Двадцатисемилетний комбат Андрей Шестаков был родом из деревни Сухая Терешка Саратовской области. Вокруг степь, редкие перелески и мелкая речушка Терешка, которую можно перейти вброд.
Скучные глухие места. До Саратова триста с лишним вёрст, до райцентра – полсотни. Летом – жара, зимой – пронзительный холодный ветер, наметающий сугробы по пояс.
Хорошо в здешних краях весной. В мае степь становится изумрудно-зелёной от густой сочной травы. Вокруг мелкие и крупные озёра, танцуют серые журавли, в озёрах вьют гнёзда среди камыша дикие утки. Терешка разливается на полверсты, на плёсах скользят быстрые тени – пришла на нерест рыба.
Мужики и сельские ребята ставят вентеря, охотятся с острогами на щук. В это время почти в каждом доме готовят наваристую уху, жарят, засаливают впрок голавлей, судаков, попадаются и сомы, но в основном приносят карасей да разную мелочь. Летом и этого не будет.
Детей в семье Шестаковых пятеро. Старший – Никита, трое девчонок и Андрей. Школа в деревне начальная, а чтобы закончить семилетку, надо шагать шесть километров до соседнего села. В большинстве семей это считалось баловством – к чему они, семь классов? В школу до войны ходили с восьми лет, а в тринадцать годков уже начиналась работа по хозяйству, где физика да химия не нужны.
Бедновато жили колхозники. На трудодни по осени получала семья Шестаковых мешка четыре ржи, сколько-то гороха, овса, а о деньгах и речи не шло. Выкручивайтесь, как хотите. Выручало подсобное хозяйство, обширный картофельный огород, капуста, огурцы, помидоры.
Из семьи Шестаковых осилили семилетку Андрей да сестрёнка Маша. Старшие дети подросли, появилась возможность учиться младшим. В тридцать четвёртом году Андрей подал заявление в Саратовское танковое училище. Прошёл медкомиссию, комсомолец, из колхозной семьи – приняли сразу.
В тридцать шестом году отправили служить на Дальний Восток, где складывалась непростая обстановка. Лейтенант, красивая форма, жалко, не дали заехать в родную деревню, показаться родне.
В тридцать девятом году дивизию перебросили в Монголию, куда вторглись японские войска, захватившие к тому времени почти всю Маньчжурию. Ехали, как на праздник, не сомневаясь, что с ходу разобьют обнаглевших самураев. Политработники надрывались вовсю, расхваливая мощь Красной армии, её танковые войска и умение нанести крепкий удар.
Вспоминая позже три месяца боёв на Халхин-Голе, командир взвода старший лейтенант Шестаков понял, что не пройди он эту жестокую школу, вряд ли бы выжил в будущей большой войне.
Взвод Андрея Шестакова состоял из трёх лёгких машин. Два танка ВТ-5 и его командирский, более современный БТ-7. У японцев, в основном, были на вооружении лёгкие танки «Ха-Го». И хотя командиры, и особенно политработники, отзывались о них пренебрежительно, «япошки» не уступали в броневой защите нашим ВТ-5.
Слабее у «Ха-Го» были башенные пушки, но даже калибр 37 миллиметров пробивал броню наших лёгких танков за километр. БТ-7 был более современной машиной, с лобовой бронёй двадцать два миллиметра, двигателем втрое мощнее, чем у «японца», и рациональным наклоном брони, особенно в полукруглой башне.
Но говорить о лёгких победах в ходе боёв на реке Халхин-Гол не приходилось. Уже на четвёртый день взвод Шестакова потерял одну из машин, сгоревшую от попадания бронебойного снаряда. Похоронили в чужой песчаной земле останки двух товарищей.
Андрею и его экипажу пока везло. Снаряд врезался в усиленную башенную «подушку» и отрикошетил. Танк словно ударило огромной кувалдой. Сержанта-башнёра контузило, Шестакова сбросило с сиденья, но механик-водитель вывел танк из-под огня и укрыл машину в низине.
Постепенно приобретал опыт. Понял, как важно умело маневрировать, не подставлять врагу борт и заходить для решающего удара с фланга. Удачным выстрелом «сорокапятки» вложил снаряд в основание башни «Ха-Го», а затем добил машину, которая горела чадным дымным пламенем солярки.
Ротный объявил Шестакову благодарность. Пообещал за следующий подбитый танк награду.
– Можно япошек бить? – восклицал командир роты, которая уничтожила в бою два японских танка и раздавила миномётную батарею.
– Можно! – дружно согласились два других взводных.
