Туська села к подруге на кровать.
– Господи, Ниночка. Что ж ты такое наделала?
– Туся, что-то чудесное случилось со мной на мосту. Больше ничего не болит. Представляешь! Ни-че-го! Я столько времени мучилась, а надо было всего лишь разок пырнуть ту мерзавку ножницами.
– Господи боже!
– Я знаю, эта гадина хотела, чтобы я умерла от горя. Не спорь, я чувствую это. Фигушки ей. Я обманула их обоих. Возродилась как птица Феникс. Ты не поверишь, но мне и правда хорошо. Можно сказать, я счастлива.
Нинка словно светилась изнутри каким-то странным, еле мерцающим светом.
– Что ей такое вкололи? – подумала Туся, но вслух ничего не сказала. Она была рада, хоть ненадолго увидеть в почерневшей от горя Нинке, прежнюю ясноглазую девчонку.
Подруга Наташа, или в кругу семьи просто Туся, приехала в Питер вслед за Семеновыми. Они учились вместе с Нинкой с первого класса, сидели за одной партой и были лучшими подругами. Но сразу после школы Туську увез в горы Абхазии горячий джигит, тщательно подобранный для нее родителями. Ее папа был наполовину армянин, и, хотя всегда считал себя русским, с возрастом вдруг решил возродить древнюю династию Окопянов. Туська, толстушка-блондинка отлично годилась для этих целей. Они отдали ее дальним родственникам и не видели целых три года, надеясь, что скоро молодые вернуться и привезут с собой целый выводок шумных окопянчиков, продолжателей рода. В течение нескольких лет по телефону Туся ровным голосом автоответчика докладывала отцу, что все у них хорошо, а затем передавала трубку мужу. Тот, обычно громко похохатывая, рассказывал о последних новостях в деревне. Об урожае или засухе, о винном погребе и новом сорте винограда, о том, как отелилась коза. И родители Туськи жили в полной уверенности, что дочь отлично устроилась на новом месте. Вернулась Туська домой лишь спустя три года. Под покровом ночи она пробралась в отчий дом, избитая и худая, словно беженка из дальних стран. Ей чудом удалось сбежать от мужа – садиста. Помогла свекровь, которая однажды случайно увидела, как он издевается над молодой женщиной.
Окопян был статным молодым мужчиной, любимцем женщин. Он, как и Туська, отчаянно ждал наследников, но младенцы отказывались к ним приходить. За два года – три выкидыша и печальный диагноз врачей – Туська бесплодна. Окопян метал громы и молнии и винил во всем жену. Мол, нагуляла сучка до него, нахватала, тварь, половых инфекций и теперь родить не можешь. Он бил ее крученным полотенцем, чтобы меньше оставлять следов. Когда свекровь увидела подобную сцену, было уже поздно. Туська была переломана изнутри как старая зубочистка: она впала в глубокую депрессию, отказывалась есть, и не хотела никого видеть. Втайне от всех, свекровь купила ей билет на ночной поезд и отправила домой.
Тетя Эмма, мама Туськи, позвонила Нинке в Питер, когда та укладывала Сашку спать.
– Ниночка, вы же со школы были подружки, не разлей вода. Ты ей как сестра. Позови ее к себе в Петербург, вдруг она приедет. Я не знаю, что делать. Девочка моя лежит целые дни лицом к стене, ни с кем не разговаривает. Ни есть и не пьет. Даже не плачет. Глаза будто высохли как соленое озеро. Отец во всем себя винит, совсем с ума сошел. Бегал вчера с ружьем по квартире, кричал, что поедет, пристрелит эту сволочь. Ты бы видела, в каком виде она приехала – лицо в синяках, на спине живого места, везде шрамы, порезы на руках. Говорят, он ее металлической пряжкой от ремня бил. Бедная моя девочка. Моя малышка.
Тетя Эмма горько заплакала.
Пока Нинка раздумывала как быть в такой ситуации (все-таки не виделись сто тысяч лет, а в однокомнатную квартиру к ним селить сошедшую с ума подругу тоже страшно) Семенов на следующий день поехал на юг и забрал Туську. Он знал ее с раннего детства – городок небольшой, их дворы стояли бок о бок. В Туськином дворе росла огромная шелковица, на которой они строили домики и играли всей шпаной. Дядя Эдик разрешал им лазить в свой двор и есть плоды шелковицы в любое время. А маленькая Туська приносила бутерброды, для которых они спускали пластиковое ведерко на веревочке. Туська была настолько безобидным существом, что Семенов с трудом представлял, как кто-то мог поднять на нее руку. Это все равно, что долго и мучительно избивать котенка бейсбольной битой.
Неизвестно, каким чудом ему удалось уговорить Туську, но она воспаряла духом и решила начать жизнь с нуля. Тем более, что для нее, которая за всю жизнь видела только крошечный морской городок, да деревню в горах, северная столица была чем-то вроде Марса. Она согласилась уехать только потому, что там был другой мир. Мир, в котором не надо было стесняться прошлого, где никто тебя не знает и самое главное – знать не хочет. Уехав из дома, Туська заметно повеселела. Чувствуя, что у нее как у змеи полностью меняется кожа, она изучала новое пространство. Она могла целыми днями ходить по улицам Питера, принюхиваясь и прислушиваясь, словно сторожевая собака. Туська не ошиблась в своих ожиданиях – этот мир был совсем иным, нежели те, что она знала раньше. Город имел солоноватый привкус воды, также, как и ее морская деревня, но это был совсем иной привкус. Смесь сырости, легкой грусти, ветра и тумана. Туське нравился этот коктейль «достоевского» , и она с удовольствием бродила по бесконечным набережным, насыщаясь им до предела. Здорово, что тут тоже было много воды – день за днем Нева очищала ее душу и смывала горькие воспоминания. Девушке нравился каменный рукотворный город, а причудливые дома с вычурной лепниной манили зайти вовнутрь и остаться там навсегда. Но каждый раз, попадая за красивый фасад очередного старинного здания, в душе Туськи начинало твориться нечто странное. В эти моменты ощущение легкой опасности накрывало ее в этой дикой смеси облупленной роскоши и красоты парадных. Дубовые резные двери, старинные плитки печи или остатки мозаики на потолке, – все это было разрозненными кусочками прошлого. Прошлое будто бы просачивалось, проявлялось то тут, то там прямо из небытия, на глазах у изумлённой провинциалки. Прошлое было не добрым и не злым, оно просто было тут всегда, поэтому Туську никогда не покидало ощущения второго, невидимого мира по соседству. Очевидно ей было и то, что город, будто ночной дикий зверь, также тщательно принюхивается к ней, как и она к нему.
