Зал восторженно загудел, Ривер продолжила: «тайники могут быть где угодно. На самом видном месте, и там, где никому и в голову не придет искать. Не волнуйтесь, вам дадут подсказки».
На сцену поднялись старшие ребята, разодетые кто во что горазд, в измазанных красной краской рубашках и черных повязках. В штанах с дырками на коленях. Элль фыркнула: «Хоть бы в библиотеке про пиратов почитали, узнали, как те одевались». На нее зашикали, призывая к молчанию.
– Восточное крыло, четыре часа дня, – объявила девушка, имени которой Элль не знала. По залу поползли шепотки: «Это что-то, связанное с часами», «Да там они в каждом кабинете», «Почему именно четыре часа?»
– Цветы и птичьи песни, – угрюмо сказал парень с упавшими на лицо черными волосами. Этого Элль помнила – Ульв был слишком странным, чтобы его забыть. В том году семнадцать стукнуло, а выглядел на двенадцать, если не меньше. Худой, терял сознание по поводу и без, но зато дрался так, что на противнике живого места не оставалось.
– Тень и пыльные занавески.
Алия рядом засмеялась.
После они выбирались из душного зала, толкаясь в дверях, задевая друг друга локтями. Элль потеряла Алию из виду. Кто-то пихнул ее в бок, она не глядя толкнула в ответ и поспешила протиснуться вперед, в образовавшийся просвет. Визгливое «А-а-ай» потонуло в гуле голосов.
На улице стало легче, свежий воздух прояснил мыслям.
– Давай с нами, – позвали девочки, Лотта, Герда, Нора, веснушчатая Берта и Мариса из группы помладше, успевшие объединиться в команду. – Что найдем – поровну поделим.
Элль притворилась, будто не слышит. И какое удовольствие целый день таскаться за всеми, марать руки, роясь в залежах хлама во внутреннем дворе или в дуплах деревьев? Повезет с кладом – споров не избежать, при дележке поровну все равно не получится. Найдут другие – станет обидно, что день впустую, столько усилий зря.
Наконец, в дверях показалась отставшая Алия. Подошла, улыбнулась:
– Спасибо, что подождала. Придумала, где искать? Я плохо подсказки запомнила… Давай начнем с библиотеки. Про нее ничего не говорили, зато там могут быть карты.
Дальновидность подруги нравилась Элль. Другие ребята рассыпались по разрешенной территории острова и принялись искать, не имея какого-либо внятного плана, на одном лишь азарте. «Дешевые» клады они, может, и найдут, их прячут не слишком тщательно. А вот ценные… Тут-то и вспомнят о картах.
Карты могли скрываться в библиотеке меж книжных страниц или в бутылках на кухне. Найти их не составляло труда, правда, больше половины лгали. В местах, куда они вели, никто ничего не прятал.
– Или, может, начать с кухни?.. Правда, в прошлый раз там только обманки были.
– Нет, мы пойдем в другое место, – сказала Элль. И добавила про себя: «И оно совершенно не связано с игрой».
Подруга охотно согласилась. Иначе и быть не могло: нерешительная Алия позволяла Элль вести, выбирать, во что играть, в какие авантюры ввязываться, с кем водиться, а кого обходить стороной. Всегда вместе, рядом, в одной комнате, за одной партой. На занятиях и после. «Алли-Элли, Элли-Алли» – так звали их остальные.
Обычно Элль была честна, делилась планами, прислушивалась к мнению подруги. Но сейчас… сбежать с игры, выбраться за пределы разрешенной территории, отправиться туда, где, по словам воспитателей, крылась опасность – на такое излишне осторожная Алли не пошла бы. А потому Элль решила не волновать ее раньше времени.
День игры был выбран неслучайно: за ребятами почти не следили, пока те искали клады. На обед и ужин приходить необязательно, сегодня не будут считать по головам.
Найти тропинку, ведущую на север, оказалось легко. Правда, она петляла меж скал, то взбираясь на склон, то скатываясь в ущелье. Приходилось спускаться бочком, ощупывать землю носком ботинка, прежде чем полностью поставить ногу. И все равно оставался страх, что она соскользнет. Стебли и листья густо разросшейся авенки задевали не прикрытую одеждой кожу, обжигая ее. А море шумело все ближе. Меж скал кое-где уже просматривалась синяя кромка воды – темная, гораздо темнее чем на юге или востоке.
И вот, когда они почти добрались, Алия не выдержала. Остановилась – с места не сдвинешь. Принялась переубеждать.
– Возвращайся, если хочешь, – повторила Элль.
Она знала, что Алия одна никуда не пойдет. Но и тащить за собой обиженную подругу – день испортить. И сдалась ей эта игра? Элль ухватилась за внезапно осенившую ее мысль, покрутила, примерилась. А что если…
– Не хотела тебе говорить раньше времени, чтоб удачу не спугнуть. Но видимо, придется. Знаешь, мы ведь идем настоящий клад искать. Не свертки со всякой дребеденью – или тебе тетрадей с карандашами не хватает?
– Ты что, поверила про пирата? Элли, это лишь сказка. Ривер ее придумала, небось, перед самым выходом на сцену. Нет никакого клада.
– А вот и есть! Позавчера, пока ты была на беседе с наставником, я пошла в библиотеку. Сидела там на подоконнике в дальнем конце, случайно уронила закладку. Полезла доставать – а там ведь доски старые, ссохшиеся, с просветами. Так вот, там меж досок было что-то светлое, будто свернутый во много раз листок. Я аккуратно его подцепила, – Элль понизила голос до шепота, потом и вовсе остановилась. Подруга подалась вперед:
– Ну, что же там, что?
– Карта! Старая-старая. Наш остров. На севере, где-то в этих краях, отмечено крестиком место. Я сунула карту в карман, хотела показать тебе. Но пока я дошла, она измялась так, что и не разобрать. Рассыпалась в руках… Но я хорошо все запомнила.
По лицу Алии было видно, что она очень хочет поверить.
– Скажи честно, ты ведь это все выдумала?
– Стала бы я?! Сама посуди: воспитатели и учителя запрещают ходить на северную сторону – неспроста ведь? Значит, здесь что-то скрывают. Может, не клад и не сокровища. Разве тебе не интересно?
– Нас много куда не пускают. А про север отдельно говорят, потому что тут сплошные скалы, обрывы, высокие волны.
В зарослях, совсем рядом, пронзительно закричала птица, потревоженная человеческими голосами. Алия вздрогнула всем телом. Элль почувствовала досаду: подруга упрямилась, что бывало с ней редко.
Она подумала, что Алия в последнее время вообще странно себя ведет. Просыпалась по ночам, будила Элль и просила лечь с ней рядом. “Мне страшно”, – “Приснился плохой сон?” – “Нет. Просто страшно”. Перестала вдруг справляться с простейшими заданиями, хотя всегда была сообразительной и прилежной. Не то что Элль, «ветер-в-голове», как говорили про нее учителя.
– Пожалуйста, Алли. Мы почти дошли. Одним глазком на берег, на море – и сразу обратно. А как вернемся, попроси у меня, что захочешь. Все сделаю. Ну?
– Хорошо. Давай попробуем.
У самого берега тропа нырнула в камни. Большие, с острыми изломами, с боками, поросшими влажным мхом. Элль сбросила туфли, взяла Алию за руку, приказала идти след в след.
Она разодрала себе стопы, разбила колено, а чуть ниже локтя наливался чернотой крупный синяк. Мелочи. За неполные тринадцать лет Элль многое пережила, боль ее больше не пугала. Драка однажды закончилась вывихнутым плечом. С переломом руки она маялась после неудачной попытки взобраться на дерево. А еще упала как-то раз в заросли обжигающей авенки, и по всему телу вздулись волдыри. А тут… Похромает дня три, не больше, ведь говорили же в лазарете, “на ней как на кошке заживает”.
Главное, что Алия легко отделалась, только ладони стесала.
Остаток пути они проползли почти на четвереньках. Наконец, гряда валунов кончилась, открыв пятачок с мелкой колкой галькой, тонущий в тени горбатой скалы, мысом уходящей в море.
– Видишь, нет тут ничего, – расстроенно сказала Алия. – Зря я тебя послушала.
– Давай попробуем обойти ее.
Подножие скалы лизали ленивые волны.
– Это же в воду заходить придется. А ты уверена, что там везде мелко?
Элль пожала плечами. Плавала она плохо, однажды чуть не утонула. Беспомощные пальцы, которым не за что ухватиться, удушье, боль в сведенной судорогой ноге. Но не возвращаться же обратно, ничего толком не повидав?..
– Как раз и проверим. Пошли.
– А ты точно будешь в порядке?..
