Я обожала летние месяцы в Элизере. Во-первых, здесь никому до меня не было дела – после завтрака иди, куда хочешь, делай, что хочешь, нянька моя обычно дрыхла весь день или вязала огромные шерстяные носки, которые потом складывала в ящик комода. Все, что от меня требовалось, – это являться к обеду и ужину. Но где-то на мое двенадцатое лето бездельный отдых с купаниями и беготней стал меня тяготить, а на тринадцатое – и вовсе уже раздражал.
Кузены мои, Эдмунд и Эдгар, были намного меня младше, то есть совсем сопливая мелюзга, хотя обращаться к ним я должна была «ваша милость». Погодкам шести и пяти лет полагалась отдельная нянька и постоянный присмотр охранника-магика. Тогда как мне в мои тринадцать можно было делать все что угодно. Угодно мне было влюбиться какого-нибудь парня из свиты принцев, но подходящего красавца не наблюдалось. Все вокруг были либо намного меня младше, либо старше лет на тридцать, а то и более.
К исходу лета приезжал в Элизеру мой дед Эддар, король Ниена. В народе кликали его Славным, но я так думаю, что больше подошло бы ему прозвище «Счастливчик». В самом деле, ему постоянно везло: он уцелел в войне с Игером, не погиб, не был ранен, сохранил и город, и титул, а затем отстроил порушенное, постепенно прибрал к рукам западные маноры, которые не поддержали Ниен в войне Драконова когтя. И далее Счастливая Судьба всегда была с ним: его сын Эдуард, Первый наследник, женился на дочери короля Виена, та родила ему замечательных сыновей. Кстати, кузен мой Эдуард, как выяснилось, был лишен Дара магиков, а у Эдгара Дар имелся, но слабенький. Что для наследников Ниена великое благо, потому что сильный Дар магика смущает и заводит не туда – так объяснила мамочка, когда попыталась запретить мне учиться азам магического искусства. То есть наотрез запретила, еще и ногой топнула. Так что все мои способности, – какие есть от рождения, ну там фонарик магический зажечь, вызнать след, еще не остывший, или подслушать, что говорят этажом выше в кабинете у деда, – фантомы в виде совиных чучел я выучилась создавать неподражаемо. Но об этом чуть позже.
«Она вполне могла бы достичь третьего уровня», – слегка шепелявя, уговаривал летним вечером короля Эддара старикан Крон.
Крон был сед, морщинист; стоял и ходил, опираясь на посох. Но мне всегда казалось, что он изображает бессилие, что на самом деле он бодр и проживет лет до двухсот, так долго жили в древности магики Дивных земель – я об этом вычитала в одной из дядиных книжек.
«Ее мать считает, что девочке вообще не нужно магичить», – отозвался дед.
«Лара просто боится. Скорее всего, за себя. Поступает так, чтобы проще было сладить с девчонкой».
«Спорить с Ларой я не стану».
Так они и порешали мою Судьбу – этого мне не надобно, а что надобно, им лучше меня известно.
Порешать-то порешали, но остановить меня было не так-то просто. Если что мне взбредет в голову, я семь железных посохов собью, семь пар железных башмаков изношу, а своего добьюсь. Не хотят учить – сама постигну.
В Элизере было полно книг по магии, которые сюда привозил в пору своей юности дядя Кенрик, да так и оставил их в замке – но не в библиотеке, а в своей комнате, которую после его отъезда никто больше не занимал. Ее иногда прибирала Гала, внучка Марты, она и впустила меня в эти запретные покои. Все здесь было закрыто серыми чехлами из грубого холста, будто пеленами для мертвых, большой стол из мореного дуба на толстых резных ножищах, был заставлен бронзовыми чернильными приборами, непонятными макетами, стеклянными запыленными чашами. Книги выстроились на полке плотно друг к дружке – в кожаных переплетах, темные, почти черные, с когда-то золотыми, а теперь стертыми буковками на корешках. Я вынимала их из ряда с превеликим трудом, перелистывала, пробовала читать, но мало что понимала.
