Виталий Конопацкий уже второй месяц околачивался в Москве. Не жил, не работал, а именно околачивался – так он сам определял свою теперешнюю жизнь. Приехал он в российскую столицу из Горловки, которая под Донецком. В свое время отслужил в воздушном десанте. Демобилизовавшись, подался в милицию, но к тридцати годам не заработал ни на квартиру, ни на машину. Друзья, его одноклассники, кое-как устраивались в жизни, кто хуже, кто лучше, но все уже обзавелись семьями. И жены бывших друзей не очень-то радостно встречали холостяка, когда тот приходил в гости, хотя за глаза и любили поставить его в пример мужьям. Мол, много не пьет, не курит, каждое утро занимается спортом.
И наконец-то по прошествии десяти лет – после армии – Виталий Конопацкий понял, что его неустроенность в жизни идет от нехватки денег. Не хватало их ему катастрофически. Завод, на котором он работал, простаивал три недели в месяц, зарплату же выдавали чем придется и когда придется, обычно сахаром. А попробуй продай его за живые деньги на Украине, когда всему городу выдали зарплату тем же самым, чем и тебе! Российские перекупщики, иногда приезжавшие в Горловку, скупали сахар мешками за смешные деньги, которые позволяли хоть как-то прожить месяц.
Виталий из газет знал, сколько стоит сахар в Москве, и поэтому чувствовал себя обделенным, когда подсчитывал истинную стоимость мешков, скопившихся в квартире, где он жил вместе с родителями. Из теленовостей он знал, что деньги у русских в провинции такая же редкость, как и в Горловке, водятся они лишь в крупных городах да в столице, там и сто баксов, казавшихся ему заоблачным богатством, не деньги.
Дни проходили за днями, а уверенность в том, что перекупщики бессовестно наживаются на нем, не покидала Конопацкого. Не раз в мечтах он уже представлял себе, как со своим сахаром отправляется в Москву и продает его по настоящей цене за российские рубли. Меняет рубли на доллары, а потом преспокойно живет целый год в Горловке, не опасаясь очередного витка инфляции, вновь собирая мешки, заставляя ими подвал, кухню и коридор. Он представлял себе это так отчетливо, что даже слышал хруст новеньких купюр, полученных в обменнике. Но вся загвоздка состояла в том, что ему не на чем было отправиться в Москву, не загрузишь же свой неподъемный товар в проходящий поезд!
Возможно, мечты так и остались бы мечтами, если бы не сосед Виталия, работавший водителем грузовой машины – тягача с фурой – в одном из автопредприятий города. Сосед любил выпить и постоянно ходил по подъезду, одалживая деньги. Отдавал их, правда, регулярно, но не из зарплаты, которую полностью забирала жена, а из сэкономленных командировочных. Деньги соседи давали ему не с большой охотой, но с уверенностью, что они вернутся назад. Командировки случались часто, иногда и в Россию, и тогда соседу Конопацкого платили огромные по местным понятиям деньги – по десять долларов в день.
Вот уже неделю Виталий Конопацкий находился в отпуске. Он специально придержал его до осени, потому что летом на заводе работы было больше, цеха старались загрузить на тот период, когда не надо тратиться на отопление. С наступлением же осенних холодов работа на заводе замирала окончательно.
После обычной утренней пробежки Виталий вернулся домой и, облившись холодной водой, – горячую в дом не подавали уже с полгода – принялся за завтрак. На кухне было не повернуться, всю стену от самого холодильника и до двери занимали мешки с сахаром, колючие и серые, на вид абсолютно несъедобные. Но, как бывшему десантнику, Виталию такой интерьер даже нравился, словно бы дом готовили к долговременной осаде и через день-два мешки водрузят на окнах, соорудив из них огневые точки.
В дверь позвонили. А чайник в этот момент, как назло, лишь закипал, его свисток отдавался глухим сипением.
«Черт, – пронеслось в голове Конопацкого, – может, опять инспектор из Энергонадзора? У меня за электричество уже полгода не плачено, вновь начнут грозить, что отключат от сети…»
Но потом вспомнил, что оба последних раза инспектор Энергонадзора наведывался вечером, когда люди приходят с работы.
«Можно и открыть», – решил Конопацкий и пошел к двери.
Сквозь неплотно прилегающую дверь он уловил резкий запах перегара, адскую смесь дешевой водки, лука, чеснока и залежалого сала.
«Снова Иван деньги одолжить пришел», – подумал Виталий и захотел на цыпочках отойти от входной двери. Отказывать соседу он не умел, а денег оставалось в кошельке всего двадцать гривен.
– Эй, Виталик, – в дверь несколько раз ударили кулаком, – это сосед, открой!
Виталик затаился, боясь выдать свое присутствие.
– Да я же слышал, ты дома. Думаешь, я деньги одалживать пришел?
«Именно так я и подумал», – решил Конопацкий, но тут же сосед поспешил уверить его в обратном.
– Отдать, сосед, пришел, открывай!
Получалось неудобно: сперва притворился, что его нет, а потом открыл. Но Иван был человеком без комплексов. Он широко улыбался, упершись двумя руками в дверной проем, чтобы не упасть, по его глазам было видно, выпил он совсем недавно, глаза еще не утратили утренней свежести и здорового блеска.
– Во… иду и думаю, надо же деньги отдать, прежде чем домой идти, – произнеся слово «домой», Иван вспомнил о жене и покосился на нижнюю площадку, где располагалась его квартира. – Дай, думаю, сосед, к тебе зайду, а то моя змея услышит, выбежит и вмиг отберет.
– Мог бы и позже отдать, – сказал Виталий, пропуская Ивана в дом.
Иван тут же закрыл дверь и навалился на нее спиной. В саму квартиру дальше прихожей Виталий соседа никогда не пускал, зная, что стоит тому сесть, как поднять его можно будет только подъемным краном, настолько словоохотливым родился Иван.
– Я вот что подумал, если не отдам сразу, то с утра пропить могу.
– Что ж, справедливо, – ответил Виталий, подумав, как это его соседа еще держат на автобазе шофером, как он ухитряется проходить медкомиссии, не попадаться ГАИ за рулем с остаточным алкоголем.
Понадежнее прислонившись к двери, Иван принялся копаться в многочисленных карманах пиджака. Из каждого он доставал несколько купюр, мятых, переложенных в несколько раз.
– Я их чего в разных карманах держу, – пояснял Иван, – как пить начинаю, то вытащу из одного кармана и подумаю, что уже все, а потом, утром, – хлоп, смотрю, еще есть! Сколько я тебе должен?
Эту фразу Иван произносил каждый раз, когда приходил отдавать деньги. Одалживал он понемногу, но часто, иногда приходил в таком виде, что сразу становилось понятно: через десять минут он забудет, где брал деньги и брал ли вообще. Какую бы сумму долга ему ни называли, он всегда соглашался. Можно было бы и сейчас сыграть на этом, но у Виталия совесть имелась.
