Самое первое мое воспоминание: я играю в парке. Мне три года. Вокруг ярко сияют нарциссы, прохладный ветерок шевелит только что распустившейся листвой. Моя мать сидит на скамье. Отец стоит рядом с ней, облизывая мороженое в стаканчике. Я щедро поделился остатками своего собственного мороженого поменьше с матерью; та вытерла мне рот, застегнула молнию свитера и взъерошила волосы, после чего проводила взглядом, как я побежал по лужайке.
Рядом была собака, обнюхивала стволы деревьев. По всей видимости, это была чужая собака. Моя мать любила собак, но Пол их терпеть не мог; он ни за что не потерпел бы собаку в доме. Я влюбился в нее с первого взгляда. Это была черно-белая дворняжка с длинными отвислыми ушами. Мне захотелось побегать за ней, подружиться с ней, а затем привести ее к нам домой для мамы. Собака залаяла и убежала прочь. Я побежал за ней по лужайке, как мог быстро. Через какое-то время собаке надоело бегать, и она остановилась у розового куста перед входом в парк, стараясь отдышаться. Я начал осторожно приближаться к ней, протянув руку в знак дружбы.
Но тут отец заметил, как далеко все зашло, и побежал ко мне. Он громко кричал, не знаю почему. Он кричал на собаку, прогоняя ее. Яростно кричал на меня, требуя не подходить к ней. Но я не хотел его слушаться. Собака полюбила меня, я это чувствовал. Она хотела, чтобы я погладил ее по морде.
Лицо Пола залилось краской. Мама не поспевала за ним. Она просила, чтобы он успокоился, но Пол только крикнул на нее, и мама застыла как вкопанная посреди лужайки, словно он ее ударил. Подобрав с земли сухую ветку, отец замахнулся на собаку.
Быть может, собака слишком разгорячилась, а может быть, ее напугал шум. Или, быть может, Пол с самого начала был прав. Она развернулась и посмотрела на меня. Обнюхала мою протянутую руку. После чего вонзила в нее зубы.
Это я помню.
Прижимая к груди картонную папку со своими документами, я следую по красной линии, петляющей по первому этажу подобно волшебной тропе, ведущей через заколдованный лес, которая, хочется верить, приведет к правде. Как и во всяком приличном заколдованном лесу, меня сопровождает Гоблин, которого зовут Фрэнсис. Это грузный санитар лет пятидесяти, он тоже хромает, и у него кривая, но приятная улыбка. Мы с ним быстро поладили, обменявшись парой плоских шуток.
По пути встречаем других ночных существ. Еще один санитар катит накрытую простыней каталку. Возбужденный молодой парень в зимней куртке обгоняет нас и скрывается вдалеке, оставив после себя терпкий запах лосьона после бритья и пота. В коридорах снова воцаряется тишина. Здесь большинство кабинетов ночью не используется, и есть что-то смутно гнетущее в веренице запертых дверей. Наконец мы оказываемся в холле без окон с несколькими стульями в ряд. Фрэнсис забирает у меня папку и благоговейно протягивает ее в окошко миниатюрной индианке, взгромоздившейся перед компьютером.
Та уходит вместе с папкой. Фрэнсис достает пачку сигарет, смотрит на часы, откашливается и говорит, что меня пригласят на томографию не раньше чем через полчаса. Я улыбаюсь и заверяю его, что прекрасно справлюсь и один, если у него есть какие-либо срочные дела. Такие дела у него есть.
После ухода Фрэнсиса я отправляюсь на разведку к ближайшему углу. Снова улавливаю аромат лосьона после бритья и пота, но коридор за поворотом пуст. Лишь та же самая бесконечная вереница вечно горящих ламп дневного света. Таблетка, которую дала мне врач, начинает действовать. Голова и шея болят меньше, но я чувствую, как затормаживаюсь, теряю сосредоточенность. Возвращаюсь на свой стул и беру журнал. Гламурные люди с обложки не имеют для меня никакого смысла. Заголовки плавают перед глазами подобно посланиям с другой планеты.
К моему удивлению, не проходит и десяти минут, как меня вызывают на томографию, а Фрэнсис еще не вернулся со своей срочной сигареты. Два вялых рентгенолога раздевают меня и скармливают металлической трубе. Внутри тесно, и я не могу пошевелить руками. Мне говорят расслабиться, и я лежу, ослепленный, заточенный в темницу, а машина стонет, посылая лучи в глубь моего мозга. Я думаю о том, что не смогу отсюда выбраться, если что-нибудь случится – пожар, отключение электричества.
Через двадцать минут всего этого адские стоны заканчиваются, и меня извлекают на свободу. Я дышу глубоко, радуясь тому, что снова оказался на свободе, а один из рентгенологов говорит, чтобы я вернулся в приемное отделение и ожидал результатов. Выхожу в холл, но там никого нет. Слабый запах табачного дыма указывает на то, что Фрэнсис вернулся, пока меня сканировали, после чего вспомнил о еще одном неотложном деле, связанном с табаком.
Зевнув, я решаю, что уже достаточно большой мальчик и смогу самостоятельно выбраться на поверхность. А пока посещаю туалет, расположенный прямо напротив. Он обозначен как только для инвалидов, но я ощущаю себя сейчас абсолютно немощным.
Не задумываясь, оборачиваюсь, чтобы запереть дверь. Но она распахивается настежь. Прямо мне в лицо. На какое-то мгновение я оглушен. Толкаю дверь, но она снова бьет меня, отбрасывая на раковину, больно втыкающуюся мне в спину.