Самой загадочной была книга с желтыми, почти коричневыми листами, на языке, мне неизвестном. Думаю, это был даже не язык, а какой-то шифр, заголовок у книги состоял из одного слова из пяти букв, оно было вытеснено на кожаном переплете, и когда-то вызолочено, но теперь от позолоты почти ничего не осталось. На четвертой странице обложки можно было разобрать знак – семь кругов, и между ними какие-то записи. Нетрудно было догадаться, что книга эта принадлежала магику седьмого круга. Седьмой круг – это самый высший, это такой магик, который любого может раскатать в лепешку, а потом порезать на мелкие полоски одной совей магической силой.
В ответ на мои расспросы, почему дядя Кенрик уехал и не возвращается, старая Марта лишь тяжело вздыхала и пододвигала ко мне блюдо с румяными булочками, со снежной обсыпкой сахарной пудрой.
– Никакой он не магик больше, потому и сбежал, – однажды заявил толстяк Джон, ведавший доставкой припасов в Элизеру. – Боится, что его расшифруют. Ему много лет назад вогнали в руки Персты Судьбы. После этого он мог только плеваться комками черной магии. Потому и сбег.
– Вранье это все! – горячо вступилась за Кенрика Марта.
– Правда, но лишь наполовину, – уточнил Френ, из которого обычно было слова не вытянуть.
Да и общался он все больше не с людьми, а с лошадьми на конюшне и собаками на псарне, и вообще всяческих разговоров прислуги на кухне избегал.
– А ты докажи! – азартно выкрикнул Толстый Джон.
– Будь бы Кенрик Магик здесь, он бы превратил тебя в огромную крысу, – предрек Френ.
Когда все разошлись, я побежала на конюшню к Френу. Он как раз чистил шкуру Красавчику. Этот немолодой жеребец был его любимчиком. Он его мыл особым составом и выезжал каждый день, чтобы тот не застаивался.
– Что случилось с дядей Кенриком, скажи… – попросила я. – Ведь Красавчик – его конь. А Руж – его пес. Когда ты с ними болтаешь, то всегда поминаешь имя Кенрика, я слышала.
Чтобы задобрить Френа, я принесла с кухни несколько лучших морковин, почищенных и вымытых, для его любимца, будто Красавчик был не жеребец, а ребенок трех лет от роду.
Френ внимательно осмотрел копыта Красавчика, все четыре, потом выпрямился, похлопал жеребца по морде. И наконец произнес шепотом:
– Про то мне не велено никому говорить. Магистр Крон запрет наложил.
– Для тебя кто важнее? Кенрик? Или этот старикашка Крон? – отзываться о главе Дома Хранителей столь непочтительно можно только в тринадцать лет.
– Кенрик Магик сейчас в Гарме. Но вернуться не может.
Это все, что удалось мне выяснить у Френа в тот раз. И морковины не помогли. Сколько потом я к нему ни приставала с расспросами, он только отмалчивался.
Но все же постепенно мне удалось вызнать у Марты кое-какие подробности. Много лет назад, когда Кенрик, Лара и Лиам, мой будущий отец, были совсем детьми, братья были влюблены по-щенячьи в Лару. И Эдуард, старший сын в семье, Первый наследник, тоже за ней ухлестывал. В итоге она выбрала Лиама, а Кенрика и Эдуарда отвергла. Случилась страшная ссора, Лиам чуть не погиб, но Кенрик его спас с помощью магии. Что было дальше, Марта ни за что хотела рассказывать, упираясь точно так же, как и Френ. Лишь однажды обмолвилась сквозь зубы:
– Кенрик и Лара могли бы жить счастливо, если бы не Злая Судьба.
Гала отдала мне ключ от дядиных апртаментов, и я пробиралась сюда на рассвете, когда все обитатели Лебединого замка спали, и только на кухне кипела жизнь. Окно выходило на восток, солнечные лучи пробирались меж неплотно задернутыми шторами. В нише окна был устроен удобный диванчик, обитый гармской кожей. Я устраивалась на этом диванчике с книгой, закутавшись в пушистый плед, связанный моей нянькой: в комнате Кенрика всегда было зябко, но большой камин летом не зажигали, и я была не уверена, что его зажигали хотя бы зимой с тех пор, как Кенрик уехал из Ниена.
В книгах по магии полно было всяких заумных инструкций, разобраться в которых я сама без помощи учителя никак не могла, потому что не знала ни терминов, ни описываемых приемов. Но вот про создание мираклей рубрики поначалу шли вполне понятные и подробные.
