Чиновники, конечно, переборщили, перекрывая плотиной единственную реку в округе… Но кто ж знал, что все обернется таким, нелогичным и жутким, образом?
В общем, да, речь тут скорее про халатность и необязательность других. Когда взятки застилают глаза, до экологии дела как-то нет совсем. Хотя старики предупреждали – не стоит заигрывать с природой, не нужно баламутить воды реки, и уж тем более отдавать ее истоки в руки какого-то там технического завода, даже не проверив рекомендаций.
Наши края никогда не были ни мирными, ни спокойными. Ледяные ветра у нас сменялись палящим солнцем, а через пять минут ливень топил города и деревни, вынуждая браться за лодки. И река – та самая – была под стать всему остальному. Гордая, как степь, быстрая, с подводными пещерами и карстовыми воронками – прыгнешь так в воды и поминай как звали. Никому не покорялась, даже корабли по ней не плавали, хотя глубина позволяла. Дед говорил «не пускает, родимая».
А потом, когда дедов не стало, а мне было годков пять, не больше, на одном из берегов появился завод. Хорошее событие, радостное – родители точно радовались – рабочие места, оживающий городок, народ, выглянувший из бутылок, в которые окунулся по безысходности. Тогда вокруг завода активно строились магазины, кафешки, развлекательные студии, да и детям перепало немного – всякие кружки по интересам разрастались как грибы после дождика. Я, помню, очень спортом заинтересовался, но, впрочем, к делу это отношения не имеет.
Только… Недолго все радовались, может пару лет от силы. Потому что, как деды и предупреждали, река свое взяла. И конкретно испортила жизнь окружающим.
Первыми пострадали рыбы. Всплывающих брюшками к верху, их видели на протяжении всей городской черты, синюшных каких-то, явно больных и страдающих. Но… Никому не было дела до рыб. Мало ли от чего они вдруг дохнуть стали.
Потом пошли и другие водные обитатели. Лягушки, ракушки, даже черви умудрялись выбраться со дна и всплыть на потеху местной детворе. А когда сама вода вдруг изменилась, было уже поздно.
Понимаете, быстрая, гордая речка с кучей подводных ключей, просто не могла быть грязной, течением с нее уносило даже хроническую ряску, даже в самые застойные и жаркие дни. Кристально прозрачная вода, через которую местами, где позволяла глубина, проглядывали донные камни – вот к чему мы привыкли. Но… больше так не было.
Река стала вонять. Покрылась зеленоватой, мерзкой пленкой. Помутнела почти до черноты. И все еще оставалась конкретно недружелюбной к человеку, пытаясь то утопить его, внезапно плеснув непонятно откуда взявшейся волной в берег, то разлиться по округе, разнося вонь далеко за свои пределы. Там, куда впитывались мутно-зеленые, маслянистые воды, больше уже ничего не росло, даже бурьяна.
Но больше всего, конечно, доставалось заводу. Сколько раз река топила его – и не пересчитать. Подтверждая поговорку, что вода камень точит, эта самая вода ухитрялась даже просачиваться в накрепко забетонированные подвалы с дорогущим оборудованием, и выводить все из строя. Ну, а количество смытых в реку машин – как заводских, так и неудачно припаркованных рядом с заводом – и вовсе никто не считал. Река своего не отдавала, продолжая мстить влезшим в ее течение людям.
И вот тогда кому-то из чиновников пришла в голову идея с дамбой. Если воду нельзя покорить, ее можно просто перекрыть или перенаправить в другую сторону. Прогресс! Достижения! Чудеса науки!
Ага. Аж два раза.
Вернее, дамбу все же возвели, чуть выше города, но реке от этого явления ни холодно, ни жарко не стало. Она притихла, конечно, на пару недель, замерла, но даже затеявшие все чиновники понимали, что это затишье перед бурей.
А потом грянул гром. Селевые потоки, волны мутной зеленоватой жижи, отдающей болотом и плесенью, грязь и глобальное затопление местности прилагались. Затопило буквально ВСЕ: дома были под водой по самую крышу, людей приходилось эвакуировать вертолетами, тела многих так и не нашли…
В общем-то это был последний минорный аккорд в жизни завода. Ему по иронии происходящего досталось больше всего – вода пробралась даже на верхние этажи, полностью уничтожив дорогостоящее оборудование. Восстанавливать производство посчитали слишком дорогим действием, дешевле оказалось построить новое здание в совершенно другом месте.
А мы все… Ну, не то, чтобы у нас был выбор на самом деле. Жить-то где-то надо. Вернулись, отстроились, что могли – починили, заново вспахали поля и посадили сады… Потихоньку все вернулось на круги своя, в тихий, постепенно вымирающий городок, где ничего никогда не происходит.
Река тоже со временем усмирила свой характер. И то правда – дамбы больше не было, завод не травил воды, а природа пустоты не терпит и в энтропию не скатывается, так что уже через пару лет водный поток стал тем же, что и раньше. И рыба вернулась.
Я не был очевидцем тех событий, прибежал на шум, как и все остальные, так что деталей не знаю.
Факт – один из местных мужиков решил вспомнить былые времена и отправился на рыбалку туда, где поспокойнее. Уж больно щука хороша плескалась, жирная такая, аж из воды выпрыгивала, сама на крючок просилась. Пришел, сел, удочку закинул и знай себе рыбачит.
«Там ведь по течению главное удочку успевать перебрасывать, да следить, чтобы рыба не сорвалась», говорил мужик, шмыгая простуженным носом, «Ну, я и перебрасывал. А оно… Резко так леска в воду ушла, я подсекать, тащить, а тварюга эта удочку гнет – того и гляди сломает. А удочка-то у меня не простая, фирмА, сомов выдерживает, что в заливе плещутся, что ей какая-то щука?! В общем, сдюжил кое-как, правда чуть сам в воду не ушел. Думаю, это что ж за щука такая, тяжеленная, что и меня потопить пытается? Вытаскиваю на поверхность… Ба!! Тварюга!! Башка – во! Плавники – во! И глазищами на меня лупает! Да вон она, под деревом валяется».
