Однокомнатная квартирка, которую я снимал на окраине города, ждала меня. Здесь исчезли все мои страхи и снова заработало логическое мышление. Теперь следовало найти воспитателей, помнивших Должикова и Рыбину. Наверняка они вспомнят какие-нибудь важные факты их биографии.
«Завтра до работы поеду в детский дом, – подумал я. – Искать надо среди пожилых. Они всегда охотнее идут на контакт».
Звонок телефона заставил меня вздрогнуть впервые в жизни. Он прорезал тишину моей квартиры. Я подошел и, затаив дыхание, снял трубку. На линии кто-то сопел.
– Говорите, – мой низкий голос сорвался на фальцет, однако это никого не обеспокоило. На том конце незнакомый абонент нажал на сброс. Короткие гудки кувалдой били по нервам. Я прошел на кухню и вынул из шкафа бутылку водки. Видно, дело, которое попалось мне на этот раз, трудное и опасное. Горячий воздух, волнами врываясь в открытое окно, гладил плечи. Потной рукой я закрыл окно. Я предпочитал сидеть в духоте, но не оставлять ни малейшей щели. Впрочем, эти, если захотят, проникнут даже через закрытую дверь. Естественно, такая мысль не улучшала настроения.
Рюмка горячительного напитка сделала свое дело. Не считая кошмаров, тревоживших меня полночи, я сносно поспал. Мой старый друг-будильник возвестил: пора на работу. Я молниеносно оделся, кинул в рот кусочки сыра и колбасы, которые остались от вчерашнего одинокого пиршества, вызванного страхом, и сбежал вниз. Красный «Опель» терпеливо поджидал меня на стоянке. Я махнул водителю, как старому знакомому, и гордо прошествовал на автобусную остановку, решив, что среди людей мне будет легче скрыться. Я сел в маршрутку, понаблюдал, как автомобиль аккуратно преследует ее, и в голове у меня сложился план действий. Следуя ему, мне надо было выйти на две остановки раньше, что и было сделано. Потом я побежал в глубину проходных дворов. Растерянное лицо водителя, никогда мною не виденного, воображение нарисовало достаточно четко. Стоит ли говорить – мне удалось оторваться от преследования.
В холле детского дома меня встретила та самая пожилая женщина, что в первый раз проводила меня в кабинет директора. Мне почему-то показалось: она работает здесь довольно давно и знает Должикова и Рыбину. Вот почему я обратился к ней с вопросом:
– Давно здесь трудитесь?
Ее улыбка была доброжелательной. Детдомовцы людей с такой улыбкой обожают – те из них, кто на это способен. Но не дай бог этим людям в чем-нибудь провиниться! Любовь мгновенно перерастает в ненависть.
– Довольно давно, – ответила женщина.
– А вы не знали Петра Должикова и Яну Рыбину?
Ее выцветшие глаза глядели без всякого страха:
– Конечно.
Я вытащил удостоверение:
– Перед вами журналист крупной приреченской газеты. Можете уделить мне время?
Собеседница растерялась:
– Вообще-то, я занята.
– Прошу вас. Это очень важно.
Она махнула рукой:
– Ладно. Пока Валентины Петровны нет…
Я никак не отреагировал на эту фразу. Пусть узнает о смерти начальницы не от меня.
– Пройдемте в кабинет.
Я вытащил блокнот:
– Мне необходимо записать вашу должность, имя, отчество и фамилию.
– Воспитатель Полина Тимофеевна Кочетова, – представилась она. – Проходите. Это комната отдыха для воспитателей.
Я уселся на кушетку и обратился к женщине:
– А теперь расскажите все, что вы знаете об этих ребятах.
– Но почему именно о них? – удивилась Полина Тимофеевна.
– Яна пропала, и наша редакция осуществляет ее поиски, – говорить полуправду всегда легче, чем лгать глаза в глаза.
Кочетова вскинула седые брови:
– Разве это не дело милиции?
– Мы работаем параллельно.
– Тогда понятно. – Она вытерла капельки пота, поблескивающие бусинками на верхней губе. – И Яночка, и Петюня поступили к нам крохотными. Знаете, они оба отказники. Если вы хотите знать мое мнение, их мамаши просто обокрали себя, лишившись таких замечательных деток.
– А кто их родители? – поинтересовался я.
– Об этом ведает только Валентина Петровна, и никто, кроме нее. А зачем вам?
Моя улыбка сражала невинностью:
– Меня, как и милицию, интересуют все мелочи. Но давайте пойдем дальше. Их никто не пытался усыновить?
– Пытались, и неоднократно, – выпалила Полина Тимофеевна.