Молодые лейтенанты словно забыли, что и рота потеряла две машины, погибли пятеро танкистов и почти два десятка пехотинцев из десанта.
Да, у японцев были слабее пушки, двигатели, лобовая броня. Но Андрей Шестаков не забыл, с каким ожесточением выскакивали из траншей вражеские солдаты, громко выкрикивая «Банзай!» своему императору, и бежали на пулемёты.
Сапёры и гранатомётчики до последнего поджидали приближения русских танков, а затем с десяти шагов швыряли мины, связки взрывчатки, бутылки с бензином.
– Им больше нечем воевать, – небрежно отмахивался ротный, а Шестаков тогда чудом увернулся от брезентовой сумки с брусками тротила.
Фугас рванул в пяти метрах, встряхнув тринадцатитонную машину. Сапёр бежал с бутылкой бензина. Шипела затравка из крупных серных спичек. Пехота отстала, и надеяться оставалось только на себя.
Старший лейтенант успел развернуть башню и опрокинуть сапёра длинной очередью. На песке горело тело японского солдата, второй, с перебитой ногой, из последних сил тоже бросил бутылку – она не долетела двух-трёх метров.
Многие танкисты запомнили, но старались не упоминать в присутствии начальства и другой случай. Японский офицер, выглядевший нелепо со своим блестящим на солнце мечом, вскочил на корму БТ-5 и с силой воткнул меч в решётчатые жалюзи двигателя.
Затем открыл огонь из маузера в смотровые отверстия. Раненый командир танка застрелил офицера из нагана, сбросил тело на землю и с трудом выдернул из жалюзи меч. Повредить двигатель японец не сумел, но отчаянный поступок вражеского офицера заставил танкистов действовать осторожнее.
– Фанатик! – сказал тогда комиссар батальона.
– С саблей на танк кинулся! – засмеялся его помощник по комсомолу.
Но танкисты смех не поддержали.
– Сволочи, отчаянно дерутся! – переговаривались они между собой.
А взвод старшего лейтенанта Шестакова спустя неделю едва не погиб в бою.
Взвод по-прежнему был неполный. Кроме того, накануне вечером взрывом снаряда порвало гусеницу у танка БТ-5. Механик-водитель, уходя из-под огня, смял гусеничную ленту. Была также повреждена ось ведущего колеса.
Запасную ось доставили поздно ночью. Гусеницу частично починили, но ремонт до конца не довели. Включать освещение было опасно, японцы вели огонь на любой отблеск. Кроме того, кто бывал на степной речке Халхин-Гол, знает, что по ночам там не дают жизни полчища комаров, мешая работать.
Конечно, комары были не главной причиной. Шестаков дал отдых измученным, уставшим экипажам, зная, что утром наступление не планируется. В роте будут вестись ремонтные работы, и намечен подвоз боеприпасов.
Однако через час людей разбудили и приказали срочно готовиться к маршу.
– У меня «пятёрка» не на ходу, – доложил Шестаков.
Командир роты знал ситуацию, но сделал вид, что не в курсе дела.
– Ты что, машину не отремонтировал?
– Когда? Запасную ось час назад доставили.
– А почему ремонт не продолжили? – вскипел ротный. – Знаешь, что за это в боевых условиях бывает?
– Знаю. Сейчас начнём ремонт, – огрызнулся Шестаков.
– Попробуй только до рассвета не поставить машину в строй! Под суд пойдёшь.
Танк к рассвету кое-как отремонтировали, и рота двинулась в наступление, поддерживая атаку стрелкового батальона. Целью атаки был захват одной из высот на берегу Халхин-Гола.
Взвод Шестакова наступал на правом фланге. Толком не отремонтированный танк нужную скорость не развивал. Уходя от встречных снарядов, механик сделал резкий поворот, гусеница снова порвалась.
Старший лейтенант воевал теперь за весь взвод, помощи ждать было не от кого. Пехота прижималась к его машине, единственной защите от пулемётного огня. Бронебойные болванки летели всё точнее. Шестаков с тоской осознавал, что атака обречена.
– Бери правее – и полный газ, – скомандовал он механику.
– Прикончат нас болванкой в борт! – крикнул сержант.
Но команду выполнил. Крепко тогда рисковал взводный Шестаков, подставляя борт под снаряды. Только другого выхода не видел. Надеялся на мощный двигатель и скорость. Рассчитал, что корпус частично защищает гребень холма, и если проскочить сотню метров, то сумеет выйти во фланг.
Над башней пронеслась одна и другая болванка. Фугасный снаряд снёс верхушку гребня, по броне лязгнули осколки.
– Поворот! – толкнул механика ногой в лечо Шестаков.