После приезда Туська поселилась вместе с Нинкой и ее семьей в небольшой съемной квартире, и пошла учиться на курсы бухгалтеров. В школе ей неплохо давалась математика, и девушка решила использовать свои способности в области цифр. Через некоторое время она устроилась бухгалтером вино-водочный магазин, и, спустя несколько лет, наконец, смогла снять отдельное жилье, чтобы больше не стеснять друзей. Но Сашка, ее крестница, со слезами повисла на ней, умоляя остаться.
– Туся, Тусенька! Я буду учить математику! Клянусь! Я выучу все завтра же, – выла девочка, ползая по коридору и хватая Туську за ноги, чтобы та не смогла уйти. Это рвало сердце Туськи на части. В первый день, после того как она объявила о своем переезде, ей пришлось сделать вид, что она останется еще на несколько дней у друзей. А потом удрать днем, пока Сашка в школе. Но как только она представила себе, как Сашка увидит, что ее вещей нет на месте и как начнет рыдать и громить все кругом, ей стало худо. Бросив не распакованные коробки в коридоре, как побитый пес, Туська пришла встречать Сашку из школы. Лучше уж так, рассказать ребенку все честно. Они пошли в кафе. Сашка обожала картошку и гамбургеры, и Туська решила подъехать к ней на хромой козе американского общепита.
– Саш, мне придется переехать. Дом совсем недалеко, ты будешь приходить в гости когда захочешь. Твои родители должны жить своей семьей, это нормально. А мне ведь тоже не помешает выйти замуж. Что думаешь?
Сашка радостно жевала, кивая в такт каким-то ритмам из динамика. Ей достался человек-паук в хеппи миле. Она натягивала резинку и отпускала, натягивала и отпускала. Когда Туся проговорила свои слова, Сашка отложила еду и серьезно на нее посмотрела. Для своих тринадцати она было очень умная и дерзкая.
– Я не останусь с ними. Я поеду с тобой.
– Саша, это твои мама и папа.
– Я не люблю их. Козлы вонючие.
– Так нельзя говорить, Саш. Ты очень меня огорчаешь.
– Какая тебе разница, что я говорю. Ты все равно уходишь навсегда.
– Ты сможешь приходить.
– Знаешь, что, тетя Туся. Иди ты на х..И предков моих захвати. Как я вас всех ненавижу!
Тут Сашка вскочила с места, опрокинула поднос с едой на ТУську и еще несколько подносов рядом полетели прямо на людей. Дети заорали, начался дикий переполох. А Сашка выскочила из кафе и убежала. В светлом пальто, залитом кока-колой и кетчупом, Туся с разбитым сердцем возвращалась в новый дом. С трудом лавируя между коробками, она подошла к окну и набрала Нинку. Та ответила сонным голосом.
– Да нормально все с ней. Поорала и спать пошла. Не парься, это же Сашка.
– Ты загляни к ней перед сном, ладно? И смотри, чтобы она окно не забывала закрывать, а то ухо опять заболит. Она мне сегодня опять жаловалась.
Надо сказать, Туська была единственным человеком в мире, который искренне любил Сашку и терпел ее дикие причуды. Конечно, они могли с ней ссориться, неделями дуться друг на друга, но потом снова были очень близки. Нинка этому не препятствовала, она была уверена, что ее подруга таким образом реализует свой материнский инстинкт, раз уж самой ей бог не дает. Кроме этого, для Нинки такая помощь была большим подспорьем. Она никогда не любила возиться с детьми. Говорили, что это приходит позже, когда ребенок начинает с тобой общаться, но к ней ничего так и не пришло. И даже намека не было на то, откуда это неведомое чувство должно явится. До сих пор она как робот, выполняла свою материнскую социальную программу – кормила, поила, одевала и всячески выращивала нового члена общества. А то, что ее материнский инстинкт завял на корню, как только уперся в бесконечные проблемы с питанием, гулянием, невозможностью выспаться в течение многих лет, ее волновало мало. Ну завял и завял. Как говорится, не всем дано. Так что поела, одела чистое белье и иди гуляй. Маме некогда, она работает.
Туська водила ребенка в школу и кружки, играла с ней на приставке, мастерила одежду для кукол. Нинкина подруга, казалось была абсолютно счастлива в новом городе, и стала снова наливаться соком как молодая дынька на бахче. И все бы ничего, но тот переезд Туси в другую квартиру стал для них четверых переломным пунктом. Тысячу раз потом Туська корила себя за то, что бросила Сашку. Предала, несмотря на многолетнюю любовь. Сколько вместе они прожили в тесной комнатке съёмной хрущевки!
Одно время у Сашки не ладилось в школе и Туська не знала как ей помочь. Ленька из Пятого Б, мелкий бандит все время обижал ее – давал пинков и задирал юбку. Сашка рыдала и не знала как реагировать на столь странные знаки внимания. И когда однажды ночью, Туська услышала сдавленные рыдания девочки из-под одеяла, она прилегла рядом и сказала:
– Сашка, я хочу кое-что сказать тебе очень важное и очень взрослое. Ты знаешь, что мой муж сильно бил меня? Бил так, что я однажды чуть не умерла.
Сашка перестала всхлипывать и сделала дырку из одеяла, чтобы лучше было слышно.
