Когда умрёт капитализм? Контрреволюция и бунт - читать онлайн

Глава первая. Левые под контрреволюцией

Западный мир достиг нового этапа развития: теперь защита капиталистической системы требует организации контрреволюции внутри страны и за рубежом. В своих крайних проявлениях она практикует ужасы нацистского режима. Массовые убийства в Индокитае, Индонезии, Конго, Нигерии, Пакистане и Судане развязаны против всего, что называется «коммунистическим» или восстает против правительств, подчиненных империалистическим странам. Жестокие преследования преобладают в странах Латинской Америки при фашистских и военных диктатурах.

Герберт Маркузе

Пытки стали обычным инструментом «допроса» во всем мире.

Агония религиозных войн возрождается на пике западной цивилизации, а постоянный поток оружия из богатых стран в бедные помогает увековечить угнетение национальных и социальное освобождение. Там, где сопротивление бедноты ослабело, студенты возглавляют борьбу против солдатески и полиции; сотнями студентов убивают, травят газом, бомбят, держат в тюрьме. Триста из них, преследуемых и расстрелянных на улицах Мехико, открыли фестиваль Олимпийских игр. В Соединенных Штатах студенты по-прежнему находятся в авангарде радикального протеста: убийства в штатах Джексон и Кент свидетельствуют об их исторической роли. Чернокожие боевики платят своими жизнями: Малкольм Икс, Мартин Лютер Кинг, Фред Хэмптон, Джордж Джексон.

Новый состав Верховного суда институционализирует прогресс реакции. И убийство Кеннеди показывает, что даже либералы не в безопасности, если они кажутся слишком либеральными…

Контрреволюция в значительной степени носит превентивный характер, а в западном мире – вообще превентивный.

Здесь нет недавней революции, которую можно было бы отменить, и ее нет в ближайшем будущем. И все же страх перед революцией, который создает общие интересы, связывает различные стадии и формы контрреволюции. Она охватывает всю гамму – от парламентской демократии через полицейское государство до открытой диктатуры. Капитализм реорганизует себя, чтобы противостоять угрозе революции, которая была бы самой радикальной из всех исторических революций.

Это была бы первая по-настоящему всемирно-историческая революция.

Падение капиталистической сверхдержавы, вероятно, ускорит крах военных диктатур в странах третьего мира, которые полностью зависят от этой сверхдержавы. На смену им придет не правление национальной «либеральной» буржуазии (которая в большинстве этих стран принимает неоколониальные связи с иностранной державой), а правительство освободительных движений, приверженное осуществлению давно назревших радикальных социальных и экономических изменений. Китайская и кубинская революции могли бы пойти своим путем – освободившись от удушающей блокады и столь же удушающей необходимости поддерживать все более дорогостоящую оборонительную машину. Мог ли советский мир долго оставаться неуязвимым или в течение какого-либо периода времени быть способным «сдерживать» эту революцию?

Более того, в самих капиталистических странах революция будет качественно отличаться от своих неудачных предшественников. Степень этого различия будет варьироваться в зависимости от неравномерности развития капитализма. В своих самых передовых тенденциях эта революция может разрушить репрессивный континуум, который сегодня все еще связывает социалистическую реконструкцию с капиталистическим прогрессом.

Без этой ужасной конкуренции социализм мог бы преодолеть фетишизм «производительных сил».

Это могло бы постепенно уменьшить подчинение человека орудиям его труда, направить производство на ликвидацию отчужденного труда, отказавшись при этом от расточительных и порабощающих удобств капиталистического общества потребления.

Больше не ограничиваясь навязчивой агрессивностью и репрессиями в борьбе за существование, люди смогут создать техническую и естественную среду, которая больше не будет увековечивать насилие, уродство, невежество и жестокость. За этими знакомыми чертами грядущего социализма скрывается идея самого социализма как качественно иной целостности. Социалистический мир – это также нравственный и эстетический мир: диалектический материализм содержит идеализм как элемент теории и практики.

Преобладающие материальные потребности и удовлетворение формируются – и контролируются – требованиями эксплуатации. Социализм должен увеличить количество товаров и услуг, чтобы уничтожить всю бедность, но в то же время социалистическое производство должно изменить качество существования – изменить сами потребности и способы удовлетворения. Моральные, психологические, эстетические, интеллектуальные способности, которые сегодня, если они вообще развиты, отнесены к сфере культуры, отдельной от материального существования и находящейся над ним, тогда стали бы факторами самого материального производства.

Если эта интегральная идея социализма сейчас становится руководством для теории и практики среди радикальных левых, то это исторический ответ на фактическое развитие капитализма.

Уровень производительности, который Маркс прогнозировал для построения социалистического общества, уже давно достигнут в технически наиболее развитых капиталистических странах, и именно это достижение («общество потребления») служит для поддержания капиталистических производственных отношений, обеспечения народной поддержки и дискредитации обоснования социализма.

Конечно, капитализм не был и никогда не сможет привести свои производственные отношения в соответствие со своими техническими возможностями; механизация, которая могла бы постепенно исключить человеческую рабочую силу из процесса материального производства, в конечном итоге означала бы конец системы. Но капитализм может еще больше повысить производительность труда, усилив зависимость основного населения. Фактически уравнение «технический прогресс = растущее общественное богатство (растущий ВНП!) = расширенное рабство» – это закон капиталистического прогресса.

Эксплуатация находит свое оправдание в постоянном расширении мира товаров и услуг – жертвами становятся накладные расходы, несчастные случаи на пути к хорошей жизни.

Поэтому неудивительно, что там, где капиталистическая техноструктура все еще сохраняет относительно высокий уровень жизни и структуру власти, практически невосприимчивую к народному контролю, люди апатичны, если не полностью враждебны социализму. В Соединенных Штатах, где «народ» включает в себя подавляющее большинство рабочего класса «синих воротничков», эта враждебность направлена как против старых, так и против новых левых; во Франции и Италии, где марксистская традиция рабочего движения все еще жива, Коммунистическая партия и профсоюзы заручились преданностью большей части рабочего класса.

Связано ли это только с тяжелыми условиями жизни этого класса или также с политикой коммунистов с их демократической парламентской программой-минимумом, которая обещает (относительно) мирный переход к социализму? В любом случае, эта политика предполагает перспективу значительного улучшения для рабочих классов их преобладающего положения – за счет уменьшения перспективы освобождения.

Не только приверженность СССР, но и сами принципы стратегии устойчивого минимума уменьшают разницу между существующим и новым обществом: социализм больше не выступает как однозначное отрицание капитализма. Довольно последовательно эта политика отвергает – и должна отвергнуть – революционную стратегию новых левых, которая связана с концепцией социализма как разрыва с континуумом зависимости, разрыва с самого начала: появление самоопределения как принципа реконструкции общества. Но радикальные цели, а также радикальная стратегия ограничены небольшими меньшинственными группами, скорее средним классом, чем пролетариатом по своему составу; в то время как большая часть рабочего класса стала классом буржуазного общества. Подводя итог: высшая стадия капиталистического развития соответствует в развитых капиталистических странах низкому уровню революционного потенциала. Это достаточно знакомо и не потребовало бы дальнейшего обсуждения, если бы не тот факт, что за внешним видом скрывается совсем иная реальность (которая достаточно реальна!).

Внутренняя динамика капитализма изменяет, с изменениями в его структуре, модель революции: она не только не сокращает, а расширяет потенциальную массовую базу для революции, и это требует возрождения радикальных, а не минимальных целей социализма.

Адекватная интерпретация парадоксальной связи между разрушительным ростом капитализма и (кажущимся и фактическим) снижением революционного потенциала потребовала бы тщательного анализа неоимпериалистической, глобальной реорганизации капитализма. Большой вклад в такой анализ был сделан. Здесь я попытаюсь, на основе этого материала, только сосредоточить обсуждение на перспективах радикальных перемен в Соединенных Штатах.