В летние выходные воспитатели разбивали ребят на группы и отводили на пологие песчаные пляжи южного и восточного берегов. Это, наверное, было единственным, что могло на время разделить Алли-Элли, оторвать друг от друга. Страх утонуть давно прошел. Но море будто затаило обиду: после проведенного у воды времени у Элль начиналась лихорадка, а стоило обгореть, кожа слезала лохмотьями. Раньше Элль закатывала истерики перед воспитателями, не желавшими выводить ее на морскую прогулку, требовала оставить ей Алию. Теперь же к волнам ее почти не тянуло.
И вот, море шелестело у самых ног. Элль вздрогнула, когда вода коснулась изрезанных стоп. Прохлада принесла облегчение. А от водорослей, закручивающихся вокруг лодыжек, стало противно. Вода доставала до пояса, идти было неудобно, неловко. Посовещавшись, девочки решили держаться поближе к скале, чтобы зацепиться за что-нибудь, если дно резко уйдет на глубину.
Элль подумала о рыбе. Воспитатели говорили, ее особенно много на юго-западе, нужно лишь выйти в открытое море и добраться до места, где теплое течение делает крюк. По рассказам рыбаков, вода там синяя-синяя, не то что здешняя, почти черная, с зеленоватым оттенком. Повезло мальчишкам – тех через два-три года рыбаки возьмут с собой в лодки. Не всех, конечно, только самых сильных и ловких. Вроде Ульва.
Нога провалилась в пустоту. Не удержав равновесия, Элль с головой ушла под воду. Стало страшно, паника подступила к горлу, сомкнулась удушливым кольцом. Однако барахтаться долго не пришлось: пятки коснулись твердого, оттолкнулись от него. Элль вынырнула, подалась в сторону, оказавшись, наконец, в безопасности. Ладони заскользили по шершавому камню с вросшими намертво мелкими раковинами. Отдышавшись, посмотрела на Алию: подруга выглядела уставшей, но была в полном порядке.
– Может, все-таки вернемся? – робко спросила она. Элль посмотрела с укором, отвернулась, побрела дальше.
На самом деле, ее злило, что скалистая гряда все тянулась и тянулась. Они с Алли обогнули несколько изломов, но за каждым открывался все тот же унылый пейзаж: отвесный склон и темная вода. Кое-где встречались насыпи из валунов, девочки забирались на самый пологий, отдыхали.
Глаза щипало от соли. Элль старалась отвлечься. Хорошо бы поискать в библиотеке старые карты, только не игровые, забытые с прошлых лет, а настоящие. Ну или хотя бы рисунки, на которых изображена эта скала. Интересно, какой она была пятьдесят, сто лет назад? Получится ли определить, когда скала осыпалась, разделилась на камни, отдавившие хвост тропинке, по которой они с Алли вышли к берегу? И на камни, упавшие на дно и ставшие чем-то вроде дороги, по которой они с Алли теперь шли.
Впереди виднелся очередной излом; не угадать, что за ним. «Доберемся, посмотрим – и обратно! Хватит с меня». Приключение вышло скучным и выматывающим, и от этого становилось горько. Обида подстегивала, гнала вперед.
– Подожди, куда ты так быстро? – позвала за спиной Алия, но Элль не остановилась, чтобы не наговорить злого и резкого. «Не бойся, скоро домой, как ты того и хотела! Чуть-чуть осталось, а на обратном пути смейся над моей глупостью и упрямством, сколько влезет». Элль перемахнула через выступ и замерла, не веря своим глазам.
Скалы расступились, обнажив пологий пляж, залитый солнцем. Обрамляющие его склоны были аккуратными, без выбоин и темных трещин, напоминающих сетку вен на старческой коже. В глубине виднелись деревья с раскидистыми кронами, а с другой стороны берега прижался к утесу старый маяк.
– Как красиво, – прошептала подоспевшая Алия.
Они выбрались на берег, стянули верхнюю одежду, разложили на солнце. Исследовали маяк – вход оказался наглухо заделан кирпичами. Ни меж камней, ни в зарослях клада не нашлось, зато обнаружились пустые птичьи гнезда с пятнистой скорлупой и иссиня-черными перьями, поблескивающими на солнце: одно из них, самое аккуратное, Элль выбрала для себя, остальные забрала Алия. Еще нашлась тропинка, ведущая вглубь острова, и Элль испытала смесь облегчения и разочарования. Здорово, что не придется возвращаться вброд. Но раз есть тропинка, значит, по ней кто-то ходит, и это чудесное место не может быть только их с Алли.
Надевать сухую, прогретую солнцем одежду оказалось приятно.
Алия сидела на гальке, набирала горсть в ладонь и просеивала, откладывая в сторону понравившиеся ракушки и камушки.
Была у нее привычка подбирать что-нибудь с земли. Иногда после прогулок Алия возвращалась с карманами, полными шишек, каштанов, огрызков карандашей, потерянных пуговиц. На замечания подруга отвечала: “Но ты же сама хранишь в шкафу коробку со всякой мелочью”. “Это другое! – возмущалась Элль – В коробке мои сокровища! Если с ними что-то случится, я буду плакать. А вот ты совсем не бережешь то, что приносишь в карманах, вечно теряешь”. Дальше спор обычно не заходил: Алия умела вовремя перевести тему. Элль не настаивала: она признавала, пусть и нехотя, что со стороны предметы в ее коробке вполне могли показаться ерундой, мусором. Несколько монет, с трудом добытых в первой большой игре. Вырванная из библиотечной книги страница с любимым стихотворением. Шпаргалка, которая помогла сдать очень сложный экзамен. Открытка с добрыми словами от всей группы.
Еще кусочек ткани от свитера, который воспитательница Магда подарила Элль в один из дней рождения. Мягкий, согревающий, но не жаркий, приятно пахнущий – Элль казалось, будто ее обняли, стоило только надеть свитер. Она сносила его до протертых локтей и решилась выбросить лишь когда свитер стал жать в груди. Лоскуток сохранила на память.
“Свитер сейчас бы не помешал”, – подумала Элль, поежившись от налетевшего ветерка. Алия выглядела расстроенной, и Элль не смогла понять, отчего. Только что все ведь было в порядке.
– Что с тобой происходит в последнее время? Может, расскажешь, наконец?
Алли размахнулась и бросила один из камешков в воду. Отряхнула руки. Пробормотала:
– Скажи, есть ли что-то такое, что у тебя не получается? Совсем-совсем, сколько бы ни старалась? Я имею в виду занятия.
Элль задумалась.
Они учились заживлять мелкие порезы, помогали корням растений укрепиться в почве, бедной на минералы, сращивали осколки разбитых стаканов и тарелок, создавая из них что-то свое, ни на что не похожее и ни к чему не пригодное. Вроде кривобоких скульптур, отдаленно напоминающих человеческие тела, стянутые чешуей разного размера. Элль нравилась история, а труднее всего ей давались география и астрономия, особенно задачи, где надо было рассчитать траекторию движения планет или метеоритов.
– Ну, с ходу и не скажу… Если только… Подожди-ка, – она осеклась. – Что ты имеешь в виду? Ну, стала ты хуже учиться, так это бывает. Лето же, где тут сидеть за уроками. А вот с осени других развлечений и не останется, не гулять же под бесконечными дождями.
– Ты не понимаешь. Я не могу толком ничего сделать, потому что… не вижу, – закончила Алия шепотом.
Отчего-то спину Элль обдало холодом. Ей стало страшно, захотелось зажать уши руками, хотя страшного Алия ничего не говорила.
– Наставник на беседе сказал, это похоже на то, как теряется зрение. Сначала смотришь на человека – представь, например, он стоит у маяка – и видишь его лицо, сразу узнаешь. Спустя время приходится щуриться, чтобы понять, кто там. А потом и это уже не помогает, надо подойти вплотную. А еще через время… Даже не поймешь, где тут вообще маяк.
– Алли, ты разве… Больна чем-то?
– Ты ничего не поняла.
Алия сгребла отобранные, самые красивые, раковины и камни, положила в карман. Отошла подальше, почти к самой тропинке. Наклонилась, подцепила что-то с земли. Вернулась, вложила в руки Элль листик, вынесенный ветром на камни.
– Ну, давай. Что ты видишь? Опиши так, как нас учили описывать года три назад, на занятиях по языку. От частного к общему, помнишь?
– Ну… – Элль сосредоточилась. – Точки, окрашенные и бесцветные. Дырчатая пленка. Жилы, мякоть. Рубец с одного края.
– Вот именно, – перебила Алия. – А я вижу только зеленый лист с черешком и темной линией посередине. И так во всем. Но мне это, признаться честно, все равно. Только когда к нам старшие приходили с уроками помогать, тот мальчик, что мне достался, знаешь, что сказал?