А под деревом и правда валялась… тварюга. Другого слова и не подобрать на самом деле. Просто представьте себе очень уродливую русалку – вроде и руки, и голова на месте, вполне антропоморфные, и спина с позвонками торчащими, и… хвост, плавники, перепонки, чешуя… Да и на морду тварь не вышла, больше всего башка напоминала сомову – с большим круглым ртом и характерными «усами», только глаза располагались как у человека. В общем, одно слово – тварь, мерзость.
Было ли страшно хоть кому-то? Да не особенно, если честно. Скорее… противно и непонятно, уж больно противно выглядела эта «рыбка». А страх… Сложно бояться того, кто попадается на рыболовный крючок что твой карп, и дохнет на свежем воздухе.
Страх пришел позже. Когда фотки рыболюда облетели все альтернативно одаренные газеты, готовые за них платить, когда в городок набилось противоестественное количество уфологов и криптозоологов и прочих шаманов, когда обнаружилось, что тварь в воде вовсе не одна была, и… Ну, девочки там тоже были, тоже страшные, но в отличие от того, первого, с грудями, как и положено. Правда эта информация всколыхнула только извращенцев всех мастей – те даже обещали за живую рыболюду целое состояние, но это как-то совсем край уже, никто так и не согласился.
Так вот. Страх. Ученые и не очень охотно ловили тварей и всяческих их изучали, буквально пихая в лица всем, кто не успел отвернуться, фото и видео своих экспериментов. И на одном таком фото…
Тварь была мелкая, хрупкая какая-то, явно женского пола. Она не отличалась от остальных ничем, кроме одного. У этой твари на правом боку, не прикрытом чешуей, расплывалось черное пятно, похожее на солнце с лучами, размером с ладонь взрослого человека. Это было даже красиво, если бы только не…
В дни потопа погибло много людей – детей, стариков, взрослых. Река забирала плату за вмешательство в себя, не жалея никого. Среди жертв была одна девчонка, моя соседка, почти подружка – смешная, худющая как палка, Алинка. Алинка, которая стеснялась носить модные у девчонок топики и открытые купальники из-за большого родимого пятна, похожего на солнце с лучами, на правом своем боку.
Осознание пришло не сразу и не ко всем. Местные, те, кто потерял близких во время потопа, перекапывали фотографии, пересматривали видео, чуть ли не детально ощупывали новые «экспонаты» в полевых лабораториях, в надежде найти своих. И – к всеобщему ужасу – находили. Не всех, далеко не всех, в основном ориентируясь по ярким приметам вроде татуировок или шрамов, но даже этого хватило для всеобщего помешательства.
Теории росли и множились, ощутимо попахивая безумием. Стихийно вспыхивали массовые драки – криптозоологи и родные опознанных тварей сражались друг с другом за право распоряжаться «останками». Тихо зарождался культ «воссоединения», не слишком заметный до той поры, пока часть жителей города добровольно не ушла в реку, к родным. Не знаю уж, получилось ли у них воссоединиться… Река и раньше не отпускала своих жертв, а теперь и подавно держала свои тайны в глубине.
Я… Я был уже достаточно большим, чтобы понимать, что это все ничем хорошим не закончится. Поэтому сделал то единственное, что мог – собрал вещи и свалил подальше от творящегося дурдома. К тому моменту к всеобщему «веселью» присоединилась церковь, буквально прохаживающаяся огнем против «зла, природе противного» и сжигающая не только тела тварей, но и всех, кто им сочувствовал.
Мне было настолько страшно, что я просто бежал, как крыса с тонущего корабля. Я не понимал ничего. Как в нашем современном, 21 веке возможно… подобное? Что вообще происходит? Кто безумен – окружающие или, может быть, я сам, и весь этот оживший ночной кошмар происходит в моей голове?
Я бежал далеко, быстро и не оглядываясь. Спустя полгода я был так далеко, как это только возможно – на другом конце страны, с другим именем и документами, зато совершенно без средств к существованию. Ну, да это и не важно – никому нет дела до меня, и никогда не было. Даже мои родители предпочли остаться в городе, потому что там, среди тварей, могла быть моя младшая сестра. Они променяли живого сына на мертвую дочь. Но я не виню их. Наверно.
Я не возвращался обратно в город. Я не разговаривал о нем, не спрашивал, не стремился связаться с кем-то из прошлого. Даже канал с новостями на телевизоре заблокировал, чтобы вдруг случайно не увидеть происходящего.
Зачем, в таком случае, я пишу это? Дело в том… Понимаете, я ведь тоже думал, что аномалии как-то связаны с рекой, с тем, что происходит в ее водах. Но… Это не так. Это… Проклятие, связавшее всех причастных. Для того, чтобы оставаться прОклятым, вовсе не обязательно быть в городе.
С тех пор, как врачи обнаружили у меня чертов туберкулез – следствие моей поганой кочевой жизни – я… Замечаю перемены, назовем это так. Чешуя везде. Она режется, царапает до крови еще чистую кожу, зудит еще… Ноги тоже перестают подчиняться мне, сгибаясь и слипаясь, выворачиваясь в суставах под странными углами. Что творится на моей голове, мне даже представить странно. Зеркала у меня нет, а в бликах на поверхности ванны не особенно видно происходящее.
Я знаю, что у меня нет выбора. На суше меня прикончит воздух, так или иначе, в воде – те, кому положено прятать подобные вещи от масс. Я просто пишу, пока мои руки еще в состоянии выдавать мелкую моторику. Можете считать это моей исповедью.
И – заклинаю вас – никогда не пытайтесь сражаться с природой. Потому что она в любом случае победит. Так или иначе.