Начало я заучила наизусть:
«Магики из Вильчи первыми научились создавать мираклей, обладавших подобием телесной плоти. Такие миракли могли сражаться и убивать, могли стоять в карауле, могли преданной охраной следовать за своим создателем или за тем, на кого укажет магик. Миракли смертны, они умирают, когда кончается запас силы, вложенный в них магиком. Но был случай, когда миракль жил двенадцать лет, и никто не мог уже отличить его от живого человека».
Однако освоить на практике создание мираклей у меня получилось не сразу: после призывного жеста и появления абриса магического существа мимолетное видение не уплотнялось, как следовало из книжного заверения, а так и оставалось зыбко призрачным, к тому же не всегда можно было распознать, что за зверь такой у меня получился. То ли кошка, то ли баран, иногда человек. Они проносились от окна к двери и исчезали в шкафу или в коридоре. Это меня ужасно злило, я сбрасывала книги на пол, кричала, кусала пальцы и один раз сбросила со стола какую-то укутанную в холстину вазу. Она звякнула об пол, но не разбилась – оказалось, что фиал этот был из золоченого серебра.
А потом среди книг мне удалось отыскать записи дяди Кенрика, и в этой тетради нашлись подробные зарисовки всех потребных жестов – первый, призывной, затем – создание формы, третий – концентрация энергии, четвертый – воплощение. С этого момента дело пошло на лад. За три дня я умудрилась уставить полки во всех комнатах чучелами призрачных сов.
На четвертый толпа мираклей-уродцев в синих камзолах бегала по берегу и распевала детские песенки.
На пятый…
На пятый день в Элизеру прибыл магистр Крон. О том, что Великий Хранитель прибыл, мне, разумеется, не сказали. С утра я сидела в комнате дяди Кенрика и магичила, пытаясь создать миракль Толстого Джона, с которым накануне повздорила из-за лодки. Он не позволил мне вечером прокатиться по озеру, потому что намеривался катать на закате свою пассию. Я же собиралась отправить раздутого двойника Джона к ним в лодку и устроить потасовку на воде. Толстяк Джон получился как настоящий, и я принялась закачивать в него свою энергию, предвкушая возможность драки, когда Крон вошел в мою комнату. Одним движением руки он развеял двойника, затем уселся в старое деревянное кресло, упер свой посох в пол, и положил на навершье в виде змеиной головы сплетенные пальцы рук.
– Ты когда-нибудь слышала про Персты Судьбы? – спросил он, глядя на меня в упор.
– А… На кухне, помню, шептались… Ерунда какая-то.
– Персты Судьбы созданы для того, чтобы лишать непокорных магиков Дара. Ладони пробивают Перстами, магика держат связанным несколько часов, пока руки его не омертвеют. И он станет слаб, как обычный человек. Даже слабее многих.
Мне вдруг стало не хватать воздуха, а во рту пересохло.
– И… это справедливо? – выдавила я с трудом.
– Не всегда. Речь не о справедливости. Ибо справедливость ищут в суде. Но это хорошее напоминание, что магики не всемогущи.
– Так что, мне нельзя создавать миракли? – спросила я с вызовом.
Крон задумался.
– Создавать можешь. Но с их помощью причинять вред – не смей. И вообще лучше почитай безопасные книги.
– Безопасные – это какие?
– Да вот хотя бы «История Домирья». – Крон указал на огромный том в кожаном переплете застежками.
И больше ничего не сказав, он вышел.
Пришлось отказаться от создания двойника Джона и заняться чтением «Истории…».
Книга оказалась занятной. В давние времена боги Домирья жили среди людей и могли принимать облик самых обычных пастухов или охотников, или воинов, сохраняя свою неимоверную силу. Они даже заводили себе любовниц, а богини – любовников среди смертных. Правда, не говорилось, могли они иметь детей от таких союзов, а если могли, то кто появлялся на свет – обычные люди или полубоги? А еще боги управляли Судьбой Ойкумены с помощью огромного Колеса Судьбы, которое вращали все шестнадцать повелителей мира сообща. Про Колесо Судьбы было очень интересно, его даже изобразили на одной из раскрашенных гравюр – белый обод со сверкающими металлическими спицами. Но более про него в этой книге я ничего не нашла. Только обнаружила, что два или три листа в этом месте были аккуратно вырезаны у самого переплета. После чего «История…» мне быстро надоела, и я вернулась к своим мираклям. Правда, теперь мне пришлось ограничиться призрачными собаками, кошками и совами.