Преобладание нереволюционного – нет, антиреволюционного – сознания среди большинства рабочего класса бросается в глаза.

Безусловно, революционное сознание всегда выражало себя только в революционных ситуациях; разница в том, что сейчас положение рабочего класса в обществе в целом препятствует развитию такого сознания.

Интеграция большей части рабочего класса в капиталистическое общество не является поверхностным явлением; она уходит корнями в саму инфраструктуру, в политическую экономию монополистического капитализма: преимущества, предоставляемые столичному рабочему классу благодаря сверхприбыли, неоколониальной эксплуатации, военному бюджету и гигантскому правительству субсидии.

Сказать, что этот класс может потерять гораздо больше, чем свои цепи, может быть вульгарным заявлением, но оно также верно.

Легко отмахнуться от аргумента о тенденциозной интеграции рабочего класса в развитое капиталистическое общество, заявив, что это изменение относится только к сфере потребления и, следовательно, не влияет на «структурное определение» пролетариата. Сфера потребления является одной из областей социального существования человека и как таковая определяет его сознание, которое, в свою очередь, является фактором, формирующим его поведение, его отношение как на работе, так и на досуге.

Политический потенциал растущих ожиданий хорошо известен. Исключение сферы потребления в вывод более широких социальных аспектов из структурного анализа нарушает принцип диалектического материализма.

Тем не менее интеграция организованного труда является поверхностным явлением в другом смысле: она скрывает дезинтегрирующие, центробежные тенденции, выражением которых она сама является. И эти центробежные тенденции не действуют за пределами интегрированной области; в этой самой области монополистическая экономика создает условия и порождает потребности, которые угрожают взорвать капиталистическую структуру. Предвосхищая последующее обсуждение, я напоминаю классическое утверждение: именно огромное богатство капитализма приведет к его краху. Станет ли общество потребления его последней стадией, его могильщиком?

Кажется, мало доказательств для утвердительного ответа. На высшей стадии капитализма самая необходимая революция оказывается самой маловероятной. Наиболее необходимо, потому что установленная система сохраняет себя только за счет глобального уничтожения ресурсов, природы, человеческой жизни, и преобладают объективные условия для ее прекращения.

Этими условиями являются: общественное богатство, достаточное для ликвидации бедности; техническое ноу-хау для систематического использования имеющихся ресурсов для достижения этой цели; правящий класс, который растрачивает, арестовывает и уничтожает производительные силы; рост антикапиталистических сил в третьем мире, которые уменьшают резервуар эксплуатации; и огромный рабочий класс, который, отделенный от контроля над средствами производства, противостоит небольшому паразитическому правящему классу.

Но в то же время власть капитала, распространенная на все сферы труда и досуга, контролирует основное население через товары и услуги, которые оно предоставляет, и через политический, военный и полицейский аппарат ужасающей эффективности. Объективные условия не преобразуются в революционное сознание; жизненная потребность в освобождении подавляется и остается без власти. Классовая борьба протекает в формах «экономического» соревнования; реформы не предпринимаются как шаги к революции – субъективный фактор отстает.

Однако было бы неправильно интерпретировать это несоответствие между необходимостью и возможностью революции только в терминах расхождения между субъективными и объективными условиями. Первые в высокой степени гармонируют со вторыми: реформистское или конформистское сознание соответствует достигнутой стадии капитализма и его вездесущей структуре власти – ситуации, которая концентрирует политическое сознание и восстание в неинтегрированных миноритарных группах, среди рабочих (особенно во Франции и Италии), а также среди среднего класса.

Война в Гвинее-Бисау – одна из последних и страшнейший колониальных войн XX века

Парадокс «невозможной» революции находит свое решение именно в самих объективных условиях. Рестабилизация капитализма и неоимпериализма, начавшаяся после Второй мировой войны, еще не подошла к концу – несмотря на Индокитай, несмотря на инфляцию, международный валютный кризис и растущую безработицу в Соединенных Штатах.

Система все еще способна «управлять» благодаря своей экономической и военной мощи, обостряющимся конфликтам внутри и за пределами своего доминиона.

Именно беспрецедентные возможности капитализма XX века приведут к революции XX века – революции, однако, которая будет иметь основу, стратегию и направление, совершенно отличные от ее предшественников, особенно от русской революции.

Его отличительными чертами были лидерство «идеологически сознательного авангарда», массовая партия в качестве его «инструмента», основная цель – «борьба за государственную власть».

Не случайно, что такого рода революция никогда не могла произойти на Западе.

Здесь капиталистическая система не только достигла многих целей, которые в слаборазвитых странах были движущей силой современных революций, но капитализму также удалось благодаря постоянному росту доходов, усложнению инструментов посредничества, международной организации эксплуатации предложить для большинства населения возможность выживания и, зачастую, частичное решение насущных проблем.

Растущее удовлетворение потребностей, даже превышающих потребности в средствах к существованию, также меняет черты революционной альтернативы: она становится проектом построения социального порядка, который способен «не только производить больше и лучше распределять продукт, но и производить другим способом другие товары и давать новую форму человеческих отношений».

Массовая база, созданная отношениями между капиталом и трудом в XVIII и XIX веках, больше не существует в метрополиях монополистического капитала (и постепенно изменяется в более отсталых капиталистических странах), и создается новая база, расширение и трансформация исторической динамики способа производства. На последнем этапе экономической и политической концентрации отдельные капиталистические предприятия во всех секторах экономики подчиняются требованиям капитала в целом (Gesamtkapital).

Эта координация происходит на двух взаимосвязанных уровнях: через нормальный экономический процесс в условиях монополистической конкуренции (растущий органический состав капитала; давление на норму прибыли) и через «государственное управление».

Следовательно, все больше слоев ранее независимых средних классов становятся прямыми слугами капитала, занятыми созданием и реализацией прибавочной стоимости, будучи отделенными от контроля над средствами производства.

«Третичный сектор» (производство услуг), издавна необходимый для реализации и воспроизводства капитала, набирает огромную армию наемных работников.

В то же время все более технологический характер материального производства вовлекает в этот процесс функциональную интеллигенцию.

Таким образом, база эксплуатации расширяется за пределы фабрик и магазинов и выходит далеко за пределы рабочего класса «синих воротничков». Коммунистическая стратегия давно признала решительные изменения в составе рабочего класса. Следующее заявление взято из обсуждения тезисов XIX съезда Французской коммунистической партии: «…Коммунистическая партия никогда не путала принадлежность к рабочему классу с физическим трудом… С фактическим прогрессом в технологии и ростом числа работников, не занятых физическим трудом, фактически становится все труднее разделить ручной и интеллектуальный труд, хотя капиталистический способ производства пытается сохранить это разделение».

Далее в заявлении говорится, что концепция Маркса о «коллективном труде» не идентична концепции традиционного (наемного) рабочего класса: «коллективный труд включает наемных работников, которые не являются рабочими, таких как исследователи, инженеры, кадры и так далее».

Сегодняшний рабочий класс значительно расширился: он состоит «не только из пролетариев в сельском хозяйстве, на фабриках, в шахтах». Литература о новых левых и нынешней фазе капитализма уже может заполнить библиотеку.

Я хотел бы упомянуть только одну – на мой взгляд, самую четкую, честную, критичную и очаровательную, написанную двумя молодыми активистами: «Разрушенная история: новые левые и новый капитализм» Грега Калверта и Кэрол Нейман (Нью-Йорк: Random House, 1971): «строительные верфи, которые формируют ядро этого класса, но также и совокупность тех рабочих, которые непосредственно участвуют в подготовке и функционировании материального производства».

