Трава не должна расти там, где прошел мой конь.
Едва Дон-Жуан открыл дверь, старик властно отстранил его высохшей рукой с большим перстнем, сияющим красным камнем на указательном пальце, и прошел в коридор. Он был одет в коричневый войлочный халат, расписанный восточными узорами. Черная плоская шапочка закрывала его плешивую голову до самых кустистых бровей.
– Добрый день! Как ваши дела? – задорно обратилась к нему Катя.
Но старик ничего не ответил. Он деловито осмотрелся и при этом вел себя так, словно ребят вообще не существовало, затем, шаркая тапками, направился в комнату. Увидев разбитый кувшин, поднял несколько черепков и, поднеся их близко к глазам, стал разглядывать. Внезапно лицо его перекосилось.
Отшвырнув черепки, старик повернулся к ребятам и, потрясая кулаками, что-то гневно крикнул им на непонятном языке. Потом со всей поспешностью, на которую был способен, потеряв один тапок и даже не остановившись, чтобы подобрать его, старик выскочил на лестницу и ринулся к себе. Слышно было, как он захлопнул железную дверь и на несколько оборотов повернул в замке ключ.
– Ни фига себе наглость! – первым подал голос Федор. – Взять вот так припереться, все посмотреть и уйти. И что вы об этом думаете?
– Мне страшно. Откуда он узнал про кувшин? – с суеверным ужасом спросила Катя.
– Загадка природы. Может, он услышал звон разбитого стекла? – предположил Гений.
Катя отбросила со лба волосы. Случайно ей попалось на глаза зеркало в старинной деревянной раме, и, как всякая хорошенькая девушка, она не удержалась и бросила оценивающий взгляд на свое отражение. Но вместо симпатичного лица, столь привычного и тщательно изученного за долгие часы самосозерцания, она вдруг увидела другое – страшное, вытянутое, с раскосыми глазами и безобразным шрамом, проходящим через переносицу. Это лицо, уставившись на Катю, многозначительно и злобно ухмыльнулось и исчезло, а там, где оно только что было, возникло другое, ее собственное – бледное, с расширенными зрачками. Теперь девушка сама не понимала, почему не завизжала – наверное, все произошло слишком быстро и испуг пришел с опозданием, когда все закончилось.
Катя обернулась к ребятам, и те сразу догадались, что ей пришлось пережить нечто особенное. Так часто бывает: попытайтесь сыграть испуг и никто вам не поверит, но в самые важные, решающие моменты достаточно одного взгляда, чтобы все стало ясно. Сердце у девушки билось как сумасшедшее, во рту был какой-то сладковатый привкус, а перед глазами все прыгало.
– На тебе лица нет! – Дон-Жуан подскочил к ней и обеспокоенно схватил за плечи.
– Как нет? Совсем? – Катя в испуге схватилась за свое лицо, нащупала нос, рот и перевела дыхание. В эту минуту нервы ее были так расшатаны, что она готова была поверить во что угодно.
– Ты его видела? – догадался Гений.
– Его , – выдавила из себя девушка.
– Ну все! Сейчас я с этим призраком разберусь как мужик с мужиком, – решительно сказал Федор, обращаясь к пустоте. – Эй ты, привидение! Чего ты к нам привязалось? Ты нам должно еще спасибо сказать, что мы тебя выпустили. Катись отсюда и летай!
– Думаешь, оно тебя послушается? – с тревогой спросил Паша.
– Не знаю. Может, и послушается, если, конечно, русский язык понимает. Эй ты, паразит! Что, в штаны наложил?
– Федор, берегись! – крикнул Гений.
Не оборачиваясь, Федор резко метнулся в сторону. Вот когда ему помогла отличная реакция. Едва не зацепив его, в стену врезалось тяжелое кресло.
– Кто это швырнул? – напружинившись, он повернулся к ребятам, готовый отразить новую атаку.
– Оно с-с-само. Я видел, как оно п-поднялось над п-полом и полетело в т-тебя, – сказал Гений. Он подошел к креслу, на всякий случай чуть пошевелил его ногой и поднял.
– Пропеллера нет, скрытой пружины тоже, – сказал Дон-Жуан, пытаясь пошутить, но вышло у него, мягко говоря, неубедительно.