Сов я создавала постоянно – вернее не сов, а как бы фантомы-чучела. И буквально за месяц так отточила мастерство, что миракли не распадались неделю, а то и две. Фальшивые совы стояли недвижно на полках, но с их помощью я узнала немало интересных фактов. Например, что дядя Эдуард и магистр Крон собираются приехать в Элизеру, чтобы здесь вдали от любопытных глаз обсудить какие-то давние семейные дела, это я узнала заранее тоже с помощью своих псевдо-чучел. Как я поняла из подслушанного – секретные разговоры были связаны с дядей Кенриком и со смертью моего отца.
В семье нашей полно тайн. Например, сколько я ни старалась выпытать, мне так никто и не рассказал, как погиб мой отец. Его я помню весьма смутно, помню, как он склонялся надо мной, и каштановые его кудри с золотым отблеском касались белого виссона над моей колыбелью. Когда я рассказывала об этом видении моей матушке, она всякий раз говорила, что это всего лишь миракли, которых присылал мой дядя Кенрик, а не подлинно мой отец. Однако этот смутный образ я хранила до тех пор, пока меня не отвели в семейный склеп королей Ниена. И здесь, глядя на мраморное надгробие, я уже навсегда окончательно поместила в память мраморного принца Лиама – сжимающего тонкими полупрозрачными пальцами рукоять двуручного меча, его белое с голубыми мраморными прожилками лицо с выпуклыми закрытыми веками, завитки волос, украшенные тонким венцом Второго наследника. Под большим секретом наша старая кухарка Марта поведала мне, что принца Лиама убили в Златограде, столице империи Игера, во время принятия Лживого договора, убили вместе с придворными из Ниенской свиты. И чуть не убили самого Эдуарда, а Кенрика тогда изувечили. Но кто именно убил Лиама, так и осталось тайной.
Тайну можно хранить долго и весьма успешно, но только до той поры, пока вся семья не соберется за пиршественным столом – на свадьбу или на похороны. На свадьбе дяди Эдуарда я не присутствовала из-за малости лет, а вот на похоронах короля Эддара сподобилась. Старый король был не так уж и стар, и мог бы прожить еще лет десять или даже двадцать – ибо за день до смерти еще ездил на охоту, а вечером устроил пирушку в большом зале Ниена. Веселье внезапно перешло в ссору между королем и его братом магистром Кроном, великими магиком и Великим Хранителем королевства Ниен. Ссора была страшной, Эддар грозил Крону изгнанием и смертью, потом уже на рассвете вскочил на коня и умчался. Что случилось дальше, никто не ведал – королевского жеребца нашли павшим на дороге недалеко от Элизеры, а тело короля, уже остывшее, – в придорожных зарослях крапивы, все в засохшей крови и черных ранах – но то были не следы мечей и кинжалов, это были укусы змеиных фантомов черной магии. Придворный медикус насчитал как минимум семь ран. Самой страшной была черная дыра на голове – удар пронзил череп насквозь от виска до виска, забрызгав лицо кровью и мозговой жидкостью.
Тело короля, в одной белой рубахе, лежало на леднике в подвале, дверь не закрывали, и вся замковая челядь бегала смотреть на убиенного. И я вместе с ними.
Эддар был уже сам на себя не похож, и я никак не могла соединить тело на деревянных носилках, установленных на леднике, с моим таким веселым и сильным дедом Эддаром, что держал меня когда-то на коленях или поднимал высоко-высоко чуть ли не к самому потолку, и я притворно повизгивала от страха. Я смотрела на убитого, и у меня клацали зубы – то ли от холода, то ли уже от ужаса смерти. Но я смотрела и не уходила – неведомая сила как будто приковывала меня к полу. Внезапно дверь распахнулась, и в ледник пошел Великий Хранитель Крон. Вместе с ним – мой дядя Эдуард, которого отныне до коронации надлежало именовать «наш будущий король».
Крон молча посмотрел на меня и слегка мотнул головой в сторону двери. Я проскользнула в коридор, съежившись, пытаясь сделаться незаметной.
– …не понимаю, куда исчез королевский оберег, – долетел до меня голос Крона, пока дверь закрывалась.