Когда происходят чудеса - читать онлайн

Уроки веры

Дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее

гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота…

Первое послание Петра 1:7

Глава 1

На востоке слегка посерел край неба, предрассветный мороз выгнал остатки тепла из хаты, и под тоненьким одеялом уже невозможно было согреться. Настя ворочалась в постели, желая плотнее укутаться и поспать еще немножко, но безуспешно: холод пробирал до костей.

Она открыла глаза, луна уже скрылась, и тьма в доме была настолько густой, что казалось, если протянуть руку, ее можно потрогать. Быстро вскочив, девочка сунула ноги в старые дырявые валенки и накинула полушубок, из которого выросла еще в прошедшем году. Несмотря на это, мачеха сказала, что она может еще походить в нем.

Он был совсем коротким, рукава заканчивались на середине предплечья, но он все же немного согревал озябшее тело. Девочка поспешно взяла совок с кочергой и стала осторожно вычищать золу из печки, чтобы не разбудить мачеху и сестру, которые спокойно спали под двойными теплыми одеялами. Перед восходом сон особенно сладок. Мачеха умышленно дала Насте тонкое одеяло, чтобы та поутру просыпалась и растапливала печь. И теперь главное было сделать это, не разбудив их.

Руки плохо слушались, тело бил озноб – трудно было не шуметь. Наконец Настя вычистила золу, положила дрова, насыпала мелких щепочек, которые с вечера приготовила чтобы утром не выходить из избы, и разожгла печь. Огонек, сначала слабый, разрастался, наконец, от печки повеяло теплом. Девочка сидела, сжавшись в комочек, словно хотела занять поменьше места в этом мире. Она наслаждалась теплом.

Это были самые прекрасные минуты в течение всей зимы. В хате стояла тишина. Дневная работа по хозяйству еще не началась, и она в мыслях могла разговаривать с мамой. И эти разговоры редко были грустными: жажда счастья брала свое. Настя делилась с ней своими секретами, хорошими новостями, хотя плохих, к сожалению, было больше, но девочка старалась не останавливаться на них.

Иногда Настя пробовала молиться, помня, что мама, когда была жива, молилась вместе с ней. Девочка плохо понимала, о чем мама разговаривала с Богом, но чувствовала себя счастливой и не задумывалась, отчего была счастлива тогда. Оттого ли, что мама во время молитвы прижимала ее к себе? Или потому что мама счастлива в минуты молитвы? Но это ощущение счастья так и не стерлось в памяти за пять лет обид, слез, а с тех пор, как нет отца, и непосильного труда.

Вот и сегодня Настя молилась, прося Бога, чтобы поскорее вернулся папа с войны. Она не совсем понимала, что такое война, но знала, что папу могут убить. Агафья часто кричала, что если отца на войне убьют, то она вышвырнет ее на улицу, потому как не собирается кормить лишний рот… И Настя молилась, чтобы папу не убили, и чтобы он скорее вернулся.

Почему, когда ссорятся цари, крестьяне должны умирать? Этот не по-детски сложный вопрос не раз возникал в голове девочки. Шла Первая мировая… уже два года от отца приходили редкие весточки с фронта. Настя согрелась и посмотрела за окно: уже почти рассвело. Сейчас нужно идти в хлев, доить корову. Так не хотелось выходить на мороз! Но делать нечего, если встанет мачеха, а корова еще не будет доена – Насте несдобровать, опять будет бить. А бьет она нещадно, словно мечтает, чтобы падчерица умерла или исчезла от этих побоев.

Еще раз поежившись, девочка взяла теплой воды с печки, плеснула в чистое ведро, взяла кусочек сала, чтобы смазывать вымя. С каким удовольствием она сейчас съела бы этот кусочек! От этой мысли даже в животе заурчало. Но мачеха говорит, что девочка, съевшая даже чуть-чуть сала потихоньку от других, воровка, а Настя знала, что воры на небо не попадут… Нет, уж лучше потерпеть, чем здесь столько плакать, а потом еще и на небо не попасть и никогда маму не увидеть…

О Боге Настя знала немного и не могла понять, любить Его или бояться? Но одно она знала точно: на небе у Него ее мама ждет свою дочку, поэтому нужно сделать все, чтобы попасть туда. Белые струйки брызнули в ведро, вызвав новый приступ голода… Как много Настя отдала бы сейчас за кружку молока!.. У девочки даже слезы навернулись. Но нет, нельзя, мачеха сказала, что даст сама, когда сочтет нужным. Девочка вспомнила, как женщина сильно ударила ее два года назад, когда увидела, как она пустила струйку себе на ладонь и выпила. Тогда папа только ушел на войну, и она многого не знала, теперь она уже большая, скоро восемь исполнится, уже пора понимать, что можно, а что нельзя… Настя несколько раз встряхнула онемевшими руками.

Наконец последняя струйка молока брызнула в ведро. Девочка взяла большое ведро, едва приподняв его над полом. «Какое же оно тяжелое! Раньше почему-то легче было. Может быть, выпить немного, тогда я смогу нести его… Ладно, скоро завтрак, мачеха даст что нибудь поесть», – думала девочка, переставляя ведро, наполненное на три четверти. Войдя в хату, она тяжело, двумя руками, переставила его через порог.

– Выстудишь хату, копуша! – раздался голос из-под одеяла. —

Быстро закрой дверь! Дина, сводная сестра Насти, была на четыре года старше девочки и уже подумывала о кавалерах. Она любила поспать и поесть, поэтому была полненькой, как пышка. Такие девочки нравились деревенским ребятам, и поэтому нередко за окном раздавался призывной свист. Но мать держала дочку строго и не отпускала гулять вечерами.

Но во всем остальном она потакала ей и никогда не заставляла ее делать грязную работу – на это была падчерица. Дина сидела дома, вышивала и иногда помогала матери готовить обед. А порой просто доводила Настю от безделья. Девочка постаралась как можно быстрее закрыть дверь, но в спешке чуть не опрокинула ведро. Вдруг она почувствовала сильный удар по затылку.

– Смотри, ты чуть молоко не пролила, разиня! Дай сюда, совсем

рук нет!

Мачеха легко подхватила ведро.

– Почему мало, опять пила?

– Нет, я не пила, просто сейчас уже у всех коровы мало дают, ведь отел скоро…

– Сама знаю, что отел, не учи ученого. А может, ты все-таки выпила? – мачеха посмотрела на лицо Насти, ища белые полосочки вокруг губ. – Ладно, иди, сама процежу, а то уронишь, не дай Бог.

Настя посторонилась, чтобы мачеха могла пронести ведро с молоком. Быстро раздевшись, хрупкая девочка начала накрывать на стол. Нужно было приготовить завтрак, чтобы не получить опять затрещину. Мачеха так скора была на расправу, что Настя не знала, в какой момент снова получит удар. Но двигаться быстро не получалось, при резких движениях перед глазами плыли круги. Большие глаза выглядели огромными из-за темных синяков, особенно когда кружилась голова: девочка широко раскрывала их, словно пытаясь удержать картинку, уплывающую в сторону, и мачеху это тоже раздражало. От постоянного недоедания Настя давно уже выглядела дистрофиком, но головокружение появилось недавно. Еще с некоторых пор на щеках появился румянец, тоже раздражавший мачеху. Трудно было назвать, что не раздражало бы Агафью в этом ребенке, но этот румянец был костью в горле.

«Даже Дина, здоровая, нормальная девочка, не имеет такого яркого румянца. А эта оборванка просто светится!» – снова обиженно подумала Агафья, глядя на Настю, торопливо ставящую завтрак на стол.

Глава 2

Зима уже подходила к концу, но морозы еще не желали отдавать свою власть. Настя работала с трудом, все чаще тело горело, голова казалась раскаленным углем. Она двигалась все медленнее, и это сильно сердило мачеху. Уже давно девочку мучил сухой кашель, не дающий спать по ночам. Не раз поздно вечером, когда от работы болели руки и спина, вконец обессиленная девочка выходила на мороз раздетая, смотрела на яркую луну, равнодушно освещающую землю, вставала в снег на колени и молилась, чтобы Бог забрал ее. Может быть, Он уже услышал ее и готовит к тому, чтобы взять к Себе? Но совесть немного тревожила Настю: ведь она не только хотела умереть, как и мама, но и умышленно стояла на морозе, чтобы простудиться… А как на это посмотрит Бог? Не нарушила ли она Его заповеди? А то возьмет и не пустит ее на небо! Настя трепетала перед Ним, боясь Его, как грозного дядю, стоящего на пути к маме и проверяющего, заслужила ли девочка пойти к ней?..

Теперь Настя уже не выходила на мороз, даже в хате ей было холодно. Топить сильно нельзя: мачеха кричит, что она ее по миру пустить хочет, без дров оставить. Хотя дровяник опустел лишь наполовину, и оставшегося с лихвой хватит до весны. Но мачехе нельзя перечить, побьет опять… Только бы папа пришел с войны… Или Бог поскорее забрал ее на небо. Она уж будет просить Его, что есть силы! Он добрее мачехи, и пустит ее к маме…

Так мечтала девочка с утра до ночи, как тень, передвигаясь по хате, делая то, что было поручено, как маленькая заведенная игрушка, закончив одну работу, переключалась на другую. Раньше Настя успевала еще немного поиграть или прогуляться, но сейчас все получалось так медленно, что времени уже ни на что не оставалось. Она даже не успевала то, что должна была сделать, и все чаще слышала упреки и получала затрещины от сестры и мачехи.

Соседи, видя ослабевшую девочку, судачили между собой, и Агафья настрого запретила ей разговаривать с ними:

– Будешь обсуждать нашу семью – кости переломаю, – добавила она, чтобы добавить весомости своим предупреждениям.

Соседка Марья, дородная добросердечная женщина, вырастившая семерых детей, но так и не утратившая способности заливисто смеяться на зависть многим в деревне, не раз поджидала Настю за поворотом забора. Догадываясь, почему девочка так молчалива и сдержанна, она находила места, где ее не могла видеть Агафья, и тихонько совала Насте душистый кусок домашнего хлеба, который та разламывала на кусочки и глотала, едва закинув в рот.

– Возьми, дитятко, покушай трошки, ты така худэнька, – причитала добрая женщина. – Что, мачеха со свету сживает?

– Нет, тетенька, что вы, – в страхе шептала Настя, невольно оглянувшись по сторонам, – у нас все хорошо, и кушать есть что…

Девочка не лгала, в доме пища была, но о том, что ей далеко не всегда она достается, в страхе умалчивала.

– Да знаю, знаю, хозяйство у вас крепкое, слава Богу, я тильки свеженького хлебушка испекла, вот и хочу угостить, – включалась в ее «игру» соседка.

Настя была благодарна соседке за то, что та не выспрашивала ничего и быстро уходила. Но, придя домой, тетка Марья горько причитала:

– Видел бы Михаил, что эта гнида с его дитятком делает, несдобровать бы Агафье! Но Бог видит все и взыщет за все! Вот только Он медлит очень, ребенок погибает совсем…

Остановившись иногда поболтать с соседками, Марья только молча вздыхала, зная, что эти разговоры до Агафьи все равно дойдут, а та, если узнает, что Настя от хлеба не отказывается, не даст девочке житья. Но женщины и без того видели, что кашляет ребенок, расти совсем перестала, платье на ней, как на пугале огородном, болтается.

Настя боялась брать у других соседей, они обязательно проболтаются, и мачеха снова браниться станет. Скажет, что Настя позорит ее по деревне, хочет оклеветать. И бесполезно доказывать, что не жаловалась она никому на тяжелую жизнь. Девочка уже совсем разговаривать с соседями перестала, чтобы мачеху не сердить, но ей все равно невозможно угодить, она только и знает, что бранится…

Летом Настя решила покончить с собой, уже достала яд, собралась выпить, хоть и страшно было. Вышла на улицу: вся природа в цвету, соловей поет, живет и радуется жизни, а ей сейчас умирать…

Заплакала девочка, зашла в дом, как вдруг зазвенел колокольчик. Настя вышла к воротам и увидела тетку Марью.

– Что случилось, дитятко? – спросила та, увидев заплаканное

лицо девочки.

Настя не выдержала и рассказала все. Женщина прослезилась и запричитала:

– Это ж надо, ребенок жизни себя лишить решил! Да ты же еще жить только начала!

– Нет сил, тетя Марья, – расплакалась еще больше Настя. – Только страшно, что Боженька к маме не пустит!

– Конечно, не пустит, если ты себя порешишь! – воскликнула женщина и добавила: – Послушай меня, напиши отцу. Дождись ответа от него, тогда уже и решай, что делать.

Знала тетка Марья, что Настя очень послушный ребенок, надеялась, что послушание спасет ей жизнь.

Отец ответил Насте, обещал приехать и разобраться с мачехой. Но шло время, а он все не возвращался.