В этой трансформации рабочего класса не только новые слои наемных работников «интегрируются» в этот класс, но и «занятия, которые не были частью сектора материального производства, приобретают производственный характер». [Сегодня] власть монополии [капитала] проявляется уже не в трудовых отношениях [Arbeitsverhaltnis], а за их пределами, на рынке и во всех сферах политической и социальной жизни… Монополистический капитал находит своих жертв не только среди тех, кто зависит от него, но таким образом каждый из нас в тот или иной момент попадает в сети капиталистических отношений – хотя не исключено, что те [жертвы], которые непосредственно зависят от этого, иногда могут быть «меньшими жертвами», иногда даже выгодоприобретателями и потенциальными союзниками. Расширение масштабов эксплуатации и необходимость вовлечения в нее дополнительных групп населения внутри страны и за рубежом обусловливают доминирующую тенденцию монополистического капитализма: организовать все общество в своих интересах и по своему образу и подобию. Направляющая и организующая сила Gesamtkapital противостоит производительной силе Gesamtarbeiter (коллективной рабочей силы): каждый индивид становится простым фрагментом или атомом в скоординированной массе населения, которая, отделенная от контроля над средствами производства, создает глобальную прибавочную стоимость.

В этой массе интеллигенция играет жизненно важную роль не только в процессе материального производства, но и во все более научном манипулировании и регулировании потребления и «продуктивного» поведения. Процесс реализации капитала вовлекает в свою орбиту все большие слои населения – он выходит за рамки рабочего класса «синих воротничков». Маркс спроектировал структурные изменения, которые расширяют базу эксплуатации, включая ранее «непроизводительные» работы и услуги. Уже не отдельный работник, а скорее социально объединенная рабочая сила становится фактическим агентом коллективного трудового процесса. Различные конкурирующие трудовые силы, составляющие производительную машину в целом, очень по-разному участвуют в непосредственном производстве товаров (здесь, скорее, продуктов). Один человек работает руками, другой – головой, один – менеджером, инженером, технологом и так далее, другой – наблюдателем, третий – непосредственным чернорабочим или простым помощником.

Таким образом, все больше и больше функций рабочей силы подпадают под непосредственную концепцию производительного труда и рабочих в рамках концепции производительных рабочих. Они непосредственно эксплуатируются капиталом… [Совместная деятельность коллективного работника приводит] немедленно к коллективному продукту, который в то же время является совокупностью товаров, и безразлично, выполняет ли функция отдельного рабочего, который является только членом этого коллективного рабочего, более отдаленный или близкий к непосредственному ручному труду… Деятельность этой объединенной рабочей силы заключается в ее непосредственном производительном потреблении капиталом – самореализации капитала, немедленном создании прибавочной стоимости.

Таким образом, во внутренней динамике развитого капитализма «понятие производительного труда неизбежно расширяется», а вместе с ним и понятие производительного работника, самого рабочего класса. Изменение не просто количественное: оно затрагивает всю вселенную капитализма.

Расширенная вселенная эксплуатации – это совокупность машин – человеческих, экономических, политических, военных, образовательных. Она контролируется иерархией все более специализированных «профессиональных» менеджеров, политиков, генералов, преданных поддержанию и расширению своего соответствующего доминиона, все еще конкурирующих в глобальном масштабе, но действующих в высших интересах капитала нации в целом – нации как капитала, империалистического капитала. Правда, этот империализм отличается от своих предшественников: на карту поставлено нечто большее, чем сиюминутные и конкретные экономические требования.

Если безопасность нации теперь требует военного, экономического и «технического» вмешательства, когда местные правящие группы не выполняют работу по ликвидации народных освободительных движений, то это потому, что система больше не способна воспроизводить себя с помощью своих собственных экономических механизмов.

Эта задача должна быть выполнена государством, которое сталкивается на международной арене с воинствующей оппозицией «снизу», что, в свою очередь, разжигает оппозицию в метрополиях.

И когда сегодня смертельная игра силовой политики приводит к эффективному сотрудничеству и эффективному разделению сфер влияния между государственно-социалистической и государственно-капиталистической орбитой, эта дипломатия предусматривает общую угрозу снизу. Однако «внизу» находятся не только несчастные на земле, но и более образованные и привилегированные человеческие объекты контроля и репрессий. В основании пирамиды преобладает распыление.

Она превращает всего человека – тело и разум – в инструмент или даже часть инструмента: активный или пассивный, продуктивный или восприимчивый, в рабочее и свободное время он служит системе.

Техническое разделение труда делит само человеческое существо на частичные операции и функции, координируемые координаторами капиталистического процесса.

Эта техноструктура эксплуатации организует обширную сеть человеческих инструментов, которые создают и поддерживают богатое общество.

Ибо, если он не принадлежит к безжалостно подавляемым меньшинствам, индивид также извлекает выгоду из этого богатства.

Капитал в настоящее время создает для большинства населения метрополий не столько материальные лишения, сколько управляемое удовлетворение материальных потребностей, превращая все человеческое существо – разум и чувства – в объект управления, направленный на производство и воспроизведение не только целей, но также ценностей и обещаний о системе, ее идеологическом рае. За технологической завесой, за политической завесой демократии появляется реальность, всеобщее рабство, потеря человеческого достоинства в заранее подготовленной свободе выбора.

И структура власти больше не «сублимирована» в стиле либеральной культуры, даже не лицемерна (сохраняя при этом хотя бы «формальности», оболочку достоинства), а жестока, отбрасывая все претензии на правду и справедливость.

Ложь и правда, хорошее и плохое открыто становятся категориями политической экономии; они определяют рыночную стоимость людей и вещей.

Товарная форма становится универсальной, и в то же время с исчезновением свободной конкуренции «врожденное» качество товара перестает быть решающим фактором его конкурентоспособности. Президента продают, как автомобиль, и кажется безнадежно старомодным судить о его политических заявлениях с точки зрения их правдивости или лжи – что подтверждает их, так это их качество для сохранения или получения голосов.

Безусловно, президент должен быть в состоянии выполнять функцию, для которой он куплен: он должен быть в состоянии обеспечить ведение бизнеса в обычном режиме. Точно так же качество автомобиля определяется (и ограничивается) нормой прибыли.

Автомобиль тоже должен выполнять функцию, для которой он куплен, но на это «техническое» качество «накладываются» качества, требуемые политикой продаж (чрезмерная мощность, изнурительный комфорт, блестящий, но плохой материал и так далее). Поскольку товарная форма становится универсальной и объединяет отрасли материальной и «высшей» культуры, которые ранее сохраняли относительную независимость, это выявляет существенное противоречие капитализма в его предельной концентрации: капитал против массы работающего населения в целом. Внутри этой зависимой массы иерархия позиций в процессе производства приводит к постоянным классовым конфликтам – конфликтам непосредственных интересов, например, между высокооплачиваемыми техниками, экспертами и всевозможными специалистами, с одной стороны, и, с другой стороны, рабочим, который страдает от такого применения технологии; между организованным трудом и субпролетариатом национальных и расовых меньшинств.

«Непроизводительная» интеллигенция пользуется большей свободой передвижения, чем производительный рабочий. И все же отделение от контроля над средствами производства определяет общее объективное состояние наемных работников: состояние эксплуатации – они воспроизводят капитал. Распространение эксплуатации на большую часть населения, сопровождаемое высоким уровнем жизни, является реальностью, стоящей за фасадом общества потребления; эта реальность является объединяющей силой, которая объединяет за спиной отдельных людей самые разные и конфликтующие классы основного населения.

Эта объединяющая сила остается силой распада.

Тотальная организация общества под властью монополистического капитала и растущее богатство, создаваемое этой организацией, не могут ни отменить, ни остановить динамику его роста: капитализм не может удовлетворить потребности, которые он создает.

Повышение уровня жизни само по себе выражает эту динамику: оно вынуждало постоянно создавать потребности, которые могли быть удовлетворены на рынке; в настоящее время оно поощряет трансцендентные потребности, которые не могут быть удовлетворены без отмены капиталистического способа производства. По-прежнему верно, что капитализм растет через растущее обнищание и что обнищание будет основным фактором революции – хотя и в новых исторических формах. В марксистской теории первоначально обнищание означало лишения, неудовлетворенные жизненные потребности, в первую очередь материальные. Когда эта концепция больше не описывала положение рабочего класса в развитых индустриальных странах, она была переосмыслена в терминах относительной депривации: по отношению к имеющемуся общественному богатству, культурному обнищанию.