В эту секунду висевшее на стене коллекционное оружие звякнуло, а тяжелая стрелецкая секира семнадцатого века, сорвавшись с гвоздя, вонзилась в пол совсем близко от ноги сидевшего на диване Дон-Жуана. Еще пять сантиметров, и он остался бы без ступни.
– Елки зеленые! – тихо ругнулся Дон-Жуан, прикидывая, хватит ли у него мужества спать сегодня в этой комнате, где летают кресла и вонзаются в пол секиры.
– Ну, блин, мы и влипли! – мрачно сказал Федор.
– А из-за кого влипли-то? Кто стеллаж разбил? – сказал Паша.
– Не высовывайся, жирный! Тоже мне критик нашелся! – поморщился Федор.
– Главное, не бояться. Я читала, что, когда мы боимся, к привидению переходит наша энергия и оно становится сильнее, – сказала Катя.
Дон-Жуан взял гитару и извлек из нее несколько тревожных аккордов.
– У кого-нибудь есть предложения, что нам делать дальше? – спросил он с таким важным видом, будто у него лично предложения были, но он чисто случайно о них забыл.
– Предложений сколько угодно, – насмешливо сказал Гений. – Чтобы сражаться с привидением, нужно больше о нем знать. Поэтому, Федор, живо дуй в библиотеку и тащи из нее все книги о призраках и об Аттиле, которые найдешь.
– Я и в библиотеку? Что я, с ума сошел, что ли? А если я кого-нибудь из знакомых встречу? Меня же неправильно поймут! – выпалил Федор.
Раньше наш каратист использовал слово «библиотека» исключительно как насмешку, например, когда говорил кому-нибудь: «А не пошел бы ты в библиотеку!»
– Придется тебе все-таки совершить этот геройский подвиг. Без библиотеки нам никак не обойтись, – твердо произнес Гений, и Федор вздохнул, сообразив, что ему не отвертеться.
Пока Федор мчится в библиотеку, у нас есть немного времени, чтобы посмотреть, кто еще, кроме наших друзей, живет в четырнадцатиквартирном подъезде старинного дома и вместе с ними попал в эпицентр событий.
В квартире номер один живет Глеб Глебыч Поддувайлов, трубач. Когда он играет на трубе, а делает он это ежедневно после одиннадцати вечера, то так раздувает щеки, что они загадочным образом превращаются в два помидора, а нос делается точь-в-точь как огурец. Когда Поддувайлов дует в свою трубу, то, как глухарь, не слышит ничего вокруг: ни стука в дверь разгневанных соседей, ни их возмущенных криков. «Ну вот, устроил трубный глас!» – ворчит в таких случаях репетитор Голубков из квартиры номер шесть.
В квартире номер два живет бывший спортсмен-штангист Василий Влобышев, человек серьезный и положительный, работающий ныне барменом-вышибалой в кафе «Полянка». У него большой живот и маленькое чувство юмора. Достоверно известно, что на полу в его комнате лежит штанга, та самая, с которой он когда-то едва не установил мировой рекорд и установил бы, если бы не развязался шнурок. С тех пор Влобышев шнурки люто ненавидит и носит обувь только на липучках. Если же при нем кто-то начинает разговор о шнурках, то из груди Влобышева раздается яростное клокотание и пудовые кулаки сжимаются, так что говорящий немедленно замолкает. Лучший друг Влобышева Кузьма Хихикин утверждает, что ночью Влобышев берет штангу в кровать и укрывает ее одеялом. Впрочем, скорее всего это домысел, потому что Хихикин и соврет недорого возьмет, а самого Влобышева об этом никто спросить не решается.
В квартире номер три живет пенсионерка Анна Яковлевна Чихун, длинноносенькая, бойкая и любопытная старушонка. Любимое занятие и – даже больше – призвание Анны Яковлевны состоит в том, чтобы распространять слухи и сплетни по подъезду и близлежащим домам. В этой области она даст сто очков вперед телевидению и радиовещанию. Анна Яковлевна знает все: у кого подгорела картошка, кто купил новый музыкальный центр, кто в кого влюбился и кто с кем целовался. К примеру, услышав утром, как Влобышев жалуется, что Поддувайлов мешал ему ночью спать, Анна Яковлевна крадется к Поддувайлову и шепчет: «Сосед-то твой говорит, если ты еще раз поднимешь его среди ночи, он тебе башку оторвет!» – «Подлый завистник! Ничего не понимает в великом искусстве! Ну пусть только сунется, я его партитурой по голове отхожу!» – гудит возмущенный Поддувайлов. Анна Яковлевна кивает, сладенько улыбается и минутой позже все передает Влобышеву. Помимо всего прочего, Анна Яковлевна считает себя очень болезненной и если в какой-то момент не шуршит кому-нибудь в ухо, то лишь потому, что измеряет давление или поплелась в поликлинику делать кардиограмму.