Наконец случилось! Это было чудо! Отец вернулся с войны! Солнце светило ярко, согревая землю, птицы щебетали и пели для Насти радостную песню. Даже ветер, раскачивая зрелые травы, словно шептал радостную весть о том, что бедам девочки пришел конец! Но чудом это только казалось в первый миг. Отца принесли на носилках два солдата: он был ранен. Мачеха озверела! Она день и ночь кричала, что на ее бедную голову свалилась еще одна забота, что отец не только свою голодранку оставил на нее, но и сам приехал инвалидом. Михаил вынужден был молчать, но, видя, как Настя кашляет и еле ходит, часто прижимал ее к себе и шептал:

– Потерпи немного, родная, я скоро поправлюсь, тогда никому не дам тебя в обиду. Отвезу к деду Курбану в горы, он вылечит тебя…

Настя уже не думала, что желание отца сбудется, но ей было так приятно, что хоть один человек в мире любит ее, заботится о ней. Мачеха хоть била реже, и уже за это девочка была благодарна ему.

Некоторое время Агафья действительно боялась бить падчерицу при муже. А то ведь кто знает, останется он инвалидом или встанет да отомстит?.. Но прошел месяц, затем другой, а Михаил все лежал в постели. Конечно, он уже мог садиться, но не вставал, и уж тем более не мог помогать в хозяйстве. А хозяйство у них было немалое: бычок на откорм, корова да овец десять, не считая птицы – попробуй усмотри за всеми. И огород без него пришлось садить. Работы невпроворот! И вот сдерживаемая ярость и обида на весь мир в один из дней прорвалась.

Утром, не успела Агафья проснуться, как в хату вошла Настя.

– Матушка, простите меня, я не смогла почистить у коров. Лопата такая тяжелая, не поднять…

– Всегда поднимала, и вдруг – тяжелая? – едва сдерживая гнев, спросила мачеха.

В глазах девочки застыли ужас и ожидание удара.

Агафью действительно распирало от желания ударить этого заморыша, стереть ее с лица земли и больше никогда не видеть. Как она устала каждый день видеть это синюшное лицо с издевательски ярким румянцем на щеках! Несмотря на худобу, девчонка все-таки была хорошенькой, и это больше всего раздражало Агафью – крупную, с веснушчатым лицом. А еще эта тяжелая, ниже колен коса! Она немного оттягивала голову назад, от этого взгляд девочки казался Агафье надменным. Женщина давно уже обрезала бы косу, если бы не соседки, ведь девочки не должны резать волосы – грех…

– Сейчас ты скажешь, что и подоить корову не смогла, лентяйка маленькая!

– Нет, корову я подоила и на пастбище всех отправила, вот только почистить не смогла…

– Ну, что ж, посмотрим, что за неимоверно тяжелую лопату ктото нам поставил, – с издевкой заявила Агафья, направляясь в хлев.

Войдя, она увидела, что девочка начала чистить за скотом, но не закончила. Распаляя себя гневными мыслями, Агафья убрала навоз, скидывая его в кучу около хлева. За два года она ни разу не чистила у коров. До призыва Михаил это делал сам, а потом неприятная работа благополучно перекочевала к его дочери. Только чтобы вывозить навоз, весной нанимали мужика, все остальное время Настя справлялась, хотя и очень медленно. Закончив, Агафья вошла в хату. Настя ставила на стол сваренную с утра кашу, передвигаясь, словно во сне.

Это еще больше взбесило женщину.

– Я уже дочистила в хлеву, а ты еще не поставила на стол завтрак?!

– Я уже заканчиваю, сейчас… – Настя вдруг зашлась в кашле.

Сухой, раздирающий кашель не давал ей вздохнуть, затем на губах появилась кровь. Может быть, Агафья пожалела ребенка, если бы это был кто-нибудь другой… К Насте она испытывала только брезгливость. И вдруг та вытерла кровь рукавом платья. Этого Агафья уже не могла вынести.

– Ты, грязнуля! Нет в доме тряпок, что ли? И я должна стирать за тобой твои слюни?! – размахнувшись, она ударила девочку.

От неожиданности Настя потеряла равновесие и упала, ударившись головой о скамью.

– Тебя, что, уже ноги не держат, лентяйка! – вызывающе, но уже немного испуганно крикнула Агафья. – Иди к столу, дармоедка, сколько я могу на вас горбатить!?

Вдруг послышались слабые шаги. На пороге появился Михаил. От неожиданности Агафья села на лавку, около которой, еще не встав, сидела Настя. В руках он держал ружье, привезенное с фронта. По пути в кухню он использовал его как трость, но теперь оно было направленно на Агафью.

– Еще раз прикоснешься к дочери, и я убью тебя. Поняла?

– Что ты, что ты, да я так, только задела ее… А она – неженка…

– С этого дня работу по дому будете делать Дина и ты! Настя

больше не будет работать! – голос Михаила гремел.

– Хорошо, хорошо. Зачем же так сердиться? Да она и не делала ничего особенного…

– Как только смогу сесть в подводу, я увезу Настю в горы, к Курбану. Ты угробила мне дочь, может, хоть травник попробует поднять ее на ноги.

Михаил, устав стоять, медленно подошел к своей постели и положил ружье у стены.

С этого дня все изменилось. Насте уже не приходилось вставать чуть свет и работать до заката. Она могла лечь в любой момент и заниматься, чем захочет. Агафья изменилась, как по волшебству, став предупредительной и вежливой. Девочка большую часть времени старалась быть рядом с отцом, заботясь о нем и готовя еду, чтобы он быстрее поправлялся.

Глава 3

Прошло десять дней, и отец, проснувшись рано утром, сказал:

– Дочь, сходи к соседям, попроси одолжить подводу и лошадь.

И пусть запрягут, я еще не могу, сил мало. Отвезу тебя к Курбану в горы, а то ты погибнешь. Время сейчас работает против нас. Настя радостно выполнила поручение отца, и через час они уже ехали в сторону гор. Девочка помнила необычного старика: волосы вьющиеся, черные, только ниточки седины проглядывали иногда, глаза удивительно добрые. Он приехал в эти горы давно, и никто не знал, откуда он родом, но все привыкли к нему и считали за своего.

Он много лет занимался лечебными травами и разводил коз какой-то особой молочной породы. И вот к этому человеку папа решил отвезти ее на лечение от кашля. Может быть, он был и не очень стар, но сколько помнила себя Настя, дядя Курбан всегда был седым и взрослым, а другого описания старика у Насти не было.

Настя не подозревала о серьезности своей болезни, она только жалела, что сил становится все меньше. Но Михаил знал, как опасна чахотка: не одного товарища на войне погубила она. Солдаты уже не знали, от чего быстрее умрут: от врага или от болезней. Солдаты умирали от чахотки, тифа и множества других болезней. И вдруг, приехав домой, он услышал тот же сухой раздирающий кашель, который не раз слышал в окопах.

Женившись после смерти Марии, он совершил ошибку и теперь понимал это, но было уже поздно. Думая, что Настя получит женскую заботу, он чуть не погубил ребенка. «Если бы девочка осталась на попечении соседей, тогда она не дошла бы до такого состояния. Но есть ли смысл сейчас жалеть о прошлом? Нужно спасать ребенка, если это еще возможно… Только бы Курбан помог… Дотемна успеть бы приехать. Ночевать под открытым небом – это все равно, что заживо похоронить Настю». Мучимый тяжелыми думами, Михаил медленно ехал в тряской подводе.

Так же, как и люди, горы имеют свое неповторимое лицо. Невысокие темные, словно смуглые, склоны Карпат поросли густой растительностью, погода здесь непредсказуема и изменчива. И Михаил, прожив многие годы рядом с этими горами, уже привык к ним, угадывая перемену погоды за несколько часов. Подвода тихо катила по наезженной дороге, по обеим сторонам тянулись возделанные поля и луга. Воздух был наполнен ароматами трав и жужжанием пчел. В другое время Михаил наслаждался бы поездкой, но сегодня тревожные мысли не давали покоя.

Приближался вечер, когда они въехали в ущелье. Дорога медленно поднималась вверх, извиваясь между редкими выступами скал, густые кустарники покрывали даже камни, пробившись сквозь трещины между ними, – дорога была удивительно красивой!

– Пап, как здесь красиво! Я еще никогда не была в горах.

– Ты забыла. Мы приезжали к Курбану, когда ты еще совсем маленькой была.

– С мамой? – тихо спросила Настя.

– С мамой, – с глубоким вздохом произнес Михаил.

– Я ее лицо почти не помню, – грустные, глубокие глаза Насти заблестели слезами.

Тяжелобольные дети приобретают этот взгляд – недетский, серьезный. В их глазах, где-то в глубине, поселяется грусть; словно маленькие старички, такие дети иначе видят жизнь. Ведь не успев получить жизнь, они вынуждены прощаться с ней.

Михаил не ответил и стал подгонять лошадь. Настя удивленно посмотрела на него

– Пап, зачем так подгонять? Тебе ведь и без того тяжело ехать, подводу трясет, даже когда медленно едем.

– Погода меняется, наверное, дождь будет.

– Пап, ты что? Солнышко светит и на небе ни облачка.

– Попомни мое слово. Здесь погода быстро меняется.

– А откуда ты знаешь?

– На горах дымка появилась, да и ветерок свежее стал.

Настя промолчала. Она не замечала больших перемен, только ветер, действительно, стал холодным, пришлось кутаться в теплый платок, взятый у мачехи. Начался кашель. Но никакой дымки Настя не замечала. Уже долгое время она жила как во сне, все словно отдалилось, покрылось дымкой. Девочка медленно отходила от этого мира, спокойно прощаясь с ним, без тревоги и сожаления. И этот уход радовал ее, пока не приехал отец. Глядя в его глаза, любящие, тревожные, Настя задумалась, может быть, мечтать о встрече с мамой эгоистично. Видно, что папа боится ее потерять. И что будет с ним? Ведь мачеха не любит его. А больше у них с папой никого нет на земле…

Теперь девочка хотела бороться с болезнью и жить. К дому пастуха они подъезжали уже при первых каплях дождя. Глядя вниз, на долину, Настя удивлялась: там сияло солнышко, и ни какого дождя не намечалось, а над горами нависли тяжелые грозовые тучи.

Курбан встретил их очень приветливо и радостно, лошадь быстро загнал в стойло, где уже стояла лошадь хозяина; дав корм, телегу убрал под большой навес. Как только они вошли в дом, хлынул ливень. Он был настолько сильным, что на расстоянии протянутой руки ничего не было видно.

– Вот это до-ождь! – протянула Настя.

– Я не зря боялся попасть с тобой под дождь, – ответил Михаил, – хотя такой дождь даже здесь не часто бывает.

Хозяин предложил гостям плотный ужин из козьего молока, сыра, мягкого хлеба да копченого мяса. Заварил чай из трав, удивительно вкусный, пахнущий мятой и земляникой. Он все время поглядывал на девочку и после ужина предложил осмотреть ее. Закончив осмотр, Курбан вздохнул:

– Это же надо было довести ребенка до такого состояния! Если

бы не такое истощение, я мог бы сказать, что подниму ее. Но сейчас ничего не могу обещать. Оставь ее до осени. Хуже не будет. Да и ты выглядишь не лучшим образом, самому лечиться нужно.

– Если не выгонишь, неделю-другую поживу у тебя. С соседями я договорился, а домашние только рады будут…

– Угораздило тебя жениться во второй раз! После ангела да к сатане попал.

– Ну, уж ты в крайности сразу… Конечно, я чуть не убил ее, когда увидел, что она с Настей сделала. Но трудности нередко вскрывают в людях самое гнилое… Ведь до того, как я ушел на войну, она другой была.

– Или прикидывалась?

– Кто знает человеческое сердце?

– Вот потому и не женюсь больше, как умерла моя Зухруша, – грустно улыбнулся Курбан. – А то попадешь вот так…

– Агафья-то «золотцем» стала после того, как напугал ее. Некоторые люди хорошо к окружающим относятся, только когда боятся или плачут… Неужели иначе нельзя?

– Ты что, ударил ее?!

– Нет, сказал, что пристрелю…

– Вот это да!.. Но это мне представить даже легче, чем тебя, да бьющим женщину.

– Да, ударить женщину мне сложнее… как это ни странно.

– Надо же, как жизнь меняет людей, даже Михаил за ружье взялся…

– Вот потому и не смею судить Агафью, хотя и хотел убить ее…

Когда Настя вошла в первый раз в пристройку травника, она слегка поежилась. Курбан заметил это и, улыбнувшись, спросил:

– Что, страшно стало? Не бойся, не заставлю тебя пить все эти

травы.

– А у вас здесь сушеных лягушачьих лапок случайно нет?

– А почему они должны быть?

– Ваша пристройка, как кладовая Бабы-яги. Мачеха Дине рассказывала, и я тоже слышала всякие страшные сказки, так вот кладовая Бабы-яги точь-в-точь такая была… – в глазах девочки, несмотря на доверие к старому другу семьи, прятался страх.

Курбан рассмеялся, потом неожиданно стал серьезным.

– Бесы в мозгах людей часто добро со злом путают, чтобы потом уже трудно было разобраться, где добро, а где зло. Бог дал людям травы, чтобы они не болели. А люди глупы: как только две-три травинки узнают, так уже и считают себя умнее других. Вот бесы через гордость и пробираются к ним в душу. А посредством таких «знахарей» они впутывают в свои сети и бедных больных людей. А Творец ни от кого секретов не держит и бесплатно здоровье дает – бери, только осторожным да мудрым будь, знай меру во всем…

– Так ваши травы все без заговоров действуют?