Однако это переосмысление предполагает ошибочную преемственность в переходе к социализму, а именно улучшение жизни в рамках существующего универсума потребностей. Но то, что поставлено на карту в социалистической революции, – это не просто расширение удовлетворения в рамках существующего универсума потребностей, или сдвиг удовлетворения с одного (более низкого) уровня на более высокий, но разрыв с этим универсумом, качественный скачок. Революция включает в себя радикальную трансформацию самих потребностей и стремлений, как культурных, так и материальных; сознания и чувствительности; рабочего процесса, а также досуга. Эта трансформация проявляется в борьбе с фрагментацией работы, необходимостью и производительностью глупых выступлений и глупого товара, против жадного буржуазного индивидуума, против рабства под маской технологии, лишения под маской хорошей жизни, против загрязнения окружающей среды как образа жизни. Моральные и эстетические потребности становятся основными, жизненно важными потребностями и ведут к новым отношениям между полами, между поколениями, между мужчинами и женщинами и природой. Свобода понимается как коренящаяся в удовлетворении этих потребностей, которые являются чувственными, этическими и рациональными одновременно. Если новые левые подчеркивают борьбу за восстановление природы, за общественные парки и пляжи, за пространства спокойствия и красоты; если они требуют новой сексуальной морали, освобождения женщин, то они борются против материальных условий, навязанных капиталистической системой и воспроизводящих эту систему.

Ибо подавление эстетических и моральных потребностей является средством господства. Маркс видел в развитии и распространении жизненно важных «избыточных» потребностей, помимо основных потребностей, уровень прогресса, на котором капитализм созрел бы для своего конца: «Великая историческая роль капитала заключается в создании избыточного труда, труда, который является излишним с точки зрения простой потребительной стоимости, простого существования. Историческая роль капитала выполнена, как только (с одной стороны) уровень потребностей был развит до такой степени, что избыточный труд сверх работы для удовлетворения потребностей сам по себе стал всеобщей потребностью, порожденной самими индивидуальными потребностями, и (с другой стороны) когда строгая дисциплина капитала обучала последующие поколения трудолюбию, и это качество стало общим достоянием нового поколения…»

Всеобщая потребность в работе, отличной от потребностей и превышающей их, рассматривается здесь как развивающаяся из индивидуальных потребностей – только при таких условиях индивидуумы сами определяют цели, приоритеты и направление своей работы. На самой продвинутой стадии капитализма, когда работа для удовлетворения потребностей технически сведена к минимуму, всеобщая потребность в прибавочной работе ознаменовала бы разрыв, качественный скачок. Историческим локусом революции является та стадия развития, на которой удовлетворение основных потребностей создает потребности, выходящие за рамки государственно-капиталистического и государственно-социалистического общества. В росте этих потребностей заключаются радикально новые импульсы революции. Настаивание на них никоим образом не указывает на ослабление или даже отказ от основного требования всех революций, а именно удовлетворение материальных потребностей для всех. Но это выражает осознание того, что с самого начала удовлетворение жизненно важных материальных потребностей в революции должно происходить под горизонтом самоопределения – мужчин и женщин, которые отстаивают свою свободу, свою человечность в удовлетворении своих жизненно важных материальных потребностей. Человек есть и остается животным, но животным, которое реализует и сохраняет свое животное существо, делая его частью себя, своей свободы как Субъекта.

Центробежные силы, которые проявляются в возникновении превосходящих потребностей, действуют за спиной капиталистических менеджеров, и они порождаются самим способом производства. Растущая производительность труда, сопровождаемая сокращением использования рабочей силы, используемой в производстве товаров, вызывает необходимость внутреннего расширения рынка, аналог внешнего империализма. Установленный способ производства может поддерживать себя только путем постоянного увеличения массы предметов роскоши и услуг, выходящих за рамки удовлетворения жизненно важных материальных потребностей (удовлетворение этих потребностей требует все меньшего количества рабочего времени), что означает увеличение потребительского населения (массы покупательной способности), способного покупать эти товары. Страдание от неудовлетворенных жизненно важных потребностей отменяется для большинства населения; откровенная бедность «сдерживается» меньшинством (хотя и растущим) из населения.

Технический прогресс и массовое производство «предметов роскоши» создают и воссоздают, наряду с миром отчужденного труда (в ежедневной рекламе и демонстративной демонстрации товарного богатства), образы мира легкости, наслаждения, удовлетворения и комфорта, который больше не представляется исключительной привилегией элиты, но скорее в пределах досягаемости масс.

Технические достижения капитализма врываются в мир разочарования, несчастья, репрессий. Капитализм открыл новое измерение, которое одновременно является жизненным пространством капитализма и его отрицанием. Производство товаров и услуг в расширенных масштабах сокращает базу для дальнейшего капиталистического развития.

Развитие «третичного сектора», сектора «услуг», отныне происходит в ускоренном ритме. Это поглощает растущие требования и требует все больше непроизводительных инвестиций. Рост этого сектора создает неравновесие в балансе сил, который до сих пор полностью зависел от увеличения объема товаров и прибыльности производства.

Это не парадокс, если производитель начинает все больше и больше отступать перед потребителем, если воля к производству ослабевает перед нетерпением потребления, для которого приобретение произведенных вещей менее важно, чем удовольствие от живых вещей…

Бунт молодого поколения против общества потребления – это не что иное, как интеллектуальное проявление воли выйти за пределы индустриальной эпохи, поиск нового типа общества, которое каким-то образом выходит за рамки общества производителей.

Конечно, «наслаждение живыми вещами» предполагает их производство – хотя и не полностью! Многие из них уже есть; их просто нужно перераспределить. И вещи, необходимые для удовлетворения материальных потребностей для всех, могут быть произведены с минимумом отчужденного труда. Но создание адекватной прибавочной стоимости требует не только интенсификации труда, но и увеличения инвестиций в ненужные и прибыльные услуги (реклама, развлечения, организованные поездки) при одновременном пренебрежении и даже сокращении неприбыльных общественных услуг (транспорт, образование, социальное обеспечение). Несмотря на это, монополистическому капитализму угрожает насыщение инвестиционного и товарного рынков. Конкурентное потребление должно постоянно увеличиваться, что означает, что высокий уровень жизни увековечивает жизнь во все более бессмысленных и бесчеловечных формах, в то время как бедные остаются бедными, а число жертв prosperitas Americana растет. Кажется, что это противоречие между тем, что есть, и тем, что возможно и должно быть, проникает в сознание зависимого населения в очень конкретных формах. Осознание иррациональности целого отрицательно влияет на производительность системы.

Фетишизм товарного мира истощается: люди видят структуру власти, стоящую за предполагаемой технократией и ее благами. За пределами небольших радикальных меньшинств это осознание все еще неполитично, спонтанно; снова и снова подавляемое; «идеологическое», но оно также находит выражение в самой основе общества.

В распространении диких забастовок, в воинствующей стратегии захвата фабрик, в отношении и требованиях молодых рабочих протест обнаруживает восстание против всех навязанных условий труда, против спектакля, на который человек обречен.

Молодое поколение, которое уже потрясло кампусы, проявляет признаки беспокойства на заводах индустриальной Америки. Многие молодые рабочие требуют немедленных изменений в условиях труда и отвергают дисциплину фабричного труда, которую пожилые рабочие приняли как рутину. Они не только возражают своим бригадирам, но и повышают голос в профсоюзных залах, жалуясь на то, что их профсоюзные лидеры действуют недостаточно быстро. [Молодые рабочие] лучше образованны и хотят равного отношения со стороны начальства на заводе. Они не так боятся потерять работу, как мужчины постарше, и часто оспаривают приказы бригадира.