– Сейчас, – он сбегал на кухню и вернулся очень быстро, боясь, что Иван пройдет в квартиру. Но тот нетвердо держался на ногах и не рискнул лишиться опоры. – Вот, – Виталий развернул помятый блокнотик, где на одной из страниц имелись графы, сколько и когда одалживал Иван.
– Молодец, что записываешь, а то Петренко, – и Иван несильно стукнул головой в дверь, тем самым он хотел напомнить, что Петренко живет в квартире напротив, – никогда, гад, не записывает. А потом я сам должен помнить. А где ж ты упомнишь, я же пьяный беру, сколько дал, столько и взял! Говорит, мол, сам вспоминай! А я и ошибиться могу. Нет-нет, ты мне не показывай, – тут же замахал руками Иван, когда Конопацкий попытался показать ему записи, – верю тебе. Сколько?
– Двадцать две гривны.
– Ни хрена себе, – вырвалось у Ивана, – это сколько же я водки выпил! Нет, – тут же призадумался он, – сам столько выпить не мог. Друзья, сволочи, сами денег не дают, бутылочку принесут, а потом за добавкой мне бегать. Нет-нет, ты не подумай, я не отказываюсь, – и он принялся мусолить деньги.
Расставался с ними Иван легко, зная, что, раздав долги, сможет снова с легкой душой ходить и побираться по соседям вновь хоть сегодняшним вечером.
– Я же не бомж какой, – приговаривал он, – а водитель, зарабатываю, в командировки езжу. Если я взял, то знай – отдам. Вот теперь в Москву посылают. А знаешь, сколько платят? – Иван хитро улыбнулся. – Одних командировочных десять баксов в день.
Эту новость Иван сообщал каждый раз на протяжении всех последних лет.
– В Москву? – переспросил Виталий сперва машинально, лишь для того, чтобы поддержать разговор, а затем повторил более осознанно: – В Москву командировка, говоришь?
– Наши в гараже заказ исполняли, коммерсанты какие-то пять движков от «ЗиЛа» отгрузили. Наши им капитальный ремонт сделали, теперь назад повезу. Они хитрые, нашим копейки платят, а свои, московские, за такую работу не берутся. Вот, двадцать и две, – Иван протянул деньги. – Чего не берешь? Если сейчас не отдам, то пропью.
– Один едешь или с экспедитором?
– Один. На кой хрен мне экспедитор, если всего пять движков на всю фуру? Что я, не посчитаю до пяти, что ли? Не дурак.
– А пассажиров тебе брать можно?
– Место в кабине есть, – еще не поняв, к чему клонит сосед, сказал Иван.
– Сахар мой завезти сможешь?
– Завезти-то не проблема… А на кой хрен его тебе в Москву переть, родственники там живут, что ли?
– Нет, я продать хочу.
– А, – заулыбался Иван, – так я и свой сахар везу, у меня тоже два мешка дома стоит. Сеструха у меня там живет, мужик у нее в ментовке работал, а потом посадили его, так она теперь в однокомнатной осталась. Я ей сахар вместо квартирных заплачу, а она мне – бумажку организует, будто я в гостинице жил, – Иван захихикал, потому что, глядя на него, невозможно было представить, что такой человек может останавливаться в гостинице, ведь там живыми деньгами платить надо, а их куда приятнее пропить.
– Надолго ты туда?
– Дня на четыре, на пять, как получится. Начальник говорил, будто попутный груз из Москвы есть, ждать придется. Я сам твой сахар не продам, покупателя искать нелегко. Бензин, масло моторное я продавать умею, а сахар – нет.
– Я сам с тобой поеду, можно?
Иван задумался.
– Можешь деньги пока не отдавать, это за использование твоей машины, идет? – Виталий всмотрелся в пьяное лицо Ивана. Тот пьянел на глазах, скорее всего выпил прямо за углом дома вместе с дружками, и теперь водка его догоняла.
– Чего ж не свозить, свожу, – и Иван вновь принялся рыться по карманам. Извлек пластиковую папку, скрученную в трубку, а из нее накладную, присел на корточки и расправил на колене. К тому, что его не пускают в квартиру, он уже привык и не обижался. – Сколько у тебя мешков сахару?
– Десять.
– Так… И моих два, – Иван достал ручку, но не решился писать на тонкой бумаге прямо на колене, поняв, что прорвет накладную. – Возьми, Виталий, допиши вот здесь к пяти двигателям еще двенадцать мешков сахара.
Подделка была настолько идиотской и наивной, что Конопацкому показалось, в нее не поверит ни один милиционер.
Но Иван поспешил успокоить его.
– Я уже не раз так делал. Фирма, куда двигатели везу, липовая, им бумаги на хрен не нужны, там не спросят, что это за мешки такие в накладной появились. А накладную выкину на хрен, все равно она поддельная, с начальством москвичи наличными рассчитывались. А ее так, для проформы выписали, чтобы менты не цеплялись.
Дрожащей рукой Виталий вывел цифру двенадцать, затем еще в скобочках добавил прописью, стараясь подделаться под почерк, которым писали накладную, и внизу поставил большую букву «Z».
– Порядок! Послезавтра едем. Сеструхе позвоню, думаю, и ты у нее поживешь, деньги сэкономим.
Затем Иван тупо посмотрел на двадцать две гривны, зажатые в пальцах.
– С ними что делать?
– Себе оставь, за то, что мои мешки провезешь.
– Да нет, Виталий, нельзя так. Я тебя просто так свожу, ты же мне деньги одалживаешь.
– Не пойдет, я же не крохобор какой-нибудь! – Виталий взял купюры и засунул их в нагрудный карман Ивану.
Лишь после этого сосед успокоился.
– Все, заметано, – Иван сложил руки замком над головой и потряс ими. – Готовь сахар, едем.
– Ты не забудь о нашем уговоре!
– Да нет, я только о деньгах и о выпитом забываю, но если что пообещал, то делаю обязательно. Перед выездом на накладную гляну, увижу, что десяти мешков не хватает, и сразу про тебя вспомню. Я же пьяный за руль не сажусь, а трезвый все вспомню.
Иван еще долго тряс руку Конопацкому, потом вышел и благодарил, уже стоя по ту сторону двери, он даже не сразу заметил, что та закрыта. А через час Виталий уже сносил мешки с сахаром в подвал, откуда их было бы удобнее перегружать в машину.
В Москву они ехали без особых приключений. Да, их останавливала милиция, сперва своя, украинская, но долго не держала. Директор автобазы, в которой работал Иван, умел хорошо договариваться с милицейским начальством. Не цеплялись и первые посты на российской стороне, влияние начальника простиралось и на территорию сопредельного государства. Лишь на территории Московской области пришлось расстаться с двумя мешками сахара, которые стражи порядка безапелляционно затребовали выгрузить из машины, ничего не объясняя и не выписывая, естественно, никаких бумаг. Но Виталий не особо расстроился, ведь он понимал, без взяток проехать не удастся, еще хорошо, что взятки взяли натурой, а не деньгами, которых у него практически не было.