– И почему же не получилось?
Воспитатель задумалась:
– Все, что я здесь рассказала, опубликуют в газете?
Надо было срочно ее разуверить:
– Ни в коем случае. Видите, я даже ничего не записываю.
Она успокоилась и продолжала:
– У нас работала одна молодая женщина, Ирочка Хромова, добрейшей души человек. В юности ей пришлось сделать аборт, и доктора объявили неутешительный приговор – бесплодие. Именно тогда она и решила взять ребенка из детского дома. Даже двоих – Петю и Яночку.
Женщина перевела дыхание:
– И жили бы наши лапочки припеваючи, если бы не эпидемия гриппа. Врачи проглядели страшное осложнение – менингит. Так наши крошки лишились матери второй раз. Потом Яночка приглянулась одной богатой даме, и она стала хлопотать об удочерении.
– И?.. – Я вопросительно посмотрел на воспитателя.
– И ей это удалось, – с горечью заметила Полина Тимофеевна. В уголке ее глаза блеснула слеза. Что случилось дальше, было понятно и без слов, однако мне требовались подробности.
– А потом вернула?
– Да.
– Почему?
– Слушайте, – Кочетова мысленно перенеслась в тот день, когда высокая блондинка с массивными золотыми серьгами и грубым голосом тренера по футболу переступила порог детского дома. Она объяснила, что хочет взять ребенка, однако не совсем маленького, около четырех-пяти лет, и желательно девочку.
– Да, девочку, – повторила женщина, давая сотрудникам полюбоваться перстнем с огромным аквамарином. Потом ее водили по комнатам, и дама указала на Яну:
– Пожалуй, эта.
Полина Тимофеевна сжала локоть Валентине Петровне, смотревшей на блондинку с каким-то подобострастием:
– Не отдавайте ребенка. Она не будет ухаживать за ним как надо.
Директор строго взглянула исподлобья:
– Здесь, что ли, ухаживают как надо? Разве не вы все время повторяете: детям нужны родители.
– Но у нее нет мужа.
– Зато есть деньги.
Когда блондинка окончательно остановилась на Рыбиной, ей подсказали, куда обращаться, и вскоре пакет документов был готов. Полина Тимофеевна, до последнего лелеявшая надежду, что Яночку не отдадут в неполную семью, приуныла. В назначенный день женщина подкатила на новенькой иномарке, и Валентина Петровна с воспитателями наблюдали, как она втискивала ребенка на сиденье.
– Эта не будет хорошей матерью, – констатировала Кочетова.
– Поживем – увидим, – отозвалась директор, сжимавшая в кармане пакет с приличной суммой. Однако слова Полины Тимофеевны оказались пророческими. Девочку вернули через два года. Воспитатели боялись за психику ребенка, но Яна как будто обрадовалась возвращению в детский дом. Позднее она рассказывала Кочетовой:
– Евдокия Артемьевна (так звали крутую даму) играла со мной, как с куклой. Да, она покупала мне красивые платья, но никогда не говорила о моих проблемах, никогда не интересовалась делами, только постоянно следила, чтобы я не украла драгоценности или деньги.
– А ты ничего не украла? – осторожно спросила Полина Тимофеевна. Яна рассмеялась:
– Я не воровка. И потом, за мной присматривала домработница. Правда, однажды я нашкодила, и этого оказалось достаточно, чтобы меня вернули.
Воспитатель погладила Яну по голове:
– Что же ты натворила, негодница?
– Ничего особенного, – проворковала девочка. – Когда меня оставили одну в квартире, я зашла в спальню к матери и обнаружила на трюмо много разной косметики. Мне захотелось накраситься, как это делают взрослые, понимаешь?
– И ты накрасилась, – вздохнула Кочетова, не видевшая в этом ничего предосудительного.
– Ну да, – хихикнула Яна. – Накрасилась. Я не знала, что это плохо. Это очень плохо, да?
Полина Тимофеевна замялась:
– Раз тебе запрещали, не следовало этого делать.
– Она тоже так сказала, – согласилась Рыбина. – Точнее, не говорила, а орала, как дворник в соседнем доме, когда напьется. Обзывала меня плохой девчонкой, испортившей дорогущую косметику, и поклялась вернуть обратно. Как видите, обещание она сдержала.
– А больше ты ничего не сделала? – осведомилась воспитатель.
– Ничего, клянусь, – заверила ее Яна. – Знаете, я рада, что вернулась. Два года я чувствовала себя не в своей тарелке, два года от меня ждали неприятностей. А в такой обстановке тяжело живется.