И в тот момент, когда наш дом окутывали языки пламени, когда балки и перекрытия рушились на головы тем, кто еще пытался выжить, я знала – счастливого финала не будет. Ни медаль, ни награды, ничто не вернет мне того единственного, кого я любила, моего мужа. Потому что он умер в тот день. Даже если остался в живых.
Неисправная проводка. Такая банальная причина для самого жуткого события в моей жизни… Всего лишь неисправная проводка. Немного воды от протекшей по случаю сезонных дождей крыши, немного оголенного провода, немного невнимания к внезапно появившемуся из ниоткуда дыму, и все полетело в преисподнюю.
Наш дом был не просто старым – очень старым, с древними деревянными перекрытиями и той штукатуркой, в которой соломы больше, чем камня. Несмотря ни на что власти почему-то не спешили расселять его, как многие другие такие же. Дом оставался памятником самому себе даже тогда, когда вокруг него образовался пустырь. И никого ни на грамм не волновала судьба несчастных людей, продолжающих жить в совершенно неподходящих для этого условиях.
Довольно быстро осознав, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, многие съехали тогда по разным местам в надежде, что рано или поздно им выплатят компенсацию. Из двадцати заселенных квартир только восемь остались при своих хозяевах – тех, кому просто некуда было идти. И мы с мужем были среди этих несчастных.
У нас вообще выдался крайне тяжелый период в плане финансов и количества долгов на квадратный метр человека. Проблемы с работой, умирающая на моих руках свекровь, улетающие буквально в трубу деньги – на лекарства, на попытки не дать нашему единственному жилью развалиться на части, на бесконечные проценты по кредитам, которые мы просто не могли не брать… О переезде в такой ситуации речь даже не шла, мы просто не могли себе позволить тратить деньги еще и на съем, не говоря уже о том, что никто из арендодателей не пустил бы в свою квартиру парализованного инвалида, регулярно ходящего под себя.
А потом случилось то, что случилось. Короткое замыкание, искра и… Столбы пламени, весело пожирающие старые деревянные перекрытия. Нам не повезло дважды – в том, что пожар начался ночью, когда все оставшиеся жильцы мирно спали по своим постелям, и в том, что пламя занялось на первом этаже, в щитке прямо под единственной лестницей на выход. Когда народ проснулся и более-менее осознал, что происходит, бежать было уже поздно.
А потом, когда я уже простилась с жизнью, успев только немного погрустить о том, что так ничего и не увидела, даже не жила толком, случилось… Я даже не знаю, как это описать. Чудо? Наверно, да. Потому что мой тихий, спокойный, совершенно не умеющий реагировать на опасности муж вдруг преобразился. Выбив окно тумбочкой, он выкинул меня в окно, несмотря на то, что жили мы на третьем этаже, а сам кинулся туда, в пожарище, и…
Я могла только смотреть. У меня даже кричать от ужаса не выходило. Как он выходил из огня с ребенком на руках, как снова и снова бросался в пламя, вытаскивая новых и новых живых наших соседей… Я видела, как пылают его волосы, как руки и ноги в обгоревшей пижаме покрываются волдырями и черными полосами… Я хотела только одного тогда – чтобы он выжил несмотря ни на что.
И… Он выжил. Еще одно маленькое чудо. Он спас десять человек, среди которых было трое детей, он обгорел, его правая рука с тех пор больше не работала, а лицо покрылось жуткими несводимыми шрамами. Он стал героем, настоящим, тем, о ком говорили и кем гордились.
Да, были и те, кто не пережил тот пожар. Моя свекровь, несколько соседей, один из пожарных… Но большинство – выжили, и благодарили за это моего мужа. И я благодарила, хотя, если честно, в глубине души хотела бы, чтобы он не поступал так героически. Все же живой муж мне был ближе мертвого гипотетического героя.
Но я радовалась. За него, за соседей, за то, что подвиг мужа не был забыт и заброшен. Правда радовалась. И после выписки из больницы, и когда его награждали медалями, и когда выписывали премию в благодарность за отвагу и проявленное мужество, и когда местные власти, толи для привлечения электората, толи опасаясь повестки в суд, дарили нам всем, пострадавшим, квартиры в новом элитном районе. Радовалась.
Пока не поняла, что что-то не так. Что-то… страшное происходит совсем рядом со мной.
Мой муж всегда был человеком мирным и спокойным. Любил животных, умело общался с детьми, никогда ни с кем не конфликтовал… Я и полюбила его за эту надежность, основательность, знала же, что в любой ситуации буду за ним как за каменной стеной. Понимаете, он даже не кричал ни разу, никогда, ни на кого, вообще голос не повышал.
А сразу после пожара… Стресс, боль, все это… Я не сразу заметила, что что-то не так. Списывала все мелкие несостыковки на последствия пожара, гордилась еще, кивала на все слова врачей о том, что человек в минуту опасности активизирует в себе какие-то там резервы. Да и были то мелочи. Поначалу. Ну, например, что такого в том, что убежденный вегетарианец вдруг попросил стейк с кровью? Или увлекся чтением газет, хотя раньше никогда в руки не брал «бумажный мусор»?
Любимый парфюм, любимая кружка, любимый фильм, наш с ним, тот, который мы смотрели в уличном кинотеатре под звездами на нашем первом свидании… Он либо отказывался совсем от своих прежних привычек, либо делал вид, что не понимает, о чем я. Со временем из таких вот мелочей у меня сложилось впечатление, что я буквально знакомлюсь со своим любимым заново, и… этот новый человек мне не нравится.
Нет, разумеется, дело было не в том, что он стал предпочитать тяжелые, душные запахи, которые мне лично после пожара стойко напоминали о запекшейся крови на моих собственных руках. И даже не в том, что те же стейки после того же пожара я вообще видеть не могла, не то, что готовить или как-то их… обонять. Это и правда мелочи. Дело было в другом.