– Не расстраивайся, всяк в жизни бывает, – философски заключил Иван, к удивлению Виталия ни разу не приложившийся к бутылке за все время их путешествия, – сегодня они нас, завтра мы их. Лучше радуйся тому, что десять мешков осталось.
– Два из них ты уже твоей сеструхе обещал.
– Минусуй еще два, она четыре потребует за нас двоих, жилье в Москве дорогое.
Жила сеструха Ивана, которую звали Наташей, на первом этаже девятиэтажного дома, облицованного белой смальтой, почти при самом въезде в Москву с южного направления. Иван загнал свой «ЗиЛ-130» за контейнеры с мусором и отправился звонить в дверь. Конечно же, сеструхи дома не оказалось.
– Ты с ней хоть созванивался?
– Она сказала, что сегодня будет, но когда – хрен ее знает.
– Она кем у тебя работает?
– На вещевом рынке в палатке шмотками торгует.
Иван несколько раз рванул дверную ручку, но стальное полотно даже не дрогнуло.
– Сучка траханая, – ласково произнес он, – ждать придется. Может, выпьем? – предложил Иван.
– Нет, я не пью.
– Знаю, – с отвращением произнес сосед Конопацкого. – Тогда вот что: на тебе деньги, пусть у тебя побудут.
Он вынул все деньги, которые только у него были, вместе с документами подал их Виталию, а затем униженно, без особой надежды на успех, попросил:
– Выдай мне на две бутылки белой.
Получив деньги, Иван мгновенно исчез. Виталий же далеко от дома не отходил. Во-первых, боясь заблудиться, потому что адрес знал чисто визуально, а во-вторых, боялся надолго без присмотра оставлять машину с грузом, зная по прессе о крутых московских нравах.
Он просидел во дворе до наступления темноты, затем дождь загнал его в подъезд. Жильцы, возвращавшиеся с работы, подозрительно посматривали на молодого мужчину, сидевшего на подоконнике.
«Смотрят на меня, как будто я маньяк какой-то!» – подумал Конопацкий, почувствовав себя одиноким в чужом ему мире.
Очередная бабушка посмотрела на него так, что он не смог усидеть, а вышел из подъезда. Ему казалось, он уже больше никогда не увидит Ивана, сеструха Наташа – полный миф, а стальная дверь ее квартиры не открывалась со времен заселения дома.
Ивана он отыскал на лавке, тот лежал на ней под дождем, поджав под себя ноги, и спокойно спал.
«Вот скотина!» – подумал Виталий, но затем вспомнил, что Иван честно держался в дороге двое суток, не прикладываясь к горлышку, и теперь имел право расслабиться. Не виноват же он, что сеструхи не оказалось дома! То, что его соседа никто не сдал в милицию, воодушевило Виталия, значит, не такие уж черствые люди в Москве живут.
И он наконец-то решился помочиться, это желание обуревало его последние четыре часа. Он зашел за кусты, с которых облетели почти все листья, и, повернувшись спиной к дому, долго и с наслаждением мочился, стараясь делать это практически бесшумно – попадая на ветки. Когда он, застегивая брюки, вышел из кустов, то увидел возле Ивана огромную бабищу, разглядывающую спящего мужчину. Жирной ее назвать было нельзя, так как при всей полноте тело ее сохраняло женские формы, и довольно соблазнительные, если на любителя, хотя к любителям толстых женщин Виталий не относился.
Вид у женщины был настолько грозный, что первой мыслью, возникшей в голове Виталия, было: «В ментовку решила сдать!».
– Он со мной, не надо в милицию звонить, я его сейчас разбужу и уведу отсюда.
Бабища улыбнулась.
– Куда ты его на хрен уведешь, – говорила она ласково, с улыбкой, – это мой братуха, Иван. А ты небось тот колдырь, который с ним приехал? Сам-то чего не пьяный? Не налил Иван, что ли?
– Я не пью.
– Плохо, – сказала Наталья и осмотрелась. – Машину-то где оставили?
– За контейнерами.
– Нормально, значит, ее у меня из окна видно. Бери его, тащи.
Но Иван, благодаря холодному осеннему дождю, тут же проснулся, лишь только Виталий взвалил его себе на спину, так, как учили его в десанте носить раненых.
– Сеструха, – тут же признал он Наталью, – где ж тебя носило?
– Пошли, дурак.
Виталий осторожно спустил Ивана на землю. Тот, словно пробуя ее устойчивость, покачался, а затем шагнул к подъезду.
– Пить я тебе сегодня не дам, хотя и принесла.
– Сучка.
Наталья открыла дверь и вошла туда первой. Квартирка была совсем крохотная, комната метров двенадцать, кухня с прихожей и совмещенный санузел. Добрую треть комнаты занимали картонные ящики с тряпьем, предназначенным для продажи.
Иван сбросил куртку, спустил штаны, с укором посмотрел на сестру. Та отрицательно качнула головой, мол, и не жди, наливать тебе сегодня не буду.
– Ну и хрен с тобой!
Иван, раздеваясь на ходу, оставив на ковре мокрые ботинки, штаны, рубашку, улегся на небольшом диванчике возле самого окна. Наталья подбежала к нему, встряхнула и заставила пойти в ванную. Мылся Иван недолго – так, как делают это дети, чтобы успокоить родителей, а затем плюхнулся спать.
Виталий и Наталья остались сидеть на кухне. Женщина властно поставила на стол бутылку водки, достала из буфета рюмки.
– Выпей.
– Я не пью.
– Брось, нет таких людей, которые не пьют, – и она разлила «белую».
Виталий немного выпил и отставил рюмку, налитую до половины.
– Точно, видно, что не пьешь, – засмеялась женщина низким грудным смехом, – мужики, которые пьют, сразу все заглатывают – до дна.
– Мелкими глоточками пить не умею.
– Только ты не подумай, я не пьяница какая-нибудь. Иван, он выродок, – и Наталья прищурилась. – А может, ты мне мозги пудришь: такой же пьяница, как и братец, а из себя приличного корчишь? Хотя нет, – она разглядывала Виталия оценивающе, – ты бы уже надрался, не выдержал бы. Что хоть привезли?
– Двигатели Иван вез, так я с ним договорился, что он несколько мешков моего сахара в Москву завезет.
– Кому продавать будешь?
– У меня здесь знакомых нет.
– Он и мне два мешка привез, обещал, во всяком случае. Я знаю, куда их пристроить, но это не сразу делается, нужно цену хорошую найти, – женщина смотрела на Виталия с улыбкой.
Было по всему видно, что она обжилась в Москве основательно и считает себя чуть ли не коренной москвичкой, даже говорок особый появился.