Туська продолжала:
– Но я сама виновата. Потому что позволила ему это делать. Раз за разом я терпела и терпела, и думала, что это последний раз. После того, как он превращал мое тело в сплошной синяк, он неделями бывал добр и нежен. Заваливал меня подарками, обнимал и целовал. Даже котенка мне однажды подарил. Я назвала его Пушок. Но через месяц все повторилось вновь. Пушок спас мне жизнь, потому что он хотел попасть в меня дубинкой, но убил Пушка. Тот сидел у меня на плече. Если бы не он, муж сломал бы мне шею и все. Кердык.
Сашка окончательно вылезла из-под одеяла и смотрела на Тускьу немигающими, полными слез глазами. Потом прошептала:
– Какой козел!
– Да, козел, моя милая. Но я виновата сама.
– Туська, ты дура! Ты что такое говоришь? Может я тоже виновата, что Окунев меня бьет по жопе.
– Виновата.
– Ну ты и тупая. Правильно мама говорит – мозги у тебя как у курицы.
Сашка нырнула обратно под одеяло, законопатив все входы-выходы.
Туська нервно дернулась, но продолжила. Она скинула с Сашки одеяло целиком, обняла ее крепко и сказала:
– Да, мы виноваты сами. Мы слабые, а они сильные. Так природа распорядилась, что тут попишешь? Я только прошу тебя, не надо больше терпеть унижений. Надо сразу бежать, спасаться. Давай перейдем в другую школу? Или переедем в другой район? Ты не волнуйся, я поговорю с родителями.
На следующий день Сашку выгнали из школы, потому что она принесла мамин электрошокер и ткнула им в Окунева. Нинка была в ужасе, в школу вызывали милицию, родители мальчика хотели судиться с Семеновым, и они чудом отделались небольшой взяткой. Как она орала на Туську! Даже наглая Сашка со страху забилась под письменный стол и отказывалась вылезать. Но Туське было все равно. Окопян орал на нее миллион раз и куда громче. Иногда казалось, что с гор сойдет лавина – так надрывался тот придурок в попытке обидеть жену. К счастью, человек быстро привыкает ко всему, и Туська просто перестала слышать язык криков. Для нее он в один прекрасный день навсегда стал открывающим беззвучно рот мерзавцем с гнилым желтым резцом слева. Она научилась выключать у него звук.
Вечером Сашка прижалась к ней дрожащим тельцем. Их кровати стояли рядом и ТУська лет до десяти регулярно залезала к ней под бочок. Поболтать о том о сем или даже просто поспасть. Сейчас Сашке было двенадцать. Тело девочки потихоньку менялось, но характер оставался таким же бешенным, как и был с рождения.
– Туся, они хотят меня в больницу сдать для опытов. Сегодня врач приходил, вопросы дебильные задавал.
– Не переживай, я тебя никому не отдам. Спи. Что такого? Ты же защищалась, ты была в опасности. Больше так никогда не делай, только если окажешься на грани, между жизнью и смертью. Этот твой Окунев – подлец, получил по заслугам. Но зайка моя, злость еще никому не приносило счастья. Злость – она как опухоль, растет и растет, и еще требует пропитания.
– Как это?
– Вот ты, маленькая девочка, в тебе поселилась обида. Начнешь ее кормить всякими мыслями горькими, злится, кричать – она будет расти и пухнуть в тебе как тесто на окне. Помнишь, я пирожки делала и тесто из кастрюли выперло на подоконник. Вот так и твоя обида. Забудь про нее, просто отпусти Окунева. Он здорово испугался
– Ага, обосрался по полной!
Сашка начала безудержно смеяться и кататься по кровати.
После этого случая Нинке засела в голову мысль о том, что Туся плохо влияет на ребенка. Семенов неожиданно оказался на стороне Туси и дочери, конфликт разгорался. В какой-то момент, проходя мимо кухни Туся услышала как Нинка выкрикнула – найди этой приживалке наконец квартиру. Мужик ты или кто? Оплатим пару месяцев, а там уж как-нибудь путь сама. Или может ты решил ее удочерить?
Туська поняла, что пришло время оставить Нинку и Семенова одних, чтобы они смогли побыть вдвоем и разобраться в столь непростых отношениях. Да и Нинка стала последнее время вести себя так, что Туська чувствовала себя деревенской бедной родственницей, которую терпят из жалости, а сами только и мечтают поскорее сдыхать обратно.
Нинка работала в популярном глянцевом журнале редактором и была на пике карьеры. Коллеги ее уважали и побаивались, а рекламодатели заваливали цветами и подарками. Дела Семенова тоже шли в гору, он начал скупать недвижимость, инвестировал деньги в акции и ездил на дорогой тачке с персональным водителем. Круг их общения изменился, и теперь Нинка все больше времени проводила с женами из корпорации мужа, чем с семьей. С тихой грустью Туська наблюдала как постепенно у Нинки появился гонор. Ей казалось теперь, что она лучше всех разбирается в вопросах моды, мужчин, курортов и воспитании детей. Она обожала новую квартиру, тратила дни и недели на то, чтобы подобрать плитку в цвет паркету или заказать из Италии резную деревянную кровать. Когда приходили «девочки», как ласково называла Нинка шоколадного цвета теток с силиконовыми губами и сиськами навыкат, Туська уходила гулять с Сашкой или старалась не высовываться с кухни. Однажды нинкина коллега разлила кофе и Нинка крикнула подруге: Туся, бегом тащи тряпку. Где ты там? Такая бестолковая, жуть.
– Детка, просто смени домработницу. В чем проблема? – подняла левую щипанную донельзя бровь, нинкина гостья.
– Да надо бы, – промычала Нинка в ответ и быстро перевела тему.