Выбрасывая из-под гусениц сухую глину пополам с песком, БТ-7 круто развернулся. За бруствером длинными очередями бил в его сторону станковый гочкис на треноге.
Но это было полбеды. Хотя скорострельный гочкис всаживал очереди с расстояния ста шагов, наполнив машину лязгом и грохотом десятков пуль. Опасность появилась в виде более массивного танка «Чи-Ха» с пушкой калибра 57 миллиметров, недавно принятого японцами на вооружение.
– Сучий хвост! – ахнул механик-водитель, увидев вражескую машину.
Но экипаж «японца» не успел развернуть башню и корпус. Для машины весом пятнадцать тонн двигатель мощностью 170 лошадиных сил был слабоват. Снаряд «сорокапятки» пробил бортовую броню, высекая сноп искр. Башня, дёрнувшись, сделала четверть оборота, но старший лейтенант уже выпустил второй снаряд.
Две раскалённые болванки наполнили японский танк клубящимся пламенем, огонь выплёскивался из открывшегося люка.
Что не раз выручало Андрея Шестакова – это быстрая реакция. Не обращая внимания на летевшие из траншеи гранаты, плотный пулемётный огонь, опасный для бортовой брони с близкого расстояния, старший лейтенант гнал машину на полной скорости вперёд.
С маху смял противотанковую пушку, всадил снаряд во вторую. Расчёт пытался развернуть повреждённое орудие, но не успел, срезанный пулемётами русского танка БТ-7. Когда бой закончился и батальон оседлал высоту, Шестаков молча обошёл свою «бэтэшку».
Снаряд вывернул подкрылок и смял угол брони. Другая 37-миллиметровая болванка оставила оплавленную борозду на лобовой башенной броне. Пулемётные очереди отпечатались десятками мелких и глубоких вмятин, изорвали скатанный в рулон брезент на корме.
Командир роты сказал, кривя улыбку:
– Везучий ты, Шестаков. Два снаряда словил и жив остался.
– Да и мы в цель иногда попадали, – отозвался старший лейтенант.
Насчёт уничтоженного танка нового образца и двух разбитых, сплющенных пушек командир роты промолчал, словно не заметил. Танковая рота понесла немалые потери, и хвалить подчинённого у капитана настроения не было. Успехи за умело проведённую атаку раскидали на уцелевшие экипажи.
А орден Красной Звезды Андрей Михайлович Шестаков получил в заключительных боях на Халхин-Голе, когда уже сам командовал танковой ротой.
Не от хорошей жизни командование фронта выделило в разгар наступательных боёв под Сталинградом отдельный танковый батальон, усиленный бронетранспортёрами и десантной ротой автоматчиков.
Войска с трудом сумели отбить неожиданный удар бронетанковой группы генерала Гота, остановив её едва не на последних километрах от передовых частей армии Паулюса. Шли ожесточённые бои по периметру взятой в кольцо немецкой группировки. Не хватало войск, чтобы создать плотное окружение и крепко замкнуть «Сталинградский котёл».
Чтобы усилить слабые места, подтягивали новые части. Танковыми ударами уничтожали опасные выступы, теснили Паулюса, не давая ему возможности собрать силы для контрударов.
Танковый батальон капитана Шестакова сумел неожиданным ночным штурмом, обойдя минные поля, уничтожить дальнобойный артиллерийский дивизион и отбить выгодный участок для дальнейшего наступления. Теперь на плацдарме укреплялся пехотный полк, подтягивали артиллерию, а Шестаков получил новое задание.
Требовалось продвинуться на двадцать километров юго-западнее. Уничтожить по пути мелкие немецкие заслоны и встать во временную оборону на танкоопасном направлении. Подчёркивая важность задания, из штаба бригады был прислан для дополнительного инструктажа делегат связи, штабной майор на «виллисе» в сопровождении двух автоматчиков.
– Доложите имеющиеся силы, – с ходу потребовал майор.
Шестаков вместе с Калугиным проверял «сорокапятку» на лёгком танке Т-70. Машине не повезло. Бронебойный снаряд небольшого калибра насквозь пробил башню, исковеркав тело младшего лейтенанта, для которого первый бой оказался последним.
Пробоины заклепали, подобрали нового командира машины, опытного сержанта-башнёра из экипажа сгоревшей «тридцатьчетвёрки». Сержант принял деятельное участие в ремонте, проверил все узлы, двигатель, орудие, сделал пробный выстрел и, снова осмотрев «сорокапятку», сказал:
– Надо ещё разок пальнуть. Боюсь, крепления ослабли.