Подруга замолчала. Надолго, будто не собиралась продолжать.
– Ну так что же?
– Вообще-то, я обещала молчать. Думала, все у меня пройдет, все будет в порядке, но… В общем, – Алия рвано выдохнула. – Сказал, что старших раньше много было. А примерно в нашем возрасте те, кто плохо учился, стали пропадать. Исчезали, и все. Старшие пытались выяснить, что происходит, но учителя строго-настрого запретили обсуждать это друг с другом. И особенно с нами.
– Алли, да он же просто напугать тебя решил. А ты-то, дурочка, поверила. Наверное, он потом как следует посмеялся над тобой с друзьями. Ух, я б его! – Элль изобразила пощечину. – Покажи мне его, как увидишь.
Алия, наконец, улыбнулась.
Тропинка, по которой они возвращались, делала огромный крюк, поэтому домой они добрались к самой ночи. В общей гостиной стоял шум, девочки не стали заходить туда, чтобы избежать лишних вопросов. Тем более, от усталости подкашивались ноги и закрывались глаза.
Комната встретила их уютным полумраком.
Лихорадка забрала Элль в середине ночи. Она не понимала, спит или бодрствует. Неистово шумело море, теплое и холодное течения спорили, кто из них лучше, скручивались змеями, бросая Элль то в жар, то в холод.
К утру ее отвели в лазарет, отпустили только через день. Вернувшись в комнату, Элль увидела, что кровати Алии по соседству больше нет, а в тумбочке и шкафу не осталось ее вещей, только мелочи вроде исписанных ручек и собранных на северном побережье камушков да ракушек в мешочке.
Несколько недель Элль набрасывалась на воспитателей и учителей, устраивала истерики, пытаясь выяснить, что случилось. Но все упорно молчали. Ее наказывали, запирали в комнате, кормили успокоительными, от которых мысли становились вязкими и путаными, а глаза закрывались сами собой.
Однажды проснувшись, Элль увидела, что на краю ее кровати сидит Нора.
Знаешь, я тоже скучаю по Алли, – сказала она. – И не только по ней.
И добавила:
– Ты, наверное, не заметила, но тогда еще четыре человека не вернулись с игры.
4
Наставник выглядел усталым. Лицо осунулось, под глазами залегли тени. Он задумчиво крутил в пальцах граненый стакан с чем-то темным, пахнущим пряно и терпко. Элль сглотнула: разыгралась жажда. Наставник проследил за ее взглядом, усмехнулся, кивнув на стакан:
– Ну, такое тебе пить еще рано. Налей-ка лучше чаю.
Узкая дверца на другом конце комнаты вела на своеобразный склад размером в пять шагов, с полками от пола до потолка, набитыми пачками, свертками, коробками, банками. Лишь малая часть из них отводилась под крупы и консервы, остальные были отданы чаю. Коллекция впечатляла: чайники всех форм и размеров, декоративная посуда, остроугольные шапочки. Но самое главное – скрученные листочки, отдающие воде запах, вкус и цвет – от бледно-желтого до черного. Бомбочки, что роскошными цветами распускались в кипятке. Прессованные таблетки, от которых нужно было аккуратно отпилить краешек. Наставник относился ко всему этому богатству так трепетно, что мог выйти из себя, если кто-то начнет заваривать чай, не промыв его сперва. Любил рассказывать, как правильно пить, сколько раз можно заваривать, как и при какой температуре промывать.
Элль выбрала чай и вернулась в комнату, подошла к кофейному столику, над которым, заключенные в раму картины, странные животные шли на закат – на длинных паучьих ногах. Элль любила их разглядывать, пока закипал чайник.
– Ты еще скучаешь по ней?
Вздрогнув от неожиданности, Элль ошпарила пальцы кипятком. Настороженно покосилась на наставника: мужчина, как всегда опрятный, в строгом сером костюме, с аккуратно зачесанными волосами, листал записную книжку. “Показалось, что ли? Это ведь точно не Голос сказал…” – удивленно подумала она.
Разумеется, она скучала. Радовалась, что воспитатели, очищая комнату от вещей Алии, не тронули мелочи, которые подруга, следуя своей странной привычке, бездумно подбирала на улице: монетки, поломанные заколки, перья, детали от мозаик, крючки и пуговицы, спичечные коробки. Среди всей этой ерунды оказался камешек с отверстием посередине – и с голосом, который Элль услышала, взяв камень в руки. Это случилось полтора года назад, когда ее, наконец, – со следами от уколов, с гудящей от воспитательных бесед головой, – отпустили из лазарета в свою комнату.
В лазарете Элль доходчиво объяснили, что тему исчезновений лучше не поднимать, иначе снова напоят успокоительными. Она навсегда запомнила то жуткое состояние: неподъемное, неповоротливое тело, влипшее в кровать. Комната медленно вращается перед глазами, и в какой-то момент наваливается такая апатия, что на все становится плевать. Потому Элль молчала, даже когда вопросы жгли горло и щекотали язык.
Дела были бы совсем плохи, если бы не Голос. Он задавал уйму вопросов, заставлял играть: плести гусеницы из слов, когда последняя буква становилась первой, загадывать друг другу загадки. “То, что ты выбрала, большое?” –“Да” – “Живое?” – “Да. Нет. Не совсем”, – “Наверное, это…”
Голос не помнил своего имени, пола и возраста; не мог сказать, как оказался в камне, но совершенно определенно знал, что когда-то был человеком. Какое-то время он провел на дне, в брюхе рыбы, в трюме корабля, потом снова на дне. Затем оказался на северном побережье, где его подобрала Алли.
– Иди сюда, чего так долго? – позвал наставник. И добавил, сощурившись. – У тебя что-то болит?
Элль вдруг поняла, что чайник уже закипел, а она все стояла над ним, теребя кулон через одежду. Пробормотав: “Все в порядке”, Элль схватила чашку и поспешила опуститься в кресло напротив наставника.
– Твоя чашка пустая? – удивленно уточнил он.
– Ой! – Элль беспомощно оглянулась на кофейный столик. Там остывал ее чай, а вот пирамидка пустых чашек, высившаяся рядом с сахарницей и вазочкой с конфетами, стала ниже. – Сейчас поменяю. Надо, схватила не глядя.
– Подожди. Я передумал.
Наставник потянулся, наклонил свой стакан над чашкой Элль. Пряный аромат усилился.
– Пей.
Элль сделала глоток, язык обожгло, хотя напиток был прохладным. Рот наполнился сладкой слюной, а по телу расползлось приятное тепло.
– Ну что, уже не такая нервная?
Элль засмеялась – не над его словами, а просто. Отчего-то очень захотелось рассмеяться. Наставник понимающе улыбнулся и стал спрашивать, сколько книг из списка удалось прочитать, какие занятия вызвали трудности. Затем подошла очередь особых заданий.
– За час до нашей встречи мне доставили одну вещь. К сожалению, я совершенно не помню, куда положил ее. Поможешь найти?
Элль усмехнулась: она уже не малышка, а наставник до сих пор придумывает эти мини-истории! Сосредоточилась, раскладывая комнату на составные.
По внутренней стороне стакана, из которого пил наставник, ползла трещина. Края ее плотно смыкались, не пропуская влагу. Но стоит сдавить стакан чуть крепче, он лопнет, рассечет ладонь. «Выбросите его», – посоветовала Элль и продолжила поиски.
Наставник аккуратно относился не только к внешности, но и к месту, где проводил много времени: полы комнаты были начищены, окна прозрачны, все вещи, даже рамы картин, тщательно протерты. Но если смотреть особенным зрением, можно увидеть, как много пыли. Она медленно кружится по комнате, волнуется от сквозняка и дыхания, оседает на скатерти, посуде, тонет в чае и пряном напитке, забивается в трещины, скапливается в углах. Ворсинки ковра, ресницы, чешуйки кожи. Пыль на губах и веках. Говорят, лет двадцать назад один мальчик сошел с ума, научившись смотреть особенным зрением. Растирал кожу жесткой мочалкой, обливался кипятком, обматывался с ног до головы пленкой, которую воровал на кухне. Оставлял лишь прорези для глаз, носа и рта.
А ведь воспитатели с детства твердили, что брезгливость – фантомное чувство, ненастоящее, надуманное. Уничтожишь его, и жить станет легче. Так и получилось: занятия, проводившиеся в начале обучения, с корнем вырвали брезгливость. Благодаря им Элль знала, как выглядят яйца и личинки жуков, точащих дерево, грызущих матрасы, подушки и людей, когда те спят.