– Без заговоров, – рассмеялся Курбан. – Только сама не заваривай пока, а то напутаешь. Потом расскажу, какая травка от какой болезни помогает, если захочешь.

Михаил прожил у Курбана две недели, удивительно окрепнув за это время. Старик заваривал каждому свой чай, заставляя пить не только во время трапезы, но и как воду – когда жажда появится. Уезжая, Михаил хотел денег оставить, да Курбан отказался.

– Что я буду покупать на твои деньги? Я здесь сам себе хозяин, на козах столько заработал, что не знаю, куда девать эти бумажки. Отправляю детям, они-то в городе живут. А ты у меня не отнимай возможность делать добро. Да и не уверен, что помочь смогу – болезнь слишком запущена.

Друзья попрощались, и Михаил уехал домой. Настя осталась у пастуха. С утра и до вечера гуляла по горам, собирала цветы. Но в первые дни она могла лишь изредка выходить на улицу. Тогда Курбан сделал ей деревянный настил в саду, накрыл его несколькими козьими шкурами. Еще дал ей кувшин, в который каждый день наливал свежий отвар трав. До обеда она должна была все выпить, потом, когда пастух приходил домой на обеденный отдых, он вновь заваривал травы на вторую половину дня. И вскоре Насте стало легче.

Курбан настаивал, чтобы она ела столько, сколько захочет, оставляя ей творог, сметану, сыр, мясо и овощи. Приходилось есть всего понемногу, чтобы были силы и не тошнило.

Вскоре Настя окрепла настолько, что Курбан, придя с пастбища, обнаружил выметенный пол в доме. Он был очень доволен. Если эта девочка, не успев начать ходить без помощи стенки, уже готова помогать – значит, она не будет обузой в то время, которое еще предстоит лечить ее.

Глава 4

Лето прошло, наступила сухая и теплая осень. Сезонные холода словно забыли о существовании долины, раскинувшейся в низовье гор. Жители станицы были только рады этому, собирая урожай с полей и садов. Картошку уже выкопали и сложили в погреба, хлеб был убран давно, заканчивали сбор поздних фруктов.

Михаил собирался уже ехать за Настей. В первое время он волновался за дочь, но теперь был уверен, что Курбан справился с чахоткой. Ведь если бы дела не пошли на поправку, то пастух привез бы ее еще летом.

Агафья в последнее время очень сильно изменилась, стала какая-то кроткая и тихая. И все же Михаил боялся верить в искренность этой перемены. Чего только не делает страх с людьми. Но не похоже, чтобы женщина боялась, наоборот, она казалась счастливой, часто начинала петь какие-то незнакомые песни. Они были немного грустными, но лицо Агафьи светилось в эти минуты счастьем…

«Странно как-то все это», – думал Михаил, наблюдая за женой.

Но не спрашивал, и она не говорила о причине этих перемен. Только однажды она вдруг подошла к нему и со слезами на глазах попросила прощения за все зло, которое причинила ему и Насте. Михаил, конечно же, сказал, как было принято: «Бог прощал и нам велел». Но на душе все же лежал камень обиды и настороженности, и Агафья чувствовала это. Только приезд девочки покажет истинность слов женщины.

Агафья начала ходить на собрания баптистов. Сначала просто, чтобы развеяться. Пока муж был на войне, Агафья жила в самосожалении и ненависти, потом – в страхе. Такая жизнь изматывала, и ей уже не хотелось жить. Приходя на собрания, Агафья все чаще слышала о том, что Бог своей любовью преображает сердца, жизни людей.

И она захотела этой любви! Агафья вдруг ясно поняла, чего ей так не хватает, настолько сильно, что хочется кричать! Любви, настоящей, большой Любви. Чувствовать, что тебя любят всегда, какой бы ты ни была… И хотелось самой научиться любить… Агафья умела ненавидеть, в этой науке она преуспела, но любить она не умела. И вот, в один из дней, проповедник сказал:

– Всякий, кто пожелает, может выйти вперед и покаяться перед Богом, и вся церковь помолится о нем.

Агафья уже видела, как люди выходили и молились перед всем собранием. Но она не могла сделать ни одного шага, к ногам словно гири привязали. Она упала на колени и надрывно заплакала, едва выговаривая одно только слово:

– Прости, прости…

Проповедник подошел к склоненной женщине и, положив на ее голову руки, помолился, чтобы Бог очистил ее душу от всего злого, чтобы открыл уста для молитвы. В душу Агафьи вдруг пролился мир, это было ощутимо почти физически. Душа иссохшая, как пустыня, впитывала покой и любовь. Рыдания постепенно стихли. Помолчав, женщина промолвила:

– Иисус, прости меня, я так много зла сделала своей падчерице и мужу, я так долго жила в ненависти и злобе, научи меня любить. Аминь.

По пути с собрания Агафья летела, словно на крыльях. Никогда в жизни она не испытывала такой легкости. Она поняла, что не люди мешали ей быть счастливой, а ее злые чувства и дела, отнимавшие покой. И теперь, делая первые шаги по пути любви, душа ее пела хвалу Христу, дающему спасение от зла, скопившегося в сердце человека и поработившего его. Она была свободна, и никто на свете сейчас не смог бы убедить ее в том, что Бог не простил ее. Она рассмеялась бы в ответ.

«Но простит ли Настя меня, простит ли Михаил?!»– пронеслась мысль, и Агафья вдруг потеряла крылья. Она вновь заплакала, теперь от бессилия что-либо изменить в прошлом. Как многое сейчас она отдала бы, только бы вернуть время! Но это невозможно. И Агафья вновь начала молиться, прося у Бога силы стать другой и получить прощение падчерицы и мужа. Теперь, когда она избавилась от чувства вины перед Богом, ей так хотелось оставить это чувство в прошлом. Ей важно было получить прощение людей, которым она причинила так много зла. Женщина знала, что и в будущем не сможет поступать безупречно, как бы ни старалась, но, как однажды сказал проповедник: «Каждый христианин должен помнить, что душа ежедневно нуждается в очищении и покаянии, как наше тело – в туалете», – указав на маленький домик за окном. Это сравнение немного смутило женщину своей прямотой, но показалось верным, и Агафья настроилась не забывать об очищении души через покаяние каждый день, стараясь все же не делать того, за что пришлось бы просить прощения.

Видя настороженность мужа, Агафья не решалась приглашать его на собрания. Она звала Дину, но та даже слушать не хотела, наоборот пригрозила батюшке доложить, что мать в штунду перекинулась. Немцы – миссионеры – называли собрания «библь штунде», то есть «библейский час». От чего и стали баптистов «штундистами» называть.

– В прошлом году мало твоим штундистам погромы устраивали? Так они не только не разбежались, но и тебя еще к себе затащили, нехристи! – возмутилась дочь.

– Дочка, ты ошибаешься, это я раньше нехристем была, а ведь называлась христианкой, Настю чуть в гроб не загнала. А Христос прощать и любить учил.

– Да лучше бы она сдохла, эта оборванка! – закричала Дина. – Ненавижу ее!

– Моя ненависть чуть не убила меня. Не бери на душу эту же ношу. Прости свою мать неразумную, что вселила по глупости эту злость в тебя. Ты ведь у себя же счастье отнимешь! – со слезами на глазах уговаривала Агафья.

– Ты теперь стала глупой сектанткой, не желаю слушать твои проповеди! – Дина, хлопнув дверью, ушла на улицу к подругам.

А Агафья пошла в комнату, склонилась на колени и проплакала весь вечер, молясь за дочь, из сердца которой она уже не могла выкорчевать мощные сорняки злобы и зависти. Молилась о чуде, о прозрении для дочери своей, молилась о выздоровлении падчерицы, чтобы успеть загладить свою вину перед ней и получить ее прощение.

И вот наступил день, когда Михаил поехал в горы за дочерью.

– Папа приехал! – огласил горы радостный крик Насти.

Девочка кинулась отцу на шею и чуть не сбила его с ног. Это была далеко не та маленькая, синюшная тростиночка. Настя сильно вытянулась и поправилась. Платье, в котором она приехала к Курбану, болтавшееся на ней, как на вешалке, едва не лопалось по швам. Настя не стала слишком полной, она выглядела большой и крепкой девочкой. Болезненный яркий румянец исчез, уступив место здоровому и нежному. Курбан еще не вернулся с пастбища, и Настя ждала его с минуты на минуту. На удивление Михаила, хата пастуха выглядела очень уютной. Раньше ее скорее можно было назвать жилищем, не было ощущения дома. Но теперь она сияла белыми занавесками, которые Настя нашла в сундуке, на столе лежала скатерть, на скамьях – коврики.

– Да ты преобразила дом дяди Курбана!

– Он сначала ругал меня, что я испортила его хату, а сейчас привык, – улыбаясь, рассказала девочка.

Наконец в ущелье показались козы, за которыми следовал Курбан.

– Ну здоровеньки булы, Михаил.

– Здоровеньки булы, – рассмеялся Михаил, – никак я по-вашему не научусь говорить.

– Да это и неважно. Ты мне свое сокровище отдал на время, так я не очень хочу возвращать его…

– И какое это сокровище?

– Дочка твоя. Не знаю, что я без нее делать-то буду? Так привык, что в доме уютно и хорошо, что готовить самому не надо… Трудно мне будет… И когда эта кроха всему научилась?

– Вот и не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Агафья свою-то жалела, так Дина ничего не умеет, только сейчас учится и ругается на свою жизнь тяжелую… А Настю чуть не угробила, да научила всему. Вот и не знаешь, что добро, а что нет.

– Во всем мера нужна, вот и добро выйдет во всем… Но дочка у тебя – прелесть, даже расставаться трудно.

– Ты ее так раскормил, что платье новое покупать придется, – рассмеялся счастливый отец.

– Это платье ей еще два года назад должно было стать маленьким, так что раскошеливайся.

– Тебе я сколько должен? Ведь ты ее поднял, на ноги поставил. Хоть я и никогда не смогу рассчитаться до конца. Ты чудо сделал с моим ребенком!

– А я тебе сколько должен, что все лето обстиранный да накормленный ходил?

– Ну, ты скажешь тоже!

– Ну, вот и ты такое говоришь!

– Спасибо тебе!– от души поблагодарил Михаил.

– И тебе спасибо. Я уже начал подумывать, а не привести ли мне в дом хозяйку? Уж больно понравилось, что дома меня ждут… Все не один! Вот только страшно, что такая, как твоя, попадется.

– А моя-то изменилась – не узнать. Такая ласковая да кроткая стала, любо-дорого смотреть!

– Это после ружья-то? – усмехнулся Курбан.

– Нет, она к баптистам ходить стала Я уже сам подумывать начал, может, сходить к ним, вдруг таким же счастливым стану, песни мурлыкать начну… – трудно было понять, шутит Михаил или серьезно говорит. Одно было ясно: перемены эти ему явно были по душе.

– Пап, так мачеха уже не бранится? – осторожно спросила Настя.

– Нет, ты не узнаешь ее, дочка, – прижимая к себе ребенка, ответил Михаил.

– А то я боялась домой возвращаться из-за нее.

– У нас сейчас только Дина шумит, да и то меньше, чем раньше, наверное, стыдно кричать, когда все спокойно говорят.

– А может, ты из этих баптистов и мне жену присмотришь, – пошутил Курбан. – Я не против, если они даже твою Агафью перевоспитали.

– Приходи, да сам выбирай, – парировал Михаил. – Откуда мне знать, какая тебе полюбится…

– Ну, по такому делу стоит спуститься в станицу, – рассмеялся Курбан.

Михаил переночевал у друга, и рано утром, поблагодарив еще раз пастуха и попрощавшись, отец и дочь тронулись в обратный путь.

Глава 5

Вернувшись домой, Настя действительно была поражена произошедшей перемене. Агафья в первый же день попросила прощения за все издевательства, обещала, что постарается относиться к Насте как к дочери. Через время девочка заметила, что женщина старается угодить ей во всем, и в голове возникла злая мысль: «Что ж, раньше ты мучила меня, а что если я начну также издеваться над тобой? Насколько хватит твоей хваленой баптистской веры?». Но девочка испуганно вспомнила: «Неужели я уже не хочу к маме? Ведь если я начну мстить, тогда Бог не возьмет меня на небо…».

Заметив, что жена словно выслуживается перед Настей, Михаил однажды строго спросил ее, когда детей не было в доме:

– Агафья, ты обещала, что будешь относиться к Насте как к своей дочери?

– Разве я не выполняю? – удивленно подняла голову Агафья.

– Нет, ты выслуживаешься перед Настей, пробуждая в ней эгоистичность и сердя этим Дину. Не думай, какая ты мать, плохая или хорошая: пойми, что они большую часть жизни будут без тебя. Научи их жить честно, трудиться и думать о других, тогда и будешь настоящей матерью…

– Так что же мне делать? – озадаченно спросила она, продолжая готовить обед. – Я думала, ты будешь сердиться, если я буду давать Насте работу по дому.

– Она уже здорова, и посильная работа ей не повредит, главное – не бросаться в крайности, – спокойно, но строго заключил Михаил.

