Четыре

Ларкин
2010

За полтора часа пути из Чарльстона до Джорджтауна ко мне, кажется, вернулось ощущение, каково это – оказаться дома. Я случайно обнаружила радиостанцию, транслирующую рок-хиты, и каждую песню узнавала с первых аккордов. Есть в этом нечто обнадеживающее; видимо, я все-таки не полностью переродилась.

В последний раз я приезжала в Южную Каролину полтора года назад. Прошлое Рождество я пропустила, наврав, что собираюсь покататься на лыжах с подругами. Мне было проще провести праздник в одиночестве бруклинской квартирки, чем возвращаться в детство. Каждый раз, попадая сюда, я словно сдираю с сердца пластырь. Не хочу снова и снова испытывать эту боль.

Приземлившись в Чарльстоне, я взяла напрокат машину и помчалась по семнадцатому шоссе. Не надо было и окон открывать: едва ощутив пьянящий запах болот и увидев щиты, предлагающие масляные бобы и наживку, я поняла, что преодолела гораздо больше, чем шестьсот миль, отделяющие Джорджтаун от Нью-Йорка. Говорят, в гостях хорошо, а дома лучше. Тот, кто придумал эту глупую пословицу, не знаком с моей семьей.

Дважды звонили папа и Беннетт. Я не взяла трубку, убеждая себя, что безопасность на дороге превыше всего. Можно подумать, мне нужны отговорки. Добравшись до дома Сисси, я наконец перестала плакать и сделала вид, будто у меня все в порядке. Этим навыком я владею в совершенстве.

Не прошло и десяти минут после моего приезда, и вот я снова в пути. Сисси обещала рассказать, куда мы едем, но они с Битти то и дело перебивали друг друга, так что я ничего не смогла разобрать.

– Говорите по очереди! – прикрикнула я. Перелет, долгая дорога и нехватка кофе сделали свое дело. – Ты первая, – обратилась я к Сисси, зная, что ей будет приятно.

– Мы едем в старый дом твоей бабушки. Тот самый, в котором родилась твоя мама.

Я взглянула на Битти в зеркало заднего вида.

– Эта земля отошла штату еще до моего рождения, дом нам уже не принадлежит. Зачем маме ехать туда?

Битти сделала большие глаза, а Сисси потупилась, разглядывая свои руки. Ногти у нее всегда коротко подстрижены; сколько я себя помню, она красит их светло-розовым лаком одного и того же оттенка. Удивительно, как мало здесь все меняется.

– Что такое? Я чего-то не знаю?

– Твоя семья по-прежнему владеет Карроумором и землями вниз по реке, – ответила Битти, кладя руку мне на плечо. – Это опасное место, поэтому мы решили, что тебе следует держаться от него подальше.

– Не понимаю. – И почему в моей семье все так сложно? Честное слово, иногда мне жаль, что я не круглая сирота, какой пытаюсь казаться своим нью-йоркским коллегам. – Не надо было мне приезжать, – проворчала я, словно обиженный ребенок.

Сисси недовольно взглянула на меня. Я впервые увидела ее без прикрас: семидесятисемилетняя морщинистая старуха, покрытая солнечными пятнами от долгого сидения на берегу и в саду.

– Не говори так, Ларкин. Может быть, твоя мама попала в беду. Она нуждается в тебе.

Битти сжала мое плечо.

– Если она попала в беду, просто скажи себе: нужно надеяться на лучшее. Не забывай, следует всегда верить в лучшее.

Она говорила это раньше, когда я уезжала из Джорджтауна навсегда. Тогда Битти подарила мне золотую цепочку с тремя подвесками: перьевой ручкой, пальметто[7] и стрелкой. «Я горжусь тобой, – сказала она. – Ты отправляешься навстречу новой жизни, и вот мой тебе подарок. Пусть он напоминает о мечте и о родине, которая навсегда останется твоим домом». Я спросила, что означает стрелка, она ответила: «Ты должна сама это выяснить». С тех пор я ношу цепочку не снимая и всегда прячу под одеждой, чтобы избежать лишних расспросов.

– Твоя мама – необыкновенная, Ларкин, – произнесла Сисси. – И ты тоже. Она со многим справилась, справится и с этим.

В ее лице смешались гнев и нежность, неразделимые, неотличимые друг от друга. С самого раннего детства Сисси внушала мне, что моя принадлежность к семье Дарлингтонов делает меня безупречной – самой умной, самой красивой, самой талантливой. Она пребывала в убеждении, что мне суждено стать звездой, несмотря на все свидетельства обратного.

Желание быть похожей на маму – свободолюбивую, открытую всему новому и пренебрегающую общественным мнением – только подпитывало мои иллюзии. Все детство и юность мне казалось, будто я имею полное право помыкать родными и близкими, поскольку стою на пути к славе.