Человек знает, что он может жить иначе. Нередки акты индивидуального и группового саботажа. Прогулы достигли огромных масштабов! Среди наемных работников (торговый персонал, офисные работники и так далее) бросается в глаза безразличие – даже враждебность – к работе: человеку все равно. «Эффективность» устарела; это все равно продолжается.

Раньше, в период свободной конкуренции, функционирование капитализма во многом зависело от ответственного отождествления человека со своей работой, своей функцией – отождествления, навязанного рабочему, но являющегося неотъемлемой частью хорошего бизнеса для буржуа: банкротство угрожало равнодушным и неэффективным. Сегодня, когда целый сектор экономики (сельское хозяйство) и крупный сектор промышленности зависят от государственных субсидий, банкротство больше не представляет угрозы.

Для подавляющего большинства населения разум и тело всегда воспринимались как инструменты «социально необходимых» болезненных действий. Фактически вся культура, и особенно интроецированная религия и мораль, настаивали на этой необходимости – части человеческой судьбы, предпосылке вознаграждения и удовольствия.

Рациональность репрессий, организованных при капиталистическом способе производства, была очевидна: они служили победе над дефицитом и господству над природой; они стали движущей силой технического прогресса, производительной силой. Сегодня происходит обратное: это подавление теряет свою рациональность. «Аскетизм внутреннего мира» плохо сочетается с обществом потребления; его с удвоенной силой заменяет кейнсианство.

С удвоенной силой: сама политика, которая должна была обеспечить дальнейший рост капитализма, сделала это, усугубляя его противоречия. В Соединенных Штатах, которые все еще являются защитниками «капитала в целом», эта защита потребовала создания военной машины, которая стала лидером в контроле над капиталом. Глобальная экспансия доведена до предела: в Латинской Америке, в Азии, в Европе американской гегемонии фактически брошен вызов.

И в обществе потребления, внутреннем аналоге неоимпериализма, тенденция также обратная: реальная заработная плата снижается, инфляция и безработица продолжаются, а международный валютный кризис указывает на ослабление экономической базы империи. Потенциальная массовая основа социальных изменений находит свое диффузное, неполитическое выражение в рабочих настроениях и протестах, которые угрожают подорвать эксплуатационные требования и ценности капитализма.

Разве нельзя зарабатывать на жизнь без этого глупого, изнурительного, бесконечного труда – жить с меньшим количеством отходов, меньшим количеством гаджетов и пластика, но с большим количеством времени и большей свободой? Этот древний вопрос, который всегда отрицался фактами жизни, навязанными владыками земли, больше не является абстрактным, эмоциональным, нереалистичным вопросом. Сегодня это принимает опасно конкретные, реалистичные, подрывные формы.

Действительно ли общество потребления является последней стадией капитализма? «Общество потребления» – неправильный термин первого порядка, поскольку редко когда общество было организовано так систематически в интересах, которые контролируют производство. Общество потребления – это форма, в которой монополистический государственный капитализм воспроизводит себя на своей наиболее продвинутой стадии. И именно на этом этапе репрессии реорганизуются: «буржуазно-демократическая» фаза капитализма завершается новой контрреволюционной фазой.

Администрация Никсона укрепила контрреволюционную организацию общества во всех направлениях. Силы закона и порядка стали силой, стоящей выше закона. Обычное оснащение полиции во многих городах напоминает оснащение СС – жестокость ее действий знакома.

Вся тяжесть подавления ложится на два центра радикальной оппозиции: колледжи и черно-коричневые боевики: активность в кампусах подавлена; партия «Черные пантеры» систематически преследовалась, прежде чем организация распалась в результате внутренних конфликтов. Огромная армия тайных агентов разбросана по всей стране и по всем слоям общества. Конгресс был выхолощен (или, скорее, выхолостил себя) перед исполнительной властью, которая, в свою очередь, зависит от своего обширного военного истеблишмента.

Это ни в коем случае не фашистский режим. Суды по-прежнему поддерживают свободу прессы; «подпольные» газеты по-прежнему продаются открыто, а средства массовой информации оставляют место для постоянной и резкой критики правительства и его политики. Безусловно, свобода выражения мнений едва ли существует для чернокожих и фактически ограничена даже для белых. Но гражданские права все еще существуют, и их существование не опровергается (правильным) аргументом о том, что система все еще может «позволить себе» такой протест. Решающим скорее является то, не подготовит ли нынешняя фаза (превентивной) контрреволюции (ее демократическо-конституционная фаза) почву для последующей фашистской фазы.

Нет необходимости подчеркивать факты, что в Соединенных Штатах ситуация отличается от Веймарской Германии, что там нет сильной коммунистической партии, что нет военизированных массовых организаций, что нет тотального экономического кризиса, нет нехватки «жизненного пространства», нет харизматичных лидеров, что Конституция и правительство, созданное от его имени, хорошо функционирует, и так далее. История не повторяется в точности, и более высокая стадия капиталистического развития в Соединенных Штатах потребовала бы более высокой стадии фашизма.

Эта страна обладает экономическими и техническими ресурсами для тоталитарной организации, неизмеримо большими, чем когда-либо имела Гитлеровская Германия. Администрация может быть вынуждена под тройным воздействием неудач в ее империалистической экспансии, внутренних экономических трудностей и повсеместного недовольства среди населения привести в действие гораздо более жестокий и всеобъемлющий механизм контроля.

Я подчеркивал неполитический, рассеянный, неорганизованный характер этого недовольства. Потенциальная массовая база для социальных изменений вполне может стать массовой базой для фашизма: «Мы вполне можем быть первыми людьми, которые станут фашистами по результатам голосования демократов». Связь между либеральной демократией и фашизмом нашла свою самую короткую и яркую формулировку во фразе: либеральная демократия – это лицо имущих классов, когда они не боятся, фашизм, когда они боятся». Усиление репрессий и новая экономическая политика государственно-капиталистического контроля, похоже, указывают на то, что, по крайней мере в Соединенных Штатах, правящий класс начинает бояться. А для народа в целом конфигурация политических и психологических условий указывает на существование протофашистского синдрома.

Несколько примеров:

– Так же, как голоса лейбористов составили значительную часть голосов за Джорджа Уоллеса на последних президентских выборах, так и на недавних выборах правого мэра Филадельфии, который охарактеризовал себя как самого жесткого полицейского в стране.

– Распространенность накопленного насилия среди населения ужасающим образом взорвалась почти религиозной идентификацией с осужденным многократным военным преступником, которого приветствовали как еще одного Христа, подлежащего распятию. Протест заключался в том, что военного преступника следует почтить, а не наказать, и с перевесом в сто к одному письма, телеграммы, телефонные звонки оспаривали приговор.

– Я цитирую следующую правдивую историю ужасов о реакции после убийства четырех студентов в государственном колледже Кента в мае 1970 года: «Но ни один случай родительского отказа не сравнится со случаем семьи, живущей в маленьком городке недалеко от границы с Кентукки, с тремя симпатичными, хорошо воспитанными, умеренными сыновьями в университете. Без каких-либо записей об участии в акциях протеста мальчики оказались непреднамеренно вовлечены в водоворот: средний сын оказался рядом с одним из учеников, которого застрелили (на большом расстоянии от места стрельбы); младший был арестован за незаконное проникновение, и его фотография появилась в газете родного города, к смущению его семьи. Когда семья разговаривала с одним из наших исследователей, разговор был настолько ошеломляющим, что было предпринято больше, чем обычно, усилий, чтобы передать его точно так, как он был передан. Мать: Любой, кто появляется на улицах такого города, как Кент, с длинными волосами, в грязной одежде или босиком, заслуживает расстрела. Исследователь: Разрешите мне процитировать это?

Мать: Вы, конечно, знаете. Было бы лучше, если бы охрана перестреляла их всех в то утро. Исследователь: Но у вас там было три сына. Мать: Если бы они не делали то, что им сказали охранники, их следовало бы прикончить. Профессор психологии (слушает): Длинные волосы – это оправдание для стрельбы в кого-то?