Туся не обиделась, она давно не чувствовала боли или горечи обиды. Только грусть и печаль. Северный город захватил их всех в плен, воткнул катетер в сердце и теперь туда по ледяной стеклянной трубочке ежедневно поступал холод. Север подбирался к ним медленно, на мягких серых лапах дикого зверя. Вначале ты просыпаешься и чувствуешь онемение пальцев, потом снежинки на губах, затем морозное покалывание губ. И, оказывается, срочно надо было что-то с этим делать. Греться, растираться солнцем, обнимать любимых и сидеть с ними до утра у костра или камина, печь пироги и греть ладони на батарее. Тогда холод отступает. Беда в то, что они, южане, не сразу это расчухали, а когда Нинка стала превращаться в Снежную королеву, было уже поздно. Она никого не хотела слушать. Глаза покрылись тонкой коркой льда, а губы свело в одну презрительную нить. Утром Туська собрала свои вещи и поджидала Нинку, чтобы попрощаться. Нинка, не дрогнув ни одной мышцей, взяла ключи. Лишь спросила, вставляя ухоженной рукой с огромными ногтями кофейную капсулу в кофеварку – вызвать тебе такси. Туська отрицательно мотнула головой.
– Присядем на дорожку?
Нинку аж перекосило. Как она ненавидела в Туське эту провинциальность, не вытравить ее никаким дихлофосом. Но все-таки подруга переезжает, надо расстаться по-человечески. Она поставила им на стол по чашке кофе. Туська не стала снимать пальто, а села прямо на чемодан.
– Послушай, Нино. Помнишь, в детстве я тебе рассказывала, что моя бабка была медиумом. Она запросто общалась с духами. Сидела, болтала с ними – вот, как мы сейчас с тобой разговариваем. Ее считали юродивой. Или с прибабахом. Дело в том, что бабуля утверждала, будто их деревня кишмя кишит призраками. В основном она видела умерших солдат. Говорила, что они ведут строевую подготовку у нее в огороде. Мой дед был единственный, кто верил в ее видения и не считал сумасшедшей. Он даже женился на ней, несмотря на то что родственники заклинали его не брать в семью «чокнутую ведьму». А вскоре на краю деревни стали рыть колодец и нашли огромную братскую могилу – сотни, тысячи костей лежали вперемешку, будто гигантский блендер сделал шейк из человеческих тел. Стали копать дальше – еще хуже. Деревня, по сути, стояла на костях. Когда все это всплыло, народ потянулся к бабке – многие захотели узнать последние новости из загробного мира. Приезжали родственники погибших, и бабка помогала им находить тела. Как она это делала, одному Богу известно. Но генетическая экспертиза почти на сто процентов подтверждала потом ее слова. Бабуля говорила, что солдатики идут и идут к ней. Невозможно оказать беднягам, нет им покоя на том свете. Некоторое время бабуля жила на границе двух миров, пока дед не вытащил ее оттуда насильно и запретил военным поисковиками соваться в их дом под страхом смерти. Он видел, как любимая тает на глазах, потому что духи, какими бы дружелюбными не были, существуют только за счет энергии медиума. А бабка была мощь. Пока бабка работала проводником, местные жители сами часто натыкались на призраков. Бабкина сила помогала им материализоваться. Призраки до такой степени ее выкачали, что дед своими глазами видел в сарае висельника, а одна женщина даже родила раньше срока, потому что мертвый солдат с пробитой башкой и полусгнившим лицом заглянул в окно избы. Бабка сказала, что это был дед роженицы, он пришел с подарком. Но молодой женщине от этого легче не стало – она орала так, что на дикий вой сбежалась вся деревня. Тогда старейшины решили держать совет – что делать, да как жить дальше, когда всякая нечисть среди бела дня по огородам шастает. Короче, пока бабу Элю селяне не спалили заживо как ведьму в средневековье, дед темной ночью собрал вещи, детей и убрался от туда по добру по здорову. А роженица та, кстати родила тогда здоровую девочку, а спустя некоторое время нашла в огороде стеклянную банку с золотыми украшениям. Как она туда попала история умалчивает, может мертвый дед все-таки подкинул золотишко младенцу на счастье.
Затем началось великое скитание. Так говорят в моей семье. Дед и бабка ездили по разным городам, но нигде подолгу не задерживались, потому что бабуля везде чувствовала присутствие духов. А потом они приехали в гости к брату, который жил у моря, да там и остались. Говорят, бабуля больше не общалась с призраками. По крайне мере виду не подавала. Мне она говорила, что если ЭТО придет, то я сразу почувствую рядом другую жизнь. Я была тогда совсем маленькая, лет пять, наверное. Я спрашивала – ты что сидишь вот сейчас, ешь борщ и видишь перед собой привидений? Белых и прозрачных как Каспер из мультика? Она долго смеялась, а потом сказала: «Туся, деточка, если они придут к тебе, ты увидишь их НЕ глазами. Они постучаться прямо в сердце. Открывать им или нет – твой выбор. Я всегда помогала умершим, но за это не получила ничего, кроме проклятий живых. Но запомни, малыш, если ты получишь этот дар, будь с ним осторожна.» Баба Эля долго не прожила – однажды солдаты пришли за ней и увели на небо. Хотя потом мы еще встречались разок. Хочешь расскажу?
Нинка уже отчаянно хотела избавиться от Туськи и наконец побыть одна, попить кофе в тишине. Пока так тихо и спокойно в доме, пока не пришла с тренировки Сашка и не принесла с собой раскаленный хаос. Но подруга никак не затыкалась. Нинка начала краситься – хоть как-то дать понять бестактной Туське, что пора уже реально и честь знать. Туську же это нисколько не смутило, она продолжала.
– Однажды Окопян избил меня до полусмерти и запер в погребе. У нас во дворе был тайный погреб. Остался то ли со времен войны, то ли предки мужа вырыли яму в голодную годину. Сейчас никто уже точно не скажет. Зеленый люк незаметно лежал рядом с колонкой с водой, его замаскировали под канализацию. Там издревле хранили запасы на случай всемирного потопа или гражданской войны все Окопяны. Погреб был прикрыт крышкой от обычного уличного люка, покрашенного зеленой краской, а под ним была большая яма. Чтобы спустить в нее, надо было очень аккуратно проползти пару метров вниз по металлической лестнице. В тот день в порыве гнева Артур швырнул меня туда с размаху, я проломила голову и сломала руку. Муж оставил меня там истекать кровью.