Муж стал агрессивным. Даже злым. Ту самую медаль, которую ему пообещали вручить, он чуть ли не с боем отобрал у поздравляющих и сочувствующих, попутно словесно облив ядом всех вокруг за задержку. И дальше – новые соседи, благодарные посетители, медперсонал… Я… Он не сдерживал эмоций, он вполне охотно демонстрировал свою злость, недовольство, открыто критиковал то, что ему не нравится. Я старалась, правда, списать все на стресс и реабилитацию, но…
Спустя полгода после пожара и его выписки из больницы, муж впервые ударил меня. Просто так, почти без повода – я всего лишь сказала, что не смогу пойти с ним на какую-то встречу. Ударил сильно. С размаха. Специально целясь большим широким кольцом с выступающим камнем в мою скулу. И… Я видела его радость от этого, видела, как у него блестели глаза, даже когда он извинялся и пытался убедить меня, что это больше не повторится. Ему НРАВИЛОСЬ причинять мне боль.
Если бы я была умнее, я бы ушла еще тогда. Но мне почему-то казалось, что это действительно ошибка и случайность, помутнение рассудка. Я отказывалась верить своим глазам. И напрасно.
В конце концов, после очередных побоев – со временем он стал практиковать это «воспитание» постоянно, заперев меня дома и отобрав ключи – все встало на свои места. Я, вперемешку со словами пощады, вдруг начала читать молитву, старенькую, простую совсем, и…
Это был не мой муж. Кто угодно, но не он. Мой муж, к сожалению, умер тогда, в пожаре.
Потому что это существо, этот… Вдруг отшатнулся от меня, зашипел странно. А потом его кожа, там, где у мужа были шрамы, стала отходить слоями, прямо на моих глазах. Половина лица нормальная, вторая половина стремительно превращалась в оголенный череп, белый и отвратительно блестящий. И я понятия не имею, каким образом мне удалось сохранить свой рассудок в тот момент.
Тварь кинулась на меня снова, тварь вовсе не хотела, чтобы я ушла, тем более теперь, но молитва как будто не давала ей подойти ко мне, приблизиться. Ее отбрасывало в сторону, она шипела и извивалась, пока я продолжала шептать и шептать все, что могла вспомнить из церковного арсенала. В общем-то так я и выбралась из той квартиры – с помощью молитвы. А потом бежала, быстро, в сторону ближайшей ко мне церкви, в надежде спрятаться там, покаяться и спастись.
Увы, но истории про тварь из Ада, занявшую тело моего покойного мужа, никого не впечатлили. Я пыталась рассказать обо всем, умоляла людей выслушать меня… Конечно, меня никто не слушал. Хоть в психушку не закрыли, и на том спасибо.
Я добровольно выбрала изгнание, ушла в монастырь под защиту церкви. Мне было очень, очень страшно оставаться в одном городе с тварью, которая считалась моим мужем. Он (она?оно?) пытался вернуть меня обратно, но, к счастью, я все еще могла делать свой выбор. Если бы только меня послушали…
Сейчас я могу только смотреть и не вмешиваться. Тварь живет в облике моего мужа до сих пор. Тварь делает карьеру, тварь часто мелькает по телевидению и в новостях, тварь строит приюты и помогает нуждающимся. Тварь любят зрители. Понятия не имею, зачем ей все это, но сомневаюсь, что для чего-то хорошего.
Впрочем… Я оплакала своего мужа, я похоронила себя за стенами монастыря. Я даже попыталась предупредить всех. А что задумала тварь – больше не мои проблемы.
Случалось ли с вами такое, что сны, самые обычные, те, которые никак не могут влиять на существующую реальность, вдруг… оживают? Да, я прекрасно понимаю, как это звучит – дико и безумно – но просто не знаю, как рассказать иначе о том, что случилось со мной.
Все началось с цыганки. Да, да, как в тех самых дурацких фильмах для подростков, которые и пугают то исключительно своей тупостью. Так вот, я, как обычно, шла на работу, не обращая внимания на привычную уже толпу в метро. А тут она – раз и подошла прямо ко мне, вся такая типичная, в развевающейся цветастой юбке, какой-то шали с бубенчиками и с черными-пречерными волосами. Если честно, моей первой мыслью тогда было что-то вроде маскарада. Ну, знаете, эти ряженые, которые во всех туристических местах ошиваются и просят много денег за фото? Вот что-то такое, потому что уж слишком «шаблонной» была та цыганка.
Поэтому и ответила я ей что-то вроде «Не подаем», и постаралась уйти подальше. Не хотелось мне оказаться в эпицентре мини-развода для лохов. Но цыганка… Она не пыталась меня фоткать или что-то такое, она… просто замерла вдруг, руку вперед вытянула, перегораживая мне дорогу и заговорила.
«Смерть за твоим плечом, смерть стоит, умрешь скоро, кровью изойдешь». Ну, или как-то так. Кто ж там, в толпе, ее слушал на самом деле? Дожидаться эпичного «А вот теперь позолоти ручку» я не стала и просто отодвинула ее с дороги. А потом и думать забыла о странном случае. Мало ли какие психи бродят в метро в час пик?
***
Я бежала по темному лесу, задыхаясь и припадая на подвернутую правую ногу. Боль была жуткая, режущая, пробирающая до самых внутренностей, но почему-то я точно знала, что если сейчас сдамся, если остановлюсь, все. Конец. То, что загоняло меня как дичь, медленно и лениво… Оно не пожалеет. Оно не умеет жалеть. Поэтому и бежала, из последних сил, а когда боль окончательно захватила разум, ползла, срывая ногти о корни деревьев, торчащие из земли.
Я проснулась в своей постели, в своей собственной, привычной до последней мелочи, комнате. Задыхающаяся, с тяжело колотящимся сердцем, будто пытающимся вырваться из груди. Привычная картина за последние несколько месяцев, но…
Никогда до этого момента в моей жизни не было места кошмарам. Я не переживала за что-то настолько сильно, не была травмирована и не искала острых ощущений. Никогда ДО. А потом это просто вошло в мою жизнь, чуть ли не с ноги распахнув двери в мое бессознательное.