В квартире номер четыре живет Кузьма Хихикин, остряк-самоучка. Он начал шутить в три года, когда поменял местами стиральный порошок и соль, и все шутит, шутит и никак не может остановиться. С тех пор как его отодрали ремнем за первую шутку, прошло много лет. Хихикин вымахал до ста девяноста семи сантиметров, а шутки его остались на том же уровне. Он то измажет перцем мундштук трубы Поддувайлова, то сообщит Влобышеву, что неизвестные злоумышленники планируют похитить его штангу, забросив через форточку удочку с крючком, то позвонит Анне Яковлевне и, изменив голос, скажет: «Вы Чихун А.Я.? Я дежурный врач из поликлиники. На меня возложили неприятную обязанность сообщить вам, что вашим анализам уже ничто не поможет!»
Любимая же шутка Хихикина, которую он повторяет почти ежедневно – следующая: Хихикин подходит к какому-нибудь малознакомому человеку и сочувственно спрашивает у него: «Ну как она, эта сволочь?» – «Вы о ком?» – удивляется собеседник. «Да о жизни!» – без тени иронии в голосе поясняет Хихикин и вдруг начинает ржать.
В квартире номер пять обитает семья Гавкиных. Муж и жена Гавкины – люди упитанные, с бегающими глазками и быстрыми движениями, внешне очень похожие на сусликов. У них в трех комнатах живут четыре бультерьерихи, щенков от которых Гавкины продают по фальшивым родословным.
В квартире номер шесть проживает репетитор Голубков, любящий рассуждать о Пушкине и Гоголе с такой запанибратской миной, будто лишь сегодня утром с ними завтракал. У него очень удобно одалживаться конвертами, которые достаются ему абсолютно бесплатно.
В квартире номер семь живет художник Емеля Кисточкин. Кисточкин – художник абстрактного направления. Кисти ему скучны. Порой он заряжает краской водяной пистолет и палит из него по ватману, наблюдая, что получится, а порой свинчивает из пустых пластиковых бутылок статую современной цивилизации. Свои работы он подписывает псевдонимом «Емелиан Кисточчи». Самая известная картина Емелиана Кисточчи называется «Сожранный натюрморт». На ней рядом со стаканом изображен рыбий скелет, причем, по странной прихоти фантазии, из стакана торчат ступни.
В квартире номер восемь живет победительница предпоследнего конкурса красоты, фотомодель Марина Улыбышева. Когда она идет по улице, стремительная, светловолосая, длинноногая, то все без исключения мужчины, приоткрыв рты, оборачиваются ей вслед, а с дороги то и дело доносится визг тормозов и глухие удары столкнувшихся машин. В Марину Улыбышеву влюблены и Поддувайлов, и Хихикин, и Кисточчи, да и вообще всякий мужчина, которому довелось пройти от нее на расстоянии метра. Зато у большинства женщин Улыбышева вызывает по непонятной причине жуткое раздражение. Они никогда не преминут в разговоре вставить ей шпильку, но обычно колкости не достигают цели, ибо Маринкина красота вместе с ее же самоуверенностью образуют непробиваемый бронежилет.
В квартире номер одиннадцать обитает грузчик магазина «Парфюмерия» Григорий Головастов. Головастов, или просто Гриша, как его все зовут, человек тихий, робкий и пьющий. От его одежды и волос всегда пахнет мылом и стиральным порошком. Практически единственное развлечение Головастова состоит в том, чтобы, закрывшись в ванной и включив на полный напор воду, распевать во весь голос русские народные песни, которых он знает такое множество, что никогда не повторяется. Еще Головастов – человек немногочисленных, но твердых убеждений. Их у него два: первое, что все беды в мире от женщин, а второе, что водка убивает микробов.
В тринадцатой квартире живет очень странный человек, вполне соответствующий чертовой дюжине на своей двери. Это высокий сгорбленный старик с носом как у коршуна. Кожа на его лице, сухая и желтая, похожа на сухой пергамент, прорезанный сотнями морщин. Невозможно определить, сколько ему лет, должно быть, далеко за девяносто, хотя старик по-прежнему выглядит крепким и сильным.