Элль встряхнулась: нужно было сосредоточиться.
Вещи, к которым давно не прикасались, присыпаны тонким пыльным слоем. Следы от пальцев на кофейном столике, где Элль заваривала чай, на скатерти вокруг чашек. Потом взгляд зацепился за полку с книгами, где полоса пыли также была нарушена. Элль подошла ближе, вгляделась. Одна книга слегка выдавалась из ряда; показалось, будто ее недавно доставали. Элль довольно улыбнулась: легкое задание, она быстро справилась.
Меж страниц обнаружился запечатанный конверт без подписей, адресов и марок. Элль замешкалась: вскрыть его? Внутри еще одно задание? Но наставник не спешил с пояснениями, молчал, снова углубившись в свою записную книгу. Чуть нахмурился, когда Элль протянула письмо – будто не сразу вспомнил, что это такое.
– Молодец. Садись. Скажи-ка, ты замечаешь, что нитей становится больше?
Элль удивилась. Нитей на острове всегда было много – стоит посмотреть другим зрением, настроиться на особый лад, они проявятся. Тонкие и толстые, похожие на червей, ленты, волосы, струны, леску, паутину – словом, на все что угодно. Они просто были, как есть воздух, земля или вода. Так отчего их количество должно было измениться?
Не дождавшись ответа, наставник продолжил:
– Сейчас на картах Большой Земли нашего острова нет. А раньше его обозначали, называли “Птичьим”. Птиц тут действительно было много. Впрочем, ты, наверное, читала об этом.
Элль пожала плечами. Островам книги по географии уделяли мало внимания: авторы пособий называли их выглядывающими из воды скалистыми наростами, пустынными и безжизненными. У каждого было свое название – “Черный Мыс”, “Каменный Берег”, “Гряда”. Может, где-то промелькнул и “Птичий Остров”, но Элль не запомнила.
– Людям здесь всегда приходилось трудно. Климат жесткий, земля неплодородная. Зато хорошо росли северные цветы, колючие кустарники, деревья, водилось много животных. А уж птицам как вольготно жилось! Но постепенно растения и животные стали исчезать, а, вода у берегов помутнела.
Под крышей склада прятались летучие мыши. Во дворе пристройки, где располагалась кухня, жила кошка Вешка. Она точно была не единственной кошкой на острове: два лета назад Вешка располнела, ее живот уплотнился и надулся. В положенное время в домике, собранном из коробок и старых одеял, стало совсем тесно. Одного котенка забрали старшие ребята. Другого, с белым пятнышком, воспитательница Ривер отвезла на Большую Землю. Еще двое, повзрослев, сбежали.
Элль вспомнила скорлупки, которые они с Алией обнаружили в траве, во время вылазки на северный берег. А на деревьях, на самых высоких ветвях, птицы вили гнезда. Лет восемь назад случился сильнейший ураган, ночь за окном гремела и вспыхивала. Воспитатели собрали перепуганных ребят в общей комнате и до утра читали им сказки, а когда все стихло, вывели на улицу – показать, что все в порядке, волноваться не о чем. К тому времени ночь уже кончилась, наступил рассвет. Побродив вокруг корпуса, Элль, Алли и Нора нашли птенцов, выпавших из гнезда, которые копошились в мокрой траве и пищали. Девочки отнесли их в лазарет. Навещали, наблюдали, как взрослые лечат крылья и лапки. Выпросили на кухне пустые спичечные коробки, куда складывали убитых комаров, мух, других букашек. Элль удивилась, вспомнив, что Марисоль помогала им, бегала по коридорам с мухобойкой и выкапывала червей на площадках. Правда, тогда она была как все, таким же ребенком с грязью под ногтями и колтунами в рыжих волосах, путающихся на ветру. Курносая, усыпанная веснушками, с трудным характером, но не плохая. Затем Марисоль вытянулась, похорошела, воспитатели стали выделять ее и любить больше остальных.
– Есть здесь птицы и животные…
– По сравнению с прошлым, жалкие остатки. А вот нитей раньше почти не было. По крайней мере, так говорят, – туманно пояснил наставник, и Элль захотелось переспросить: «Кто говорит?», но она не успела. Наставник продолжил. – Ты же знаешь, я не вижу нити. Большинство учителей и воспитателей тоже этого не умеют. Боюсь, нам иногда требуется помощь. Сможешь кое-что сделать для меня, Элль?
– Что?
Наставник подошел к комоду, послышался скрип выдвигаемых ящиков, шелест бумаги. После на стол перед Элль легла папка.
– Внутри планы главного здания с кухней, дворами и прилегающими территориями, каждый этаж на отдельной странице. Если будет свободное время и желание, пройдись, пожалуйста, по всем коридорам и кабинетам. Подсчитай, сколько там нитей, как выглядят. Если получится, проверь, куда ведут. Отметь места, где они спутались в клубок. Я постараюсь предупредить воспитателей, но если вдруг тебя куда-нибудь не пустят, не переживай, оставь на потом. И еще кое-что… Постарайся держать это в секрете от ребят. Сама знаешь, слухи расходятся быстро. А у некоторых из вас, не буду называть имен, совершенно неуемная, дикая фантазия.
«Ничего себе!» Элль представила, как будет каждый вечер шататься по зданию, объяснять взрослым, что она делает и зачем: вряд ли наставнику удастся донести свою просьбу до всех воспитателей, все равно кто-нибудь будет не в курсе. Забудет, прослушает. А с одногруппниками что делать, если вдруг станут спрашивать? Элль, конечно, всегда сама по себе, сторонится шумных компаний, редко участвует в вечерних посиделках в общих комнатах… Но общается же она с Норой, Бертой, Лоттой! С другими тоже, пусть и редко.
А еще в пустых кабинетах, как выяснилось, скрываются чужие секреты, о которых лучше не знать.
– Я… Вы меня, конечно, простите, но в последнее время уроков так много задают. Едва успеваю их делать. Боюсь, если я еще буду карту составлять…
– Очень жаль. Я так надеялся на помощь. Ты дотошная, старательная – мне показалось, из ребят именно ты лучше всех справилась бы с заданием. Я даже награду приготовил… – наставник вдруг как-то странно усмехнулся и скосил глаза на письмо, которое Элль достала из книги. Оно все еще лежало на столе, рядом с треснувшим стаканом. – Эта награда связана с твоей подругой, Алией. Но видимо, ты по ней больше не скучаешь, раз промолчала, когда я спросил об этом. И от задания отказываешься.
Элль подскочила, едва не перевернув чашку.
– Почему вы мне сразу прямо не сказали? – ее начинало потряхивать от нервного возбуждения.
– Отдай, пожалуйста, папку, раз уж отказалась.
– Что в конверте?
– Кто знает, – наставник пожал плечами. Он улыбался, а Элль уже колотило крупной дрожью. – Ну ладно. Ты заберешь его, когда поможешь с картами.
– Сколько у меня на это времени?
– Сотри, пожалуйста, затравленное выражение с лица – выглядишь так, будто я тебе угрожаю. Ты вправе самостоятельно распоряжаться своим временем. Только следи, чтобы карты не помешали учебе – мне бы, конечно, этого не хотелось. Выбери удобный темп, чтобы все совмещать. И еще. Раз уж согласилась, приложи, пожалуйста, усилия. Если результат мне понравится, моя благодарность не ограничится… одним лишь письмом. Поняла?
– Да.
– Молодец. Прости, беседа получилась не слишком комфортной. На-ка, выпей еще, – наставник подтянул к себе чашку Элль, слил в нее остатки из своего стакана. – А теперь иди к себе, отдохни. Не нужно приступать прямо сейчас.
Элль послушно допила терпкий напиток, попрощалась и вышла.
Когда расстояние между ней и комнатой наставника составило две крыши, семьдесят две ступени и три пролета, проснулся Голос. «Не нравится мне все это, – поделился невидимый друг. – Не стоило пить то, что он предлагал, ты стала сама не своя. Потом, к чему такая таинственность с картами? Нуднейшее задание, на мой взгляд. Хоть каждому встречному про него рассказывай, вряд ли кто-то заинтересуется».
– Почему я сразу не распечатала письмо? Мне ведь хотелось это сделать.
«Без адресов и марок? Готов поклясться, конверт пустой. Даже если это настоящее письмо, с чего ты взяла, что оно от Алии? Ох, не нравится мне наставник, какой-то он мутный. Вечно такой весь правильный, ни одной лишней эмоции на лице… Да и потом, откуда письмо, если исчезнувшие, скорее всего…»
– Замолчи!