Квартира была не особо ухоженной, но и не бедной. Стальная дверь, хороший телевизор, видеомагнитофон, пылесос, кухонный комбайн. Вся техника была выставлена на виду, словно бы для того, чтобы сразу дать понять гостю: хозяйка – человек состоятельный.
– А точно можно будет за сахар настоящую цену взять? – спросил Виталий, нервно отпивая из рюмки еще один глоток.
– Вы что там, на Украине, с голоду пухнете, что ли? Много ты за него не выручишь, но помогу.
– Я поделиться могу.
– Брось, мне эти деньги – что раньше копейки были, медяки. Я женщина обеспеченная и самостоятельная. Если бы не братец-идиот, так жизнь бы вообще раем казалась.
Виталий ощутил, как его колени соприкоснулись с горячими коленями Натальи под узким кухонным столом. Но он еще был так измучен ожиданием и дальней дорогой, что практически не отреагировал на это, даже подумал – случайность.
Еще немного поговорили, и Наталья, выпив пару рюмок водки, подвела черту:
– Иди мойся с дороги, спать уже надо. Завтра с утра я на рынок еду.
– Спасибо за угощение.
Немного стесняясь женщины, Виталий вытащил из дорожной сумки чистую пару белья, зашел в ванную. Крючка или задвижки, как водится, на двери не было, зато висела шторка над ванной. На всякий случай задернув ее, Виталий принялся мыться.
Шампунь, стоящий на полке, оказался с очень женским запахом и даже кружил голову, мылился обильно, хоть Конопацкий и старался выдавливать его поменьше. Он слышал, как пару раз по коридору грузно прошла Наталья, задевая дверь плечом. Он наскоро вытерся полотенцем и с некоторой брезгливостью натянул поверх чистого белья еще влажные после дождя джинсы. Сполоснул в умывальнике намыленные носки и повесил их сушиться на горячей трубе за унитазом – так, чтобы их не было видно.
– Я уже освободил, можете мыться, – сказал он Наталье.
В ванной Виталий поразмыслил, как называть ему Наталью – на «ты» или на «вы», – и решил, лучше на «вы», так больше соответствует ее комплекции и статусу, как-никак она хозяйка квартиры, в которой он проживает на птичьих правах.
Иван уже вовсю храпел, ничуть не смущаясь тем, что свет в квартире горел во всю мощь – все шесть рожков лжехрустальной люстры. Конопацкий присел на краешек стула у разложенного стола-книги и старался не смотреть на огромных размеров женщину, которая доставала из платяного шкафа всякую женскую амуницию: лифчик, в котором легко можно было носить два больших арбуза, кружевные трусики, более походившие на скатерть для средних размеров стола. Когда Наталья нагибалась, то сквозь обширные спортивные штаны с тремя серебристыми лампасами проступали округлые формы. Словно иголки впивались в глаза Виталия: то проступит резинка от трусиков, то ложбинка между ягодицами.
В его жизни было не так уж много женщин, появлялись они от случая к случаю, когда становилось уж совсем невмоготу. Связываться с ними Конопацкий боялся, считая, что все только и мечтают о том, чтобы женить его на себе. В общем-то, он недалек был от истины. Но между ним и сеструхой Ивана существовали совсем другие взаимоотношения, женщина просто-напросто не могла желать женить его на себе, как-никак у нее квартира в Москве, солидный, по горловским меркам, заработок.
Наталья, прижав к пышной груди охапку одежды, отправилась в ванную. По звуку, который оттуда доносился, Виталий понял, дверь плотно не закрыта, отчетливо слышалось, как струи воды бьются о пластиковую занавеску. И вновь вместе с паром поплыл запах шампуня, очень женский: так пахнет лесная поляна в знойный безветренный летний день, словно шепчет:
«Приляг, ощути, какая я мягкая, понежься в тепле солнца, которое льется на меня с небес».
Но расслабиться Виталию не давал еще один комбинированный запах, исходивший от Ивана. Во-первых, пахли носки, которые тот не снимал с себя всю дорогу, а теперь умудрился вновь натянуть, приняв душ, а во-вторых, запах перегара. Смолк шум воды в ванной, послышался шелест занавески, шуршание одежды, тяжелое дыхание Натальи.
Когда она вошла в комнату, у Виталия даже не нашлось сил пошевелиться, он словно бы окаменел, сидя на краешке стула у стола, сложив руки, как прилежный ученик первого класса.
– С легким паром, – выдавил он из себя.
Ему показалось, что над женщиной клубится жаркое розовое облако из пара и ароматов. Наталья наклонила голову и принялась расчесывать длинные каштановые с рыжинкой волосы, они доходили ей до ягодиц. Сеструха Ивана лишь кивнула в ответ и принялась раскладывать диван. Делала она это легко, одной рукой, сдвигала увесистые секции матраса. Простыня взметнулась к самому потолку, а затем мягко, как парашют десантника, опустилась на зеленую обивку. Две огромные подушки легли в изголовье, и картину дополнило толстое, как ватовка, перьевое одеяло.
И тут Виталий сообразил, что больше кровати в квартире нет, и две подушки – это приговор, приговор спать на диване.
– Ну, чего сробел? – Наталья ласково, чуть ли не по-матерински улыбнулась и потрепала бывшего десантника по щеке мягкой и в то же время упругой ладонью.
Она расстегнула халат, и перед лицом Виталия качнулась сфера живота с выпуклым розовым пупком. Живот был настолько упругим, что в него даже не врезалась резинка кружевных трусиков. Сквозь кружева пробивались, как жесткая трава пробивается сквозь асфальт, рыжеватые, загнутые вопросительными знаками волоски. Виталий, одурманенный запахом, одурманенный тем, что он сразу видит так много гладкой женской кожи, уткнулся носом в мягкий живот и стал медленно подниматься со стула. Он еле дотянулся двумя руками до застежки лифчика, долго возился с ней под смех Натальи. А та, приподняв тяжелые груди двумя руками, прижала их к ушам Виталия, тот даже перестал слышать храп Ивана. Он лишь расстегнул пуговицы, а сбрасывал с себя одежду уже без помощи рук, топча штанины джинсов. Белье ему снимала сама женщина.
– Свет, свет погасим, – стыдливо шептал он, уже лежа на женщине, чьи бедра были немногим уже двуспального дивана.
Он приподнялся и посмотрел из-под руки на спящего Ивана. Тот лежал, по-детски поджав ноги и подсунув под щеку сжатый кулак. Шторы на окне никто не додумался задвинуть, и сквозь окно первого этажа было видно, как по улице ходят люди. И тут Виталий сообразил, что не стоит задумываться о таких мелочах, как храпящий рядом брат хозяйки, как стекло, сквозь которое с улицы видно все, что происходит в комнате, видно так же хорошо, как рыбки в подсвеченном аквариуме. Понял он это потому, что с Натальей произошла самая удивительная метаморфоза, о которой Конопацкий не мог и догадываться.