Я лежала на полу, глядя вверх на многочисленные банки с солениями и вареньями, многие из которых были заготовлены еще полвека назад. Как Алиса в стране чудес, я падала, падала вниз, в бездонную яму, а банки танцевали вокруг меня бешенную лезгинку. Постепенно я поняла, что силы покидают меня. Падая, я разбила большую банку с помидорами, и они красной жижей растеклись по полу, смешавшись с моей кровью. Не в силах пошевелиться, я дотянулась до большого острого осколка от банки. Было ясно одно – лучше так, чем истекать кровью по капле, медленно и мучительно. И тут из темноты вышла моя бабушка. Она присела около меня на земляной пол, оттерла со лба кровь и положила мою голову себе на колени.
– Держись деточка, скоро это все закончится. Нам дается ровно столько, сколько мы можем вынести. Ты сильная, малышка моя. И у тебя мой дар. Вспомни мои слова, когда окажешься подо льдом. А сейчас, давай-ка, бабушка тебя заплетет. Какие красивые у тебя волосы. И мягкие, словно шелк.
Я помню, что она запела старинную колыбельную, укачивая меня и боль вдруг прошла, растворилась в темноте подвала, будто исчезающая струйка табачного дыма. И тогда я впервые остро почувствовала, как тонка эта грань между миром живых и мертвых, как близко находится эта дверь, стоит лишь протянуть руку. Просто мы, закутанные в кокон своих проблем, редко ее замечаем. Моя бабуля всю жизнь решала чужие проблемы, не могла она и тут стерпеть, когда ее любимую внучку медленно убивали. Свекровь, которая обычно к погребу и близко не подходит, так как боится высоты, решила спуститься вниз, чтобы достать варенье. Она потом рассказывала, что сидела на диване, смотрела любимый сериал про восточных красавиц в турецком гареме и вдруг страшно, до рези в желудке, захотела вишневого варенья. Говорила, что беременная так ничего не хотела, как в тот раз. А попросить было некого – муж на работе, сын уехал кутить с друзьями. Свекровь была уверена, что Туся поехала с ними. Женщина попыталась обмануть себя, заев странное желание колбасой, сыром и даже соленой рыбой. Но варенья хотелось все невыносимее, оно даже начало ей мерещится на полках с книгами. Тогда моя свекровь надела резиновые тапочки, чтобы не поскользнуться, и зажав в зубах фонарик, полезла в погреб. Там она обнаружила меня, лежащую в луже крови, и быстро, пока дело не приняло судебный оборот, отправила домой, к родителям. Рана на голове оказалось не такой уж страшной. Так, царапина. Даже не понятно было, откуда столько крови натекло. Врач, который осматривал меня, сказал, что на голове есть рубцы, которые давно затянулись. Спросил –в детстве с горки падала? Я точно помнила, что несколько раз маленькой ломала руки-ноги, но голову не разбивала никогда. Но тогда я не обратила внимания на свое волшебное выздоровление. Я ведь, как и ты, была в юности спортсменка-комсомолка, тонкие миры казались мне вымыслом сумасшедших старух. Но когда я приехала в Петербург, то стала очень странно себя чувствовать. Пойми, Нинка, это непростой город. Это не наша любимая Феодосия. Я всегда представляла место, где живу, в человеческом облике. Наш морской городок был похож на усталого рыбака. У него были мозолистые руки, прикрытые от бессилия глаза, а за спиной по песку волочилась длинная рваная сеть. Такая мне представлялась у него душа. А деревня, куда меня Окопян увез, была скрюченной армянской старухой. Она ходила прихрамывая и все время ворчала. У нее были морщинистые руки и желтые от табака грязные ногти на руках. Но Питер – это что-то особенное. Когда я пытаюсь представить его душу, мне становится страшно. Это гигантская медуза, выброшенная на берег. Люди думали, что она – часть суши и выстроили там дома, заводы, магазины. Они воткнули медузе в глаза атомные электростанции, засунули в рот водопроводные трубы и думали, что окончательно обжились на новом месте. Но медуза никуда не делась и часто, когда я иду по городу я чувствую, как мои ноги проваливаются в слизь. Мне хочется двигаться быстрее, но вязкая субстанция держит меня, тянет вниз. И я смотрю под ноги и вижу там, внизу затянутых в слизистый прозрачный кокон людей. И мне не хотелось бы однажды увидеть там тебя.
–Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, и я хочу, чтобы ты вызвала такси. У меня очень много дел.