Если верить самой распространенной версии, которую ребята передавали друг другу шепотом, оглядываясь, нет ли рядом взрослых, оттуда, где сейчас Алия, письма не приходят. Если верить – но Элль не верила. В отличие от Голоса. «Ты же читала, что хранить в доме вещи мертвецов – плохая примета, поэтому от них избавляются. И что если повторить имя покойника нечетное число раз, кратное пяти, он вернется злым духом и будет пакостить. Все сходится: вам запрещают говорить про пропавших, а их вещи тут же забирают».
– Алия жива-здорова, – процедила Элль сквозь зубы. – Она ничем не болела. С ней все было хорошо. С ней и теперь все прекрасно.
«Откуда ты знаешь, что она не болела? Она ведь жаловалась на слепоту, ты сама мне говорила. А еще… Ты ведь сама тогда…»
– Замолчи, замолчи, замолчи!
Элль в ярости сорвала кулон, отбросила; камень глухо стукнулся о плитку лестничного пролета, отскочил в сторону, в темный угол. Папка упала под ноги. Элль спрятала лицо в ладонях, едва сдерживая рыдания. Полтора года назад она тащила тоненькую, хрупкую Алию вброд по холодной воде. Не считая раннего завтрака, они целый день не ели и не пили. На следующее утро Элль было больно дышать и говорить, она то ныряла в беспамятство, то резко приходила в сознание в мокрой от пота постели. Хорошо, что в лазарете быстро справились с той жуткой лихорадкой. А что произошло с Алли? Может, и ей было плохо, а помочь не сумели?..
Нужно поскорее закончить с картами. Сделать все так, чтобы наставник не смог ни к чему придраться. Потребовать, чтобы он выполнил обещание и рассказал всю правду об Алли – даже если тот пойдет на попятную, откажется от своих слов, если конверт окажется пустым. «Хорошо, все будет хорошо», – пробормотала Элль, чувствуя, как тугой узел в груди потихоньку слабеет. Она только сейчас поняла, что сидит на пыльном полу, что с правой ноги слетела туфля, пятка мнет край папки, а лампа мигает. Голова кружилась. Такие приступы иногда случались – минуты, когда она что-то делала, не отдавая себе отчета не запоминая, где находится и что происходит.
– Извини. Я и правда сама не своя.
Голос не ответил. Элль прижала руку к груди и замерла, не почувствовав кулон под ладонью. Сердце пропустило удар, почти развязавшийся узел снова затянулся, вызвав болезненный спазм. Потом ее накрыло волной облегчения: надо же, умудрилась забыть, что сама, разозлившись, отбросила камень в сторону. Но вдруг с ним что-то случилось при ударе об пол? Раскололся или закатился в какой-нибудь узкий проем так, что не достать? Элль пошарила вокруг себя.
Кулон она отыскала. Протерла от пыли, погрела в руках.
«Извини, Элль, лишнее сорвалось с языка. Не стоило так на тебя давить».
– Ничего страшного. Не волнуйся.
«Пойдем домой? Отдохнем хорошенько, силы накопим. Я постараюсь помочь тебе с картами».
Как ты не понимаешь, некогда отдыхать, – хотелось закричать Элль, но она сдержалась. Сосредоточилась, дробя окружающее пространство на составные. Выступившие нити вились по перилам. Их было две, одна совсем тонкая, едва заметная. И другая, потолще, чуть волнистая. У Элль не было с собой ни карандаша, ни ручки, оставалось надеяться на свою память. В принципе, ничего страшного, она нанесет их на карту позже.
На четвертом этаже нити свесились с перил и потянулись вдоль коридора, прижавшись к стене. На второй развилке свернули направо, и Элль решила, что последует за ними в другой раз. Завтра. Переход в жилой корпус располагался совсем близко, хорошо бы вернуться в свою комнату, окончательно прийти в себя. Но отдыхать все равно некогда: лучше поскорее разобраться с картами, придумать понятную систему обозначений.
5
На пути к комнате Элль встретила компанию мальчишек, рассевшихся на широком подоконнике. Взгляд одного из них задержался на Элль – может, папка привлекла внимание? Скорее, раскрасневшееся после приступа лицо и смятое, запыленное платье: эх, надо было привести себя в порядок после истерики на лестнице. Элль низко опустила голову, ускорила шаг.
С мальчишками, кроме одногруппника Яцека, она не водилась, разговаривала, только когда учителя заставляли работать в общих группах. Они были слишком скучными, эти мальчишки. Почти все увлекались одним и тем же – собирали макеты кораблей, болтались по окрестностям, резались в карты. Жестко высмеивали проигравших, ввязывались в драки, грубили воспитателям. Если влюблялись, то в Марисоль. Ну, еще в пару-тройку других девчонок, которые считались красавицами.
За спиной послышался смех. Элль напряглась: показалось, будто смеются над ней.
Общая комната, принадлежащая их группе, пустовала. Осень еще не успела просочиться сюда – окна неудобные, чтобы открыть форточку, нужно позвать воспитателей. Заморачиваться этим, конечно, никто не хотел, поэтому в комнате стояла духота. На столе лежал фонарик, и Элль остановилась, раздумывая: забрать себе, оставить? Вдруг она не успеет разобраться с картами до выключения света? Где-то в тумбочке лежал ее собственный фонарь, добытый в одной из игр, красивый, с корпусом из цветных кубиков. Но батарейки к нему нужны были особенные, их с Большой Земли завозили редко.
За спиной, со стороны угла, послышался шорох. Там стояло потертое кресло, куда обычно складывали ненужные вещи: одежду, из которой выросли, прочитанные книги и надоевшие игрушки. Словом, то, что жалко выбрасывать, что еще может кому-нибудь пригодиться. Таких предметов было немного, они быстро находили новых хозяев, и тем не менее кресло редко пустовало.
Но сейчас небольшую стопку бесхозных вещей переложили на пол, а в кресле сидела…
– Элль, – хрипло позвала Нора.
– Ты как? Прости меня, я…
Элль стало стыдно: после беседы с наставником остались лишь мысли об Алии, все остальное вылетело из головы. Нора казалась усталой, но отчего-то удивительно спокойной, даже безмятежной. Правда, одета была не по погоде: в теплый свитер, в котором разве что зимой на улице гулять. Подвязала к шее поврежденную руку, туго перемотанную платками.
– Нет, это я хочу извиниться. Некрасиво вышло. Жаль, что ты увидела.
– Что же ты с Марисоль не поделила?
– Ну, – Нора замялась. – Не так давно Марисоль сорвалась на меня после урока астрономии. Я заслужила. Нас с ней объединили в группу, а я свою часть неправильно посчитала, и перепроверять не стала. Не мое это, ненавижу формулы, всегда в них путаюсь!.. Ну, Марисоль высказала мне все в коридоре, и на этом, как мне казалось, дело кончилось.
– Она тебе руку… из-за такой ерунды?! – изумилась Элль.
– Подожди, я еще не дорассказала. Ты же знаешь, большая игра уже очень скоро, все на нервах, делятся на команды. Вроде как в этот раз особенный приз: тот, у кого будет самый высокий рейтинг, сможет загадать любое желание. Все что угодно, вообще все. И взрослые будут обязаны это выполнить.
– Ну да, конечно, – фыркнула Элль. – Каждый год что только не обещают, а призы оказываются никчемные.
Игры на острове проходили постоянно: некоторые вспыхивали стихийно, другие планировались, тщательно готовились воспитателями, учителями и самими ребятами – как злополучный поиск сокровищ, после которого Алия исчезла. В играх в основном нужно было бегать локации к локации, выполнять задания. Элль до сих пор помнила, как однажды должна искала в телескоп определенную звезду: полночи мерзла на крыше, а облака так и не расступились. Впрочем, это была не та игра, победа в которой что-либо значила.
С точки зрения Элль, да и многих других, только большие игры имели смысл. Сам наставник прикладывал руку к их организации: сложные, многоуровневые, они требовали подготовки, выносливости, ума и везения. Некоторые задания были связаны с учебной программой, на других приходилось быстро реагировать. Где-то требовалось работать в команде, а иногда помощь других оборачивалась потерей баллов.
– Марисоль хочет объединиться с Ульвом на предстоящей игре.
– Что? – Элль оторопела.
Ульв, одиночка, от которого едва ли не пахло опасностью, обманчиво-хрупкий, с чем-то звериным во внешности и поведении, побеждал в больших играх чаще всего. Он всегда действовал уверенно и быстро; где не мог взять умом,брал силой. Все знали: напрашиваться к нему бесполезно, Ульв объединялся только с Теей и Тео, своими одногруппниками. Иногда еще приглашал в команду Симону, девочку, которой помимо красок и кистей ни до чего не было дела.