И тут я его вижу – молодого парня, обогнавшего нас в коридоре. Запах сильный – лосьон после бритья и пот. Парень закрывает ногой дверь и с силой втыкает кулак мне в живот. Я сгибаюсь пополам от боли. Он бьет меня по затылку. Я падаю на колени, пытаясь защититься руками. Но парень ударяет мне ботинком между глаз. Он кричит что-то невнятное и снова бьет меня по затылку. Я падаю, треснувшись лбом о серый пластиковый пол.
Град ударов прерывается, и я переворачиваюсь. Парень сидит на корточках рядом со мной, с красным лицом, и в руке у него появляется нож. Маленький и грязный.
– Полиция! – воплю я. – Я из полиции! Я сотрудник полиции!
Парень словно меня не слышит. Он ударяет мне в горло. Я откатываюсь вправо и врезаюсь в унитаз. Нож обдирает мне висок и втыкается в пол. Я хватаю парня за запястье, и лезвие режет мне пальцы. Парень выдергивает нож и ругается по-английски и на не знакомом мне языке.
– Прекрати! – кричу я.
Тогда парень называет мое имя, произнося его снова и снова с сильным восточноевропейским акцентом.
– Росс Блэкли! – кричит он. – Росс Блэкли! Росс Блэкли!
Потрясенный, я колеблюсь мгновение, и это промедление едва не убивает меня, так как нож, подобно змеиному языку, выстреливает мне в глаз. Я выворачиваюсь влево, и лезвие режет мне щеку. Отталкиваю парня – он оказывается на удивление легким – и ползу к красному шнурку экстренного вызова. В голове у меня по-прежнему туман, каждое движение требует усилий. Но прежде чем я успеваю добраться до шнурка, парень с силой швыряет меня в стену и дико выкрикивает смесь слов, лишенных смысла. Нож возвращается, неудержимый, слепой, жаждущий моей крови.
Теперь мне уже страшно всерьез – я забываю про подготовку и принимаюсь судорожно размахивать кулаками. И на какое-то мгновение парень теряется. Этого мне достаточно для того, чтобы лягнуть его в промежность, отбрасывая назад. Я распахиваю дверь, пытаясь ударить ею своего противника. Я больше не полицейский, и даже не человек; я зверь, отчаянно сражающийся за свою жизнь.
Парень захлопывает дверь. Но тотчас же она с грохотом распахивается, налетая на него.
За дверью кто-то есть. Фрэнсис. Гоблин. Он открывает дверь, навалившись на нее своим мощным плечом. Его сила удивляет меня. Фрэнсис протягивает руку в щель и хватает нападавшего за волосы; тот падает назад на дверной косяк, издавая яростный непереводимый шум, размахивая ножом, словно сумасшедший, цепляя меня за рукав. На этот раз мне удается перехватить его руку с ножом и с силой ударить ею по стене. После чего парень вырывается, выскакивает мимо Фрэнсиса в коридор и скрывается из виду.
Фрэнсис бежит следом за ним, быстрее, чем я ожидал от него.
И вот тут до меня наконец доходит. Меня всего трясет. Я сгибаюсь пополам, не в силах пошевелиться, хватаюсь руками за колени, легкие горят, я жадно глотаю воздух. Всепобеждающей пустотой приходит слабость. И страх. В голову и ноги возвращается боль. Я с трудом могу дышать. Молю Бога о том, чтобы этот парень не вернулся и не набросился на меня снова. У меня не осталось больше сил защищаться. Мне жарко и в то же время холодно. Я чувствую себя дилетантом. Жертвой. Как будто мне еще никогда не приходилось драться. Я чувствую себя очень одиноким.
Слышу, как Фрэнсис бегом возвращается ко мне, встревоженно окликая меня по имени. Выпрямляюсь и собираюсь ответить. Затем вспоминаю, что нападавший также выкрикивал мое имя, и понимаю то, что должен был понять еще тогда. Разворачиваюсь и, вместо того чтобы откликнуться, как могу быстро хромаю за угол, к кабинету томографии. Здесь жду, затаившись, прислушиваясь, стараясь успокоить дыхание, а Фрэнсис вбегает в приемное отделение. Он снова окликает меня, и в его голосе звучат недоумение и тревога. Затем я слышу, как он разворачивается и возвращается обратно.
Я жду, когда его шаги затихнут вдали, после чего спешу в противоположном направлении.
В зале суда стоит полная тишина. Я медлю, обводя взглядом присутствующих. Стоун понимает, что мне нужна пауза, какое-то время, чтобы собраться с мыслями. Он переворачивает страницу в своих записях, затем говорит медленно, негромко:
– Вы подверглись жестокому нападению.
– Да. Но я понятия не имел, кто это был.
– Вы были уверены, что до того момента никогда его не видели?
– Я так думаю. Но, разумеется, моя память…
– Разумеется.
– Очевидно, он знал меня – или, по крайней мере, знал, кто я такой. Что заставило меня задуматься.
И, думая над этим, я пришел к заключению, что нападение не было случайным. Но это означало, что нападавший должен был знать о том, что я там. Вот что я понял, когда услышал, как Фрэнсис окликает меня по имени. А насколько мне было известно, мало кто знал, что я в тот момент нахожусь именно там.
Стоун поднимает взгляд на меня, стоящего за кафедрой для дачи показаний, и спрашивает ровным тоном:
– Кто знал, что вы там?