Возбудившись, заведясь, женщина напрочь забыла о московском говорке, теперь из нее так и сыпались украинские слова, потому что уже говорил не ее разум, а душа, – душа, жаждущая любви и удовольствий. Она обхватила Виталия двумя руками, скрестила у него под ягодицами ноги и почти кричала:
– Швидче! О, це дило!
Конопацкий тыкался лицом ей в грудь и, когда женщина прижимала его к себе, чуть не задыхался в ее мягком ароматном теле.
Ни он, ни Наталья даже не заметили, как проснулся Иван, как с минуту пьяно протирал глаза, глядя на то, что творилось на диване. Затем Иван сел, но даже перемена положения из лежачего на сидячее ничего не изменила в его видении, кроме ракурса.
– Во, бля! – только и сказал он, глядя на ступню своей сестры.
Наталья от удовольствия поджала пальцы, а кровь бежала по телу с такой силой, что на пятке переливались, молниеносно изменяя формы, ярко-розовые пятна. Цвет сменялся с такой скоростью, с какой он сменялся бы у хамелеона, сядь он возле прожекторов на сельской дискотеке в зажиточном колхозе.
Наталья так прижимала к себе мужчину, что казалось, она хочет затолкать его в себя всего без остатка. Она раз за разом испытывала удовольствие, и Виталию казалось, что это никогда не кончится.
«Неплохая плата за постой, – думал он, сдерживая себя, чтобы не растратить силу прежде, чем женщина успокоится. – Интересное дело, кажется, у нее вообще нет костей, во всяком случае, я ни разу их не почувствовал, разве что в коленях.»
Наталья сыпала и сыпала короткими украинскими фразами. Наконец она глубоко вздохнула и замерла. После бури эмоций и движений Виталию даже показалось, что она умерла или, по крайней мере, заснула. Но вскоре он ощутил, что сердце ее бьется ровно, спокойно, увидел ничего не выражающие, кроме спокойствия, ее глаза.
Она даже не вздрогнула, когда Конопацкий кончил и устало сполз с нее. Наталья подвинулась, давая ему место у самой стены.
– Накройся, из окна дует, – вновь с московским говорком проговорила она, встала на колени и, абсолютно не беспокоясь о том, какая часть тела в этот момент обращена к окну, потянулась и погасила свет.
Вскоре она уже храпела, и храпела ничуть не тише, чем ее братуха Иван.
Наутро Конопацкий проснулся разбитым и невыспавшимся. Будильник заверещал в половине седьмого, Наталья отправлялась на вещевой рынок. Впервые за десять лет после армии Виталий изменил своей привычке, не отправился на утреннюю пробежку. Физической нагрузки ему хватило с вечера, он не чувствовал себя раньше таким разбитым даже после десятикилометрового кросса с полной выкладкой.
Доспать ему не дал Иван. Лишь ушла Наталья, как поднялся и ее братуха.
– Какого хрена спишь, не за тем мы в Москву приехали!
Затем внимательно посмотрел на Конопацкого, на диван со смятой простынею.
– Мне что, приснилось или как?
– Что?
– Ну, это… – Иван делал руками странные движения, словно жонглировал невидимыми футбольными мячами. – Кувыркались, это…
– Было.
– Гы-гы, – отозвался Иван, – сеструху мою трахнул, а по тебе не скажешь. В Горловке ты скромный, с бабой тебя ни разу не видел.
Виталию не хотелось продолжать эту тему, как не хотелось бы ее продолжать и любому другому мужчине, попавшему в подобную ситуацию. Ни он соблазнил женщину, а та буквально затащила его в кровать и заставила доставлять ей удовольствие, причем так и в таком количестве, как хотелось ей.
– Мне сейчас к коммерсантам ехать, – уже за завтраком сказал Иван, – сахар из машины в квартиру перетащить надо.
– Наталья сказала, что пристроит его.
– Сеструха это может, у нее торгашей знакомых навалом, не зря ты ее трахал.
Виталий потупился и, не поднимая глаз от тарелки с пережаренной яичницей, сказал:
– Продадим сахар – и сразу назад.
– Это само собой, хотя можно и задержаться, у меня командировка на неделю.
После завтрака мужчины перенесли мешки с сахаром в квартиру Натальи, отчего та стала еще теснее. И Иван покатил сдавать отремонтированные двигатели своим коммерсантам.
Виталий Конопацкий остался один. Ключей от квартиры ему никто не оставил, города он не знал и целый день просидел дома, тупо глядя в телевизор. Первые полчаса ему еще было интересно, так как он смотрел те каналы, которые в Горловке не принимались, но потом потерял интерес к происходящему на экране. Везде говорящие головы, проблемы, которые его абсолютно не касались.
За целый день он так и не решился убрать висящие на спинке стула огромный бюстгальтер и трусики, которые не давали ему забыть о хозяйке дома.
Иван вернулся первый, радостный и довольный прожитым днем, с каким-то новым приятелем подозрительного вида. Вдвоем они устроились на кухне и принялись пьянствовать. Конопацкий к ним не присоединялся.
Когда за окнами сгустились сумерки, вернулась и Наталья. С ходу, прямо с порога, не раздеваясь, бросилась на кухню и, схватив за шиворот собутыльника своего брата, без лишних разговоров, ничего не выясняя, вытолкала его на улицу. Мужчина вяло сопротивлялся, полагая, что выгоняет его не сестра Ивана, а жена.
– Мы тут сахар перенесли, – напомнил Виталий, – вы вчера обещали, что найдете, кому его продать.
Наталью ничуть не смутило обращение на «вы», хотя после вчерашнего любой другой здравомыслящий человек иначе как на «ты» к ней не обращался бы.
– Пристрою. Я уже сегодня говорила.
– Почем?
– По хорошей цене.
Иван, пока его собутыльника выталкивали на улицу, успел допить содержимое второй бутылки. До этого он выпил и ту, что стояла в холодильнике, располовиненную вчера Натальей и Виталием.
– Спать! – грозно сказала женщина.
Иван попробовал было отшучиваться, но вновь прозвучало грозное:
– Спать!
Наверное, таким же тоном когда-то говорила и их мать. И это сработало, Иван сделался послушным, улегся на узком диванчике под окном. А женщина посмотрела на Конопацкого нежно и ласково, как вчера, не оставляя никаких сомнений насчет сегодняшней ночи.
И вновь все повторилось. Сперва принял ванну Виталий, потом женщина. На этот раз ощущения уже не были такими острыми. Он уже легко ориентировался в том, чего ей хочется, ее большое тело перестало казаться необычным, воспринималось как данность. Вновь звучали украинские слова, и вновь с утра Виталия оставили без ключа от квартиры.