– Пальни, – согласился Шестаков.
– Вы что, глухой? – взвился посыльный. – К вам обращается майор из штаба бригады, а вы из танкетки пальбу устроили.
– Это не танкетка, а танк Т-70, участвовавший в бою, – вытирая ладони ветошью, отозвался комбат. – А командир его погиб во время атаки. Смелый был лейтенант, думаю к награде представить.
– Вы что, издеваетесь надо мной? Какой лейтенант, какая награда? Ваш батальон срочно направляют на танкоопасное направление. Я прибыл сюда для подробного инструктажа, мне надо знать…
Звонкий выстрел башенной «сорокапятки» заставил майора вздрогнуть. Из люка высунулся сержант и, козырнув майору, сообщил:
– Пушка в порядке. Повоюем.
– Шестаков, вы мне доложите, наконец, по существу вопроса или нет?
– Доложу. В наличии имеются четырнадцать танков Т-34, три лёгких Т-70 и два бронетранспортёра «Скаут». В десантной роте шестьдесят восемь бойцов и командиров. Машины заправлены, имеем полуторный запас снарядов и патронов.
– Неплохо, – смягчился майор. – Видать по всему, немцы не сумели организовать оборону, если вы потеряли всего четыре машины.
– Не четыре, а семь, – вытянув руки, показал на пальцах комбат. – Семь танков сгорели и тридцать наших товарищей похоронили – танкистов и десантников. От некоторых один пепел остался. А лейтенанта с этого лёгкого Т-70, мальчишку восемнадцатилетнего, пополам бронебойным снарядом разорвало. Кровь только что отмыли.
Майор вспомнил, что батальон усиленный. Кроме двадцати одного танка по штату, в него входил разведывательный взвод из трёх машин. Семь сгоревших танков – потери для батальона немалые. Сглаживая обстановку, он передал личную благодарность командования и обещание представить к наградам наиболее отличившихся танкистов и десантников.
Майор достал карту и очертил карандашом кружок.
– В этом месте восемь километров фронта прикрывает единственная батарея 1080-го зенитно-артиллерийского полка. Направление танкоопасное – ровная степь и мелкие замёрзшие речушки. Вам надо выдвинуться туда и перекрыть эти восемь километров, сил у вас достаточно.
– Что, и пехоты там нет? – спросил Шестаков.
– Собирались направить роту бронебойщиков, но её перенацелили на речку Мышкову, отражать танковый удар Гота.
– Там она, наверное, и осталась, если до сих пор не прибыла, – покачал головой Калугин.
– Может быть…
– Может, – изучающе рассматривал карту комбат Шестаков. – И батарея существует или нет – неизвестно. Возможно, там фрицы давно засели. Разведка хоть что-нибудь сообщает?
– Двое суток назад батарея находилась на месте. А что происходит сегодня, предстоит выяснить вам, товарищ капитан. И если там находится враг, то его следует уничтожить и организовать оборону.
– Ясно, – коротко бросил Шестаков, надевая танкошлем.
– Как прибудете на место, сразу сообщите в штаб бригады. Ну, счастливо, комбат.
– И тебе, майор, не хворать. По сторонам глядите. Немцев недобитых тут хватает: разведгруппы, заслоны.
– Пробьёмся как-нибудь, – уверенно отозвался майор. – Я тоже не всю жизнь в штабе сидел. Пришлось повоевать…
Танковая колонна капитана Шестакова, набирая скорость, двигалась в указанном направлении.
«Виллис» майора возвращался в штаб. Водитель, из бывалых шофёров, давил на газ, торопясь до темноты миновать как можно быстрее самый опасный участок. Охрана, двое молодых автоматчиков из комендантской роты, держалась настороженно.
Оба служили в бригаде недавно, боевого опыта почти не имели. Снежная сумеречная степь, разбитая техника вдоль дороги, замёрзшие мёртвые тела навевали невесёлые мысли.
– Не дорога, а тоска, – шепнул один из автоматчиков. – И наши, и фрицы рядом лежат, воронами расклёванные.
– Убирать не успевают, земля как камень, – отозвался его напарник. – Глянь, возле сгоревшей «тридцатьчетвёрки» десантники лежат. Так бы и мы лежали, попади в десант.
– Опасные места. В любой момент на фрицев недобитых можно нарваться.
– Не робейте, ребята, – обернулся к автоматчикам майор. – Мы, а не фрицы, наступаем. Пусть они нас боятся. Три автомата, гранаты – отобьёмся, в случае чего.
– Мы не боимся, – дружно отозвались оба автоматчика. – Если что, в момент огонь откроем.