Кошмары. Жуткие, страшные, безликие в своем ужасе… Я не могла спать, боялась закрыть глаза, пила снотворное, которое делало только хуже – в те дни, когда лекарство бродило по моим венам, кошмары не уходили, и я оставалась запертой с ними один на один до самого утра.
Со временем… Не зря ведь говорят, что человек ко всему привыкает. Я привыкла. Привыкла ставить будильник с заводом через каждый гребанный час ночи, привыкла к синякам перед глазами, к легкому тремору в пальцах, к тому, что кофе в моем организме превышает допустимую порцию. Но в тот раз… О, это было что-то новенькое!
Во сне я снова убегала, и падала, и ранилась, разбивая руки и стесывая ногти до мяса. Вот только раньше это все там и оставалось, во сне. Но не тогда. Тогда я проснулась на сбитых простынях, а моя подвернутая во сне нога все продолжала пульсировать от боли. Мои руки выглядели так, как будто я тащилась на них по земле, а не шаркала по простыням. Мое лицо было покрыто ссадинами и синяками от прилетающих призрачных веток. Навь и явь смешались, сплелись, срослись и явно пытались убить меня.
Вот с того раза все и начало походить на самое настоящее форменное безумие. Сумасшествие. Диагноз. Я читала о подобном в учебниках по психиатрии. Правда там у людей стигматы открывались и кровь шла из неповрежденных ладоней, и ожогов на самом деле не было, только воображение. А у меня…
А у меня были. Повреждения, в смысле. И с каждым разом объяснить их наличие даже для самой себя становилось все сложнее и сложнее. Я обратилась к врачам в надежде, что мне помогут, но, как и в случае со снотворным, их таблетки просто запирали меня внутри сна без надежды вовремя проснуться.
О! Меня не бросили с бедой один на один. Меня изучали, цепляли к моей голове какие-то датчики, снимали на камеру мои ночные метания, пытались, честно пытались, помочь мне хоть как-то справиться с разрастающимся внутри меня безумием, но… Бесполезно. Даже когда меня приковывали к койке ремнями, как чертова психа, я все равно просыпалась с новыми и новыми травмами на своем и без того измученном теле. В отличие от своего появления, сходить и исцеляться эти травмы мистическим образом вовсе не собирались.
То, что медицина бессильна, а я примерно в шаге от того, чтобы превратиться в лабораторную крысу, я поняла спустя еще где-то пару недель. И просто ушла, отказавшись от продолжения лечения. Они все равно не могли ничего сделать. Ни-че-го.
Вот тогда-то я и вспомнила ту гадалку-цыганку из метро. Нет, я не думала, что причина моего печального состояния в ней, просто решила, что там, где официальная медицина бессильна, может помочь кое-что другое. И отправилась в свой крестовый поход по медицине нетрадиционной.
И практически угадала. Конечно, первые два, или три, или может быть десять шаманов-гадалок-целителей оказались обычными мошенниками, но и та, кто действительно видит, долго не пряталась. В общем-то она сама нашла меня, понятия не имею как именно, позвонила, приказным тоном сказала приехать к ней как можно скорее, и продиктовала адрес. К слову, тетка оказалась совершенно обычной, возрастной и больше похожей на чью-то одинокую стереотипную тетушку с кучей кошек. Если бы не ее слова.
«Смерть за твоим плечом, смерть стоит, умрешь скоро, кровью изойдешь», бормотала она, поглаживая меня за руку. Повторяя и повторяя точь в точь ту самую фразу, что когда-то сказала мне цыганка. А потом дернулась, отшатнулась как вылетела из транса, и заговорила уже нормально. Ну, если не считать того, о чем именно она говорила.
Смерть – это буквально, так она сказала. Не метафора, не пугалка для впечатлительных, а самая настоящая та, с косой, которая ходит за мной по пятам и пытается сделать свою работу. Проблема только в том, что время мое не пришло, а потому меня всеми силами пытаются вынудить его ускорить.
А если совсем просто, как для чайников – то порчу на меня кто-то сделал, на смерть. Уж не знаю, кому я так умудрилась дорогу перейти… И через сны, через другую реальность эта порча вытягивает из меня все силы, жизнь, чтобы в нужный момент та самая смерть могла исполнить свою часть договора.
Я бы не поверила той тетке, да что уж, не с моим анамнезом, как говорится. Я даже не испугалась. Если есть где-то сны, которые активно влияют на настоящее, почему бы и порче не затесаться в уголке? Только вот на вопрос «Как мне снять эту порчу?» гадалка пожала плечами. Никак. Никак ее снять нельзя. И весь ответ.
В общем-то так и живу теперь, с венком из руты на груди и будильником, срабатывающим каждые пятнадцать минут – дольше уже слишком опасно, ОНО уже практически догнало меня. В той больнице, где я прячусь от остального мира, вся техника с ума сошла от этой близости.
Единственное, чего я до сих пор не могу ни понять, ни принять – кому и зачем понадобилось делать такое со мной? Впрочем… Если верить словам той тетки, как только ОНО доберется до меня и исполнит свою часть договора, ОНО пойдет и за этим человеком. Потому что ничто не должно оставаться безнаказанным. А платой за смерть может быть только другая смерть.
Есть вещи, которые никогда не должны случаться ни с кем из живущих. Есть ошибки, которые приводят в ужас даже бывалых скептиков. А есть то, что случилось с нами. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я вспоминаю весь тот кошмар…
Моя младшая сестренка всегда отличалась довольно живой, но альтернативной фантазией. Она не любила фей или драконов, не играла в принцесс, не пыталась быть милой и даже никогда не приближалась к кукольным чаепитиям, как другие девочки ее возраста. Все то время, пока она росла, мы с родителями судорожно пытались понять, насколько это вообще нормально – торжественно хоронить любимого плюшевого мишку по три-пять раз в сутки.