Мать: Да! Мы должны очистить эту нацию. И мы начнем с длинноволосых. Профессор: Вы бы позволили расстрелять одного из ваших сыновей только за то, что он ходил босиком? Мать: Да. Профессор: Откуда у вас такие идеи? Мать: Я преподаю в местной средней школе. Профессор: Вы имеете в виду, что вы учите своих студентов таким вещам? Мать: Да. Я учу их истине. Что ленивых, грязных, тех, кого вы видите разгуливающими по улицам и ничего не делающими, всех следует расстрелять».

– Согласованная атака на образование, отличное от «профессионального» и «жесткого» научного, больше не ограничивается обычными репрессиями через бюджет. Таким образом, ректор колледжей штата Калифорния хочет систематических ограничений в области гуманитарных и социальных наук, где традиционно нашло нишу нонконформистское образование.

Многие студенты приходят в колледж, которые не уверены, зачем они там.

Они почти рефлекторно занялись гуманитарными и социальными науками без конкретных профессиональных целей.

Когда-то провозглашенным принципом великой буржуазной философии было то, что молодежь «должна воспитываться не для настоящего, а для лучшего будущего состояния человечества, то есть для идеи гуманности». Теперь Совет по высшему образованию призван изучить «подробные потребности» существующего общества, чтобы колледжи знали, «какого рода аспирантов выпускать».

Монополистическое капиталистическое управление населением, раздутая экономика, «оборонительная» политика убийств и излишеств, подготовка к геноциду, нормализация военных преступлений, жестокое обращение с огромным количеством заключенных создали пугающий резервуар насилия в повседневной жизни.

Целые районы больших городов были отданы на откуп преступности, а преступность по-прежнему остается любимым развлечением средств массовой информации.

Там, где это насилие все еще скрыто, вербально или выражается лишь в незначительных действиях (таких как избиение демонстрантов), оно в первую очередь направлено против бессильных, но бросающихся в глаза меньшинств, которые кажутся тревожащими чужаками установленной системе, которые выглядят иначе, говорят и ведут себя иначе и которые что-то делают (или не делают, но подозреваются в совершении действий), которые те, кто принимает общественный порядок, не могут себе позволить.

Такими целями являются чернокожие и коричневые люди, хиппи, радикальные интеллектуалы. Весь комплекс агрессии и целей указывает на протофашистский потенциал по преимуществу.

Единственной противодействующей силой является развитие эффективно организованных радикальных левых, берущих на себя огромную задачу политического образования, рассеивания ложного и искаженного сознания людей, чтобы они сами воспринимали свое состояние и его отмену как жизненную необходимость и понимали пути и средства своего освобождения.

Конечно, фашизм не спасет капитализм: он сам по себе является террористической организацией капиталистических противоречий. Но как только фашизм установится, он вполне может уничтожить любой революционный потенциал на неопределенное время.

Марксистский анализ не может искать утешения «в долгосрочной перспективе». В этой «долгосрочной перспективе» система действительно рухнет, но марксистская теория не может предсказать, какая форма общества (если таковая имеется) придет ей на смену.

В рамках объективных условий альтернативы (фашизм или социализм) зависят от интеллекта и воли, сознания и чувствительности человеческих существ. Это зависит от их все еще существующей свободы. Идея длительного периода варварства в противовес социалистической альтернативе – варварства, основанного на технических и научных достижениях цивилизации, – занимает центральное место в марксистской теории. В настоящее время инициатива и власть находятся на стороне контрреволюции, которая вполне может завершиться такой варварской цивилизацией.

Именно на почве контрреволюции новые левые в Соединенных Штатах (только в Соединенных Штатах?) имеют свою базу операций. Она кажется чрезвычайно слабой, особенно среди рабочего класса. Радикалы сталкиваются с жестокой враждебностью со стороны народа, и они становятся легкой мишенью для преследования. Но этот низкий революционный потенциал на пике капиталистического развития обманчив: обман исчезает, если мы понимаем, что на данном этапе возникает новая модель дезинтеграции и революции, соответствующая и порожденная новой фазой капитализма: монопольно-государственным капитализмом. И понимание этого, в свою очередь, требует не пересмотра, а восстановления марксистской теории: ее освобождения от собственного фетишизма и ритуализации, от застывшей риторики, которая останавливает ее диалектическое развитие. Ложное сознание свирепствует как среди новых, так и среди старых левых. В предыдущем разделе я набросал тенденции, которые способствуют расширению и изменению потенциальной массовой базы и изменению «мотивов» революции.

Они являются результатом самого способа производства, который расширяет (и изменяет) базу эксплуатации, создавая потребности, которые не может удовлетворить установленный способ производства.

Потребности по-прежнему связаны с лучшей жизнью, «растущими ожиданиями», но для жизни, которая больше не определяется бесчеловечным трудом на полный рабочий день, – для жизни в самоопределении. Цель требует, на основе социалистического способа производства, полной реконструкции технической и природной среды. С этим историческим сдвигом капитализм отрицает свою легитимность, чтобы больше управлять жизнью мужчин и женщин, формировать природу и общество по своему образу и подобию.

Разрушение репрессивного правила материального производства теперь смещает фокус с материального на интеллектуальный сектор производства, с отчужденного труда на творческую работу. Или, скорее, материальное производство, все больше подвергающееся технологической организации, становится восприимчивым к гуманизации.

Вес мертвого труда на живом труде можно уменьшить путем постепенного удаления живого труда из механизированной и фрагментированной работы – процесс, в котором он все еще удерживается требованиями капиталистического производства. Передача живого труда «надзорным» функциям открыла бы возможность изменения направления и целей самого материального производства. Человеческий труд, вместо того чтобы быть товаром, производящим товары в соответствии с законом стоимости, мог бы производить для удовлетворения человеческих потребностей в соответствии с законом свободы – потребностей освобожденного человеческого существования; появляется альтернатива, которая предполагает подрыв материальной и интеллектуальной культуры.

Общество потребления порождает призрак не только экономической, но и культурной революции: новой цивилизации, в которой культура больше не является привилегированной отраслью общественного разделения труда, а вместо этого культурой, которая формирует общество в целом, во всех его отраслях, включая отрасли материального производства, и которая радикально изменит преобладающие ценности и устремления.

Это изменение предвещает в идеологической форме контробразами и противовесами, с помощью которых новые левые противоречат образу капиталистической вселенной.

Демонстрация неконкурентоспособного поведения, отказ от жестокой «мужественности», разоблачение капиталистической производительности труда, утверждение чувствительности, чувственности тела, экологический протест, презрение к ложному героизму в космосе и колониальным войнам, женское освободительное движение (где оно не рассматривает освобожденную женщину просто как равную – там оно разделяет репрессивные черты мужских прерогатив), отказ от антиэротического, пуританского культа пластической красоты и чистоты – все эти тенденции способствуют ослаблению принципа представления.

Они выражают глубокое недомогание, распространенное среди людей в целом.

Но именно эти противоположные ценности, это контрповедение изолируют, в открытой враждебности, радикальное движение от «народа».

Такая изоляция имеет двоякие корни: (1) социалистическая, марксистская теория и практика не имеют почвы, «достаточных оснований» для подавляющего большинства работающего населения, и, следовательно, (2) радикальное различие между свободным обществом и существующим обществом остается неясным, как и очень реальные возможности о создании свободного общества. Таким образом, освобождение предстает как угроза: оно становится табу. И табу нарушается политическими нововведениями, а также сектором хиппи, некоторые из которых тоже принадлежат к числу новых левых.

Между этими двумя секторами существует внутренняя связь (помимо всех организационных и личных связей) – либертарианские черты отражают моральные и эстетические качества социализма, которые были сведены к минимуму при разработке самой марксистской теории (см. вторую главу). Они «предвосхищают» на индивидуальном и групповом уровне крайние «утопические» аспекты социализма.