– Хорошо, я постараюсь, – согласилась женщина, понимая, что муж прав.

Шли годы, Настя выросла бойкой и красивой. Длинная коса, как и прежде, немного тянула назад, и девушка ходила, слегка задрав голову. Она прослыла веселой хохотушкой, любила петь и играть с подругами после трудового дня.

Дина вышла замуж и уехала в соседнюю деревню. Она так ни разу и не пошла на собрания баптистов. Настя, напротив, легко согласилась сходить, да так и стала посещать каждое собрание, приглашая с собой отца. Михаил не устоял против уговоров дочери. Ему и самому было интересно, кто мог сделать с его женой такое чудо. И хотя с тех пор, как прошел первый пыл радости,она иногда по старой привычке ворчала, все же это была иная Агафья, лучше прежней.

Придя на собрание, Михаил был удивлен. О том, что там нет никаких икон, он уже был наслышан, но и ожидаемых жертвоприношений детей также не оказалось, никаких дебошей или беспорядков.

«Значит, батюшка соврал… а еще священник», – обиженно подумал Михаил.

Богослужение ему понравилось,особенно когда читали Библию и разъясняли. Он был своеобразным философом, размышляя над всем, что происходило в жизни, и ему было важно услышать рассуждения о Слове Божьем. Это было намного лучше ответов батюшки.

– Тебе не для того,чтобы рассуждать, Библию дали, а чтобы исполнять, что написано, – сердился он, когда Михаил задавал вопрос.

– Так я и спрашиваю, чтобы понять, как лучше исполнить… – недоумевал Михаил

– Ты еретик и вольнодумец, исполняй, что велено, а не рассуждай здесь! – жестко обрывал его священник.

Приходилось уходить из церкви не солоно хлебавши. Но здесь не только не ругали за чтение и размышление над словами Библии, но даже поощряли это. Больше всего ему запомнился текст, который их руководитель прочитал: «Вникай в себя и в учение, занимайся сим постоянно; ибо, так поступая, и себя спасешь и слушающих тебя».*

Михаил с удовольствием начал ходить на разборы Слова Божьего, петь он не умел, да и не очень любил. Настя же,наоборот,готова была петь днем и ночью. Голос у нее был сильный и чистый. Агафья была счастлива, что большая часть ее семьи стала ходить в церковь; они теперь и дома читали Библию и молились. Огорчало ее лишь то, что Дина не желала даже слышать о собраниях.

Вскоре Михаил покаялся и принял крещение. Настя тоже хотела, но ей сказали, что нужно подождать до восемнадцати лет,пока она не станет совершеннолетней. Ведь крещение – это обещание служить Богу доброй совестью. И к нему надо подойти серьезно. Лучше не обещать, чем обещать и не исполнить… И Настя ждала, очень ждала, когда же ей восемнадцать исполнится. До крещения она прочитала Новый Завет пять раз. В их станице многие девушки в шестнадцать уже замуж выходили, а восемнадцатилетнюю уже чуть ли не старой девой считали. Но Настя не хотела замуж выходить, пока крещение не примет, чтобы обвенчаться можно было и благословение получить, как полноправный член церкви. Общалась она со многими ребятами, но никому не отдавала предпочтения.

Над ней уже подружки посмеиваться стали:

– Уже семнадцать, а ты еще не встречаешься ни с кем. В старых девах засидишься.

– Да отстаньте вы, не хочу я без Бога начинать семейную жизнь, а Он мне еще не послал того, кого приготовил.

– Ну, уж тебе – и не послал? Зазнаешься больно! А что, наши ребята тебе не пара? Смотри, толпами возле дома вечерами вертятся.

– Но они – не из наших.

– Ах, «не из наших», – передразнила соседка Маша. – Тебе что, только штунду твоего подавай?

– Да, я хотела бы, чтобы он был из верующих.

– А мы что, неверующие, по-твоему? – обиделась девушка.

– Вы, конечно же, верующие, но я хочу ,чтобы он Библию читал, как и я, папа и мама, молился, пел…

– А ты что, Агафью уже мамой звать стала? – удивилась Маша. – Что забыла, как она тебя со свету сживала?

– Она ведь покаялась перед Богом и у меня прощения просила.

– И ты так и простила, простушка? Да она просто замасливает тебя потому, что отца твоего боится. Стоит вам опять вдвоем остаться, она снова за свое примется!

– Не говори лишнего. Она другая, и я простила ее и люблю.

– Ну и дурная ты, – Маша хлопнула калиткой и пошла домой, бросив в сердцах: – Жди своего принца заоблачного, старая дева!

Настя рассмеялась, но в душу закралось сомнение: может быть, она действительно не права, что не встречается ни с кем из деревенских ребят? Может, действительно капризничает? Вон Дина вышла замуж в шестнадцать, уже ребеночка растит. Маша тоже замуж собирается… А она одна. Из ровесниц все уже замуж вышли или собираются… Тревога эта, хотя и не имела основания, все же подтачивала.

Вскоре в церкви открылась воскресная школа, и Настя с еще одной сестрой стала преподавать в ней. Девушка старалась не вспоминать о браке, посвящая всю себя детям, служению в церкви.

Глава 6

Настя любила Бога, ей так хотелось благодарить Его за каждый день жизни. Она словно наверстывала упущенные годы, в которые имела так мало радости, – по-детски задорно смеялась, пела и радовалась каждому дню. Ее задорный смех часто слышался по деревне, когда молодежь возвращалась вечером из церкви. Молодые люди не очень торопились расходиться по домам, с песнями и разговорам и нередко обходили пол деревни, провожая то одного, то другого. Постепенно редели ряды, все расходились по домам.

В деревне в основном жили украинцы, но было и несколько русских семей. Настя знала, что есть русские порядочные и работящие…

Ноте, что жили в деревне, пили «горькую»и нередко дебоширили по всей деревне. Девушка всегда сторонилась их, побаиваясь, особенно одного – Федьку Иванова, который не раз заговаривал с ней на улице, явно пытаясь ухаживать. Он был рослым и крепким парнем, мог, не напрягаясь, поднять и нести два больших мешка пшеницы с поля хоть километр, но при этом лентяем был отменным. Очень рано Федька начал пить, как и его отец, забросив хозяйство, оттого семья жила очень бедно. Девушки заглядывались на видного парня, но побаивались его буйного нрава.

В один из вечеров, возвращаясь с общения, Настя простилась с подругами и тихо шла вдоль крепкого плетня своего огорода по узкой тропинке, домой сегодня не хотелось спешить. За околицей заливался соловей, с гор потянуло прохладой, свежий ветерок ласкал волосы, и девушке было немного грустно.

«Вот и Алеся замуж собралась… Скоро в церкви только я одинокой останусь… Но за неверующего, как она, я не хочу! Может быть, Алесина мама права?Как там она сказала? – Настя напрягла память: “За твои переборы достанутся тебе одни отборы…”Я обиделась тогда, а может она права? Но я не хочу, как Алеся, за неверующего выходить, ну и пусть у нас в церкви нет ребят моего возраста! Бог же обещал заботиться о своих детях, а создание семьи – это очень серьезный шаг вжизни…Значит,Бог этим вопросом не откажется заниматься…». Девушка, задумавшись, повернула за угол плетня и чуть не наскочила на Федю, тот был «навеселе».

– А-а-а-а, богомолочка – недотрога идет! Постой, постой, красавица, не торопись, поговорить надо, – видя, что Настя старается обойти его, Федя раскинул руки и перекрыл дорогу. – Я тебя тут уже больше часа поджидаю.

– Пропусти, ты пьян, проспись, потом поговорим.

– Ах,нам, святым, водочка мешает, – грязно улыбаясь, протянул Федя. – Ты такая сладкая, красавица, а меня обходишь, даже когда я трезвый. Ваш батюшка запрещает вам с нами – грешниками – общаться?

– Перестань, Федя, иди, поспи.

С ужасом Настя вспомнила,что напрасно отказалась от предложения подруг проводить ее до калитки,теперь они уже довольно далеко отошли и вряд ли услышат,если она закричит. Девушка попробовала проскочить мимо рук парня и вдруг почувствовала сильный рывок за косу. Из груди вырвался невольный крик. Федор за волосы притянул Настю к себе.

– Прекрасная коса, не правда ли? – прошипел он ей в лицо, дохнув перегаром. – Вот так и нужно держать вашего брата, чтобы не рыпался! Один поцелуй не испоганит ваших прекрасных губ, барышня! – он потянулся к ее лицу.

– Нет! Прекрати! – закричала Настя.

– Не кричи, глупенькая, ведь на всю деревню опозоришься! Все будут говорить, что ты со мной обнималась за плетнем… И кто ж тебя после такого замуж возьмет? А помолчишь и будешь послушной – я никому не скажу…

Насте стало вдруг противно, страх перед здоровенным парнем исчез, потом девушке стало стыдно за свою брезгливость, ведь какой бы он ни был – человек он, а значит, и за него умирал Христос… Мысленно Настя взмолилась к Богу,чтобы Он защитил ее, и на мгновение перестала сопротивляться. Удивленный Федя ослабил хватку.

– Ну что, одумалась?

– Знаешь, мне все равно,что подумают люди и что скажешь ты. Бог видит тебя и меня. Он обещал, что будет хранить всякого, кто любит Его всем сердцем. И я верю этому. Посмотри на себя, что нужно тебе на самом деле?

Настя не задумывалась о том, что говорит, только молилась в душе, вопя к Богу о помощи и защите.

– Ну, я уж точно знаю, что мне нужно! – усилил хватку Федор,

но, взглянув в глаза девушки, вдруг как-то обмяк. – Ты… того… не бойся… я ведь только поцеловать хотел… Ты такая неприступная… не то, что другие девушки.

– Я уже не боюсь, – спокойно ответила Настя – Бог ищет тебя… – неожиданно для себя добавила она.

– А чего меня искать, вот я… – недоуменно протянул парень, начиная трезветь.

– Твое сердце далеко от Него.

– А ты меня в свою штунду не затягивай, я все батюшке расскажу, – Федор явно старался распалить себя, чтобы побороть странную растерянность, которая овладела им.

– Я и не тяну,просто говорю, что Бог любит тебя и ищет…

Тут послышались шаги, и Федор отшатнулся от Насти.

– Штундистка проклятая, я еще найду тебя! – выругался он и побрел дальше.

Настя бросилась домой. Ноги немного заплетались, страх только теперь, с большим опозданием, парализовал все тело, и каждое движение давались с трудом, как во сне. Кто-то прошел мимо и, поздоровавшись, обогнал. Шагов именно этого человека испугался Федор, но, поздоровавшись в ответ, Настя так и не поняла, кто это.

«Странно, – удивленно подумала она, – Как же он меня обычным шагом смог обогнать? Быстро же я бегу… – невольно усмехнулась девушка. – Слава Богу, что Федька пошел в другую сторону, а то подумал бы, что я его поджидаю, волоча ноги, как улитка…».

В этот вечер Настя обещала себе, что никогда больше не станет мечтать о парнях. Ей казалось, что Бог допустил эту встречу только потому, что она задумалась о том, стоит ли выходить замуж за неверующего. Настя, встав на колени, попросила:

– Господи, прости, что я чуть не согласилась идти на компромисс, спасибо, что остановил меня. Но после всего, что произошло, я очень хочу попросить Тебя об одной вещи… Конечно, Ты знаешь все и можешь распоряжаться моей судьбой по Своему усмотрению… Но если можно, об одном прошу, пусть тот, кого Ты пошлешь мне, не будет русским. Может быть, я не права, но я боюсь их…

Страшно было подумать – стать женой Федора… Но как избежать ошибки в выборе? Достаточно ли только стараться быть хорошей хозяйкой и хорошей христианкой? В этот вечер Настя решила, что этого недостаточно. Ведь если попасть в такую семью, как у Ивановых, – одна молоденькая девушка не сможет изменить всю семью, скорее они поломают ее… И неважно, что вначале она будет получать много комплиментов и красивых обещаний – на одних ухаживаниях жизнь не построишь и не проживешь. Через время каждый, самый милый ухажер станет таким, каким привык быть дома.

Прошло время, однажды в церкви сообщили, что в Киеве будет проходить большая молодежная конференция. Насте очень хотелось быть там, ведь она еще никогда не видела много верующей молодежи, да и Киев посмотреть очень хотелось. Но навязываться было нехорошо, и она молчала. И вдруг руководитель церкви сказал, что приглашается вся молодежь их церкви. Настя чуть не подпрыгнула от радости!

На поезде она ехала впервые. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но вместе со страхом чувство новизны волновало и захватывало. Поезд ехал не слишком быстро, и вскоре испуг прошел, оставив место природной любознательности молодых людей. За окнами проплывали поля и деревни, на каждой станции стояли подолгу, и было много времени, чтобы осмотреть вокзалы и улочки, прилегающие к ним. Настя была удивлена, как сильно похожи были близлежащие деревни и села, девушке казалось, что она приехала в незнакомую часть собственной деревни. Но чем дальше поезд отходил от знакомых мест, тем больше отличались окружающий ландшафт и поселения.