– Ульв отказал Марисоль, думаю, это получилось грубо. Вроде как, он ей что-то сказал теми же словами, которые она мне говорила. И теперь Марисоль злится, что я ему жаловалась.
– Ульву? Ну да, к нему только жаловаться бежать! Как будто ты с ним хоть раз общалась один на один.
Мир старших был чужим. Неуютным, странным, не поддающимся логике. Они держались отстраненно, смотрели сверху вниз, порой отпускали едкие замечания. Без конца разбирались, кто кого любит, кто кого ненавидит – и никак не могли разобраться. А Ульв и вовсе был загадкой, шкатулкой с двойным дном. Способный упасть в обморок, с трудом очнуться и тут же избить кого-нибудь до полусмерти. Элль едва могла представить, как Марисоль отважилась подойти к нему, пригласить на игру. Решить, будто тихоня Нора будет жаловаться такому, как Ульв – это из ума нужно выжить, не меньше.
– Вообще-то, мы с ним говорили. Ну как говорили… Летом недолго поработали вместе в оранжерее. Оказывается, Ульв обожает цветы, он рассказывал, как их сажать, как ухаживать. В перерыве учил плести венок. У меня ничего не получалось: отвечала невпопад, а с венком вообще беда. Вот и все.
– Да уж…
Элль невольно посочувствовала Ульву: Нора и впрямь была неуклюжа, натыкалась на углы, вечно роняла предметы, а если нужно было что-то собрать, путала детали. Над ней смеялись; порой даже воспитатели и учителя не могли удержаться от колкости. Не то чтобы это происходило часто – в целом, к Норе относились неплохо. Хотя на играх никто не стремился поскорее взять ее в команду, не переманивал: просто не было вещей, в которых Нора была по-настоящему хороша.
– Ох, Норочка, держись от них всех подальше: и от Ульва, и от Марисоль… Ты, правда, прости, что я ушла. Мне к наставнику надо было, опаздывала.
Элль не знала, что еще сказать. Повисла неловкая пауза.
– Ничего страшного, это только наши с Марисоль разборки. Если бы ты вмешалась, могла бы пострадать. Я бы этого не хотела, – и Нора перевела тему. – Хорошо, что ребята еще не вернулись. Наверное, они еще на ферме, смотрят новорожденных поросят. А мне сейчас никого не хочется видеть. Говорить тоже не хочется, особенно объяснять, что случилось с моей рукой. Осталась бы в комнате, но там слишком холодно.
– Прости, что расспрашиваю.
– Все в порядке. Мы же подруги.
– Тебе в лазарет бы сходить…
– Нет. Если кто спросит, я скажу, что упала. А в лазарете сразу поймут, что это не так. Марисоль накажут, и она мне потом жизни не даст. Элль, я только с тобой этим всем поделилась. Ты уж никому не рассказывай, ладно?..
Элль кивнула. Они посидели еще чуть-чуть, потом попрощались.
В комнате Голос отметил: “Ты совершенно за собой не следишь. Зачем вертела папку в руках, будто специально внимание к ней привлекала? Нора на нее поглядывала. Твое счастье, что не спросила”.
– Я и не заметила…
“В следующий раз будь аккуратнее с такими вещами”.
– Ладно тебе, Нора хорошая. Ей я могла бы рассказать про письмо у наставника. И про карты, – “но не про тебя”, закончила Элль мысленно.
Нора и впрямь была хорошей. После исчезновения Алии она буквально прилипла к Элль, ни на шаг не отходила. Помогала наверстать упущенное на занятиях, не надоедала болтовней, не отвлекала, и все равно ужасно раздражала постоянным присутствием. “Моя соседка тоже пропала. Теперь я совсем одна. Иногда хочется поболтать после отбоя, а не с кем. Можно, я к тебе перееду?” – спросила Нора однажды. Элль тогда жутко разозлилась: как только Нора посмела подумать, будто Элль захочет разделить комнату с кем-то кроме Алии! Ответила резко, с вызовом:
“Однажды Алия вернется, и мы снова будем жить в одной комнате”.
“Конечно. Так и будет”, – печально улыбнулась Нора. Не обиделась, не упрекнула, не отдалилась – да разве обижаются на правду? Только вот мучаясь бессонницей, гоняя мысли по кругу, бросая взгляды на пустой угол, где раньше стояла кровать подруги, Элль думала, что, в общем-то, предложение Норы было неплохим.
А потом она надела на шею камень из оставленных воспитателями мелочей Алии, и надобность в соседке отпала.
Элль отвлеклась от воспоминаний. Вскрыла конверт. Столик, вжавшийся в угол комнаты, был слишком маленьким, неудобным ни для выполнения домашнего задания, ни для исследования карт. Элль не раз просила поменять его на стол побольше, но варианты, которые ей предлагали, казались ей еще хуже.
Пришлось снять комковатое одеяло, натянуть простыню так, чтобы не морщилась, аккуратно разложить на ней листы. Первый этаж – у стены, затем второй и третий, у края кровати. Четвертому и пятому этажам пришлось расположиться на полу. А на подоконник Элль перенесла планы внутреннего двора. И вот, весь главный корпус распластался под ногами.
“Хм, а планы хорошие. Ясные, подробные. Будет не так сложно”, – заметил Голос. Элль согласилась. Этажи подписаны, учебные комнаты пронумерованы, лестницы и мостики на крышах обозначены. Не запутаешься. Достаточно места и для собственных пометок…
Вот только лестницы смазывались под пальцами, комнаты пачкали руки черным, этажи пахли краской. Будто эти карты наставник напечатал прямо перед ее приходом.
Поняв, о чем она думает, Голос заметил:
“Так спроси у Магды, она в типографии часто бывает. Пусть покажет, где лежит тетрадь, куда записывают, кто и что напечатал”.
Воспитательница группы, Магда, Элль нравилась. Она была веселой и деятельной, постоянно что-то придумывала, бралась за сотню дел одновременно, но конца доводила лишь одно – газету. Выпуски выходили нерегулярно, часть их оседала в общих комнатах, другие растекалась по острову, раздавались учителям и воспитателям, работникам фермы, полей и фруктового сада, рыбакам, сотрудницам библиотеки, помощникам в оранжерее и сада бабочек, уборщикам, поварам,всем остальным.
Большинство статей Магда писала сама, ребят тоже привлекала. Она и впрямь была завсегдатаем типографии – бывшего спортивного зала, где на стенах остались брусья и лесенки, а остальной инвентарь заменили на огромные печатные машины. Магда любила их запах, в котором чувствовала масло и смолу; она приходила в типографию, даже когда ничего не надо было печатать.
Элль провела с Магдой довольно много времени, воспитательница часто забирала ее на отработки наказаний за прогулы и препирательство с учителями. В типографии Элль приходилось следить за подачей бумаги, сгибать подсохшие листы, собирать по страницам. Она охотно выполняла эти нехитрые поручения, радуясь, что ее не направили к кому-нибудь другому. А то некоторые воспитатели любили загружать “наказников”, скидывая на них большую часть нудной и кропотливой работы по контролю чистоты в коридорах и учебных комнатах, по заполнению различных таблиц и тетрадей учета. Другие и вовсе не знали, что поручить, поэтому сажали за стол и заставляли переписывать какой-нибудь учебник.
А после выпуска позапрошлого номера они с Магдой сидели на теплом полу – в месте, где этажем ниже мерно вибрировал отопитель, и текла горячая вода по трубам. Строили макет корабля из неудавшихся газетных страниц, не пропечатанных или залитых черным и гадали, до какой звезды он мог бы долететь,если бы был настоящим.
Элль не сомневалась, Магда согласится помочь, даст посмотреть тетрадь… Если бы это имело смысл.
– Какая разница, когда напечатаны карты. О том, настоящее ли письмо в конверте, Магда мне не скажет.
“Тоже верно, – согласился Голос. – Но можно пробраться к наставнику в комнату и найти письмо”.
– Уж легче сделать задание с картами!
Элль разложила листы по стопкам, распределила по дням. Решила начать с главного корпуса, с верхних этажей, которые обычно пустели раньше остальных. Аккуратно свернула планы, положила в сумку.
Длинный странный день подошел к концу.
6
Учитель говорит-говорит, и никак не может закончить фразу. Элль в очередной раз смотрит на часы – стрелки неподвижны. Время замерло, поймав в капкан всех людей в комнате: теперь учитель будет говорить до тех пор, пока не кончатся слова, а Элль предстоит вечно слушать и вечно скучать. И тут минутная стрелка дергается. Элль вздыхает: пусть время и не остановилось, но с часами явно что-то не так, они отстают, идут невпопад. Надо бы посмотреть особенным зрением, выяснить, что сломалось.