Да, Машка была той еще готической куклой. Похороны были ее любимой игрой, черный цвет – лучшим в одежде, а мрачные интерьеры похоронного бюро – тайной мечтой дизайнерской мысли. Когда в девять лет Машка притащила откуда-то венок, забранный траурной, к счастью безымянной, лентой, мы уже даже как-то смирились. Ага, толерантность, чтоб ее. Ну, вот такая она у нас. Не по годам серьезная, мрачная, тяготеющая к готике и смерти. Вернее…
Это я поняла уже позже, когда Машка научилась формулировать свои мысли нормально, то есть примерно в ее счастливые 14. Она не тяготела к смерти, она… Боялась ее? Пыталась отпугнуть? Задобрить? В общем, у меня так и не получилось до конца понять ее взаимоотношения с той барышней в стильном балахоне.
А когда ей пришло время выпорхнуть из родительского гнезда, началось и вовсе что-то жутковатое, даже по Машкиным меркам. К тому времени я уже три года как осваивала прелести институтской жизни, и родители в надежде сэкономить на съемном жилье, подкинули этого мрачного птенчика в мою скромную обитель.
Нет, мы с Машкой всегда хорошо ладили, и никакие родственные связи или разные интересы не были нам помехой. Сложность была в другом. Машка, которая и раньше не страдала отсутствием оригинальности, внезапно стала вести себя странно даже для нее самой. Все то время, когда мы оказывались с ней на одной территории, она крепко держала меня за руку или таскалась за мной следом по комнатам мелким бледным привидением, и все повторяла, что я должна быть очень внимательной. Буквально, так и просила, «Лер, ты, пожалуйста, будь внимательнее, очень прошу. Проследи, проверь» … Что именно я должна была проверять, Машка так и не сказала.
А потом был тот совсем уж безумный разговор. Машка была еще бледнее, чем обычно, куталась в свой старый домашний свитер, как в одеяло, и таскалась за мной по пятам, след в след, даже в туалете сидела под дверью. И только лежа в кровати заговорила.
– Лер, знаешь, мне страшно… Нет, молчи, просто пообещай мне кое-что. Когда придет время, ты только не спеши меня хоронить. Пожалуйста. Не спеши. Дай мне три дня, и если…
Тогда я не стала дослушивать это пугающее откровение, кинув в сестру подушкой и пообещав лично придушить ее, если она не перестанет. Я любила свою сестру, я, как любой нормальный человек, не очень понимала все эти разговоры о смерти, и, если честно, те слова, сказанные тихим, каким-то обреченным голосом, меня пугали до мурашек.
Машки не стало как-то очень внезапно, спустя три дня после ночных откровений. Утром мы как обычно разошлись по универам, вечером я задержалась в библиотеке, вернулась домой и… Она уже не дышала. Лежала на своей кровати, прижав руки к груди, какая-то восковая, с застывшей улыбкой и закатившимися глазами. Приехавшие врачи зафиксировали ее смерть. Остановка сердца, что-то такое, не помню. Я тогда была совсем невменяемой.
Потом была такая родная сердцу Машки суматоха. Красивый гроб, венки, место на кладбище под осиной, толпа родственников. Хоронили ее спустя сутки после диагностики смерти. Про странную последнюю просьбу подождать три дня я, разумеется, благополучно забыла.
Единственное, до чего додумался мой измученный болью мозг – сунуть в гроб Машкин мобильник в смешном розовом чехле с поросятами, такой выбивающийся, жутко контрастирующий со всем остальным ее обликом. Почему-то в тот момент мне вдруг вспомнилось, что именно такие мелкие детали сама Машка часто использовала в своих играх про похороны – клала куклам в коробки-гробы телефоны, зеркала, колокольчики…
Звонок, разбивающий грустный одинокий вечер, раздался на второй день после похорон. Абонент «Машка», принять, отклонить. В панике, да что там – в ужасе – я нажала отбой и отшвырнула от себя телефон с такой силой, что треснул экран.
Телефон звонил еще пять раз за вечер и ночь. А под утро мне позвонила мама, в такой же, как и у меня, истерике, и призналась, что Машка звонила им с отцом почти всю ночь, и что они так и не решились взять трубку. Если честно, ни одной цензурной мысли в моей голове в тот момент не было. Родители и вовсе молились не переставая, искренне считая, что их младшая дочь пытается связаться с ними с того света.
Логику в звонках я заметила только спустя сутки. Вернее, просто вспомнила. «Лер, ты только проверь, не спеши, дай три дня…». А что, если?..
О том, как я ругалась со всеми, начиная с родителей и заканчивая полицией, как кидалась с кулаками на священника, который был категорически против осквернения могилы, как отбивалась от обвинений в нарушении субординации и правил приличия – это когда мои родители пытались закрыть меня в психушку, а я активно сопротивлялась – рассказывать можно долго, но бессмысленно.
По итогу мне все же удалось сделать то, что я планировала. Могилу сестры я разорила и раскопала до самого пафосного гроба. Собственно, он-то и спас нас обеих.
Покупая гроб любимой младшей дочери родители не стали экономить, а взяли тот вариант, что подороже. Модный, если можно так сказать про гроб. С какими-то системами вентиляции и фильтрации воздуха, вроде как для лучшего разложения. Именно эта маленькая особенность и позволила моей сестренке продержаться в гробу неполных четверо суток.