Сначала такое поведение помогло мне приобрести подруг, которых привлекал ореол звездности, но в конце концов они устали от моего мнимого превосходства и неприкрытого хвастовства. Все, кроме Мейбри и Беннетта: те дружили со мной, несмотря ни на что, пока однажды я не обнаружила – они такие же, как все остальные.

Я перевела взгляд на дорогу, по-прежнему чувствуя на плече ладонь Битти. Она как будто помогала мне сдерживать слова, готовые выплеснуться наружу.

Пока мы ехали, Сисси рассказывала о Карроуморе и происхождении его названия. Однажды, когда Айви была маленькая, отец привез ее туда, и она положила ленточку в дупло старого дуба под названием «Древо Желаний».

– Всего один раз? – Во мне кипели разочарование и возмущение. – Мама была там всего один раз, и ты считаешь, что сейчас она поехала именно туда?

– Вовсе не один раз, – подала голос Битти с заднего сиденья. – Как только Айви научилась водить машину, она приезжала туда, и довольно часто.

– Откуда ты знаешь? – резко спросила Сисси.

– Айви сама рассказывала. Она говорила, что таким образом хотела быть ближе к Маргарет, своей матери.

– А мне ни словом не обмолвилась, – недовольно проворчала Сисси.

– Ей не хотелось тебя расстраивать.

Сисси вся окаменела.

– Сбавь скорость, – велела она. – Нужно повернуть направо; там проселочная дорога, ее легко пропустить.

– Надо же, ты помнишь, как туда доехать, – пробормотала Битти.

– Может, Айви не единственная, кто навещал дерево.

По обеим сторонам дороги плотным забором стояли низкорослые сосны. Равнинные земли предпочитают скрываться от посторонних глаз, оберегая свои секреты, словно вечерняя примула перед закатом.

– Здесь поворот, – подсказала Сисси.

– Знаю. – Я повернула машину, вспомнив и этот поворот, и брешь между деревьями. Шорох шин по песку пробудил забытые воспоминания. – Я уже была здесь раньше. Очень давно, – пояснила я, почувствовав на себе взгляды пожилых дам.

Я без подсказки повернула на развилке налево. Деревья и кусты сгрудились плотнее, словно шепчущиеся дети.

«Хочу открыть тебе тайну», – говорит мама. Она ведет машину, а я, совсем еще маленькая, сижу на пассажирском сиденье. Я приподнимаюсь, чтобы выглянуть в окно, и ремень безопасности впивается в шею.

– Да, я уже была здесь раньше, – убежденно повторила я, не в силах определить: запах разросшегося сада – это воспоминание или реальность.

По обеим сторонам сузившейся дороги стояли кирпичные столбы, призванные сдерживать буйную растительность, к ним приварены большие железные петли – останки некогда внушительных ворот. Растрескавшийся раствор и выпавшие кирпичи служили наглядным свидетельством поражения в битве со стихией.

Солнце нырнуло за облако, и нас накрыла тень. У меня зазвонил телефон.

– Это папа. Сисси, ответь, пожалуйста. Скажи ему, где мы, на случай, если связь прервется.

Я сильнее нажала на газ. Из-под колес полетели камушки. Мама здесь, предчувствие не обманывает. Я словно вернулась в свой сон и падаю, ожидая столкновения с землей.

– Он уже едет, – сказала Сисси. – С ним Беннетт.

Я резко затормозила:

– Зачем он его взял?

Сисси вскользь глянула на меня:

– Потому что нам может понадобиться помощь.

Я надавила на педаль, и машина рванулась вперед. Дорога превратилась в две песчаные колеи, разделенные полосой травы. Заросли поредели, и вдруг вместо сосен и мелий по обеим сторонам потянулись дряхлые дубы. Согнутые от старости стволы склонялись над нами, словно пытаясь разглядеть получше. С искривленных ветвей свисали лохмотья мха.

Я хотела спросить, почему Беннетт с отцом и зачем они пытались до меня дозвониться, но отвлеклась. На шестах и ветках висели полые тыквы, таращась круглыми отверстиями. В прошлый раз я испугалась их странного вида, а мама рассказала мне про ласточек – они селятся в тыквах, потому что за сто лет сосуществования с человеком разучились строить гнезда.

Мы с мамой подошли к старому дереву у реки; его ствол шире нашей машины. Мама отпустила мою руку, вытащила из кармана скатанную ленту и прижала ее к сердцу.

– Что это? – спросила я.

– Желание. Я написала его на ленте.

– Что за желание?

Мама опустилась рядом со мной на колени; я хорошо это запомнила, потому что впервые заметила, как она смотрит сквозь меня, будто я призрак.