Насте становилось жутковато от мысли о том расстоянии, что отделяло ее от дома. Несмотря на то, что с мачехой отношения наладились, все же не было той необъяснимой близости взглядов и видения мира, которые были у Насти с отцом, и дочь с болью расставалась с ним, отсчитывая километры, отделяющие ее от дома.

«Хорошо Оксане», – позавидовала девушка. Пятнадцатилетняя компанейская девчонка, которая недавно покаялась, казалось, ни грамма не волновалась, болтала и смеялась как всегда. Настя тоже поддерживала разговор, но колени отчего-то ослабли, и трудно было быстро передвигаться по вагону. И вот, наконец, поезд подошел к перрону Киева! Такого огромного города с большими домами и множеством куполов деревенская молодежь еще никогда не видела. Они шли по улицам, обмениваясь впечатлениями и, поднимая головы, разглядывали здания.

Хорошо, что на вокзале их встречали верующие из киевской церкви, иначе станичные потерялись бы в большом городе.

На конференцию собралась молодежь с Украины, России и Кавказа. В церкви киевской общины был большой зал,и маленькая группка деревенской молодежи вначале немного растерянно стояла в сторонке. Но вот к ним подошли молодые девушки и парни, похоже, тоже станичные, не городские. Они познакомились. Оказалось – это молодежь станицы, расположенной под Ставрополем. Настя была в восторге: так просто, оказывается, увидеть людей из разных мест, познакомиться и чувствовать, что они – родня по духу. Девушка наслаждалась тем, что так много молодых людей, которые любят Бога так же, как и она.

Общение началось с пения. Настя знала почти все песни наизусть и самозабвенно пела, исчезая во всеобщем мощном хоре множества голосов. Пение уносило душу вверх,заставляя ее трепетать от восторга, напоминая о той общности, которую не могут убить расстояния.

Настя пела и представляла, как будет рассказывать обо всем, что увидела и пережила, дома, папе… и матери. Настя не смогла бы объяснить, почему мачеха перед ее мысленным взором стояла немного в сторонке от отца, а она рассказывает только ему и видит его одного…

Девушка почему-то не могла представить, что мачеха сумеет понять то, что переживает сейчас она, – слишком… другая она была, не такая, как они с отцом. Агафья была хваткой и практичной, но какой-то более холодной, она никогда не понимала ни грусти, ни радости, вызванной чем-либо, кроме хозяйства, хороших или плохих покупок… – не связанной с чем-то материальным и практичным. Даже после радости покаяния Агафья довольно быстро успокоилась и стала тщательно читать Библию, находя в ней практические советы по правильной и счастливой жизни, усмехаясь, когда Настя с Михаилом вечерами,после трудового дня часами тихо беседовали о Божьих откровениях, о том, что пережили и передумали за день. Ей было непонятно все это, но Агафья не критиковала, радуясь, что муж дома, и Настя не бродит по деревне, а оба находятся рядом. Пусть себе говорят, раз так нравится.

Настя вспомнила, где она, и улыбнулась. Сейчас ее задача состояла в том, чтобы ничего не упустить и как можно больше запомнить.

После пения была проповедь. Молодой миссионер, хотя и с акцентом, ясно и хорошо рассказал о великой любви Божьей,которая делает совершенно чужих людей родными и близкими – братьями и сестрами по духу. И это родство бывает намного сильнее физического. Но особенно прекрасно, когда все члены земной семьи являются родными еще и по духу!

Закончив, проповедник пригласил к молитве, сказав, что может помолиться каждый желающий. Настя еще никогда не молилась вслух даже в своей небольшой церкви, но здесь ее душа была переполнена, и она поблагодарила Бога за все, что получила в своей жизни.

Генрих Штайн был сыном обеспеченных родителей, имел хорошее образование, говорил на семи языках, но принял решение остаться в России и посвятить себя евангелизации русского народа.

Три года назад, когда он принял решение быть миссионером, девушка, на которой он собирался жениться, отказалась ехать с ним.

– Если ты намерен жить там, нам придется расстаться. Я привыкла жить тихо и спокойно и не собираюсь менять свою жизнь.

Несмотря на тяжелые переживания, Генрих все-таки уехал в Россию, переезжал с места на место, проповедуя людям о Христе. А сегодня он был на молодежной конференции в Киеве. За год до этого он помолился:

– Господи, я знаю,что это Ты велел мне жить так. Верю, Ты поставил меня на этот путь, укажи мою спутницу жизни, чтобы мне не ошибиться больше, терпя боль и разочарование. И в то время, когда Настя молилась, Генриху пришла ясная мысль:

«Та, что сейчас молится – твоя. Я приготовил ее для тебя».

Генрих прежде никогда не рассматривал молящихся, полностью погружаясь в молитву. Сейчас же он открыл глаза, пытаясь увидеть с кафедры ту, которая молится, но не мог рассмотреть. Генрих запомнил место и одежду, склонивших головы людей, в том месте зала, откуда раздавался голос девушки. Не имея возможности увидеть ее, он стал прислушиваться к ее словам. Молитва была проста и искренна:

Иисус для нее был близким Другом, с Которым она общалась каждый день.

После собрания, когда объявили перерыв на обед, он подошел к группке молодежи. Познакомившись, осторожно спросил:

– Кто-нибудь из вас молился вслух после проповеди?

– Я, а что случилось? – немного растерялась Настя, узнав проповедника.

– Я бы хотел поговорить с вами. Можно?

– Конечно.

Они отошли в сторону, познакомились и разговорились. Генрих узнал, кто она и откуда. Но говорить о своем откровении не решился, зная, что сатана нередко обманывает, давая ложные знамения. И только по плодам можно отличить ложное знамение от истинного. А для этого необходимо время.

Настя с удовольствием рассказывала о своей деревне, о церкви. Скромная симпатичная девушка с блестящими радостью глазами пришлась Генриху по душе. Он заговорил о Библии и увидел,что для Насти она является живой и любимой. Расспросил о домашних,поняв из ответа, что Настя из верующей семьи.

Перерыв закончился, а молодые люди даже поесть не успели, не заметив пролетевшее время. Они договорились еще раз встретиться вечером, после общего собрания.

Весь остаток дня Настя невольно поглядывала на Генриха; ей понравился этот молодой человек, отличающийся от всех, кого она прежде знала. Речь его, хоть и с акцентом, выдавала образованного человека, он был предупредителен и мягок в обращении. Она также не раз ловила на себе его внимательный взгляд. Единственное, что смущало – он был невысокого роста. В своих девичьих мечтах она представляла себе высокого и стройного парня… В довесок ко всему, Насте было стыдно за свою простую речь: она понимала, что выглядит маленькой деревенщиной рядом с образованным интеллигентом.

«Но Генрих же просто решил пообщаться, в этом нет ничего личного, так что присматриваться еще рано…» – успокаивала она себя, замечая при этом его взгляд.

Вечером все стали разъезжаться по домам. Генрих вновь подошел к Насте, предложив пройтись по улице. Время до отхода поезда еще оставалось, и девушка согласилась. Они медленно шли, откровенно расспрашивая друг друга обо всем, как старые друзья.

– Интересно было бы посмотреть на вашу станицу, – обронил

Генрих.

– А вы приезжайте к нам и посмотрите, – просто предложила Настя.

– Вы приглашаете?

– С удовольствием. Папа с мамой тоже будут рады принять вас.

– Ну, положим, в гости к вам мне будет неприлично приехать, ведь если я правильно понял – сейчас вы одна с родителями живете?

– Да, одна. Ну и что? Комнат у нас в хате много.

– А руководитель церкви у вас кто?

– Терентий Абрамович.

– Он здесь?

– Да, когда вы подошли в первый раз, он отошел ненадолго, только поэтому вы не познакомились.

– А вы познакомите нас?

– С удовольствием.

Уже у вагона Настя подвела его к Терентию Абрамовичу и познакомила. Они разговорились, и Генрих высказал намерение приехать в станицу, на что получил радостное согласие.

– Только с условием, – улыбнулся Терентий Абрамович, – вы обязательно проведете беседу с нашей молодежью. Мне очень понравилась ваша проповедь сегодня.

– Хорошо,я буду рад поделиться всем, что имею.

Генрих приехал в станицу уже через месяц.

Глава 7

Поселился Генрих у Терентия Абрамовича, но к Линковским в

гости пришел. Когда хозяева вышли провожать его, Генрих попросил

Настю пройтись с ним по улице. Немного смущаясь, девушка согласилась, но вспомнив, что в деревне все имеет уши и глаза, предложил присесть на лавочку у калитки. Во время бесед он признался, с какой целью приехал в станицу. Рассказал Насте о своей просьбе к Богу, об откровении в молитве и просил ее молиться о том, чтобы Бог открыл ей Свою волю. Девушка, покраснев, сидела ровно, как по-струночке, чуть вскинув голову от тяжести косы, и молча смотрела вперед.

«Неужели? – билось в мозгу. – Неужели Ты решил исполнить все мои просьбы?!».

На следующий день после встречи с пьяным Федором, прочитав в Библии: «…открывайте свои желания пред Богом…», она сказала:

– Господи,я не знаю, кого Ты приготовил мне,но я поняла, чего хочу. Конечно, Ты Господин моей жизни, но Ты сказал открывать свои желания перед Тобой, поэтому я решилась открыть свое желание. Я хочу, чтобы мой будущий муж был старше меня. Мне так трудно повиноваться человеку, который кажется мне ребенком. А мои сверстники еще совсем дети… Еще я хочу, чтобы и духовно он тоже был старше. Ведь мужчина – священник в доме, и мне кажется, будет лучше, если он будет знать Твою волю лучше,чем я… А еще, Господи, если можно, я не хочу, чтобы он был русским…

Отец Насти был выходцем из Польши, мама украинка… И вот, рядом сидит Генрих – немец, старше ее на пять лет, покаявшийся уже восемь лет назад, тогда как Настя покаялась всего три года назад, миссионер, проповедник, и рассказывает ей об откровении, посетившем его на конференции…

Мысли разбегались в разные стороны, она ничего не могла ответить, слушая Генриха. Он истолковал ее молчание совсем иначе. Узнав немного лучше девушку за это время,он уже начал бояться получить отказ, слишком она понравилась ему. И с каждым днем нравилась все больше. Прощаясь, он попросил:

– Вы можете обещать мне молиться об этом и не принимать поспешных решений?

– Я обещаю! – искренне ответила Настя на прощание.

Девушка вернулась в хату, быстро прошла к себе в комнату, упала на колени и прошептала:

– Господи, хоть мне и очень хочется, чтобы это была Твоя воля… Но все ли правильно в решении Генриха… Прости, что высказываю свои желания прежде, чем спрашивать Твою волю… Но я ведь такая молодая христианка… – поняв, что молитва больше похожа на извинения, Настя вскочила с колен.

Она открыла Библию, чтобы успокоиться, и прочла первое попавшееся место: «Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око мое над тобою». Вместо покоя сердце подпрыгнуло от радости… «Значит, действительно от Бога это!» – молнией мелькнула мысль, непонятно откуда прилетевшая.

Хотелось побежать и рассказать об этом Генриху, но девичья стыдливость заставила сидеть дома и ждать, когда он придет в следующий раз.

А Генрих тем временем бродил за околицей, стараясь успокоиться. Ему хотелось быть рядом с этой девочкой с чистым взглядом синих глаз, хотелось ради нее сделать что-то хорошее и доброе. Но пора было готовиться к проповеди. О чем же говорить?.. Только о любви.

Но о той, которая выше и светлее самой высокой и светлой человеческой любви. О любви Того, Кто никогда не перестанет любить.

К Терентию Абрамовичу он вернулся не сразу, побродив по полям, вдыхая чистый воздух, напоенный запахом трав. Генрих не мог понять, радостно ему или грустно. Все было наполнено волнующей неизвестностью. Одно было постоянным и прочным – Божья любовь! И Генрих доверился нежным и сильным рукам Бога, получив покой и тишину. На вечернее собрание он пришел спокойным и умиротворенным.

– Человеческая любовь – это чувство, и как все чувства, она изменчива и непостоянна. Но Божья Любовь – это Его сущность. Если Бог перестанет любить, Он перестанет быть Собой. Поощряет Он нас или наказывает – все это является проявлением Его любви к нам. И если мы, христиане, просим, чтобы Господь научил нас любить, то должны быть согласны настолько пропитаться любовью, чтобы мы уже не могли не любить. Чтобы основанием нашей жизни и восприятия мира стала любовь, чтобы она лежала в основе самого маленького и простого дела. Чтобы,даже вбивая гвоздь в скамью, мы делали это с любовью. Только тогда мы сможем понять хотя бы крупицу Великой Любви Божьей! – закончил Генрих проповедь на вечернем собрании.

Сойдя с кафедры, Генрих поймал горящий взгляд синих глаз. Настя поняла его, и душа ее была наполнена желанием научиться любить так,как Бог. На основе Великой Любви Божьей родилась любовь двух молодых сердец. Не от взгляда друг на друга, а от того, что они смотрели в одном направлении. Когда Генрих пошел провожать Настю, она согласилась стать спутницей его жизни.