Да, когда крышку гроба все же сняли, наша Машка была более чем жива и относительно здорова, правда пахла далеко не розами… Это был шок полнейший. Священник, который еще сутки назад обещал лично сжечь меня на костре, бормотал что-то про чудо и Божье благословение, спешно вызванные медики орали и рвали на себе волосы, мама молча икала, стискивая бедную мою Машку в объятиях с такой силой, что выступили синяки…
В общем, все закончилось хорошо. Все живы, все здоровы. Но свои первые седые волосы я именно тогда и заработала. А Машка… после пережитого она совсем отказалась от своих прежних привычек и научилась радоваться каждому дню. Мы не говорили с ней об этом, никогда даже не вспоминали тот эпизод, дружно решив, что молчание – это то, что нам нужно, но мне лично кажется что то, что мучало ее всю жизнь, наконец ушло прочь.
Сразу скажу, никаких монстров и прочей жути в моей жизни никогда не было, нет и надеюсь, что не появится. Но… кое-что странное, необъяснимое даже, со мной все же случилось.
Я выросла в семье военного, и за свою недолгую жизнь успела помотаться по всяким неожиданным глубинкам. Жили мы и в бараке, в продуваемой всеми ветрами комнатушке, где помещалось ровно четыре кровати – на нас с братом и родителей, и в шикарном двухэтажном коттедже какого-то большого начальника, где даже бассейн был…
В том доме мы оказались ровно так же, как и всегда. Подъем, час на сбор вещей, трясущаяся по кочкам и ухабам Буханка, мама, разгружающая наши немногочисленные вещи в темноте… В общем, обычный и насквозь привычный быт. Мы даже думали, что нам повезло – дом был большим, крепким и теплым, с небольшим участком, на котором росли вишневые деревья, и даже кое-какими удобствами, вроде крана с проточной водой.
Мы с братом пошли в школу, мама задружилась с соседками по участкам, папа жил в своем штабе, дома практически не появляясь… Ни единого раза никто из сплетников, любопытствующих или сочувствующих не сказал нам, что с домом что-то не так. Ну, знаете, как это обычно бывает: «В вашем доме в лохматом году погибла бабка и до сих пор кошмарит всех» или «На чердаке обитает кто-то лохматый и жуткий, воет иногда, батюшка говорит, что это Ванька-пьяница, а я думаю, что сам черт». Вот ничего такого не было и близко. И дети соседские к нам в гости поиграть приходили, и соседки забегали с мамой чаи погонять.
И от того я молчала. Понимаете, если бы хоть кто-то сказал, что в доме странно, я бы тут же поделилась тем, что заметила сама, но я думала, что странная тут только я.
Как-то я шла по коридору и не успела увернуться от дружеского братского подзатыльника. Корпус невольно потащило носом в ковер и… Знаете это ощущение, когда с размаху прыгаешь в ледяную прорубь? Холодно до ужаса, дыхание перехватывает, тело цепенеет. В общем, даже если бы я успела сгруппироваться в падении, после такого внезапного контрастного душа все равно пропахала бы собой пол.
И только когда брат кинулся меня поднимать, до меня дошло, что мне в принципе испытывать что-то подобное было не из-за чего. Коридор был самым обычным коридором, без внезапного портала в ледяную прорубь. А чуть позже я опытным путем выяснила, что дело было действительно не в коридоре. И даже не в скоропостижном падении.
Все дело было в точках. В местах, странных и пугающих, разбросанных по всему дому как те мины на поле. А может точка была всего одна, и она просто перемещалась… Я назвала их «Точки Зла».
Человек, попадающий в такую точку, внезапно чувствовал резкий холод. Просто, ни с чего, внутренности как будто замораживало, ну, как с той прорубью. Папа каждый раз после встреч с точками обещал в пространство, что обязательно заделает все дыры и щели между стенами, потому что сквозняк нереальный. Мама добавляла газ в котле на максимум, жалуясь на паршивые старые трубы. Мы с братом вычислили безопасные места и всячески старались в точки не попадать. И даже не потому, что это было как минимум неприятно.
Просто точки были странными. Иногда, если в доме было тихо, а мы достаточно сильно прислушивались, можно было уловить от них тихий шепот, похожий на скрип или шорох, но слишком ритмичный для того, чтобы этим самым шорохом являться. А еще они как-то влияли на тех, кто оказывался в их ловушке.
Это тоже было исключительно наблюдение, ни на чем практически не основанное. Можно было даже списать все на совпадения, причем довольно легко. Например, мама стала чаще болеть, тихий кашель из ее комнаты не прекращался ни на секунду. А папа больше уставал и вечером падал совсем без сил, отрубаясь на любой подходящей поверхности.
А еще они стали ругаться. Друг на друга, на нас, на соседей… Срывались почти без причины, какая-то мелочь, на которую они раньше не обратили бы внимания, вызывала целую волну раздражения и очередной скандал. Могло ли это тоже быть частью влияния непонятного? Могло на самом деле. Или нет, может быть, причина была в чем-то другом. Но, как бы там ни было, мы с братом держались от этих мест как можно дальше.
К счастью, ни до чего гораздо более серьезного или опасного, эта странная аномалия нашу семью не довела. Спустя три месяца папа, как обычно, пришел домой и приказал всем собирать вещи. А на новом месте уже ничего такого не было.
Я до сих пор так и не знаю, чем были те точки зла и были ли они вообще чем-то паранормальным. Предпочитаю относиться к ним как к чему-то странному, необъяснимому, но сильно не задумываться над проблемой.
Но с тех пор, выбирая жилье для себя и своих близких, я старательно обхожу все углы в доме, чтобы не дай бог не наткнуться на что-то похожее.
Ирония в том, что мистика обычно приносит нам намного меньше вреда, чем реальность. Призраки в целом безопасны. Монстры не нападают массово и дают возможность убежать. Реальность не делает ни того, ни другого. Она не прощает ни глупости, ни ошибок.
Какие дети не любят приключений? Да никакие, может быть только те, кого жизнь и так повозила лицом об эти самые приключения по самые пятки. Вот и мы с приятелями… любили, да.
