язык имеет собственную нишу, связанную не столько с действительностью, сколько с сознанием и пространством. Новаторская для своего времени теория Жана Пиаже и Л. С. Выготского о внутренней речи посвящена изучению данной проблематики. Внутренняя речь является определенным этапом в процессе формирования речевого высказывания, она первична по отношению к внешним факторам и находится в сознании субъекта:

Однако речь является лишь частью языка, он начинается не с жеста (язык глухонемых), не с речи или написанного слова, – все это лишь выраженное в языке, но сам он исходит из замысла, идеи, которая, согласно трактовке Ж. Делезом Юма, пребывает в воображении29. В этом смысле данный процесс напоминает реализацию времени в пространстве, хотя оно не может быть воплощено в конкретных предметах (за исключением «следов времени на вещах», часов и т. д.), а язык через наименование предметов и процессов как раз становится означающим, прибором описания и систематизации окружающего мира.

С точки зрения этики язык вынужден скорее реагировать на изменение представлений, норм и форм поведения, культуру – одну из форм запрета по Зигмунду Фрейду30, которая регламентирует свободу выражения и волю. Это один из главных аспектов, способствующих развитию языка. Клод Леви-Стросс определял язык как продукт культуры и в то же время ее составляющую часть, как условие ее существования. Язык в разработанной им модели – это один из главных факторов формирования культурных кодов31. Но как и несвобода времени, так и несвобода языка связана с социальными процессами в обществе, однако если в случае со временем действует миф об изобилии (наличие вещей, экономящих время при выборе и при использовании), нагромождение из общественных институтов, в основном экономических и политических (производство, распределение, потребление материальных благ, правительственные организации, армия, правовая система), препятствует свободному проникновению времени в жизнь субъекта, несмотря на пока еще не потерянную способность к восприятию времени, то язык напрямую репрессирован властью (государство, религиозное построение, право и т. д.). В истории существует огромное количество примеров, когда язык становился наряду с иными инструментами принуждения – физическими, экономическими, идеологическими – рычагом насилия (нацистская Германия, Советский Союз 20-х годов). Языковая атака предполагает уничтожение свободного ассоциативного ряда, который заменяет устойчивый ряд, сформированный на вытеснении одних значений (иногда слов и целых лексических групп), «нормативным» (к примеру, «светлое будущее», «дружба народов», «великие свершения» и др.), а

Обращение языка в социуме имеет форму коллективной рефлексии, которая одновременно выражается в практической деятельности субъектов, целых институтов, формирует идеологию. Именно в процессе диалога – акта коммуникации – выявляются важные стадии взаимного влияния и образования мнения. Юрген Хабермас выделил несколько подобных стадий: язык как символическая опосредованная интеракция, в ходе которой формируется сознание другого; пропорциональная речь, основанная на позиции наблюдателя; аргументирующий дискурс, в котором появляется место для реализации этического признания другого как условия коммуникации. Язык как интеракция и пропорциональная речь распределяет социальные роли в отношениях; аргументирующий дискурс напрямую связан с легитимацией власти, определением ее функций и обязанностей33. Так язык является одновременно объектом влияния и влияющим субъектом.

В социолингвистике распространена классификация языка по социальной дифференциации, типологии языковых ситуаций, определяемых главным образом социальными факторами. Но в контексте языкового пространства это лишь категории выражения, реализации языка. Однако существует важная деталь, нюанс, стремительно избегающий анализа. Насколько молчание может соотноситься с высказыванием, настолько язык может избежать реализации в пространстве. Молчание может быть направлено на адресата с целью передачи информации, тогда сохраняется коммуникативная функция языка:

Время также может избегать реализации в пространстве, однако сохранить при этом модус течения – длительность.

Действие политической системы схоже с действием системы языка, так как обе они основываются на акте захвата (захват носителей языка, захват граждан, подчинение своду законов, культурное табу и т. д.). Если не рассматривать взаимное влияние языка и политики, а остановиться на структурах их действия, правилах социальной игры, то открываются весьма широкие горизонты для анализа. Политическая система, как и язык, строится на определенной основе, удовлетворяющей потребности и интересы большинства. Главной задачей нормативной основы является регулирование политических отношений между властью и субъектами (гражданами). Язык координирует отношения субъектов и групп, но именно с появлением языка стала возможна политика. Ролан Барт отмечает языковой код власти:

Язык – это политическая система, иерархия определенных знаков, множеств означаемых и означающих, направленных в пространство. Но речь идет не о территории, на которой распространяются те или иные законы, формы политической жизни и нормы поведения, а о поле повседневности, в которой наши представления занимают различное положение по отношению к объектам, идеям, восприятию субъектов, близости-дальности ощущений, направленности действий и мотивов. Иначе говоря, пространство – зона, в которой происходит реализация накопленного воображаемого, вместе с тем эта зона является и памятью, позволяющей в протяженности видеть генезис человеческих идей и определить объем познания. Реализация языка в пространстве сопоставима с реализацией политики в нем же. Политика материализуется в предметах, в территории только благодаря экономике (производство, обмен, денежный оборот и т. д.) и вооружению (захват территорий, рынков, сырья и т. д.), ее основное место действия – сфера идеологии в пространстве. Политика начинает существовать лишь с момента реализации того или иного решения, но никак не раньше. Политические теории остаются в рамках пространства восприятия, но они не обладают направленностью, протяженностью. Язык в пространстве действует схожим образом, его выход за рамки поля повседневности позволяет человеку реализовывать его в предметах, по сути, создавая их:

Так субъект, называя предметы, создает из них при помощи языка атрибут, «продолжение себя». Одиночество, индивидуальное действие (молчание) не отменяют внутреннего языка, диалога, если речь не идет о серьезных перверсиях и обетах. Язык опирается на доступные для субъекта методы познания.

Связь языка и экономики не столь очевидна на первый взгляд. Поля политики и экономики встроены друг в друга не только по причине взаимной зависимости, но и в связи со стилем управления. Одной из основных задач экономики, полностью зависящей от окружающей действительности, о каком бы периоде времени ни шла речь, остается стремление овладеть этой действительностью, то есть трансформировать зависимость от нее в господство (экономическая власть настолько широко рассеялась, что постепенно лишается контроля; место традиционного контроля занимает конкуренция свободного рынка). Но если экономика является конечной целью, то политика превращается в орудие для достижения этой цели, промежуточным звеном в цепи социального управления. Правительство определяет права собственности, регулирует рыночный диапазон сделок, распределяет ресурсы, чтобы актуализировать собственную территорию.

Язык, воспроизводящий механизм захвата (язык овладевает субъектом, который вынужден на нем разговаривать), выполняет те же функции в пространстве, только для достижения цели ему не требуется посредник, так как механизм, позволяющий выучить язык, заложен в природе человека, в его способности к восприятию. Экономика производит и завоевывает, язык завоевывает и воспроизводит:

Возникновение речи, взаимодействие языка и психики перестраивает основные процессы, происходящие внутри субъекта: восприятие, мышление, воображение, память. Психика проявляет себя в образах, связанных с окружающей средой, а сами образы являются носителями свойств и отношений, характерных для представляемых объектов. Язык основан на знаках, которые содержат в себе некоторые сведения о действительности; эти знаки являются медиаторами между образами и субъектом. К примеру, слово «дверь» (языковой знак) состоит из звуков, не дающих нам сведений о функции двери, ее структуре. «Дверь» соотносится с определенным образом (конкретная дверь) и ситуацией (что происходит с дверью). По Гуссерлю, интенциональность в модусе желательности, заинтересованности содержит в себе субъективный компонент – психику (переживание, проживание акта созерцания)38, а язык, направленный на предмет, лишен субъективности, так как по своей сути является означающим, которое априори существует до желания субъекта, вне его воображения, довольно схематичен. Более того, для психоаналитика язык скорее не средство коммуникации, не носитель информации, а средство, чтобы скрыть эту информацию, подавить и вытеснить желание. Согласно исследованиям Жака Лакана,

Получается, что язык и психика направлены изнутри вовне – на предметы, понятия

структурированы схожим образом, но фактически реализовываются по-разному, исходя из наличия индивидуальной психики и отсутствия индивидуального языка в социуме. В. Руднев в статье «Язык и смерть» подчеркивает, что

Оставшаяся часть триады – деньги – является безусловным и важнейшим аспектом коммуникации между субъектами. Деньги как чистый факт обмена обнаруживают превосходство над прочими вариантами взаимодействия двух и более людей. Именно опыт, основанный на знании того, что было, проецируется в будущее. Прежде всего это характерно для денег. Выход из кризисов, вмешательство государства в рыночную экономику, стремление управлять неуправляемым процессом развития рынка, разработка возможных сценариев развития ситуации основывается на анализе произошедшего и происходящего, однако этот анализ всегда отстает, теряет актуальность, потому как скорость движения денег, их оборота постоянно увеличивается. Финансовая категория (ступень) стоит значительно выше общественной, является важнейшим критерием успехов субъекта. Но достижение всех целей – неизбежный конец.

Весьма вероятно, что попытка разобраться в том, насколько значима роль денег в достижении той или иной цели, как соотносятся деньги с категорией причинности в современном обществе, а главное, как соотносятся экономические мифы, позволит создать новое экономическое пространство. Мышление продуктами производства давно сменилось денежным мышлением. Деньги получили собственную независимую категорию мышления, более того, с точки зрения наличия/отсутствия денег рассматриваются любые общественные события (инициатива), индивидуальные возможности, способности группы или крупного сообщества (принцип оценки субъектов и событий согласно платежеспособности).