На третий день Наталья взяла его с собой на вещевой рынок, чтобы помогал продавать товар, во всяком случае, она ему так сказала. Но когда приехали на место, Наталья дала ему немного денег и отправила погулять по рынку. Помощи ей никакой не требовалось, она спокойно со всем справлялась одна, ведь покупатели подходили не так уж часто, а места в палатке на двоих не хватало.
Вечером же Конопацкий понял, что его подло обманули, ни Ивана, ни машины уже не было.
– Уехал, – спокойно сказала Наталья, словно бы она оставалась целый день дома, а не вернулась вместе с Виталием.
– Как уехал!?
– Командировка у него кончилась, а я сахар еще не продала. Ты не волнуйся, – заметив, как побледнел Виталий, сказала женщина, – я уже обо всем договорилась. Приедут, заберут… по хорошей цене.
И тут Конопацкий понял, зачем пришлось его выманивать на рынок – для того, чтобы Иван мог уехать без него. Теперь же он остался в Москве один без денег на обратную дорогу, и эта бабища сможет держать его здесь, сколько ей заблагорассудится, пока не надоест.
Так оно и случилось. День проходил за днем, Виталий все еще продолжал называть Наталью на «вы», а та каждый раз сообщала ему, что не сегодня-завтра за сахаром приедут и привезут деньги. Он уже готов был бросить товар и вернуться в Горловку, но денег не было.
Через две недели Виталий добился-таки права иметь собственный ключ от двери. Наталья убедилась, что Конопацкий – парень честный и вещи на продажу из дому выносить не станет.
А еще через неделю с Конопацким стали здороваться соседи, признав за своего, за постоянного сожителя соседки, что чуть не довело его до бешенства. Он уже боялся приближения темноты, зная, что кувыркаться придется и этой ночью.
«Что ли месячных у нее нет?» – думал Конопацкий, подсчитывая дни.
Выходило, что нет!
Пару раз ему удалось заработать небольшие деньги. Он обошел все киоски в округе, и ему время от времени предлагали поработать грузчиком вместо ушедшего в отпуск. Получалось, что если не тратиться, то через месяц-два он наберет денег на обратную дорогу. Но, покрутившись немного в Москве, Виталий сообразил: многие, приехавшие сюда почти случайно, находили возможность зацепиться в городе, переселялись сюда и жили совсем неплохо. При желании и он бы мог жениться на Наталье, получить московскую прописку, сменить гражданство. Но сама мысль о том, что он становится приживалой при женщине, претила бывшему десантнику. Он хотел добиться успеха своими силами, хотел сам зарабатывать больше, чем хозяйка, и как человек, склонный к мечтательности, представлял себе, что однажды придет и выложит на стол деньги. Почему-то ему представлялись не российские рубли, а доллары – десять зеленых бумажек: выше его фантазия не поднималась. Тогда, ему казалось, все изменится, уже не Наталья будет трахать его, а он ее. И пусть ни в движениях, ни в разговорах не произойдет изменений, но сменится его мироощущение.
«Главное – то, что думаешь ты и что думает она, – рассуждал Виталий. – Она будет знать, что я с ней сплю не из-за денег, не из-за квартиры, а потому, что мне это не противно.»
Ко всякой физической нагрузке, пусть даже немыслимой, человек со временем привыкает или же… умирает от нее. Но тренированный Виталий Конопацкий выносил и испытания похлеще постельных упражнений с Натальей. Спецназ учит многому, в том числе и выживанию в экстремальных условиях.
Со временем исчезла утренняя ломота в суставах и ощущение невыспанности, похудел на пять килограммов, все-таки солидно ел он только один раз в день, часов в девять вечера, перед тем как сесть посмотреть телевизор и лечь в койку. Все остальное время Наталья проводила на вещевом рынке. Этих калорий хватало ровно настолько, чтобы удовлетворить женщину и почувствовать легкий голод, но подниматься, идти есть на кухню после акта не позволяла гордость.
По истечении месяца, проведенного в Москве, Виталий Конопацкий возобновил утренние пробежки не столько для того, чтобы поддерживать физическую форму, а чтобы доказать самому себе: жизнь течет по-прежнему и никакие женщины, пусть даже огромных габаритов, на него влияния не имеют.
Наталья не одобряла эти занятия, но и не высказывалась «против». Ей было все равно, лишь бы Виталий никуда не ушел от нее, лишь бы она могла найти его в своей постели по возвращении с вещевого рынка. Среди подруг, таких же торговок, как и она, Наталья называла Виталия не иначе как «машинка для траханья». К счастью, сам Конопацкий этих обидных для него высказываний не слышал.
Ненастным утром, когда моросил дождь, Виталий выбрался из подъезда, сдержанно поздоровался с мужиком из квартиры напротив, который вышел выгуливать собаку, и побежал трусцой к проспекту. По дороге он махал руками, разминая застывшие за ночь мышцы, и если в первые минуты он еще поеживался от холода, то когда оказался на тротуаре, пот покрывал его широкую спину. Он уже привык к тому, что такие же одержимые утренними пробежками, как и он, весело здороваются с ним. Некоторых он уже узнавал в лицо, хотя и не знал, как их зовут, времени останавливаться не было.
Он уже знал, кого встретит у коммерческих ларьков, новых, сияющих эмалевой голубой краской, – разминется с тучным мужчиной в тренировочных штанах с вытянутыми коленями. И еще долго тяжелое дыхание с хрипотцой будет преследовать его до самого перекрестка, а затем поток ревущих машин отрежет эти звуки. Он рассчитывал свой маршрут так, чтобы ни секунды не стоять на светофоре.
И вот за перекрестком, пробежав длиннющий девятиэтажный дом, Виталий увидел молодую женщину, которая отказывалась от утренних пробежек только в те дни, когда лил проливной дождь. Он никогда не обгонял ее, бежал сзади на расстоянии метров в двадцать, чуть сбавив темп, бегала-то она чуть медленнее его. Ему нравилось смотреть на ее стройное тело, туго обтянутое тренировочным костюмом, серебристым, блестящим. Эта женщина была полной противоположностью Наталье: худая, собранная, с небольшой, но четко оформленной грудью. Она ни разу не обернулась, хоть и знала, что Виталий следует за ней по пятам.
Конопацкий не отрываясь смотрел на ее бедра, видел резинки тонких трусиков, две дуги которых от бедер сходились в ложбинки между ягодицами и исчезали в ней. Лифчик женщина не носила, это было четко видно, когда она сворачивала, Виталий различал острые соски под тонкой материей спортивного костюма. Он так возбуждался в этот момент, что приходилось на ходу подтягивать плавки, чтобы скрыть возбуждение от посторонних глаз.
Женщина же краем глаза, наблюдая замешательство, улыбалась и встряхивала головой. У Виталия даже дух занимало, когда он видел разлетающиеся, сверкающие в капельках утреннего дождя соломенные волосы. Он так был очарован этим, что ему и в голову не приходило – волосы-то крашеные.