Нинка всегда знала, что Туська, как и вся ее родня немного «с прибабахом», поэтому никогда особо не обращала внимание на ее странные слова или выходки. В их городке о семье Туськи ходило много сплетен. Говорили, что ее мать – потомственная ведьма. Тетя Эмма, с ее армянскими иссиня черными, чуть на выкате глазами отлично гадала на картах, но больше, по ее словам, ничего не умела. Она ни раз повторяла, что будь у нее хоть сотая доля дара матери, она бы давно зарабатывала миллионы на телевидении. А может и в ФСБ взяли. Про «черный глаз» тети Эммы впервые заговорили, когда Туськин муж-садист сразу после ее побега, упал со скалы и разбился насмерть. Поговаривали даже, что родители Туськи наняли убийцу, который столкнул бывшего зятя в пропасть, но доказательств не нашли. Кроме этого, следователи зафиксировали, что Окопян на момент гибели был чертовски пьян. Нинка относилась к Туське снисходительно, как к деревенской неотесанной родне, но все же любила ее. Друзья детства – это наши родственники, а родственников, как известно не выбирают. Нинка не обращала внимания на слухи, которыми маленькие города, как известно кишат, хотя и отдавала себе отчет в том, что семейка подруги, мягко говоря, странновата. Понимала Нинка и то, как сильно изменилась она сама с момента приезда в северный город. С каждым днем она все больше вязла в том, что Туська называла «городская слизь», но ничего не могла с этим поделать. Новая жизнь диктовала новые правила. Молодая женщина знала, что многие завидуют ей и даже кичилась этим. Девчонки на работе с радостью бы поменялись с ней местами – недавно приехала из деревни, а уже руководила целым отделом. Многие ведь по десять лет такое место высиживали, а некоторые сотрудники ждали своего часа звездного часа всю жизнь, да так и оставались ни с чем. А тут бац, оказалось, что Нинкин муж знает учредителя журнала. Пару рюмок виски в баре неподалеку и – Нинка на следующий день стала их начальницей. Ее дорогой японский джип на стоянке, мазоля всем глаза так, что однажды кто-то не удержался и разбил лобовое стекло. Не ради того, чтобы украсть что-либо, а так, для социальной справедливости, чтобы эта выскочка нос высоко не задирала. Коренные петербуржцы всегда готовы принять приезжих с распростертыми объятиями, если те бедствуют. Они готовы жалеть и сочувствовать неудачникам, алкоголиками и даже ворам. Город Достоевского не любит богатых и успешных – среди желтых облупленных стен старых домов, они выглядят безвкусно. Так в деревянном доме смотрится хрустальная люстра с золотыми канделябрами. Здесь понимают пороки, лечат душевные раны, уступают место в метро инвалидам и старикам, но люди не готовы к тому, что кто-то въедет в их жизнь на огромной тачке с движком 4.0 и будет учить уму-разуму. Такой все вокруг воспринимали Нинку, кроме разве что Туськи. Увы, Нинка не умела, да и не любила жаловаться. В Питере она забыла, что такое разговор по душам. Новая высокая должность мешала ей общаться, будто дорогие и неудобные брекеты, клацающие на зубах. Постепенно она перестала пускать кого-либо нового в свою жизнь. Сидя по вечерам на мягком дорогом диване, Нинка сама с трудом уже вспоминала, какой была жизнь до того, как бабло посыпалось на них из рога изобилия, словно золотой дождь на Данаю. Быстро забылись прошлые печали и потери, и новая сытая жизнь теперь была единственной неизменной реальностью для молодой женщины. Да, раньше всякое бывало. Когда-то жизнь била ее по мордасам с таким размахом, что многим и в страшном сне не приснится. Туська может сколь угодно пугать ее питерскими призраками, она и сама знакома с ними не понаслышке. Психолог, которого теперь регулярно посещала Нинка, велел ей срочно все выкинуть из головы. Человек не может жить без мифологии, но не надо путать сказки и быль. После этого Нинка целиком и полностью погрузилась в быль, наглухо захлопнув все нежные органы чувств. И все же, все же. Туськин рассказ про бабку-медиума снова приоткрыл небольшое окошко в склад ее памяти. Что-то екнуло внутри. Как будто на пол заброшенного дома упали ключи – противно-звонко, подняв столб пыли. Как и все " не местные" они с Семеновым сразу после переезда из славного городка у моря, столкнулись с такой проблемой как съемное жилье. На эту тему можно рассуждать часами, можно написать толмуды книг, потому что каждый переезд на новую квартиру был для их молодой семьи равен отъезду на ПМЖ в другую страну. Все дома в Питере были не похожи друг на друга, в каждом из них обитал свой дух. И хотя связь с духами всегда была прерогативой Туськи, тут даже циничная Нинка поняла – духи в старых дома есть и они, как известно, ненавидят чужаков. Первая съемная квартира была гордостью Семенова. Окна смотрели на самое старое место в городе, на начало всех начал – Петропавловскую крепость. Они-то дураки думали, что ангел на шпиле, будет их охранять. Как бы не так! Понаехали тут – размаха крыльев не хватит, чтобы прикрыть неразумных от всех бед. Да еще попробуй посиди на самом верху в дождь и снег – не то что оберегать, смотреть по сторонам станет тошно. Да и куда смотреть? Вниз? На вечно бегущих, утопающих по колено в талом снегу, проклинающих все, усталых, серых людишек? Если бы Нинка была городским ангелом, она бы по осени, как только закружат по Каменному острову первые желтые листы, срывалась бы с золотой иглы и улетала в теплые края вместе с птицами. В первый день в новом городе, разложив кое-как вещи по шкафам, Нинка полезла в душ. Дом был старый, начала 19 века, и ванная чаша, по мнению семьи, была настоящим безумием. У нее были чугунные витые ножки в форме львиных лап. Сама чаша практически сгнила, и внутри нее хозяева разместили белоснежный акриловый вкладыш.