Никто никогда не слышал от старика ни единого слова и никто никогда не переступал порога его жилища, из которого порой среди ночи доносятся странные скрежещущие звуки и запах не то серы, не то фосфора. Старик все время сидит дома, никому не открывает и выходит из квартиры только два или три раза в год – по пятницам, когда они приходятся на тринадцатое число. Имя этого старика неизвестно, как неизвестно и то, чем он занимается по ночам за запертой дверью.
Два года назад, когда Емеля Кисточкин не был еще абстракционистом Кисточчи и даже еще не вылетел из художественного училища, он случайно столкнулся со стариком на лестнице (было это, разумеется, в пятницу тринадцатого) и, пораженный его необычной внешностью, предложил нарисовать с него портрет. Старик с ужасом отшатнулся и, ни слова не сказав, с необычайной для его лет резвостью метнулся к двери. Позднее Кисточкин не раз вспоминал этот случай и все не мог понять, что в его предложении так могло напугать старика.
Анну Яковлевну Чихун странный жилец из тринадцатой квартиры давно лишил спокойного сна. Безуспешно попытавшись разнюхать о нем по своим обычным каналам, она отправилась с жалобой на него в домоуправление, надеясь хотя бы таким способом получить сведения. Но и из домоуправления она вернулась ни с чем. Оказалось, что там бумаги старика непонятным образом затерялись, а когда все же после долгих поисков отыскались, то обнаружилось, что его имя, фамилия и год рождения – то есть главное, что интересовало Чихун – совершенно расплылись от пролитой на бумагу воды. Анне Яковлевне так и пришлось уйти ни с чем.
В квартирах же номер девять, десять, двенадцать и четырнадцать, не перечисленных в нашем списке, живут ребята из «великолепной пятерки» и их родственники.
Итак, время начало свой неумолимый отсчет с той минуты, как кувшин разбился и Аттила оказался на свободе…
Следующие два дня Егор безвылазно просидел дома – то перед мерцающим экраном компьютера, то за книгами. Дон-Жуан и Федор то и дело бегали в библиотеку, таская для технического гения все имеющиеся книги по паранормальным явлениям и по истории первых веков нашей эры. Чтобы Егору не читать лишнюю информацию, все книги просматривали Катя и Дон-Жуан и отмечали карандашом основные места.
Колбасин под влиянием пережитых опасностей почти утратил аппетит, зато еще больше влюбился в Маринку Улыбышеву и все время торчал у окна, высматривая ее, а как-то, набравшись смелости, положил ей под дверь письмо с признанием в любви и букет цветов, затем нажал на кнопку звонка и убежал.
– И знаешь, что она сделала? Она прочитала мое письмо, аккуратно запечатала его и переложила вместе с букетом под дверь Гавкиным! – жаловался он на другой день Кате.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Катя.
– Сегодня утром Гавкин вернул мне букет и мое разорванное письмо, а смотрел так, будто бультерьеров вот-вот спустит. Морду, между прочим, обещал набить, если я буду и дальше писать его жене всякую чушь.
– Да ты что? – удивилась Катя. – А разве он не понял, что это письмо Маринке?
– В том-то и дело, что нет! Письмо-то было адресовано «прекрасной королеве»! Я предлагал ей бежать со мной на край света, – вздохнул Паша и разгладил на животе майку. (Обычная Пашина майка с надписью: «Если хочешь похудеть, спроси меня как!» в тот день была в стирке, и Паша надел новую майку, на которой было написано: «Осторожно! Злой дядя!»)
– Бедняга, не повезло тебе! Женское коварство не ведает границ! – посочувствовала Катя, а про себя подумала: «Ну что тут скажешь? «Злой дядя», он и есть «злой дядя».
За эти два дня грозный призрак Аттилы дал знать о себе еще дважды или трижды. Один раз его силуэт увидел Колбасин, когда возвращался вечером по неосвещенной лестнице. Если в первый день, когда он только появился из кувшина, призрак имел всего лишь лицо, то теперь Колбасин клялся, что видел его шею и плечи, причем на плечах были сверкающие доспехи.
– И что он делал? – допытывался у Паши Дон-Жуан.