Часы раскладываются на краску, крепления, металл, дерево. Увы, на циферблате нет ни единого отверстия, сквозь которое можно увидеть механизм: шестеренки, пружину, маятник. Через минутную стрелку перекинута ниточка. Ниточка спускается, стелется по доске, вьется по полу и ныряет в щель под дверью. Элль зарисовывает ее на полях тетради.
Учитель все-таки завершает фразу. Тяжело дышит, будто очень быстро бежал. Достает платок из нагрудного кармана, вытирает пот с висков. Дает задание.
Время ускоряется.
После занятия Элль выскакивает в коридор распрямившейся пружиной. На дне ее сумки лежат свернутые вдвое планы шестого, пятого и четвертого этажей, и руки чешутся достать их, начать расследование для наставника. Но надо терпеть, ждать, пока учебный корпус не опустеет.
Ребята сонно ходят по коридорам. На улице ветки деревьев царапают низкие облака. Покарябанные и изодранные, те исходят моросью, разжижают землю в вязкую кашу. Погода не для прогулок, и это плохо: ребята разбредутся по зданиям, соединенным перекидными мостиками от крыши к крыше. Кто-то, возможно, останется в учебном корпусе, хотя после занятий находиться тут нежелательно – негласное правило; никто, конечно, не прогонит, но взрослые могут припахать к какому-нибудь скучному внеурочному занятию или начнут придираться к мелочам, вынуждая уйти.
– Пожалуйста, побудь со мной немного, – Нора кладет на плечо Элль теплую руку. – Боюсь нарваться на Марисоль.
– Так у них до пяти занятие на ферме. Практика. Сейчас только три, вы никак не пересечетесь.
По сравнению со вчерашним Нора выглядела чуть лучше, синеватая бледность почти ушла, но тени под глазами все же остались. Сегодня Элль проснулась очень рано, умылась-оделась. Проходя мимо комнаты Норы, она тихонечко постучала, не рассчитывая, впрочем, что подруга откроет. Но Нора открыла, сна ни в одном глазу. «Тебе удалось поспать? Хотя бы чуть-чуть?» – спросила Элль, заранее предугадывая ответ: в уголках глаз Норы полопались капилляры, и сама она выглядела нездоровой, ночная рубашка мешком висела на тонкой фигуре.
«Да, – глухо ответила Нора. – Чуть-чуть».
«Я помогу тебе привести себя в порядок. С одной рукой ведь трудно”.
Нора не проявила интереса ни к одежде, ни к прическе, которую Элль предложила сделать. Только в самом конце, стоя перед зеркалом, с сомнением спросила: “Мне идет?” “Нет, – ответила Элль, начиная злиться: она вдруг поняла, что сделала Норе такую же косичку-колосок, которую любила носить Алия. И платье, перетянутое пояском на талии – тоже привычка исчезнувшей подруги. – Нет, не идет. Сейчас переделаю”. Коса была расплетена, поясок снят.
После Элль сбегала на первый этаж, к стенду с расписанием. Просчитала, где сегодня будет появляться Марисоль, и как избежать встречи. После уроков она надеялась сразу заняться задачей наставника, но…
У Норы очень жалобный взгляд, больная рука мертвым грузом висит, подвязанная к шее выцветшим, видавшим вид платком. Элль выдавливает улыбку:
– Давай на обратном пути возьмем какую-нибудь игру из общей комнаты?
– Да!
«Ты все делаешь правильно. Отдохни с ней немного, – шепчет Голос. – А потом мы обойдем все, что запланировали».
Игру выбирают наугад, берут первую попавшуюся. В коробке бруски, из которых нужно сложить башню, а потом вытаскивать детали так, чтобы она не обвалилась. У Норы получается, она аккуратно вынимает брусок за бруском, и нагрузка перераспределяется по остальным деталям. А у Элль конструкция обрушивается.
Она нервничает, поглядывает поверх плеча подруги на окно, за которым медленно темнеет небо. На сумку, брошенную у двери, на дне которой свернуты планы этажей.
Очередная конструкция обрушивается после первой попытки вынуть брусок.
Нора смотрит внимательно и не торопится складывать башню. Потом говорит нарочито сонным голосом, что устала и хочет поспать. Элль чувствует ложь в ее словах, но не спорит. Подхватывает сумку, прощается.
Время вновь ускоряется.
В коридорах пусто и холодно. Шестой этаж погружен в сумрак. Элль приходится долго искать выключатель, водить руками по шершавым стенам. Наконец, клавиша оказывается под пальцами, тусклый свет разливается по коридору. Элль разворачивает план, отмечает первую нить. Она вьется по стене, цепляясь за невидимые обычному глазу шероховатости: щербинки, бугорки и выемки. Протяни руку – коснешься. Пальцам покажется, будто они схватили пустоту (кожа слишком груба, чтобы почувствовать), но глаза увидят, как зажатая в кулаке нитка слегка дрогнет, натянувшись. Элль аккуратно чертит линию.
Ближе к центру коридора из-под двери, выныривает другая нить, очень тонкая – она ложится на план пунктирной строкой. Элль заходит внутрь, в душное помещение, уставленное деревянными партами. Нитка режет его пополам и убегает в приоткрытую форточку.
“Иногда мне хочется домой, – вдруг говорит Голос. – Смешно, да? Я не знаю, кто я и откуда. Не знаю, как выгляжу и был ли вообще у меня когда-нибудь дом. Но почему-то я по нему порой сильно тоскую”.
Элль хмыкает. Она не знает, что ответить. На ум приходят слова одной из учительниц, которая вела уроки лет пять назад.
«Дома что решето, – говорила… как там ее звали? Впрочем, неважно. – Они цельные, когда новые, безошибочно спроектированные и построенные настоящими мастерами. Но затем фундамент проседает под тяжестью. Из-за этого по стенам ползут трещины, разъемы дверей и окон искривляются, теряют геометрическое совершенство. Тысячные доли градусов – и не заметишь. Вот почему в домах сквозит, даже если окна закрыты, а батареи горячие”.
Вот почему в домах появляются нити. Просачиваются сквозь невидимые глазу отверстия. В обычных человеческих домах их, наверное, великое множество, думает Элль. Магда как-то рассказывала, что даже в домах чистоплотных хозяев могут завестись мыши, тараканы или рыжие муравьи. Жучки, которые грызут дерево. Здесь их нет, особым зрением можно увидеть мышиные норы и тараканьи тропы, чтобы потом вытравить нежеланных жителей. А сколько же дыр в обычных домах на Большой Земле? И как же в них, наверное, холодно…
Рядом со стеной, где висит доска, Элль находит клубок. Нити в нем перепутанные, истонченные, кривые. Они оборваны. Больше ни с чем не связаны. Вообще-то, оборвать нить очень сложно. Ребята пробовали на занятиях и дома, скручивали и тянули в разные стороны, но сил не хватало даже на самую тонкую нитку, похожую на паутинку или волосок.
Элль выходит из кабинета. Шаги гулко звучат в тишине коридора. Шестой этаж покрывается отметками, линиями, пунктиром, кругами – скоплениями оборванных нитей. Элль сворачивает его и прячет в сумку.
На лестнице между этажами к двум нитям присоединяются еще три – одна тянется от окна, две другие – из трещин в стене и полу. Элль достает следующий план из сумки, зарисовывает.
Кто-то смеется. Смех звенит в отдалении, дробится, отскакивая от ступеней и перил. Откуда идет звук, с лестницы, из коридора? Элль замирает, пытаясь определить.
«Ну, чего испугалась? Ты выполняешь задание, и только. Ничего плохого не делаешь», – успокаивает Голос.
Чужие шаги режут тишину. Кто-то, шаркая, поднимается по лестнице. Элль вслушивается. И с облегчением выдыхает, когда в отдалении скрипит и захлопывается дверь.
«Не дальше третьего этажа, судя по звуку. Мы можем спокойно продолжить путь».
В коридоре пятого Элль проводит непозволительно много времени. Нити здесь как запутанные рыболовные сети; они полны узелков и перехлестов. Элль смотрит на них так долго, что глаза начинают болеть от напряжения, а по затылку блуждает глухая боль. Никак не получается сосчитать, сколько нитей перепуталось. Десять, двенадцать? Элль сбивается и начинает заново. Наконец, до нее доходит: это одна-единственная нить, ужасно длинная и путаная. На план она ложится гусеницей сцепленных друг с другом квадратов.
Многие учебные комнаты пятого этажа заперты. Не понять, есть ли в них нити.
“Что же, придется наведаться сюда еще раз”, – говорит Голос.