Нинка переключила смеситель крана и с наслаждением подставила под струю усталую, после перетаскивания миллиона пакетов и коробочек, спину. Неожиданно в голове загудело, и женщина как подкошенная рухнула в ванну от сильнейшего удара. Ей показалось, что кто-то выстрелил в нее из лазерного оружия, расщепив тело на миллиард частиц. Нечто сильное и всеразрушающее проползало по ее венам, останавливая на мгновение кровь, и замерло комком в горле. Ни вздохнуть, ни крикнуть. Электрики подтвердили – похоже на то, что из крана вместе с водой проходит ток. Работники ЖЭКа облазили ванну вдоль и поперек, включали и выключали воду. Один мужик даже залез в ванну по колено, чтобы принять удар на себя. Хотя Нинку чуть не вытошнило от смердения его носков, она до последнего надеялась, что проклятый ток обнаружат и изолируют. Попарив как следует ноги в белоснежной, намытой химикатами ванне, электрики заявили, что никакого тока там нет и быть не может и обиженные, что им не дали на бутылку, ушли. Когда они ушли, Нинка с осторожностью засунула руку под кран. И опять то же чувство, только гораздо меньшей силы. Чужой, как ни в чем ни бывало, сидел в воде и не собирался никуда деваться. В тот момент, когда твое любимое тело вдруг становится проводником неизвестных существ, больше хочется умереть, чем еще хоть на секунду задержаться в львиной ванной. При этом Семенов мог часами там намываться, распевая песни, и с ним ничего не происходило. Нинка вначале с беспокойством, а потом и со злорадством ждала, когда же его наконец тоже долбанет током, но Чужой приходил только к ней.Туська приехала в Петербург позже и не застала этого кошмара. Позже она рассказывала, что такие сгустки энергии бывают в домах с дурной историей. Нинке еще повезло, что она не чувствительна к близлежащим мирам и не видела того, кто ее атаковал. Возможно, увиденное было бы в тысячу раз страшнее, чем разряды электричества.– Ты только представь на мгновение, сколько сотен людей тут жили, именно в этих стенах? – говорила Туська. – Это как наклеенные газеты под обоями – ты отрываешь кусок, а там каждый раз новый слой, еще старее предыдущего. И каждый обрывок хочет прошептать тебе свою тайну, передать послание. Сотни людей ходили по тому же полу, что и ты, спали в тех же углах, умирали где-то рядом. Ведь Ленинград пережил блокаду, смерть заглянула в каждый дом, и многие умерли не своей смертью, а от голода и холода. Так что нет ничего удивительного, что их души до сих пор где-то рядом. Бабушка говорила мне, что нынешние люди выбирают совершенно непригодные места для жизни. И что она объездила пол мира, прежде чем нашла свою тихую гавань. К примеру, животные умеют видеть смерть и никогда не будут селиться там, где она ощущается, где погибли другие звери. А мы же продолжаем строить и строить на чужих могилах. Забиваем свои в черепа предков. А Петербург так и назывался издревле – «город на костях»После того как Чужой шибанул ее так, что Семенов вызывал скорую, нинкиной семье пришлось срочно подыскивать новое жилье. Все хорошие квартиры приезжие разобрали еще по осени, выбора почти не было. В результате, новый дом был еще трухлявее предыдущего – яркий образец старого фонда, в котором на глазах разваливается все, начиная от качающегося в разные стороны, будто флюгер унитаза и заканчивая осыпающейся, стоит только кашлянуть, штукатуркой. Ванная комната в этой квартире выглядела ужасно – ржавые подтеки по стенам и на потолке, трещины в самой чаше, которую окружал со всех сторон покрытый черной паутиной времени полусгнивший советский кафель. – Мама, мама, иди сюда скорее. Тут мыська, мыська какает, – радостно кричала Сашка из ванной комнаты. Нинка с тапком в руке примчалась на зов. Внутри ванной, около слива сидела крыса и демонстративно гадила. Новые жильцы нисколько ее не смущали, она закончила свои дела и быстро свалила под ванну. Все вокруг было ветхим, вонючим и отвратительно старым. Но Нинка радовалась уже тому, что не умрет, однажды корчась под водой от разряда электричества, пока питерские духи радостно делят ее душу. Если крыса и была очередным городским приведением, то, судя по всему, вполне себе безобидным. Бедная Нинка красила стены, белила потолки и не подозревала, что в новом доме ее ждет испытание посильнее, чем Чужой в ванной комнате. Соседом по лестничной площадке был очень старый благообразный дедушка, на вид – ровесник дореволюционного дома. Когда он поднимался по ступенькам вверх, казалось, будто движется не человек, а тень прошлого. Аркадий Петрович был вежлив и галантен. Он разговаривал таким удивительно красивым русским языком, ккоторый Нинка раньше никогда не слышала. Ей нравился звук его голоса. Она слушала старичка, как старинную музыку, часто не вникая в суть сказанного. Иногда они сидели у него на кухне и пили чай с кизиловым вареньем. Приглушенный голос соседа звучал так волшебно, будто за стеной играли на клавесине. И молодая женщина искренне радовалась тому, что впервые с момента их переезда в этот болотный и ветряный город, на ее пути попался человек, который столь искренне и душевно к ней отнесся. После небольшой городка, где все вместе росли и дружили, так странно было заходить в каменный подъезд, напоминающий тронный зал средней руки, и никого там не знать. И почти ни с кем не здороваться. Бегом-бегом домой, в убежище.Аркадий Петрович подарил Сашке подборку детских книг с красивыми иллюстрациями. Когда-то он работал в гимназии учителем, прекрасно знал мировую литературу, владел помимо английского еще пятью языками. Всю жизнь он обожал и боготворил одну женщину, которая когда-то его бросила. Он не любил об этом говорить, но вскользь упоминал, что его возлюбленная была певичка, которая после революции иммигрировала во Францию. Личная жизнь у нее, как и у него, не сложилась, вдобавок она заболела, потеряла голос и, находясь в состоянии глубокой депрессии, покончила с собой.