– Откуда я знаю? Думаешь, я его рассматривал? Проскочил мимо и дал деру! – сказал Колбасин и для самоуспокоения съел рисовую котлету, которую обнаружил в тарелке на столе у Дон-Жуана.
А ночью призрак появился в комнате у Кати. Нависнув над ее кроватью мрачной молчаливой тенью, Аттила протиснулся к ней в сон… И девушка услышала приглушенные звуки битвы: звон мечей, топот конницы, свист стрел, боевые крики и хриплые стоны раненых. Увидев, как девушка, не просыпаясь, заметалась во сне, призрак беззвучно усмехнулся и склонился еще ниже. Он пытался захватить контроль над чужим сознанием и подчинить себе чужое тело, чтобы оно стало послушно ему, как некогда его собственное, но сознание девушки упорно сопротивлялось. Тогда Аттила выбрал другой путь…
Кате снилась широкая, заросшая травой степь. В смятой траве лежали мертвые воины и бродили кони. Всюду валялись щиты, торчали стрелы и обломки копий. Раненая лошадь с жалобным ржанием пыталась встать, но ноги у нее подламывались, и она все время падала.
По степи шел человек средних лет, худой, немного сутулый, с выступающими скулами и редкой, как у азиатов, растительностью на подбородке и верхней губе. Его богатый, с серебряными узорами нагрудник был промят. Смешиваясь с потом, из глубокой ссадины на лбу текла кровь. В воспаленных глазах мужчины пылал неугасимый яростный огонь.
«Куда же он идет?» – подумала девушка и внезапно увидела, что она тоже стоит посреди поля брани и призрак направляется к ней. Она попыталась убежать, но ее ноги словно приросли к траве. Призрак остановился на расстоянии полушага от нее и стал что-то громко говорить на языке, который Катя не понимала. Он словно обвинял ее в чем-то и одновременно что-то требовал. Потом протянул руки к шее девушки и, глядя ей прямо в глаза, стал медленно сдавливать шею. Катя чувствовала, как внутри ее начинает шевелиться холодная, влажная змея ужаса, рожденного его взглядом. Собрав все силы, девушка рванулась. Освободиться из рук призрака она не смогла, но ей удалось проснуться. Она лежала на кровати, мокрая от пота, и тяжело дышала.
Наконец немного придя в себя, Катя пошла в ванную, чтобы умыться, и тут в коридоре, возле родительской спальни, снова встретила Аттилу, на этот раз уже не во сне. Призрак был виден почти по пояс, а его смуглое скуластое лицо было румяным, как у живого. Несколько мгновений Катя и привидение смотрели друг на друга. Потом губы призрака презрительно скривились, он погрозил девочке пальцем и медленно поплыл по воздуху, удаляясь от нее. Чувствуя себя абсолютно опустошенной, девушка смотрела, как привидение постепенно растворяется в воздухе. Наконец оно совсем растаяло, и только особый душный запах сырости, разлившийся по квартире, не оставлял сомнений, что призрак только что был здесь. Но вот исчез и он, и Катя поняла, что привидение ушло окончательно.
Утром первым делом она отправилась к Егору. Гений уже давно не спал. Книги были хаотично свалены на кровати, компьютер со снятой крышкой процессора стоял на полу, а сам Егор что-то паял, обложившись микросхемами. Катя увидела синеватый дымок, идущий от паяльника, и вдохнула приятный смолянистый запах припоя.
– Федор, я же просил, не мешай! – нетерпеливо крикнул Егор, не оборачиваясь.
– Это не Федор, это я, – сказала Катя.
– Я счастлив, что это ты. Если хочешь, сядь куда-нибудь и почитай, только, умоляю, не стой над душой и не отвлекай меня! – Продолжая работать, Егор махнул ей рукой, что у него, вероятно, обозначало приветствие.
– Я видела Аттилу ночью во сне. Потом встала, а он в коридоре. Мне страшно, я чувствую: ему что-то от меня нужно, – пожаловалась Катя.
– Да-да… – рассеянно откликнулся Егор, и Катя поняла, что он по своему обыкновению все прослушал. – Я тут делаю одну штуковину. Всю ночь не спал, – сказал Гений, выискивая в картонной коробке микросхему. – Сегодня к вечеру все закончу. Тогда и покажу.