Через два месяца Генрих вернулся и забрал Настю с собой. Они уехали в Петербург, где у Генриха была квартира. Девушка была счастлива, но и немного расстроена. Она всегда мечтала посмотреть мир, но так не хотелось расставаться с отцом, который выглядел таким потерянным и опечаленным. Как ни старался Михаил храбриться, все же чувствовал, что почва уходит из-под ног. Он слишком сильно был привязан к своей крошке и никак не мог отдать ее малознакомому мужчине, к тому же отпустить так далеко! Одно успокаивало отца – муж Насте достался честный и любящий, с ним она будет как за каменной стеной. Но что же ему теперь делать долгими зимними вечерами?

Первое впечатление от шумного петербургского вокзала, огромных мостовых и множества народа было ошеломляющим. Даже в Киеве Настя не чувствовала себя настолько маленькой! Как ребенок, Настя инстинктивно прижалась к руке мужа, чтобы не потеряться, все здесь казалось чужим и холодным. Булыжные мостовые, гранитные набережные, памятники, дома… словно все в этом городе превратилось в камень.

Люди с озабоченными лицами куда-то спешат, взгляд ничего не выражает, кроме стремления вперед, будто их душа, которую Настя всегда видела через глаза людей, тоже превратилась в камень и не замечает окружающий мир. Молодой женщине казалось, что она здесь лишняя, и не место ей в городе, но, посмотрев на мужа, Настя встретила нежность, тепло и понимание в его взгляде, и на душе стало легче и светлее.

«Если Генрих будет рядом – все можно вынести», – подумала Настя и прижалась плотнее к мужу.

– Мы будем жить здесь, рядом с вокзалом? – осторожно спросила она.

– Нет, моя хорошая, я люблю тишину, также как и ты. Ты привыкнешь к этому городу, он тебе понравится, – Генрих нежно сжал ладонь жены.

– Не знаю, постараюсь, – немного неуверенно пожала плечами Настя.

– Питер странный город, огромный, но не суетливый.

– Не суетливый?! – невольно воскликнула она.

Генрих рассмеялся.

– Почему люди так легко судят обо всем, увидев лишь немногое?

– А что, в других местах иначе?

– Иначе. Наша квартира рядом со сквером. Я ведь тоже вырос в небольшом городке и привык к тишине. Если Бог позволит, когда-нибудь съездим в Германию, в мой родной городок.

– Это было бы интересно! Я еще никогда не была дальше Украины до сегодняшнего дня.

– У нас впереди большая жизнь. Думаю, что мы попутешествуем.

– Как Бог даст…

Насте вдруг стало грустно от этой мечты, словно сердце подсказывало, что ей не суждено будет сбыться.

– Да, конечно, и все же я хотел бы, чтобы ты увидела мир, —

услышала она, словно издалека, ответ мужа.

– Того, что я увидела, мне сейчас даже много. Я устала…

– Скоро будем дома, – Генрих махнул ближайшему кучеру.

Все тише слышны были гудки паровозов, крики зазывал, торгующих снедью на привокзальной площади; повозка тарахтела по мостовой, вымощенной крупным отесанным булыжником. Когда она остановилась, Настя, оглянувшись вокруг, облегченно вздохнула, увидев довольно большой и тихий сквер с причудливым фонтаном,дом в четыре этажа с затейливыми узорами на углах и у парадного подъезда.

От всего веяло размеренностью и покоем. Значит, ей жить не рядом с вокзалом, а на этой тихой улочке. «Интересно, а в каком доме квартира? – невольно осмотрелась она, – конечно, этот красивый дом не может быть нашим, но какой из тех, что за ним стоят?». Не желая долго гадать, Настя повернулась к мужу.

– Генрих, а в каком доме мы будем жить?

– Вот в этом, – Генрих показал на красивый дом напротив сквера, – я здесь купил трехкомнатную квартиру сразу по приезде в Россию.

– Надо же! А мне казалось, что это невозможно, я смотрела на дома попроще.

Генрих улыбнулся, явно довольный тем, что удалось не только угодить жене, но и удивить ее. Ему было приятно видеть радость в ее глазах, смотреть, как она улыбается, готовая радоваться и быть благодарной за любую мелочь. Все ей казалось новым и необычным в огромном городе, и радость от красивого дома сглаживала растерянность и испуг перед чужим городом.

Лето уже сдавало свои позиции, допуская на своем зеленом холсте все больше желтых и красных мазков. Дни все чаще заканчивались холодными ночами. Приближалась осень тысяча девятьсот семнадцатого года. В стране витали идеи свержения царской власти, во всем чувствовалась нестабильность и тревога. А в сквере журчал фонтан сквозь шелест листьев. Деревья готовились безропотно сбросить свой красивый наряд, когда придет время.

Хотя Настя выросла в достатке, но он измерялся простотой крестьянского быта и питания, о красивой мебели она только изредка слышала и ни разу не видела своими глазами. Она была потрясена просторной, с высокими потолками, квартирой и ее убранством. Генрих привык к дорогому и изысканному интерьеру. Став краснодеревщиком, он смог многое из мебели делать сам. Это был совет бабушки – еврейки, которая настаивала,что каждый потомок израильского народа должен не только головой уметь работать, но и руками,чтобы не остаться без куска хлеба в трудное время. Генрих внял настойчивому предложению,чему был очень рад. Ремесло дало ему более практичный взгляд на мир, добавило смекалки, и теперь в чужой стране он не чувствовал себя зависимым от окружающих в вопросах быта.

Не имея времени изготовить мебель себе, Генрих нашел более простой способ. Он покупал старинную мебель и реставрировал ее. К моменту, когда он ввел в дом молодую жену, тот был уже уютным, и пусть не полностью, но обставленным. Красивая мебель скрадывала ее нехватку, не создавая ощущения пустоты просторной трехкомнатной квартиры. Картину довершал большой толстый ковер на полу спальни, от которого словно веяло теплом и уютом.

Глава 8

Насте, прожившей всю жизнь в небольшой и тихой деревне, было трудно привыкать к жизни в большом городе, но рядом были любящий и заботливый муж, новые друзья из церкви. В церкви Настя довольно быстро нашла друзей. Ее чистый голос выделялся даже на фоне отшлифованных голосов хора большого города.

В свободное время Настя имела возможность гулять по паркам и скверам, которых в городе было в достатке. Когда позволяла погода, и Генрих мог выкроить свободное время, он показывал ее достопримечательности, иногда водил на выставки или просто на прогулки по набережной. Не могла она привыкнуть и к постоянным дождям и туманам, скучая по ласковым лучам солнца.

Генрих настоял, чтобы Настя не искала работу, его содержания вполне хватало на безбедное существование, тем более, что они хотели ребенка. Но Бог не давал им пока дитя. Врач сказал, что они здоровы, советовали не торопить события. Единственным утешением в такие грустные дни для Насти была Библия и те немногие пособия по изучению Библии, которые были у Генриха на русском языке. Настя, не имевшая родных братьев и сестер, мечтала о большой семье.

Она часто писала родным, делилась с отцом всем, что переживала. Ее письма и его ответы были плотной нитью, связывающей их сердца. Генрих был рад, что для Насти Михаил является не только отцом, но и другом. Он не ревновал, так как тоже был вовлечен в это тесное общение – Настя давала ему читать свои письма, затем ответы отца.

Это стало своеобразным ритуалом семьи – вечернее общение в гостиной за чашкой чая или горячего шоколада.

После жизни в деревне, где всегда находилась работа, дни казались такими длинными и пустыми. Но прошло время, и молодая женщина нашла себе занятие. Она стала узнавать в церкви о тех, кто находился в нужде, кому нужен уход, и посещала их; научилась вышивать по шелку, и в свободные вечера Настя не выпускала пяльцы из рук. Человек, привыкший полно и деятельно жить, всегда найдет место для приложения своих сил и талантов, множество способов для того, чтобы заполнить жизнь с пользой для себя и окружающих.

Генрих радовался тому, что Настя нашла себя в этом большом городе и не скучает так сильно, как это было вначале. Быт семьи наладился, и он мог назвать себя счастливым человеком, имея любящую и преданную жену, служение в церкви – лекции в вузах и встречи с молодежью. Много раз он восхищался, как мудро и терпеливо Бог трудится вокруг него и в нем, и во всем старался подражать своему Учителю. Тревожило лишь отсутствие ребенка.

Лишь одно объяснение мог дать Генрих этому: в городе царил хаос. Власть захватили рабочие, вернее даже не они, а странные люди в черных кожаных куртках с наганами. Знать и интеллигенция старались как можно быстрее покинуть страну. Генрих и сам подумывал уехать с Настей, но, помолившись, они решили остаться. Тем более, что Генрих был иностранным гражданином, что давало ему возможность покинуть страну в любое время.

Несмотря на то, что их дом находился не в центре, все же прогулки с некоторых пор пришлось прекратить, так как сейчас они были небезопасны. И теперь, думая о ребенке, Генрих был даже немного рад, что его впечатлительная жена не будет носить под сердцем малыша во время переворота. Пусть все немного уляжется… С другой стороны, Генрих иногда с нежностью представлял, когда возьмет на руки своего первенца, и неважно кто это будет, мальчик или девочка.

Через время действительно все немного успокоилось,но это было странное, угрожающее спокойствие. Над Россией словно сгущались черные тучи. Новая власть была слишком скорой на расправу и лезла во все сферы жизни граждан, требуя неукоснительного повиновения.

Диктатура пролетариата стала грозной машиной убийства. И через время уже трудно было разобраться, чья именно была эта диктатура, это была просто диктатура…

Жить с каждым годом было все сложнее, все чаще запрещалось проводить беседы или встречи с молодежью. Началась массовая антирелигиозная пропаганда. Все больше было свободного времени у Генриха, это не радовало его, так как означало, что лекции, диспуты или встречи были отменены.

Несмотря на внешние проблемы, в семье Штайн царил мир, супруги во всем старались поддержать друг друга. В один из дней они узнали, что у них будет ребенок. Генрих обрадовался и встревожился: время было неспокойное, все чаще молодой мужчина задумывался о будущем. Нужно ли оставаться в стране, где его жена и будущие дети в любую минуту могут подвергнуться аресту или смерти за его происхождение и взгляды? Или уехать, обезопасив тем свою семью и себя, но оставив те небольшие церкви, которые родились в различных районах, где группа благовестия, в которой он состоял, проезжала?

Прошло несколько месяцев, и Генрих узнал о том, что больше не будет получать материальную поддержку от немецкой церкви. Насте подходил срок родить, и он вновь поднял вопрос о том, оставаться ли им или покинуть страну. Обсудив создавшееся положение, они решили еще раз спросить у Бога и поступить так, как Он скажет. Генрих и Настя стали наблюдать за событиями, стараясь быть чуткими в молитве и читая Библию, чтобы услышать Его ответ.

Через некоторое время родилась дочь, и Настя полностью погрузилась в заботу о малышке. Генриху пришлось устраиваться на работу, но на работу по первой специальности переводчика не брали, советская власть не жаловала иностранцев. Пришлось зарабатывать плотницким делом и освободить одну комнату, так как найти другое помещение для работы не удалось. Но семья не очень волновалась, так как оставшихся двух просторных комнат им было достаточно. И Генрих неплохо зарабатывал, исполняя заказы. Он брал любую работу по дереву, исполнял всегда аккуратно и в срок, поэтому, несмотря на сложные времена, семья не нуждалась. Много раз мужчина от души говорил бабушке спасибо за совет обучиться ремеслу.

Однажды его вызвали в комиссариат. Провожая мужа, Настя молилась и тревожилась о нем. Генрих отправился, попросив Бога, чтобы Он Сам дал ему ответ посредством властей. В комиссариате Генриха встретили недобрыми взглядами. Едва поздоровавшись,человек с грубым лицом и колкими глазами, недоверчиво приглядываясь к нему, сказал:

– Мы не можем больше предоставлять вам вид на жительство.

Вам необходимо решить раз и навсегда: станете ли вы гражданином или покинете страну.

– Если я решу возвращаться в Германию, я смогу забрать свою семью?

– Нет, ваша жена и ребенок – граждане Страны Советов, они останутся.

– Это невозможно, они моя семья!

– Они граждане нашей страны и не могут покинуть Родину.

– Если дело обстоит таким образом, я принимаю подданство. Я останусь с ними.

– Это ваше окончательное решение?

– Да.

– В таком случае мы займемся вашими документами.

Возвращался Генрих домой в глубокой задумчивости. Значит, это и есть Божья воля. Бог предоставил ему выбор между свободой, комфортом и любовью к семье, но в стране, где его жизнь всегда будет подвергаться опасности. Генрих и раньше был готов к испытаниям и гонениям за Христа, смущало лишь то, что за его подвижничество платить придется жене и детям. Но как выяснилось сегодня, им вообще не дано права выбора… Поэтому решение остаться показалось ему единственно верным.

Шел тридцать третий год. В семье Штайн было уже пятеро детей. Все чаще они задумывались о том, чтобы освободить мастерскую. Отношения с властями становились все труднее, тучи над семьей Штайн сгущались. Генриху все труднее было выезжать в другие церкви или проводить евангелизации. Объявленная свобода вероисповедания, также как позволение верующим не служить в армии, давно уже были отменены. Теперь твердой рукой насаждался атеизм.