Ее портрет Нинка видела один раз, когда зашла к соседу попросить перевести небольшой текст. Они делали для журнала подборку о коктейлях и нашли в интернете необычные рецепты на английском языке. Через приоткрытую дверь, ведущую в спальню, она увидела картину, которая стояла на полу. Рядом с ней лежали засохшие цветы, свечи, какие-то письма. Этакий алтарь неразделенной любви. Увидев ее любопытный взгляд, старичок аккуратно прикрыл дверь и ненавязчиво увел ее на кухню. Но однажды Нинка поняла, что в их квартире опять творится неладное – каждое утро у нее болит голова, днем подташнивает, а Сашка, известная своим бешенным темпераментом, ходит как сонная муха. Единственный, кто чувствовал себя мало-мальски нормально был Семенов и то, потому, что часто мотался в пригород по работе и, периодически, оставался там ночевать. В тот день его тоже не было. В тот день должно было произойти что-то особенное. Аркадий Петрович это чувствовал еще с утра. Он все убрал, купил белые лилии, которые она так любила и почистил камин. Трескучий старый проигрыватель играл танго. Аркадий Петрович окончательно решил – сегодня или никогда. Сухие поленья затрещали и на белых керамических плитках камина запрыгали красные блики. «Смотри, будто танец тропических бабочек, – говорила когда-то она» В этот миг дом преобразился, вновь стал таким, как был раньше. Когда в подъезде сверкали начищенные до блеска зеркала и модерновые витражи, а сам Аркадий был безнадежно влюблен в оперную певицу. Она была замужем, но иногда приезжала к нему. Тогда он затапливал камин, и лежа на полу перед огнем, они пили шампанское и занимались любовью на шкуре оленя. Сегодня его возлюбленная снова пришла к нему. Она была так хороша, что сердце сводила судорога. Тонкие пальцы, накрашенные алым блеском губы и длинное черное платье до пят. Она вошла в дом еле слышно, когда камин уже догорал, сняла перчатки и молча подошла к Аркадию Петровичу. От нее пахло весной и дождем, как тогда, на их первом свидании.– Милая, прошу тебя. Останься со мной. Будь моей женой, я так устал без тебя. – Поедем со мной, мой дурачок. Машина ждет внизу. Она поцеловала старика в закрытые глаза.Из окна Нинка видела как странная пара вышла из подъезда и подошла к машине. Красавица в допотопном платье с огромным боа на плечах и элегантный молодой человек с тростью из слоновой кости. Машина тоже была из лавки древностей, с клаксоном наружу.– Наверное, кино снимают, – подумала Нинка.Но тут машина начала громко и пронзительно визжать. Зачем-то водитель изо всей силы нажал на клаксон. Нинка заткнула уши и начала было слезать с широкого подоконника, как вдруг увидела, что из подъезда вышла Сашка, ее дочь. Она тоже была как героиня кинофильма. Бархатное красное платье веером расходилось вниз. В волосах алел бант. Женщина с молодым человеком уже села в машину. Сашка подошла к ним, очевидно упрашивая прокатить ее в старинном авто. Нинка видела, как бледная незнакомка открыла окно, погладила Сашку по голове и указала на Нинку, торчащую в окне. Водитель продолжал давить клаксон, в голове у Нинки все шумело и крутилось в ярко –красном вихре под звуки аргентинского танго.Семенов трезвонил и стучал в дверь, запертую изнутри. Его начинали одолевать нехорошие предчувствия. Была уже поздняя ночь и семья в любом случае не могла никуда уехать. Сам Семенов собирался остаться на ночь за городом, но, к счастью, обнаружил что забыл в коридоре на зеркале водительские права. При выезде из города был пункт ДПС и ему не хотелось рисковать. Семенов звонил долго-долго, но никто ему так и не открыл. К телефону семейство тоже не подходило. И тогда Семенов, притащив из машины монтировку, выломал дверь к чертовой бабушке. То, что он увидел, потрясло до глубины души. Дочка, бледная и холодная как первый снег лежала на кровати, а Нинка с запавшим языком валялась в коридоре в луже блевотины. Хорошо, что он служил в армии, где их научили отличать живых от мертвых. Иначе он от ужаса рухнул бы с ними рядом. Семенов выволок семью из злополучной квартиры, с трудом запихнул в машину и повез в больницу. В тот же день выяснилось, что милый старичок, которым так восхищалась Нинка, давно выжил из ума, расковырял в комнате заложенный кирпичами камин и начал его топить. Задумчиво покачиваясь в кресле-качалке, любуясь ярко-красными языками пламени дедушка время от времени подкидывал дровишки до тех пор пока, пока сам не заснул вечным сном.А Нинка с дочкой в это время за стеной медленно угорали. Дым из камина был невидимым и коварным. Он медленно подбирался к своим жертвам, забирался в легкие и уговаривал их немного вздремнуть. Всего лишь пол часика, чтобы освежиться. И, если бы Семенов вернулся хоть на пять минут позже, его жена и дочка оказались бы там, где давным давно небесные архангелы заждались старичка-соседа. И неужели после таких испытаний, прожив с десяток лет в форменном хлеву, Нинка не заслужила право на спокойное существование и хорошее отношение со стороны окружающих! Но ее предыдущая жизнь никого не интересовала, а выпирающее из джипа благосостояние мешало коллегам воспринимать ее как обычного человека. Для всех она была богатенькой женой нового русского, которая решила развлекухи ради поработать в модном журнале. Богатая сука – именно так называли ее за глаза. Общественное мнение в любом коллективе формируется единожды, раз и навсегда. И пробить эту броню можно было только став такой несчастной, чтобы всем, включая уборщицу тетю Маню, захотелось тебя пожалеть. Чтобы они могли при виде тебя сделать горестное лицо, выпятив губы куриной жопкой, а потом сказать остальным – бедняжка, вот же не повезло. Такой она вскоре и стала, после предательства мужа. Это была клиническая смерть длиною в несколько месяцев, в течении которых Нинка двигалась, решала проблемы, проверяла дневник дочери, автоматически правила на работе тексты, но при этом была мертва. Нинка понимала, что многие через это прошли, что надо взять себя в руки, что она все еще молода и хороша собой и т.д. но какие-то клетки в ее организме с момента ухода Семенова стали отмирать и она боялась, что проснувшись однажды утром услышит как в ее теле словно в водосточной трубе гулко завывает ветер – так пусто там было. И когда она попыталась убить любовницу Семенова, что-то резко изменилось у Нинки в душе. Где-то там, в далеком космосе произошел взрыв и теперь черная дыра поглощала белую. Лежа в больничной палате, Нинка неделями смотрела в розетку в стене, пока не почувствовала как пустота в груди стала с грохотом наполняться. Будто в высохший жестяной бак для сбора воды засунули шланг и открыли вентиль. Жгучей ледяной струей в нее потекла и наполнила до краев ненависть. Никогда в жизни Нинке ничего так не хотелось как истиной справедливости. Чтобы правда восторжествовала, чтобы эта сучка пережила бы такие же танталовы муки, что и она сама. Гореть тебе в аду, тварь! – подумала Нинка, проваливаясь в сон без сновидений.Глядя на спящую на больничной койке подругу, Туська с облегчением заметила, что лицо Нинки просветлело и горькие морщины в уголках рта стали понемногу разглаживаться. Если б она только знала, что ее любимая Нинель большое никогда не будет прежней.