Кочетова обняла девочку:
– Мы никогда не расстанемся. Если только я не увижу, что очень хорошие люди хотят стать твоими папой и мамой.
– Договорились, – Яна доверчиво прижалась к груди женщины.
Дальше можно было не рассказывать. Хороших родителей Рыбиной не нашли.
– А в последнее время вы не замечали странностей в ее поведении? – поинтересовался я.
– Год назад они с Должиковым решили пожениться и сняли квартиру, – объяснила воспитатель. – Сначала дети навещали нас вместе. Потом стал приходить один Петя. Когда я спрашивала, почему он без Яночки, мальчик смущался. Петенька вообще был очень честным, и если бы кто-нибудь усыновил его, то получил бы прекрасного ребенка.
– Почему же… – начал я, однако Кочетова меня перебила:
– Петенька сам не хотел уходить от нас. Правда, когда он был совсем крохотным, часто болел, а будущие родители жаждут здорового ребенка. Они не слушали наших объяснений, что парень обязательно поправится. Когда же Должиков подрос, он сам противился нашим стараниям найти ему родителей.
– Значит, Петр не мог объяснить, почему Яна перестала вас навещать? – спросил я.
– Именно так.
Я внимательно посмотрел в глаза женщины. Она вернула мне взгляд. Такие, как она, никогда ничего не скрывают, и я был уверен: Полина Тимофеевна рассказала все, что знала.
– Спасибо, – поблагодарил я, вставая с кушетки. – Но у меня еще одна просьба. Видите ли, у меня нет фотографий Должикова и Рыбиной…
Она тут же вскочила:
– Пойдемте. Их снимков у нас сколько угодно.
Мы поднялись на второй этаж в кабинет директора. Худенькая дама неопределенного возраста, которой можно было дать как тридцать, так и пятьдесят, с кроличьим лицом и серыми волосами, быстро печатала на компьютере.
– Ада, где последние снимки наших выпускников? – поинтересовалась Полина Тимофеевна. – Молодой человек хочет взять фото Рыбиной и Должикова.
Секретарь улыбнулась, обнажив кроличьи зубки:
– В верхнем ящике шкафа. В зеленой папке.
Воспитатель отодвинула ящик и достала скоросшиватель:
– Здесь?
Ада лишь мельком взглянула, кивнув:
– Да.
– Держите, – Полина Тимофеевна протянула мне папку.
– Вы, наверное, что-то перепутали, – обратился я к секретарю, открыв папку. – Здесь ничего нет. Одни пустые файлы.
– Не может быть! – Ада с достоинством встала со стула и протянула руку: Я спокойно передал ей зеленый скоросшиватель:
– Пожалуйста.
Она уставилась на пустые файлы, как на восьмое чудо света. Ее тонкие губы прошептали:
– Как? Где же?
– Да. Где? – подхватила воспитатель.
– Позавчера мы с Валентиной Петровной перебирали все снимки, – оправдываясь, говорила женщина. – Видели и эти. Может, они понадобились нашему директору?
– А кто, кроме нее, имел доступ к фотографиям? – Я не надеялся, что она ответит. Разве секретарь признается в том, что оставила рабочее место без присмотра? Впрочем, никто не запрещает покидать рабочее место, если ты запираешь за собой дверь комнаты, где хранятся документы. Очевидно, Ада делала это не всегда. Женщина покраснела. Казалось, поднеси спичку к ее пылающим впалым щекам – и детский дом заполыхает.
– Никто.
– Стоит поспрашивать ваших воспитателей, и они расскажут, что вы частенько выходите, оставляя дверь открытой, – пытался я использовать старый прием. Однако женщина-кролик была непреклонна:
– Как вам угодно. За мной никогда не водилось такого греха. Уверяю вас, вы только потратите время.
– Может, их действительно взяла Валентина Петровна? – предположила Кочетова. Однако требовательная трель телефонного звонка прервала наши размышления. По моим подсчетам, директора давно должны были обнаружить и сообщить по месту работы. Впрочем, возможно, при ней не было никаких документов.
Ада ответила, несколько секунд сидела молча, как деревянный идол, потом побледнела и ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Тонкие посиневшие губы с трудом произнесли:
– Валентина Петровна убита. Сейчас сюда приедет милиция.
Я прочитал отчаяние в глазах Полины Тимофеевны:
– Как убита? Кому понадобилось ее убивать?
Актерская игра всегда давалась мне с трудом:
– Какое несчастье!
Произнеся еще несколько сочувственных слов, я поспешил ретироваться. С милицией мне лучше не встречаться. Я жаждал раскрыть это дело сам и не желал ни с кем делиться успехами.