Женщина эта казалась ему наделенной неземной красотой, и в последнюю неделю, занимаясь любовью с Натальей, он мысленно представлял себе незнакомую бегунью, лишь тогда у него что-то получалось в постели. Но подолгу держать образ в памяти удавалось с трудом, уж очень разными были на ощупь тела, и обманывать себя с каждым днем становилось все труднее.
Виталий бежал за ней, зная, что минут через пять они доберутся до небольшого парка, расположившегося на холме, где есть площадка со спортивными снарядами. Вот тогда можно будет подобраться к женщине поближе, рассмотреть ее во всех ракурсах, при этом продолжая делать вид, что она его абсолютно не интересует.
Бегунья заберется на шведскую стенку, сваренную из выкрашенных зеленой краской водопроводных труб, а он устроится на помосте для тренировки пресса. Снизу ему будет прекрасно видно, как натягивается материя спортивного костюма на тугих бедрах, как врезается в ложбинку четко простроченный шов брюк в тот момент, когда женщина, повиснув на руках, поднимает ноги под прямым углом, а затем медленно их разводит. И, если бы она занималась на спортивной площадке целый день, Виталий не ушел бы оттуда, таким увлекательным и возбуждающим было зрелище.
«Интересно, кто у нее муж? – думал Виталий, трусцой продвигаясь вслед за бегуньей. – На руке кольцо, но черта с два поймешь, обручальное оно или просто для красоты. В золотом ободке поблескивало несколько камней. Наверное, бриллианты, – думал Конопацкий, – а может, простые стекляшки.»
Спортивный костюм казался ему достаточно простым, а значит, дешевым. В названиях фирм он особенно не разбирался и по простоте душевной считал, что, чем костюмчик навороченнее, тем дороже, хотя в реальности все наоборот: дорогие вещи обычно строгие и без затейливых украшений.
Он пробежал вслед за женщиной уже две трети квартала. Бегунья разогрелась, на щеках появился румянец, глаза блестели, и Виталию показалось, что в утреннем воздухе он ощущает запах ее тела. И тут женщина вместо того, чтобы направиться на тропинку, пересекающую газон к парку на холме, свернула к автобусной остановке. Ее внимание привлек ярко-красный прямоугольник объявления, выделявшегося среди других, безликих и уже подпорченных непогодой. Увлекшись погоней, Виталий не сразу заметил этот маневр, ведь он, неотступно следуя за бегуньей, смотрел лишь на бедра женщины и чуть не налетел на нее, когда та остановилась у фонарного столба. Получилось ужасно глупо. Продолжать бег значило убегать, ведь он уже значительно отклонился от прямого маршрута.
Женщина обернулась и, посмотрев на Виталия, ехидно улыбнулась. Но было в этой улыбке и легкое сочувствие к мужчине, попавшему впросак. Виталий не придумал ничего лучшего, как поставить правую ногу на край скамейки, перевязать и без того туго завязанный шнурок на правой кроссовке.
Незнакомка прочла объявление несколько раз, при этом беззвучно шевелила губами, словно запоминая его содержание. Она продолжала глубоко и часто дышать, ее грудь при этом не колыхалась. Тренированные мышцы тела застыли, словно были отлиты из бронзы. Затем женщина несколько раз поднялась на цыпочки, разминая ноги, и трусцой побежала к парку на холме.
Виталий Конопацкий выждал паузу, ему показалось, что мужчина с разноцветным, чисто женским зонтиком на остановке смотрит на него. Виталий подошел к фонарному столбу и прочел объявление, не столько для того, чтобы вникнуть в его смысл, а сколько для того, чтобы прочесть тот же текст, что и женщина, тем самым как бы прикоснуться к ней, соединиться.
«…Работа… крепкое здоровье… мужчины и женщины… тысяча долларов…» – читал Виталий. Из всех слов в его мозгу засели слова «женщины» и «тысяча долларов».
– Не может такого быть, – подумал он, – что это за работа такая – по штуке в месяц загребать! Да еще прописка и гражданство не имеют значения… Так это же, – задумался он, – как для меня написано.
Подошел автобус. Мужчина сложил дамский зонтик и, втянув голову в плечи, нырнул в открытую дверь. Виталий остался на остановке один. Никто здесь не вышел, конечная остановка находилась совсем рядом.
Не надеясь на память, он потянулся к объявлению, и листок красной бумаги, так и не просохший за ночь, оказался в его руке. Он аккуратно, чтобы не испачкаться, сложил его клеем к клею и, еще раз переложив пополам – так, чтобы номер телефона оказался сверху, сунул его в нагрудный карман спортивной куртки.
«Наталья небось уже на рынок поехала», – подумал он и посмотрел на склон холма, на котором виднелась серебристая фигурка его безымянной знакомой.
Ноги сами понесли Конопацкого по раскисшей от дождя тропинке. Перед склоном он немного сбавил темп, чтобы восстановить дыхание. На этот раз он чуть опоздал, женщина уже закончила упражнения на шведской стенке и теперь, стоя у бруса, пружинисто поднимала то одну ногу, то другую, стараясь дотянуться до испачканного грязью носка ярко-оранжевой кроссовки. Теперь ракурс с помоста для качания пресса оказался не очень удачным в смысле рассматривания женских прелестей.
Наскоро потренировав мышцы живота, Виталий вскарабкался на высокую перекладину и повис на ней, перекинув через поперечину ноги. Теперь он мог беспрепятственно заглядывать женщине в вырез мастерки, не до конца застегнутой на молнию, и, когда везло, созерцать округлости груди.
«Раз, два, раз, два, – отсчитывал Конопацкий каждый подъем к перекладине, – пять, шесть…» – считал он те моменты, когда ему удавалось разглядеть грудь.
Обычно он покидал площадку чуть раньше, чем незнакомка. Комплекс ее упражнений он выучил наизусть и знал, когда закончится весь цикл. Но сегодня на холм он опоздал и мог себе позволить побыть с ней здесь до конца. Закинув руки за голову, вися на согнутых в коленях ногах, Конопацкий с усилием поднялся, ткнулся вспотевшим лбом в холодную перекладину и вновь безвольно повис, вытаращив глаза.
– Эй, там, наверху! – впервые услышал он голос бегуньи.
Женщина стояла под ним, уперев руки в бедра, и, чуть сощурившись, смотрела ему в глаза. Конопацкий смутился так, что чуть не рухнул с перекладины, но вовремя успел вцепиться в нее руками.
– Чего? – промямлил он, заливаясь краской.
Он ожидал, что сейчас ему выскажут что-то насчет того, что, мол, неприлично заглядывать в вырез спортивной куртки, и попросят сменить или место, или время занятий – короче, «пошлют».
– Чего? – немного передразнивая Конопацкого, повторила женщина.
Ее голос оказался на пол-октавы ниже, чем предполагал Виталий, и от этого еще более волнующим.