И когда запретили частный бизнес в любом виде,вопрос с комнатой решился сам собой. Каждый гражданин Страны Советов обязан был работать на государство, иначе его объявляли тунеядцем и отправляли в места не столь отдаленные. Давно были уничтожены крепкие крестьянские хозяйства, которые власти назвали «кулацкими», – все было сдано в колхоз. Генрих устроился на мебельную фабрику. Но и тогда не ослабевало недремлющее око власти. Каждый его шаг, как бывшего иностранца, фиксировался, каждое слово передавалось в органы.

Глава 9

В один из дней Настя получила письмо от Агафьи. Увидев его, Настя почему-то вздрогнула. Письма всегда приходили от отца, подписанные его неровным прерывистым почерком, и Настя любила этот почерк, также как любила ту руку, которая писала эти письма… Мачеха обычно передавала привет или приписывала в конце письма несколько строк. Но этот конверт был подписан ее почерком. Почувствовав что-то неладное, Настя рывком разорвала конверт,неровно,как попало, и дрожащими руками открыла сложенный пополам листок.

Кое-где буквы были размыты… «Неужели слезы!» – вздрогнула Настя, зная, как много нужно, чтобы заставить Агафью проронить хоть слезу. Мачеха обычно не плакала, но если уж расплачется – так плачет долго и надрывно, и для этих слез нужна очень веская причина.

«Милая дочка… – начала читать Настя. Несмотря на примирение и добрые отношения, Агафья никогда не называла ее так. – Наверное, Господь не простил мне всего, что я сделала тебе и Михаилу. Иначе почему Он попустил всему этому случиться?! Или я не смогла быть хорошей женой твоему отцу? Но видит Бог,как я старалась, как молилась, чтобы Он мне посылал терпения и мудрости… Неужели твоему отцу так плохо было со мной?!Я же старалась его поддержать в служении в церкви, я же видела, что для него это важно!.. Михаил покончил с собой! Он повесился! Я никак не могу поверить, что это случилось! Только не с ним!..»

У Насти все поплыло перед глазами, земля ушла из-под ног. Она остановилась, затем еще раз перечитала страшные слова, не веря своим глазам. Женщина долго смотрела перед собой, не понимая, что происходит, затем машинально опустила глаза на листок…

«Крепись, дочка, и прости свою неразумную мачеху. Поверь, все время, что тебя не было, мы жили также тихо и дружно… Только власти запрещали Мише проповедовать. У нас даже Библию забрали…

Но это же не причина для самоубийства! Да и забрали-то ее уж четыре

месяца назад. Отец, правда, скучал по Божьему Слову, но много стихов наизусть знал. Мы всегда вспоминали их перед молитвой… И в тот вечер мы спокойно поговорили, помолились и легли спать. Я даже не услышала, когда он встал, а утром нашла его в сарае… Не знаю, почему все так случилось?! Похоронили его в тот же день,жарко сейчас очень… Не могу забыть его лица!!! Прощай, дочка, пусть Бог по может тебе перенести утрату! Не говори детям, это слишком ужасно и непонятно!..»

Дети, ничего не подозревая, играли в своей комнате, и их звонкие голоса звенели, как колокольчики. Но Настя ничего не слышала и не замечала. Потом, почувствовав головокружение, она попыталась встать, чтобы взять стакан воды… и потеряла сознание.

Из комнаты выбежала старшая дочь Оля. Увидев маму на полу, она испуганно закричала, на ее крик остальные дети высыпали из комнаты, поднялся плач и переполох; Оля, оправившись от испуга и намочив руки, брызнула маме в лицо. Та медленно открыла глаза, увидев плачущих ребятишек, проговорила:

– Успокойтесь, все в порядке… я сейчас встану, не пугайте соседей. А что случилось?

Дети, умолкнув, испуганными глазами смотрели на бледную мать, а Оля поднесла стакан воды и тихо спросила:

– Мам, а почему ты упала?

Настя всхлипнула, вспомнив причину.

– Мой папа умер, – выдавила она из себя и зарыдала.

– Но ведь у тебя наш папа есть и мы, ты же не одна. А дедушка уже был старый, не плачь так, мам, – неловко утешала ее Рита, вторая дочь.

Наконец Анастасия смогла успокоиться, она должна была взять себя в руки, чтобы не вызвать лишних расспросов, злополучное письмо она крепко сжала в руке, чтобы кто-нибудь из старших детей нечаянно не увидел того, что в нем. Слезы немного облегчили боль, но лишь на время. Всякий раз немой вопрос «Почему?» больно резал по сердцу, вновь и вновь заставляя его сжиматься. Стараясь не думать обо всем, что узнала, Настя пыталась что-то делать по дому, но ноги подкашивались, словно были налиты свинцом, руки не слушались.

Но вскоре она прекратила бесполезные попытки и легла на кровать. Оля и Рита быстро занялись малышами,доделав то,что было необходимо, они давно привыкли помогать маме.

Через несколько часов с работы пришел Генрих, не успел он войти в дом, как дети в прихожей наперебой стали делиться пережитым испугом и объяснять, что же случилось с мамой и отчего.

В спальню Генрих вошел встревоженный и расстроенный. Он тихо присел на край кровати и взял руку жены:

– Милая, мне очень жаль, что так случилось, но ты же знаешь, что эта разлука ненадолго. Все мы встретимся на небесах у Господа…

Настя не выдержала и разрыдалась. При детях, которые, как стайка притихших воробьев, стояли за спиной мужа, она не могла сказать причину своего отчаяния. Немного успокоившись, она прошептала:

– Вечером поговорим об этом, хорошо?

– Хорошо,как скажешь. Поспи немного.

Все вышли, и в тишине комнаты Настя осталась одна со своим горем. Она очень хотела сейчас поговорить, но если дети заподозрят тайну, придется что-то им отвечать. Лгать она не могла, но и правду сказать тоже считала неправильным. Молчание сейчас было единственным верным решением. Кроме того, в глубине души она надеялась, что напишет письмо Агафье, подругам, и, может быть, утверждение о самоубийстве окажется ошибкой… Тогда останется надежда на встречу с отцом у Христа… Оказавшись в пропасти неразрешимых вопросов и отчаяния, женщина не торопилась погружать в нее окружающих, а тем более детей, как бы ни было трудно молчать о своем горе.

Она не могла поверить в случившееся, ведь к этому времени отец уже был дьяконом в церкви. Этого просто не могло быть. Тем более, что письма, пусть и нечастые в последнее время, были наполнены упованием на Бога, любовью к людям, к жизни. Он лучше других знал, что покончить с собой – это навсегда потерять спасение, надежду на встречу с Богом… Но как это возможно, если отец так сильно любил Бога? Как его вера, которая казалась Насте гранитной стеной, не спасла от такого страшного шага? Что могло сломить его?!

Неужели есть в мире вещь,способная «отлучить нас от любви Божией».

Если бы Настя поверила в это сообщение, ее вера сильно пошатнулась бы, так как глубоко в душе осталось бы сомнение в правдивости Библии, сомнение в том, что библейские заветы выполнимы, и более того, что они дают счастье. Поэтому душа ее сопротивлялась, как могла, этой страшной вести. Настя знала, что не она одна чувствует это, все, кто знал Михаила, находятся сейчас в таком же состоянии растерянности и недоумения, но для нее это была еще и потеря прочной нити, которая так часто поддерживала ее в трудную минуту. Эта невидимая связь много раз помогала женщине в трудный час, но сейчас она тянула ее вглубь отчаяния и страха.

Наступил вечер, дети улеглись по постелям. И женщина наконец показала мужу письмо, тот прочел, и тень легла на его лицо.

– Этого не может быть! Мы же только на прошлой неделе получили от него такое хорошее письмо! Человек не может так быстро измениться, здесь что-то не вяжется…

– Мне тоже не верится. Самое страшное даже не смерть, а то, что у меня не остается надежды встретиться с ним в будущем! Неужели такое может случиться с верующим человеком?

– Если он действительно любит Бога и верит Его Слову – это невозможно… Я мало знаю твоего отца, но мне кажется, он был искренен в своей вере…

– Да. Сколько времени мы проводили вместе за чтением Библии и в молитве. Он всегда был для меня примером в любви к Богу и людям… Что же могло случиться? – горло Насти давил комок, мешающий дышать и говорить.

– Только Бог знает истинные причины того, что произошло, – вздохнул Генрих.

– Что ты имеешь ввиду? – в глазах Насти вспыхнул огонек надежды.

– Только сегодня мне сообщили, что нескольких пресвитеров убили, другие пропали без вести… Похоже, начинаются гонения на церковь – нужно быть готовыми ко всему. А я переживал, что принесу домой тяжелые вести… – Генрих тягостно вздохнул.

– Знаешь, если бы папу убили, мне было бы очень больно, но у меня бы осталось упование на будущую встречу, – тихо заплакала Настя.

– Не торопись с выводами и молись, чтобы Бог Сам открыл правду и дал силы принять ее, какой бы она ни оказалась…

– Да,наверное, ты прав. Я попрошу подруг более подробно написать о том, что произошло. Им будет легче рассказать все, чем матери…

Генрих склонил голову и попросил:

– Давай споем «По трудной жизненной тропе».

Настя тихо подхватила за мужем:

По трудной жизненной тропе

О дай, Спаситель, силу мне

Сказать безропотно Тебе:

«Как хочешь Ты».

И если Ты захочешь взять,

Что мне больней всего отдать,

О дай мне радостно сказать:

«Как хочешь Ты».

На следующий же день Анастасия написала письма двум подругам и ответила мачехе, утешив ее и выразив соболезнование. Настя не сомневалась в том, что Агафья действительно старалась быть хорошей женой для отца – и ни в чем ее не обвиняла. А с надеждой решила подождать, пусть Бог Сам ответит на трудные вопросы ее жизни. После потери отца Настя еще больше привязалась к мужу, который теперь остался единственным человеком, на которого она могла положиться в жизни. Конечно, там, на Украине, у нее остались дальние родственники и Агафья,но все же это были люди,которым Настя никогда не смогла бы открыть свое сердце в трудную минуту

Глава 10

Прошел год, в семье Штайн появился малыш, который был удивительно похож на деда. Словно тоскуя об отце, Анастасия передала его облик тому, кого носила под сердцем. После рождения Саши она немного успокоилась, словно глядя на сына, возвращала себе надежду на встречу с отцом в небе. Анастасия пыталась убедить себя, что, может быть, перед смертью, когда жизнь проходит перед глазами человека, Михаил все же смог попросить прощения у Бога. Посланный ребенок воскрешал в женщине добрые воспоминания об отце и тем утешал душу. Насколько необычными иногда кажутся людям Божьи способы помочь нам в наших переживаниях, но они всегда действенны для тех, кому посланы.

Письма от подруг не внесли ясности в обстоятельства смерти отца. Настя узнала лишь, что Федор, тот самый вечно пьяный и ободранный лентяй, стал комиссаром станицы. Теперь он ходит по деревне с наганом и сгоняет весь скот в пустующую усадьбу, принуждая вступать казаков в ненавистный колхоз. В станицу коллективизация пришла с большим опозданием, и жители уже насмотрелись на окружающие поселения. Все это время людям удавалось сохранить видимость колхоза, оставляя большую часть скота в домах. Но теперь Федор лютовал, отнимая последнее. Колхозом были довольны только бездельники, не имеющие даже простого хозяйства. За неделю перед смертью отца Федька приходил в дом Линковских, как всегда пьяный,и,угрожая пистолетом,требовал,чтобы Михаил с Агафьей отказались от Бога. Кричал, что они Настю отдали буржую, и что они сами буржуи… Расправы учинить ему не удалось, так как за ним пришли, но, уходя, он пригрозил скоро вернуться и убить их, если те не откажутся от своей веры. Федька и прежде не отличался чистоплотностью в делах, теперь же от него любой подлости можно было ожидать. Когда он выходил, Михаил что-то сказал ему, от чего тот побледнел и громко выругался, явно испугавшись. Но сказанное так и осталось тайной. Подруга высказала предположение, что кто-нибудь не выдержит и убьет его, ведь он и сам уже немало порешил людей. Федора даже грозили отдать под трибунал за самоуправство, и это в то время, когда убивать было даже модно…

Когда малышу исполнилось полгода, в Ленинград неожиданно приехал проповедник из родной станицы. Узнав его в церкви, Генрих пригласил гостя домой, зная, что жена будет рада встрече с земляком.

Настя, увидев Арсения, всплеснула руками и неожиданно расплакалась. Она сама не подозревала, насколько сильно скучала по родным местам. Ведь после выхода замуж женщина так и не смогла посетить родные края.

Гость много рассказал в этот вечер, но радостных событий было мало: власть все больше обагряла свои красные знамена кровью простых людей. Люди боялись говорить, боялись выходить на улицу вечерами – боялись жить. В деревне оказался еще один самоубийца – молодой пресвитер их церкви…

– После смерти Бориса, которая в точности совпала с тем, как умер Михаил, все серьезно задумались над тем, а самоубийства ли это, – вздохнул рассказчик, увидев пытливый взгляд Насти. – А через месяц Федор, перепив в местном кабаке, проговорился, что это его рук дело. Угрожал, что если эти баптисты не угомонятся, то среди их руководства появятся еще«самоубийцы». Это были страшные слова, но у всех в церкви словно камень с души свалился: значит, братья не накладывали на себя рук —их убили за преданность Богу, а это в корне меняет дело.