Вздохнув, Катя осторожно вышла и закрыла за собой дверь. В эту минуту она пожалела, что Егор не влюблен в нее. Тогда бы он, во всяком случае, был повежливее. Подумать только, привидение ночью едва ее не прикончило, а ему хоть бы хны. Знай паяет свои микросхемки.
«Ну ничего! Вот только влюбись в меня когда-нибудь! Я тебя тогда вдоволь помучаю!» – решила Катя и взглянула на часы. На первый урок она уже опоздала, а еще чуть-чуть – опоздает и на второй. Девушка заспешила было в школу, но на лестнице столкнулась с художником Кисточчи, который шел ей навстречу вместе с трубачом Поддувайловым. На лестнице было тесно, и Катя остановилась на площадке, пропуская их.
– Что за картину я задумал! – восторженно говорил Кисточчи. – Прелесть что за сюжет! Представь крышку канализационного люка, а к ней посередине привинчен ботинок. Дырявый такой ботинок, ужасного вида, я его у одного бомжа на бутылку пива выменял. И называется все это «Образы города»! Ну как?
– Ничего, – осторожно откликнулся Поддувайлов. – А где ты возьмешь крышку?
– Сопру где-нибудь! Погружу на свой мотоцикл и подвезу к подъезду, а здесь-то уже втащить не проблема, – махнул рукой Кисточчи.
Художник-авангардист не рисовался – стащить крышку канализационного люка и привезти ее на своем «Урале-Соло», переделанном в «Чоппер», для него действительно не было проблемой.
– Слышь, Кисточкин, а вдруг кто-нибудь упадет в дырку люка и свернет шею? – спросил Поддувайлов.
– Да ладно тебе! Что люди, слепые, что ли? – поморщился Кисточчи. – Уж скорее от твоей трубы кто-нибудь оглохнет. Кстати, почему ты вчера не играл? Я уже и затычки для ушей приготовил.
Прежде чем ответить, Поддувайлов встревоженно покосился на Катю, мимо которой они в этот момент проходили, но девушка уставилась в окно и сделала вид, что ее занимают совсем другие мысли.
– Ты мне не поверишь, но вчера ко мне приходила тень отца Гамлета или что-то в этом роде! – сказал музыкант.
– Полный атас! – расхохотался художник. – Вот это клево! Почему не поверю – поверю!
Кисточчи остановился на площадке у окна и стал рыться по карманам в поисках ключей. Это дало возможность Кате дослушать их разговор.
– Клянусь, я не вру! – горячо воскликнул трубач, обиженный равнодушием приятеля. – Я расскажу тебе, как все было. Я репетировал на трубе сигнал «к бою!». Ты не мог его не слышать. Раньше его играли в кавалерии. Вот такой: «Ру-ту-ру-ту-ту!»
– Да знаю я его, знаю. Ври дальше! – поощрил его художник.
– Я сыграл раза два и вдруг слышу запах, вроде кто-то трубку закурил, а потом прямо из стены – клянусь, из стены! – выходит человек. Высокий такой, плечистый, останавливается и смотрит. У меня, естественно, мундштук сразу изо рта вывалился. Он видит, что я не играю, и рукой мне нетерпеливо машет: мол, чего ты остановился? Играй!
«Аттила! Значит, он теперь всем показывается!» – подумала Катя, затаив дыхание слушавшая разговор, но то, что она услышала дальше, заставило ее сильно усомниться в первоначальном предположении.
– И как выглядела эта твоя тень отца Гамлета? В древнем королевском одеянии и в плаще? – заинтересованно спросил Кисточчи, невольно заражаясь увлеченностью приятеля.
– Нет, мой призрак был широкоплечий, в красном гусарском ментике и вот с такими усами, закрученными в колечки, а на боку в ножнах у него висела сабля. Я набрался смелости, схватил фотоаппарат и щелкнул, а сегодня утром проявил и вижу, что на фото, кроме стены, ничего нет.
– Понятное дело. А что дальше было с твоим призраком?
– Ничего. Он постоял еще немного и все показывал на трубу, но мне, сам понимаешь, было не до этого, и тогда он исчез, недовольный.
– Напрасно ты ему не поиграл. Единственный, можно сказать, желающий захотел тебя послушать, и тот – призрак, – смеясь, сказал художник. – В следующий раз, будь другом, позови меня. Я сделаю с твоего привидения карандашный набросок и назову его «Портрет единственного преданного слушателя трубача Поддувайлова»… Вот куда я сунул эти дурацкие ключи! Пойдем, я покажу тебе мою новую картину. Называется «Вид лысого человека из космоса в полдень, днем и на закате».