В существующем обществе они выглядят как «привилегия» посторонних – непродуктивные и контрпродуктивные (какими они на самом деле являются и должны быть с точки зрения капиталистической производительности). В политическом секторе новые левые приобретают явно элитарный характер в силу своего интеллектуального содержания: забота об «интеллектуалах», а не о «рабочих».

Преобладание интеллектуалов (и антиинтеллектуальных интеллектуалов) в движении действительно очевидно. Это вполне может свидетельствовать о растущем использовании интеллектуалов всех мастей в инфраструктуре, а также в идеологическом секторе экономического и политического процесса.

Более того, в той степени, в какой освобождение предполагает развитие радикально иного сознания (настоящего контрсознания), способного прорваться сквозь фетишизм общества потребления, оно предполагает знание и чувствительность, которые установленный порядок через свою классовую систему образования блокирует для большинства людей.

На современном этапе «новые левые» по необходимости и по сути являются интеллектуальным движением, и антиинтеллектуализм, практикуемый в их собственных рядах, действительно служит истеблишменту. Таким образом, изоляция «новых левых» вполне обоснована: эта изоляция не только не свидетельствует об отсутствии у движения социальных корней, но и соответствует реальной исторической ситуации; она действительно проецирует «определенное отрицание» всей культуры монополии – старый капитализм на его наиболее продвинутой стадии.

Эта изоляция отражает беспрецедентные, «неортодоксальные» качества революции, радикальное противоречие установленной культуре, включая культуру рабочего класса! Именно в ее экстремальных интеллектуальных, моральных и «физиологических» потребностях возможности – нет, потребности – революции находят свое наиболее полное и реалистичное выражение.

Только качественные изменения являются изменениями, и только новое качество жизни может положить конец длинной череде эксплуататорских обществ. Эти крайние аспекты, именно из-за их радикально нового качества, легко проявляются как идеологическая озабоченность более или менее состоятельных интеллектуалов.

Страдая аллергией на свое фактическое отделение от масс, не готовые признать, что это выражение социальной структуры развитого капитализма и что его отдельный характер может быть преодолен только в длительной борьбе за изменение этой структуры, движение проявляет комплексы неполноценности, пораженчество или апатию.

Такое отношение способствует деполитизации и приватизации сектора хиппи, которому политический сектор противопоставляет свой политический пуританизм в теории и на практике.

Марксистская теория остается руководством к действию даже в условиях отсутствия революции! Тяжелая ситуация. Но здесь проявляется еще одна слабость новых левых: искажение и фальсификация марксистской теории через ее ритуализацию.

Очевидно, что концепции, используемые для анализа капитализма XIX и начала XX века, не могут быть просто применены к его нынешней стадии: будучи историческими концепциями, они несут в себе исторические показатели, а структура, которую они анализируют, является исторической структурой. Безусловно, капитализм – это капитализм во всех его фазах, и его организация способа производства лежит в основе все его развития.

Однако возможности способа производства также развиваются, и эти изменения влияют на базу и надстройку. Изолирование идентичной капиталистической базы от других секторов общества оставляет марксистскую теорию в самом ее основании с неисторической, недиалектической абстракцией.

Изменения происходят в рамках капитализма; они внутренние, постепенные, количественные, но они приведут к точке «качественного разрыва», к дореволюционной ситуации. Нежелание сопоставлять марксистские концепции с развитием капитализма и не извлекать из этого противоречия последствий для политической практики приводит к механистическому повторению «Базового словаря», превращению марксистской теории в риторику, едва ли имеющую какое-либо отношение к реальности. Это еще больше усиливает отчуждение новых левых; это серьезно ухудшает передачу их послания.

Окаменение марксистской теории нарушает тот самый принцип, который провозглашают новые левые: единство теории и практики. Теория, которая не догнала практику капитализма, не может руководить практикой, направленной на ликвидацию капитализма. Сведение марксистской теории к прочным «структурам» отделяет теорию от реальности и придает ей абстрактный, отстраненный, «научный» характер, что облегчает ее догматическую ритуализацию. В некотором смысле вся теория абстрактна: ее концептуальная диссоциация от данной реальности является предпосылкой для понимания и изменения реальности. Кроме того, теория обязательно абстрактна в силу того факта, что в марксистской теории она охватывает совокупность условий и тенденций; историческую совокупность.

Таким образом, он никогда не может принять решение о конкретной практике – например, следует ли занимать или атаковать определенные здания, – но он может (и должен) оценить перспективы конкретных действий в рамках данной совокупности, а именно преобладает ли ситуация, при которой такие занятия и нападения указаны. Единство теории и практики никогда не бывает мгновенным. Данная социальная реальность, еще не освоенная силами перемен, требует адаптации стратегии к объективным условиям – предпосылка для изменения последних. Нереволюционная ситуация существенно отличается от дореволюционной или революционной ситуации. Только теоретический анализ может определить и выделить преобладающую ситуацию и ее потенциал. Данная реальность существует в своем собственном праве и силе – почва, на которой развивается теория, и в то же время объект, «другой теории», который в процессе изменения продолжает определять теорию.

Новые левые сыграли решающую роль в инициировании процесса перемен. В Соединенных Штатах активизация чернокожих и коричневых меньшинств, народная оппозиция, которая раскрыла политику военных преступлений в Индокитае, конфликт между влиятельными СМИ и правительством – этими достижениями во многом обязаны боевики левых, особенно студенты. Во Франции и Италии радикализация экономических требований профсоюзов и всей стратегии левых (возрождение рабочих советов) представляет угрозу мощной власти реформистского аппарата разложившихся коммунистических партий – несмотря на разворот после мая 1968 года.

И в этих странах окаменению марксистской теории противостоит анализ, основанный на трансформации капитализма и потенциальной базе революции. В Соединенных Штатах экономические и политические условия требуют еще более радикального пересмотра; это только начало.

В ожидании дальнейшего развития следующие разделы, в которых делается попытка оценить положение новых левых в Соединенных Штатах, должны быть весьма предварительными и фрагментарными.

Нынешняя ситуация новых левых существенно отличается от периода, в течение которого сформировалась радикальная оппозиция и имела первые общенациональные последствия (воинствующее движение за гражданские права, военное сопротивление, активизм в колледжах и университетах, политическое движение хиппи). Около десяти лет назад стали четко сформулированы и трансцендентные цели: новая мораль, эмансипация чувствительности, требование «свободы сейчас», культурная революция. Учреждение не было подготовлено. Тогда стратегия может быть массовой, открытой и в значительной степени наступательной: массовые демонстрации, захват зданий, единство действий, соединение с черными боевиками. Период подошел к концу, когда влияние новых левых стало очевидным. Уход президента Джонсона, битва на съезде демократической партии в Чикаго и усиление войны в Индокитае знаменуют начало нового этапа.

Не рабочий класс, а университеты и гетто представляли первую реальную угрозу системе изнутри. Истеблишмент лучше понимал серьезность угрозы, чем сами новые левые. Теперь система подготовлена – до такой степени, что само выживание радикального движения как политической силы находится под вопросом. Как движение реагирует на эти новые условия? По-видимому, оно ослаблено до опасной степени. В первую очередь это связано с законными и незаконными агрессивными репрессиями со стороны властных структур – концентрацией грубой силы, против которой у левых нет адекватной защиты. Эта мобилизация власти подчеркивает внутренние слабости новых левых, прежде всего (1) идеологические конфликты внутри воинствующей оппозиции и (2) отсутствие организации.

Левые всегда были разделены: это естественно, потому что, в то время как преобладающий интерес к частной собственности и сохранению ее институтов легко объединяет защитников статус-кво, никакая такая ощутимая общая цель не объединяет тех, кто стремится к отмене статус-кво. Они работают в условиях открытого горизонта нескольких альтернатив и целей, стратегии и тактики.

Но разделение не всегда предотвращало или даже задерживало революцию; посмотрите на борьбу между меньшевиками и большевиками. Возможно, только в такой борьбе «правильная» стратегия может быть проверена на практике. Однако ситуация иная там и тогда, когда движение еще не пустило корни в народной среде и прежде всего когда из-за своей численной слабости оно подвергается легкому и эффективному преследованию; другими словами, там и тогда, когда революционная стратегия не стоит на повестке дня, а есть только подготовка почвы для такой стратегии.