– Если скажу, не сбудется. Это все равно что загадать желание до того, как начнешь задувать свечки на торте.

Она засунула ленту в узкое отверстие в стволе. Небо потемнело: стая ласточек, оглушительно щебеча, вернулась к своим гнездам.

– Нам пора. – Мама пошла прочь, даже не взяв меня за руку, словно торопилась побыстрее уйти.

Не раздумывая, я вытащила ленту и развернула ее. На ней были какие-то слова. Я еще не умела читать, поэтому не поняла, что там написано.

Я смотрела маме вслед, крепко сжав кулачки. Сисси обязательно бы рассказала про желание. Она ничего от меня не скрывала: по ее мнению, я была весьма развитой для своего возраста. Мама всегда говорила, чтобы я не торопилась взрослеть и наслаждалась детством. А мне хотелось поскорее вырасти и стать похожей на нее.

Я сунула ленту под резинку трусов, побежала за мамой и, сев в машину, пристегнулась без напоминаний.

– Что такое? – спросила Битти.

Сама того не заметив, я нажала на тормоз.

– Просто… – Я повернулась к Сисси, ведь она знала маму лучше всех нас. – Мама здесь, я чувствую.

Мы доехали до конца дубовой аллеи и оказались перед развалинами Карроумора. Старинный особняк в неоклассическом стиле величественно возвышался над согбенными деревьями; даже обвалившаяся крыша и зияющие оконные проемы не нарушали образа светской дамы, приветствующей гостей. Из второго этажа, точно поднятые кулаки, торчали кирпичные дымоходы. Коринфские колонны невозмутимо тянулись вверх, несмотря на осыпавшуюся штукатурку и полуразрушенные основания.

– Надо объехать дом вокруг, – распорядилась Сисси, взволнованно подавшись вперед. – Айви не стала бы заходить внутрь.

Откуда такая уверенность в том, что мама сперва подумала, прежде чем что-то делать? Она никогда не отличалась рассудительностью. Наверное, Сисси просто пытается убедить себя, что ничего плохого не может произойти, словно ребенок, услышавший шум в темной комнате.

Машина выехала на неровную почву. По днищу заскребла сломанная ветка. Я остановилась у развалившихся деревянных ворот, некогда преграждавших вход в сад. Сквозь лобовое стекло, усеянное трупами насекомых, виднелась река. Знаменитый двухсотлетний дуб по-прежнему стоял на берегу, такой же величественный и безучастный, как и дом. И такой же заброшенный и одинокий.

– Дальше не поедем. Боюсь застрять. – Я выключила мотор. – Ждите здесь, я проверю, что там.

Словно не слыша меня, обе пожилые дамы вышли из машины.

– Ларкин, ты оставайся тут, подожди папу и Беннетта, – велела Сисси. – Битти, иди к дереву, а я пойду в дом. Если увидишь Айви, кричи.

Я открыла было рот, чтобы возразить, как вдруг заметила мамин темно-синий «Кадиллак». Мама уже много лет хранит верность одной марке. Каждый год, после осмотра у зубного, папа покупает ей очередную модель. Он любит повторять, что для его благополучия важнее всего две вещи – здоровые зубы и уверенность в маминой безопасности на дороге. Если бы я не знала правду, то считала бы, что они счастливы в браке.

– Мама! – Я побежала к машине, зная, как будет пахнуть в салоне (новой кожей и маминым лаком для волос) и как он будет выглядеть (идеально чистым, потому что папа пылесосит и моет его почти каждый день). – Мама! – крикнула я, распахивая водительскую дверь.

На пассажирском сиденье лежала мамина сумочка, в замке торчал ключ зажигания. Я заглянула на заднее сиденье и проверила багажник.

– Она здесь? – спросила Битти, тяжело дыша и обливаясь потом.

За ней семенила Сисси, прижимая ко лбу бумажную салфетку; у нее был такой вид, будто она вот-вот упадет в обморок.

Я отрицательно покачала головой. Меня наконец накрыла паника, которую я сдерживала с того самого момента, как увидела звонок Сисси в Нью-Йорке.

– Ты взяла телефон? – спросила я запыхавшуюся Сисси. Та кивнула. – Хорошо. Звони папе. Скажи, мы нашли мамину машину. Я пошла в дом, а вы ждите здесь.

Щербатые кирпичные ступени вели к деревянной двери, некогда выкрашенной черной краской. Стекла в верхней части выбиты, на месте дверной ручки дыра.

Сисси наконец обрела дар речи.

– Где это ты научилась так командовать?

Не отвечая, я принялась подниматься по лестнице, выбирая кирпичи понадежнее.