– Вы мне? – заплетающимся, деревенеющим по ходу разговора языком пробормотал Виталик, вися вниз головой, и понял, что спрыгнуть на землю сил у него нет, даже не сил, а просто страх перед женщиной не дает ему шевельнуться.
– А то кому же! Нас здесь, по-моему, только двое.
– Да…
– Ваша? – она присела и подняла с травы сложенную вчетверо красную бумажку. – У вас из кармана выпало, по-моему, – добавила она с сомнением.
Не опускаясь на землю, Виталий потянулся, чтобы принять объявление, но так и не достал его, хотя женщина и стояла на цыпочках.
– Может, спуститесь? Неудобно же…
– А да, – Виталик рухнул вниз, совершив в падении головокружительный кульбит, и тут же выпрямился. Он возник перед женщиной как черт из табакерки.
– Ох, – только и воскликнула она, отступая на полшага, – и напугали же вы меня!
– Не хотел. Спасибо, что заметили.
А женщина тем временем, развернув, разглядывала листок.
– Это то самое объявление?
– Какое?
– На столбе висело у остановки, – блондинка, испачкавшись в клей, принялась тереть подушечки пальцев, чтобы скатать его.
– А да… Я его… – Виталий понял, что ничего путного сказать не сможет, мысли путались, язык заплетался. – Вот, хотел позвонить…
– На работу?
– Да.
– Вы думаете, можно так просто устроиться по объявлению?
– А почему? Вот же пишут…
– Вы не москвич?
Почему-то признаваться в том, что он приезжий, Конопацкому не хотелось, но для того, чтобы врать, следовало собрать мысли, а этого он сделать не мог и кивнул.
– Я тоже почитала, думала попробовать. Но кто его знает, подозрительно все-таки.
– Почему?
– Ни названия фирмы, ни адреса.
– Лишь бы деньги платили, – немного осмелев, сказал Конопацкий, принимая листок из рук женщины и неловко запихивая его в нагрудный карман.
– Занимайтесь, я вас отвлекла.
– Да нет, что вы, помогли… Я бы потерял.
– Эти объявления по всему району расклеили, – блондинка подошла к брусьям и легко забралась на них. – Вы давно в городе? – спросила она у Виталия, который стоял, не зная, чем занять руки.
– Второй месяц.
Он лег на помост и, сунув ноги в металлические скобы, принялся качать пресс. Ему казалось, что срок прозвучал внушительный.
– У родственников живете?
– Да.
– Я бы на вашем месте на первую попавшуюся работу не соглашалась.
– Позвоню, посмотрю, если устроит, то почему бы и не поработать.
– Я пару раз пробовала устроиться на работу по объявлениям, так каждый раз оказывалось, что речь идет об интимных услугах, – без тени смущения негромко сказала блондинка.
– Но тут же и мужчин берут, – запинаясь, произнес Виталий.
– И на мужские услуги на рынке спрос есть, – спокойно парировала женщина. – Хотя не знаю, может, мужчине заниматься этим за деньги и не так зазорно, как женщине.
Краска вновь залила лицо Конопацкого. Ему стало ужасно неудобно за то, что его могут подозревать в желании устроиться на такую работу.
– Не думал… не о том…
– Я вижу, смущаю вас.
– А вы звонить будете?
– Не знаю еще, пока не решила.
– Я могу объявление вам отдать.
– Зачем, номер телефона я запомнила, условия тоже. Они несложные.
– Я позвоню сегодня, не откладывая, деньги срочно нужны.
– Что ж, желаю успеха, – женщина соскочила с брусьев и на несколько секунд задержалась. Этого времени было достаточно для того, чтобы Виталий вскочил с мокрого настила и сказал:
– Я тоже назад собирался. Бегом пойдем или спортивным шагом?
– Бегом не ходят, – засмеялась блондинка и стала спускаться по пологому откосу.
Поскользнувшись, она театрально ойкала, но, даже несмотря на это, Виталий не предложил ей опереться на свою руку. Назад они бежали вместе, не спеша.
Конопацкого подмывало спросить, замужем она или нет, хотя и понимал, любой ответ ничего для него не решает. Такая женщина, как эта, никогда не клюнет на приезжего, не имеющего хорошего заработка и жилья мужчину, разве что захочет развлечься раз-другой. Но социальная дистанция между ними была такой большой, что Конопацкий даже не решался спросить, как зовут женщину, а той вроде бы не хотелось знать, как зовут ее спутника.
Они миновали ту самую автобусную остановку, на которой Конопацкий сорвал объявление, и добежали до перекрестка. Впервые Виталик попал на красный сигнал светофора. Желтая громада автобуса проползла совсем рядом с ними, задний вагон чуть не наехал колесом на бордюр, и черные клубы дыма окутали переход.
– Вот и поправили здоровье, – махая перед собой ладонью, рассмеялась женщина, и едва светофор мигнул желтым, тут же бросилась вперед.
Конопацкий боялся отстать. Возле дворового проезда блондинка остановилась и, переведя дыхание, сказала:
– Вы позвоните, разузнайте, что там к чему, потом мне скажете.
– А что спросить?
– Лучше всего договоритесь о встрече, сходите, разузнайте об условиях. Мне все-таки интересно, может, и появится хорошая работа.
Она на прощание вскинула руку, сверкнула тонкая полоска золотого колечка, то ли обручального, то ли надетого лишь для красоты, и побежала в глубь квартала. Виталику показалось, что солнце, и без того неяркое, сделалось в два раза слабее, а дождь пошел гуще. Он уже не бежал, не летел, а брел к девятиэтажному зданию, облицованному белой смальтой, с отвращением думая о том, что ему предстоит вечером.
«Врет все сеструха Ивана, – думал он, поднимаясь на крыльцо, – ни с кем она насчет сахара не договаривалась. Держат меня за дурака! Но ничего, я ей еще докажу, что сам чего-то стою.»
Стальная дверь захлопнулась за Виталиком, когда он вошел в квартиру с застоявшимся за ночь воздухом. Тут же, даже не раздеваясь, открыл обе форточки настежь и сел за кухонный стол. Смотреть на мешки с сахаром не было сил – тяжелые, неподъемные, неподвижные, они, казалось, навсегда поселились в Наташкиной квартире. Но и пейзаж за окном назвать радостным язык бы не повернулся. Все дело портила еще и решетка, безыскусно сваренная из арматурных прутьев: рисунок ее должен был символизировать восходящее или заходящее солнце – кому как нравится.
Конопацкий достал объявление, развернул его, разгладил на столе. Цифру за цифрой, каждый раз сверяясь с напечатанным, набрал номер.
– Алло! Алло! – торопливо заговорил он в трубку.
– Слушаем вас.
Это «слушаем» немного обнадежило, значит, попал туда, куда следует, на фирму, а не на квартиру.
– Я по объявлению.
– Да.