Приятели ушли, а Катя осталась размышлять о том, что услышала. Описание внешности Аттилы и того призрака, что навещал вчера трубача, разительно не совпадали. Чем это можно объяснить? Окончательно запутавшись в предположениях, девушка отправилась в школу.
Вечером, часов в семь, когда родители братьев Лопатиных, надев спортивные костюмы и кроссовки, умчались на пробежку в парк – они считали, что это помогает расслабиться после рабочего дня, – в квартире у них собралась «великолепная пятерка».
Гений решительно смахнул все со стола и выставил большой фонарь, к которому сбоку были припаяны какие-то катушки и схемы.
– А это что за лампочка? – насмешливо поинтересовался Дон-Жуан.
– Это не лампочка! – с обидой сказал Гений. – Это экспериментальный обнаружитель привидений. Но прежде чем объяснять, как он работает, я вам прочту лекцию о призраках вообще.
– Лекторий, значит, открываешь! Ну давай! – фыркнул его брат-близнец и встал на голову, упершись ногами в стену.
– А это еще зачем? – спросил Паша.
– Информация лучше усваивается, когда кровь приливает к голове, – пояснил Федор.
– Вы что-нибудь слышали о психической энергии? – продолжал Егор, не обращая внимания на выходки брата. – Ее вырабатывает каждое живое существо. Психоэнергию можно уловить специальными приборами, а некоторые экстрасенсы видят ее свечение вокруг головы в форме разноцветных нимбов. К старости психоэнергия постепенно растрачивается, и, когда человек умирает, она обычно уже на нуле. Разумеется, никаких призраков в этом случае не возникает. А теперь представим, что существует сильная личность, обладающая огромным запасом психоэнергии, и смерть настигает такую личность внезапно, в самом расцвете сил, причем смерть не естественная, а насильственная – от убийцы, на войне или в катастрофе.
– И тогда возникает привидение! Я поняла! – нетерпеливо воскликнула Катя.
– Не перебивай! Ничего ты не поняла! – рассердился Гений. – Привидение действительно появляется, но далеко не всегда, а, скажем, в одном случае из миллиона или из десяти миллионов. Что-то, сам не знаю что, мешает психоэнергии рассеяться, и возникают призраки. Они по привычке сохраняют прежние очертания тел, хотя тела их нематериальны и легко могут проходить сквозь твердые предметы. Некоторые привидения существуют считаные часы, другие три, девять или сорок дней, но бывают и такие, которые сохраняют ядро своей прежней личности многие сотни лет. Но это, конечно, исключительные случаи. Чтобы существовать так долго, привидению нужно очень сильное чувство, которое не дает ему расстаться с этим миром и поддерживает в нем психоэнергию.
– А что это за чувства? – спросил Паша.
– Самые разные. Например, ненависть, любовь или жажда мщения, – пояснил Гений.
– А психоэнергия у привидений не расходуется? – спросил Федор, продолжавший стоять вниз головой, но при этом внимательно слушавший.
– Расходуется, но постепенно. Я бы на твоем месте на это не надеялся. Если Аттила сумел сохранить свою энергию в течение двух тысяч лет, значит, запас энергии у него огромный. Хватит еще на несколько сотен, а то и на несколько тысяч лет, – сказал Егор.
– Расскажи про свой обнаружитель привидений! – попросил Дон-Жуан.
Егор давно уже ждал, когда его об этом попросят, и с гордостью взял со стола свой фонарь.
– Вы что-нибудь слышали про инфракрасное излучение? При нем, например, не засвечивается фотопленка, но есть у него и еще одно свойство. Инфракрасное излучение позволяет сделать видимым то, что нельзя увидеть при обычном освещении. Мой прибор является мощным источником инфракрасных лучей. Он способен обнаружить привидение, то есть сгусток невидимой психоэнергии. Где бы оно ни пряталось, в луче моего прибора оно появится.
– Вот и хорошо! – сказал Дон-Жуан. – Тогда почему бы нам не найти Аттилу прямо сейчас?
– Ну найдем мы его, а потом? – спросил Паша.
– А потом суп с котом и компот с потрохами, – ответил Федор и, убедившись, что лекция закончена, соизволил наконец встать на ноги.