Такая ситуация требует «приостановки» преждевременных (или устаревших) идеологических конфликтов в пользу более неотложной задачи наращивания численного состава. И в радикальной стратегии переход в качество предполагает количественный рост.

В этом контексте проблема коммуникации становится острой. Чем больше интегральные, «утопические» цели социализма выступают в качестве конкретных исторических целей, тем больше они отдаляются от установленного универсума дискурса. «Народ» говорит на языке, который практически закрыт для концепций и положений марксистской теории. Их отвращение к иностранным словам, «громким словам» и так далее не только является результатом их образования, но и выражает степень их приверженности истеблишменту и, следовательно, языку истеблишмента. Вырваться из-под власти этого языка означает сломать «ложное сознание»: осознать необходимость освобождения и способы приближения к этой цели.

Марксистская теория и практика преуспели в развитии политического сознания рабочего движения, когда под двойным воздействием поражения европейских революций 1918 года и стабилизации капитализма произошел поворот: столкнувшись с эффективным профсоюзным движением и эффективным капитализмом, революционная теория приобрела абстрактный характер – забота о меньшинствах.

Она приобрела этот характер в еще большей степени там, где не существует сильной марксистской традиции. Как мы уже отмечали, разрыв между теорией и реальностью увеличился из-за широко распространенного сведения диалектических концепций Маркса к «базовому» словарю. Диалектические понятия постигают реальность в процессе изменения, и именно этот процесс составляет определение самого понятия. Таким образом, трансформация классического империализма в неоимпериализм переопределяет классическую концепцию, демонстрируя, как новые формы вытекают из предыдущих. То же самое с «пролетариатом», «эксплуатацией», «обнищанием». Бомбардировка людей этими терминами без перевода их в реальную ситуацию не передает марксистскую теорию.

В лучшем случае эти слова становятся идентификационными ярлыками для своих групп (прогрессивные лейбористы, троцкисты и так далее); в противном случае они функционируют как простые клише, то есть они вообще не функционируют.

Их использование в качестве мгновенных стимулов в консервированном словаре убивает их истинность. Марксистские концепции определяют сущность реальности: их значение проявляется при анализе «внешнего вида», а «внешний вид» капитализма сегодня сильно отличается от его стадии XIX века.

Окаменение (Verdinglichung) концепций искажает анализ классовой структуры монополистического капитализма. Радикальная идеология часто поддается фетишизму труда – новому аспекту фетишизма товаров (в конце концов, рабочая сила – это товар). Из трех качеств, которые в марксистской теории делают рабочий класс потенциально революционным субъектом (он один может остановить процесс производства, он составляет большинство населения, и само его существование является отрицанием того, что он человек), из этих трех качеств только первое все еще относится к той части американского рабочего класса, которую с полным основанием можно было бы назвать современным преемником пролетариата: рабочие «синие воротнички».

Но марксистская концепция определяет единство трех качеств; пролетариат, составляющий большинство населения, революционен в силу своих потребностей, удовлетворение которых недоступно капиталистическим возможностям.

Другими словами, рабочий класс является потенциальным субъектом революции не только потому, что это класс, эксплуатируемый в капиталистическом способе производства, но и потому, что потребности и устремления этого класса требуют отмены этого способа производства. Из этого следует, что если рабочий класс больше не является этим «абсолютным отрицанием» существующего общества, если он стал классом в этом обществе, разделяющим его потребности и стремления, тогда передача власти только рабочему классу (независимо от того, в какой форме) не гарантирует переход к социализму как качественно иному обществу.

Сам рабочий класс должен измениться, если он хочет стать силой, которая осуществит этот переход.

Если потребности, создаваемые, но не удовлетворяемые монополистическим капиталом, приобретут подрывную силу и станут почвой для развития политического сознания среди рабочего населения, это не будет (это имеет решающее значение!) возрождением пролетарского классового сознания; это не настроит рабочий класс против всех других секторов экономики. Работающее население, не «наемный труд» против капитала, а скорее все зависимые классы против капитала.

Точно так же это новое сознание выступило бы против рамок профсоюзной политики: оно предусматривало бы конец установленного способа производства во всей его полноте. Такова динамика монополистического капитализма: подчинение всего населения власти капитала и его государства соответствует всеобщей необходимости его отмены. Если это развитие изменяет первоначальную концепцию класса, если оно затушевывает резкий контраст между рабочим классом «синих воротничков», другими слоями работающего населения, то это связано с изменениями в реальности капитализма, которые должны быть концептуализированы в теории капитализма. Правда, это всего лишь тенденции.

Они встречают усиленное сопротивление со стороны властных структур, и они еще не сократили разрыв между рабочим классом и новыми левыми, особенно радикальной интеллигенцией.

Для последнего бесполезно преуменьшать враждебность рабочих: эта враждебность рациональна и хорошо обоснована. И все же соединение двух сил является предварительным условием для перемен: профсоюзное сознание должно стать политическим сознанием, социалистическим сознанием. Этого нельзя достичь, «идя к рабочим», присоединяясь к их пикету линии, поддерживая их «причины» и так далее.

Переломный момент может наступить только в процессе социальных изменений, в которых две группы действуют каждая из своих собственных оснований и с точки зрения своего собственного сознания, недовольства и целей.

Такова, например, стратегия пролетариата Синистра в Италии: «студенты и интеллектуалы, которые ранее работали в базовых группах на фабриках, теперь больше не агитируют на фабриках или перед ними.

Там воинствующая политическая пропаганда ведется самими рабочими, главным образом молодыми рабочими, в то время как студенты поддерживают рабочих, поставляя материалы для агитации, исследований в различных частях города и так далее. «Аналогично во Франции, группа Base-Ouvriere на заводе Renault-Flins организована в equipe exterieure и equipe interne, причем первые в основном состоят из «интеллектуалов», а вторые (гораздо меньшие) – из рабочих на заводе.

Внутренняя группа все еще слишком слаба, чтобы «навязать свой ритм и направление всему Base-Ouvriere». Такое (временное) разделение функций, которое позволяет избежать покровительства и автоматической негативной реакции, могло бы способствовать единству в той степени, в которой различные специфические интересы каждой группы, испытанные и сформулированные в ее собственных терминах и ситуации (на фабрике, в магазине, офисе, по соседству), находят общую почву и общую стратегию.

Это сильно отличается от «развития классового сознания извне»; сегодняшние миноритарные группы, на которые ляжет задача организации, будут сильно отличаться от ленинского авангарда. Последний взял на себя руководство, в теории и на практике, рабочим классом, в котором он был укоренен и который жил с непосредственным опытом нищеты и угнетения – до такой степени, что проигранной войны было достаточно, чтобы организовать его для революционных действий. И эти массы были человеческой основой для материального воспроизводства общества. В современных империалистических метрополиях такая ситуация не преобладает.

Более того, ленинский авангард был коррелятом массовой партии, существующей или формирующейся. Таково было его обоснование – иначе это был бы чистый и простой бланкизм. Сегодня, когда коммунистические партии все еще являются массовыми оппозиционными партиями, они придерживаются «программы-минимума» парламентской стратегии. В своей практике (хотя ни в коем случае не в своей официальной идеологии) они признают политическую слабость и нереволюционное отношение большинства рабочего класса при развитом капитализме. Оценка гораздо более точная, чем оценка некоторых радикальных группировок слева. Однако эти коммунистические партии не являются социал-демократией недавнего прошлого и не являются современными – несмотря на их реформистскую стратегию. Ибо социал-демократия все еще сохраняется как организация рабочего класса, а коммунистические партии и профсоюзы все еще являются единственными массовыми организациями слева от социал-демократии. В силу этой констелляции они все еще являются потенциально революционной силой.