– Такое воспитание, – заметила Битти то ли одобрительно, то ли осуждающе.

Впрочем, какая разница, что она думает? Мое воспитание меня и погубило. От этого мне до сих пор не оправиться.

Я толкнула дверь; петли протестующе заскрипели. Внутри пахло дымом, отсыревшим деревом и временем. Сквозь разбитые окна в дом проникали полосы мутного света, уцелевшие стекла почернели от сажи. Помещение, в которое я попала, когда-то было застекленной террасой с видом на дуб и реку. Я осторожно двинулась вперед, обходя поеденные молью ковры и сломанную мебель, и очутилась в просторном холле.

Наверх поднималась изогнутая лестница; полированные перила казались по-прежнему надежными и элегантными в отличие от заплесневевших обоев и провалившихся ступеней, источенных термитами. Подняв голову, я увидела темнеющее небо; края обрушенного потолка обуглились, на закопченном полу валялись горы пепла.

– Мама, – негромко позвала я, словно опасаясь кого-то разбудить. – Мама!

В затхлой тишине раздался топоток невидимых зверьков. Где ты? Что с тобой? Я медленно обернулась, оглядывая сгоревший и разрушенный дом и пытаясь понять, что маме могло здесь понадобиться и зачем она привозила меня сюда, когда я была маленькой.

Я потеряла равновесие и ухватилась за перила, едва не провалившись в дыру, которая до этого казалась лишь тенью на полу. Свежая сухая древесина ярким пятном выделялась на фоне закопченных и отсыревших половиц.

– Мама! – Я опустилась на колени, вгляделась в зияющую тьму, трясущимися руками достала телефон и включила фонарик.

Луч света выхватил распростертую фигуру миниатюрной женщины в джинсах и фиолетовых сандалиях; волнистые светлые волосы, выпачканные красным, закрывали ей лицо.

– Она здесь, она здесь! – отчаянно крикнула я, не отрывая взгляда от мамы на случай, если она шевельнется. – Звоните в «Скорую», она ранена!

Мама не двигалась, ее глаза были закрыты, а рука неестественно вывернута. Я не могла определить, дышит она или нет, но это и к лучшему: если мама умерла, не хочу об этом знать. Мне не вынести даже мысли о том, что долгие годы я откладывала наш разговор на потом, а это «потом» никогда не наступит.

До меня донеслись голоса: Сисси что-то сказала папе, а он попросил ее подождать снаружи. Раздался звук шагов – два человека осторожно направлялись ко мне.

– Я в главном холле… идите аккуратно, – крикнула я. – Мама провалилась под пол.

Я не плакала; мозг включил режим самосохранения, однако во рту чувствовался соленый металлический вкус слез. Все-таки я не настолько несгибаемая, какой хочу казаться.

Папа положил ладони мне на плечи, оттащил в сторону, и там кто-то обхватил меня, не давая упасть.

– «Скорая» уже едет, Ларкин. Все хорошо.

Беннетт. Будь это кто-то другой, я бы расслабилась и дала волю слезам, но только не в его присутствии. Я застыла, не сводя глаз с дыры в полу. Мы все ждали звука приближающейся сирены.

Меня вывели из дома. Вместе с Сисси и Битти я наблюдала, как маму выносят на носилках и укладывают в машину «Скорой помощи». Папа сказал, что мама жива, но сильно пострадала; ее отвезут в больницу, и он поедет с ней.

Я направилась к своему автомобилю. Беннетт удержал меня. Его лицо до боли знакомо, взгляд дымчато-зеленых глаз – такой же настороженный и непроницаемый, как во время нашей последней встречи на берегу реки Сампит.

– Тебе не стоит садиться за руль. Оставь машину здесь, а я отвезу вас всех в больницу.

Конечно, он прав. Я кивнула, не в силах сказать «спасибо»: язык и губы словно онемели.

Беннетт открыл пассажирскую дверь папиного автомобиля, помог нам сесть и поехал вслед за «Скорой» под глумливый вой сирен.

Пошел дождь. Тяжелые капли падали на развалины дома, оставляли темные пятна на земле, мочили остатки крыши и пола – последнее оскорбление и бесчестье некогда прекрасного и горделивого особняка, в котором мне довелось побывать лишь однажды.

Я повернулась, чтобы еще раз взглянуть на Карроумор, и увидела удивленные лица и незрячие глаза тыкв. Мне вспомнился мой первый приезд сюда, лента, которую мама положила в дупло, и слова, которые я впоследствии прочла.

Возвращайся ко мне, Эллис. Я всегда буду любить тебя.

По щеке потекла горячая слеза. Я и сама не понимала, о ком плачу: о маме, которую никогда толком не знала, или о незнакомце, которого она обещала любить вечно.

Загрузка...