В самом конце коридора, практически у лестницы, одна из нитей ныряет в замочную скважину очередной двери. Элль тянет за ручку, особо не веря, что этот кабинет не замкнут. Но дверь поддается.
Огромная тень, занимающая половину противоположной стены, расстелилась от пола до потолка. “Чудовище, – в панике думает Элль. – Значит, не лгали слухи, что на острове водится чудовище, убивает тех, кто плохо учится. А я в последнее время…” Голос вопит от страха, и Элль, оглушенная, кричит вместе с ним.
– Ты что, дура?
Элль захлебывается криком, откашливается, с трудом отводит взгляд от тени. В дальнем углу кабинета сидит мальчишка. Развалился прямо на парте, закинул ноги на спинку стула. На краю соседнего стола ютится фонарь, льет желтый свет. Жуткая тень – из-за него.
– Зачем так пугать! Хоть бы извинился!
– За что? Это ты тут концерт устроила. Я чуть не оглох. Ну и противный же у тебя голос.
В Элль закипает злость. Злость тащит ее через весь кабинет, заставляя остановиться перед самым мальчишкиным носом. “Драки еще не хватало! Посмотри, он крупнее и старше тебя, с одного удара уложит”, – зовет Голос. Элль одергивает его, едва понимая, что говорит вслух:
– Замолчи! – и все-таки замирает, занеся руку для удара.
– Отойди. Свет загораживаешь.
Мальчишка – ну как мальчишка, скорее, парень, молодой человек: широкие плечи, темно-русые волосы, острые скулы, россыпь прыщиков на лбу – поднял на уровень лица книгу, которую до этого держал на коленях. Отгородился. Элль встретилась с насмешливым взглядом обнаженной пышной дамы, вольготно распроставшейся по кровати.
Глупая ситуация, совершенно дурацкая. Девчонки в общей комнате недавно трепались о чем-то таком, чем интересуются мальчики и что не принято называть вслух. Шептались, бросая опасливые взгляды по сторонам – вдруг войдет воспитательница? – и противно хихикали, закатывая глаза. Элль зацепилась тогда за край разговора, и услышанное повергло ее в ужас. После, в своей комнате, она спрашивала у Голоса: «Это все правда? Так на самом деле бывает?», а он отмалчивался и бормотал: «Ну что я могу сказать, я ведь совсем ничего не помню».
Насмешливая дама все смотрит, и у Элль жар ползет по щекам. Не выдержав, она выдергивает книжку из чужих рук, швыряет под ноги.
– Фу, нашел место!
– С ума сошла? Чего пристала, что ты от меня хочешь?
«Хватит. Успокойся. Пойдем отсюда», – Голос говорит нарочито медленно, растягивает слова. Будто усмиряет одичавшее животное. Элль становится неприятно и стыдно, она и правда позволила себе больше, чем следовало. Злость все еще клокочет в груди, подступает к горлу, грозит вылиться в поток ненужных, бесполезных слов. Элль с усилием сглатывает их, отворачивается и идет к двери. Но на полпути ее догоняет приказ мальчишки:
– Эй, подними книгу.
– Что?
– Я сказал, книгу подними!
– Да я… к такому… и пальцем не прикоснусь! – Элль едва сдерживается, а Голос просит: «Не надо все усложнять, сделай, как он говорит. Подними и все. Это честно, правильно: ты ведь сама ее на пол бросила». Не поспоришь. Элль наклоняется за книгой, перелистывает страницы, отряхивая от пыли. Старательно отводит взгляд, но мелькающие картинки все равно притягивают внимание.
Странно, но обнаженных тел там совсем мало. Два или три. Несколько бородатых мужчин в странных шляпах. Детки, улыбающиеся и укоризненно сложившие пухлые губки. Черные полосы текста и схемы, множество схем. На одной человека собрали из линий, на другой – из пронумерованных овалов.
– Совсем не то, о чем ты подумала, верно?
Верно. Элль даже представить боялась, что может скрываться под обложкой с голой женщиной. Все из-за этих девочек и их болтовни! Они говорили, будто в библиотеке, в секции для старших, можно найти книги, внутри которых грязь и похоть.
– Тогда зачем было прятаться?
– Я что, отчитываться тебе должен? – мальчишка пожимает плечами, неприятно выделяя слово “тебе”. – Впрочем, чему удивляться. Ты ведь сумасшедшая. Ты умудрилась достать меня еще до того, как вошла в кабинет.
– Чем это я тебя достала?
– Бесконечной болтовней. Прям шагу молча ступить не можешь. Интересно, тебе действительно больше не с кем поговорить? Настолько, что приходится болтать с самой собою?
«Мы ведь тихо разговаривали, – возмущается Голос. – Он что, следил за тобой?!» Элль хмурится, цедит:
– Вообще-то, я общалась с другом. А тебе какое до этого дело?
– С другом, значит. И как его зовут?
– Ты его не знаешь.
– У меня отличная память на лица и имена, так что я знаю каждого. Да и нас тут не так много, Элль. И становится все меньше. Так как зовут твоего друга?
Голос опять что-то говорит, и Элль нестерпимо хочется, чтобы он заткнулся. Она чувствует, будто тонет, вязнет в невидимой трясине. Камень на шее внезапно кажется слишком тяжелым. Надо ответить что-то веское и серьезное, но Элль не может собрать подходящих слов.
– А, я понял! Интересно, знаешь ли ты, что сумасшедших связывают по рукам и ногам, запирают в комнате без окон? Общение с теми, кого не существует, кажется, относят к симптомам шизофрении.
– У меня… Я не… – у Элль пересыхает горло; она сглатывает и, сдвинув брови, начинает заново. – Я не больная. Извини, я ошиблась, наговорила лишнего. Испугалась твоей тени, потом мне показалось, что эта книжка… Но хватит, ты мне тоже много чего наговорил. Давай забудем и разойдемся миром. Только никому не говори, что я… Ну, что ты слышал.
Повисла неудобная пауза.
– Хм… Давай так: если ты назовешь мое имя, я никому ничего не скажу.
Элль удивилась. Какая странная просьба. Издевается он, что ли? Попросил бы дельного, нужного: например, выменять у других ребят что-нибудь ценное, подежурить лишний раз, выполнить сложную работу…
Лицо у мальчишки знакомое. Впрочем, он прав: на острове не бывает новых людей, все друг с другом так или иначе знакомы. Но запоминать имя того, кто учится в другой группе, живет в другом корпусе, с кем нет общих уроков, общих интересов и общих друзей? К чему, зачем? Элль честно пытается вспомнить, но не может. Она не уверена, слышала ли вообще когда-нибудь его имя.
Мальчишка ждет, нехорошо сощурившись.
– Не можешь?
– Ну извини, у меня-то память плохая! Не равняй всех по себе.
– Я и не сомневался. Ладно, дам еще один шанс. Как звали парня, который больше года назад признался тебе в любви?
Элль хочется сказать: “Не твое дело!”, но во взгляде мальчишки есть что-то такое, отчего язык приклеивается к небу. Напряжение в лампе то поднимается, то падает: от этого свет пляшет, как от пламени свечи. И чужие глаза кажутся более выразительными.
– Правда не помнишь?
– Да что ты меня все мучаешь? Не помню я, не помню! Какая тебе разница?
Мальчишка соскакивает с парты и надвигается, сжимая кулаки. Он оказывается высоким и широкоплечим, и Элль берет оторопь: злость уже чуть-чуть отпустила, теперь драться не хочется – тем более, когда велик риск испортить планы, над которыми она так старательно работала. Вверху никого, внизу тоже, учебный корпус – пустота, разрезанная стенами и этажными перекрытиями. Никто не услышит крика. Пару минут Элль чувствует себя загнанным животным, пригвожденная чужим взглядом. Плотно прижимает сумку к себе, единственный хлипкий барьер.
– Да пошла ты, – выдыхает мальчишка сквозь зубы и отворачивается. – Тебе всегда было плевать на всё и на всех. Разве что к подружке относилась чуть лучше, чем к остальным. Глупо было думать, что ты вдруг вспомнишь паренька, который долго сох по тебе, но все боялся подойти. Вы были вместе на многих занятиях, и даже какое-то время сидели за одним столом – но этого, наверное, слишком мало, чтобы запомнить человека. Чтобы не нагрубить ему, когда он все же соберется с силами и признается.
Элль вздрагивает, почувствовав во рту металлический привкус. Кажется, она до крови прикусила губу.
– Его звали Пауль. Мой бедный друг. Он исчез одним из первых, но ты, разумеется, не заметила. Ни дня не грустила. Ни по кому. Только по своей подружке – до этого, ты, кажется, вообще не понимала, что происходит что-то странное. И почему из всех девочек Пауль влюбился в самую отвратительную?