Нас тогда пятеро было, пять неразлучных приятелей. Типичные пацаны, с типичными для нашего возраста интересами и увлечениями. Ну, знаете, гейминг, мотоциклы, девочки, учеба иногда, пред грядущими сессиями… В общем, никаких особых приключений. Пока кто-то из наших родителей не решил, что растит тепличные растения вместо мужиков и не договорился с чьими-то дальними родственниками о нашем суровом перевоспитании.
Вот так мы и оказались в тайге. Зима, наполненная обычно солнцем и редким слякотным снегом, превратилось вдруг в самое настоящее дикое выживание, как в любимой игрушке. Деревенька, почти забытая всеми, на пару десятков домов, единственный покосившийся ларек с гордой табличкой «Продуктовая лавка» и обступивший этот островок цивилизации жуткий лес были бонусом, декорациями к надвигающемуся веселью. И сугробы… По пояс, белоснежные, ледяные, если сунуть в них руку…
Правда реальность оказалась гораздо… разнообразнее любой игры. Во-первых, оказалось, что жизнь в деревне – это почти постоянная работа. То воду принести, то дрова нарубить, то следить за маленькими странными козочками со смешными чубами между кривых рожек… А, во-вторых, интернета в глубинке не было от слова совсем, а местные на вопросы о хоть какой-то цивилизации, хотя бы о телевизоре, косили недобро, вызывая смутные ассоциации со святой инквизицией.
Ну, да ладно, притерпелись, пообвыклись, нашли на чердаке дома деда одного из наших небольшую библиотеку с классикой, с местными ребятами познакомились, в снежки играли регулярно… А потом случилось это.
Тело старика, притащенное местными охотниками, выглядело жутко. На самом деле жутко. Складывалось ощущение, что его перемололи в огромной мясорубке. И, да, я бы предпочел никогда этого не видеть, но от немногочисленных детей его никто и не подумал скрыть – случай был слишком уж нетипичным.
Случалось, что охотники ранились или выходили проигравшими из битвы со зверем. Пару раз мы уже видели жуткие раны и старые шрамы на местных мужиках. Но в этот раз пострадал не охотник, и даже не в лесу, судя по небольшому расследованию. Кто-то, какой-то зверь, забрался в дом старика и уволок его в лес, уже мертвого – по двору в чащу уходила мерзкая кровавая дорожка, отлично видная на снегу.
Мнения разделились. Охотники обшаривали окрестности, подозревая волков, кабанов, медведей, кто там еще мог обитать в лесу? Народ в срочном порядке укреплял ветхие заборы и запрещал детям выходит за пределы деревни. Кто-то точил вилы. Серьезно, это не стеб, вилы были большие и максимально угрожающие на вид, так что у меня невольно мелькнула мысль о том, что с инквизицией мы не так уж и ошиблись.
А дети слушали, как, впрочем, и всегда. Собирались стайками по возрастам, рассуждали, фантазировали, вспоминали старые истории… Вот тогда-то, в один из подобных вечеров, кто-то и вспомнил легенду об оборотнях.
Почему об оборотнях? Ну, местные утверждали, что зверь просто физически не мог открыть калитку во двор старика, а даже если бы и смог, то на двери точно застрял бы, а дверь была именно открыта, обе двери если точнее. Кроме того, звери не ходят в дома к людям. Вот разорвать кого-то на поляне – да, зайти в огород и потаскать овощи – да, а в дом, да еще и так целенаправленно… В общем, аргумент за оборотня был засчитан.
А потом кто-то вспомнил старую байку о хижине какого-то лесного шамана, что стояла недалеко от болот. Говорили, что когда-то давно жил один такой, волшебный и недобрый, зло всякое в деревни приносил. Бабы к нему бегали за порчами, а мужики за защитой от зверя. И брагу вроде варил какую-то забористую. Правда еще говорили, что шаман помер давно уже… Но хижина до сих пор стоит, а кто их – тех шаманов – на самом деле знает? Может он на самом деле не помирал, может он в зверя превратился, они же могут.
Кому из нас пришло в голову, что охота на оборотня – это отличная идея, я уже и не помню. Просто в какой-то момент так случилось, что все парни вдруг решили выступить против зверя и убийцы и стали выдвигать разные идеи. Кто-то принес сигнальные ракеты, кто-то пистолет трофейный, потом решили, что стрелять в оборотня надо обязательно серебряными пулями…
В общем, как ни дико звучала вся эта концепция, она почему-то заработала, а когда я очнулся, я уже стоял в лесу, сжимал в руках факел и молился о том, чтобы никакого оборотня мы не встретили. А рядом со мной, плечом к плечу, стояла вдохновленная толпа детей, представляющая себя самыми настоящими охотниками на нечисть.
Знаете, что стало нашей самой большой ошибкой? Ну, кроме того, что мы в принципе поперлись в лес посреди зимы, прекрасно зная о том, что там бродит кто-то, убивающий людей? Почему-то мы все были уверены в том, что оборотень – это волк. Сильный, крупный, хитрый. Волк. И что серебро – это лучший и самый верный способ с ним справиться.
Но на поляну с хижиной вышел медведь. Огромный, жуткий, вовсе не похожий на тех, кого рисуют в детских книжках. И вот тогда стало совершенно точно ясно, что мелкие серебряные пульки нас не спасут. Может серебро и действует на оборотней, но перед нами был самый обычный зверь. И калибр явно оказался маловат.
Наши почти детские пистолеты и сигнальные ракеты только злили медведя, никак не мешая ему пробираться ближе. В отличие от нас он МОГ бежать по сугробам без особой потери скорости. А еще он был больше, намного больше любого из нас.
Вскоре стало очевидно, что силы наши вообще не равны. Попытки забраться на дерево медведя только радовали – двоих он стряхнул с веток играючи, а потом размазал по стволу с диким рычанием. Побег тоже не помогал, да и куда было бежать? Все, что нам оставалось – пытаться ползти или прятаться и ждать своей очереди, слушая как кричат те, до кого зверь уже успел добраться.