Сатана, сначала добившийся своей цели и ввергший всех в смятение, заставивший многих усомниться в возможностях Бога преображать души людские и их жизнь, как всегда перестарался и «перегнул палку», и вторая смерть возбудила в большинстве жителей восхищение стойкостью верующих в трудностях и бедах. Смерть Бориса сняла поношение с имени Михаила и с церкви.

Приходил Федор и к Арсению. И он с семьей решили месяц погостить у родственников в Ленинграде.

Настя, дослушав рассказ земляка, опять расплакалась, это были слезы облегчения, всхлипывая,но улыбаясь,она только и смогла произнести:

– Спасибо, брат, если бы ты знал, какой груз ты снял сейчас с моей души.

– Да у нас всех от души отлегло, хотя и оплакивали мы их… Но ведь плакать по умершему в Господе совсем не то, что по тому, кто навеки погиб! И, хотя только Бог знает судьбу и душу каждого человека и тех, кто уходит от нас, все же Он сказал, что убийцы не наследуют Царствия Божия , а самоубийца убивает человека в последний миг своей жизни… Но если их убили чужие люди за их веру – значит, мы можем надеяться на встречу в небе.

Они еще долго беседовали, затем молились. Ожидание опасности, неуверенность в завтрашнем дне придавали их молитвам особую горячность и открытость перед Богом, ведь только от Него они могли ждать помощи в трудностях и переживаниях. И каждый из них понимал, что предстоит нелегкое время.

Прошло несколько лет после памятной встречи. Настя вышла на работу, так как денег не хватало. Старшие дети ходили в школу, а самых маленьких отдали в ясли. Дома, поужинав, вся семья собиралась и вместе читала Библию и пела. Дети очень любили эти вечера, потому что родители уделяли им внимание. Но самое лучшее время было по выходным, когда отец мог подольше пообщаться с детьми.

Уже не раз Генриха вызывали в комиссариат, предупреждали, угрожали, запретили проповедовать в церкви. Он терпеливо выслушивал, но когда его спрашивали,будет ли он выполнять требования «народа», отвечал:

– Мне бы очень не хотелось огорчать вас, но ваши требования для меня невыполнимы – Бог ждет от меня другого, и я повинуюсь Ему.

– Твои дети будут расти без отца! – кричал комиссар.

– Я верю в то,что Бог позаботится о них, если меня не будет с ними. Господь обещал, что не оставит тех, кто любит Его, и я уверен, что Он способен позаботиться о них.

– Ты нарываешься на неприятности! – пригрозил комиссар, – советская власть не потерпит неподчинения!

Генрих тяжело вздохнул, вспомнив то, что случилось на родине у жены, и все, что происходило в последнее время в других церквях; он подумал, что уже неплохо знает о том,что советская власть не терпит инакомыслия и неподчинения. Все большее количество людей исчезало в тюремных застенках.

В середине тридцатых годов стало ясно, что Сталин болен. Никто не говорил этого вслух, но всякий думающий человек понимал это. И мало кто знал, что один из психиатров, прибывших в Кремль по приглашению вождя, обследовал его, провел несколько тестов и вынес вердикт: «серьезно болен, нуждается в срочном лечении». После этого врача никто уже не видел. Страшен параноик, страдающий навязчивыми мыслями о преследовании и попытках убийства, заговорах, но еще страшнее, если он наделен неограниченной властью.

Грянул ноябрь тридцать седьмого года. В один из зимних вечеров, когда уже стемнело, и семья готовилась ко сну, в квартиру громко постучали прикладами винтовок, никто не ждал бури именно сегодня. В это время у Генриха с Анастасией было восемь детей, младшему сыну Сашеньке едва исполнилось два года. Когда папа пошел открывать дверь, из комнат выглянули детские лица, тревожные, испуганные. Такого стука боялись все. Воронок, стоявший у подъезда, довершал картину опасности для семьи Штайн и всех соседей. Генриха забрали, никто не знал, за что. Осудили как врага народа и немецкого шпиона, никто не выяснял реальной причины, да ее и не было, была лишь статья кодекса, под которую убирали всех неугодных власти. А угодить ей было очень и очень сложно… Генрих был опасной фигу

рой: бывший иностранец, владеет семью языками, христианин, и не рядовой, а посланный «заграницей» миссионер. Это все равно что шпион. Люди в черном вошли в квартиру, старший по званию спокойно бросил Генриху:

– Собирайтесь.

Возражать было бессмысленно и опасно. Генрих быстро оделся, попросив жену дать что-нибудь с собой. Руки Анастасии Михайловны дрожали, когда она спешно собирала ему необходимое.

– Пусть Бог сохранит вас, я буду молиться о вас, – обняв и поцеловав всех, сказал он на прощание.

Люди в черных кожанках, на удивление, не стали делать обыск. Через четверть часа все стихло, словно и не было воронка и стука прикладов о дверь. Только Генриха не стало, и никто не знал, появится ли он когда-нибудь. Анастасия Михайловна уложила детей спать, затем, упав на кровать, не раздеваясь, стала молча смотреть в потолок.

Она знала, какая судьба у жены и детей врагов народа… Никто не будет держать на работе жену врага народа. Даже подавший кусок хлеба врагу народа или его детям может в свою очередь оказаться таким же.

Семья врага должна готовиться к голоду и холоду… если выживет. Утром Анастасия Михайловна, проведя ночь без сна, подошла к зеркалу, чтобы расчесаться и идти на кухню, готовить завтрак детям. И увидела незнакомое лицо в обрамлении седых волос.

– О Боже,помоги мне! – только и могла прошептать женщина, отшатнувшись.

Как хорошо и просто идти за Богом, когда Он со всех сторон окружает заботой, любовью и благополучием… Но что делать,когда несчастья и беды шагают по пятам? Когда кажется, что Бог молчит, взирая с небес на плачущее Свое дитя? У верующего человека остается одно – держаться за основы веры, приобретенные в дни благополучия. Чтобы в годину искушения сказать врагу: «…нет нужды нам отвечать тебе на это. Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем, и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся». Ведь эти юноши были лишены своего хорошего положения в обществе, связи со своей родиной и родством, взяты в плен, и в случае неповиновения царскому указу их ожидала верная смерть.

Другие повиновались царю, чтоб спасти свою жизнь,поэтому не увидели чудес Божиих в своей жизни… Но не всегда эти чудеса так ярко видны, как в случае с молодыми людьми из библейской истории.

Самые страшные предположения оправдались. Генриха осудили как немецкого шпиона и врага народа. Анастасию Михайловну уволили из детского сада. Как ни экономила она продукты, они все же подходили к концу, деньги тоже. Женщина пробовала устроиться хотя бы уборщицей, но все отказывали, услышав ее анкетные данные.

Вся семья была на грани отчаяния. Тогда Анастасия Михайловна закрылась в комнату, упала на колени.

– Господи, Ты обещал не оставить. У нас нет никого, кто мог бы помочь нам, кроме Тебя. Мне не к кому идти, – взмолилась она.

Поздно ночью, пользуясь темнотой, пришла соседка.

– Анастасия Михайловна, мне белье в прачечную отнести нужно. Вот я и подумала, может быть, лучше вы постираете.

– Да благословит вас Бог!

Это была тяжелая, но все же работа, а значит и пища. Через время также ночью, таясь от всех, пришла другая соседка.

– Анастасия Михайловна, у меня картошки много, с дачи привезли. Решила принести вам немного, у вас же дети…

– Бог да благословит вас!

Так понемногу с разных сторон приходила помощь. Оля решила поехать на Украину учиться. С трудом собрав деньги, она поехала и, сдав экзамен, поступила в техникум. При хорошей учебе она могла рассчитывать на стипендию и могла там подрабатывать. Рите тоже удалось найти работу, на которой не просили заполнять анкету. Ей пришлось бросить школу,но с этого дня вся семья вздохнула с облегчением. Работа была малооплачиваемая, но все же это был постоянный заработок.

Но однажды пришла женщина, сверкающая драгоценностями, и сказала, что отныне их большая квартира принадлежит ей.

– А что же делать нам? – растерялась Анастасия Михайловна, понимая, что бесполезно и опасно идти и доказывать свое право на жилплощадь.

– Вам государство выделило квартиру недалеко от завода.

– И когда мы должны съехать? – обреченно спросила Анастасия Михайловна.

– Чем быстрее, тем лучше, – бросила женщина, брезгливо морщась, осматривая квартиру. – Наплодят же нищеты, – передернув плечом, она пошла к выходу.

Анастасия Михайловна, закрывая дверь, горько сказала:

– Плодили-то детей в достатке. А кто их делает нищетой?..

– Молчи, мама, тебе что, жизнь не дорога? Что с нами станет, если и тебя заберут? – Рита со страхом оглянулась на дверь…

– Прости, дочка, сорвалось нечаянно.

– Мам,сделай,пожалуйста,так,чтобы у тебя больше ничего такого нечаянно не срывалось, Сашеньке только два. Я всех не вытяну.

– Хорошо,постараюсь… – устало откликнулась Анастасия Михайловна и пошла собирать вещи.

Переселили их в коммунальную квартиру, в которой жила женщина с очень скандальным характером. Квартира находилась в доме,

прилегающем к заводу. Никакой детской площадки или сквера не было рядом. Вся семья теперь занимала две смежные комнаты. Ниже на ступеньку находилась дверь в кладовку,в которой стояла поломанная мебель,оставшаяся от старого хозяина. Анастасия Михайловна решила не выбрасывать ее, хотя их мебели хватило с избытком. Жизнь показала, что может пригодиться все, даже самое ненужное. Анастасия Михайловна даже удивилась тому, что новая хозяйка их квартиры не потребовала отдать ей и старинную мебель. Мебель была очень красивая – память о времени, когда семья не нуждалась. У семьи «врага народа» не было никаких прав, и всякий, хоть сколько-то приближенный к власти, мог безнаказанно отнять все, что захочет.

Новые жильцы вскоре познакомились со многими в доме. И все соседи были расположены к ним, кроме тети Гали. Мало того, что она уже не могла рассчитывать на комнаты, которые достались им, так они еще оказались довольно шумными соседями. Как ни старались Штайны вести себя потише, женщина по любому поводу устраивала скандал, будь то лишний раз открытый кран на кухне или оставленный свет в ванной.

Через неделю после переезда Анастасию Михайловну вызвали в милицию. Не зная причины вызова, женщина предполагала все. Это могло быть связано с мужем, а мог быть и арест… Раньше, когда она ходила в милицию, чтобы узнать судьбу мужа, ее выгоняли, теперь же вызывали сами. Помолившись дома с детьми, Анастасия Михайловна пошла. В кабинете ее сдержанно, но доброжелательно встретила женщина в форме. В рангах и погонах она не разбиралась, поэтому видела перед собой только женщину.

– Анастасия Михайловна, вы знаете, по какой статье обвиняется ваш муж?

– Он невиновен.

– Все так говорят. Но я не для этого вызвала вас. Я знаю,что вы сейчас испытываете, и знаю, какие еще могут быть последствия, а ведь у вас дети. Поэтому предлагаю вам изменить национальность в паспорте и фамилию.

– Я украинка.

– Но ваши дети – немцы, и вы знаете, чем это им грозит. Я могу помочь вам сейчас изменить это. Если мы запишем их русскими, за вами не будет больше слежки.

– Как же они могут оказаться русскими, если их отец немец, а я украинка?

– Это предоставьте мне. Я смогу записать детей русскими и переписать отчества, например, Геннадьевны и Геннадьевичи.

– Если это поможет нам хоть сколько-то, я согласна. Больше не могу… – Анастасия Михайловна тяжело вздохнула.

Теперь ее предстояло принимать важные решения одной, без мужа. И предложение показалось глотком надежды.

– Ну вот, и договорились. Завтра принесите ваши документы.

Через неделю Штайн стали Штановы. Анастасия Михайловна попросила переписать хотя бы на Штайновых, но ей ответили, что второй раз никто переделывать не будет. Так фамилия и осталась, и как только дети пошли в школу на новом месте, одноклассники быстро прибавили к фамилии приставку «бес»и стали дразнить их «Бесштановы». И матери не раз пришлось напоминать, что бы было, если бы они носили свою фамилию.

Жизнь шла своим чередом. Через время Анастасия Михайловна смогла взять ставку уборщицы в магазине, потом ее перевели в продавцы. Ночами она продолжала стирать белье, спала по два-три часа.

Старший сын также нашел работу. Семья вновь получила пищу досыта, и все благодарили Бога за нее.

Воспитывать восемь детей одной, работая почти круглосуточно, было невозможно, если бы не постоянная молитва, от которой на коленях появились мозоли, твердые, почти как на ступнях. Даже на работе женщина молилась, уходя в подсобку, когда не было покупателей. Этот опыт духовной битвы за близких и друзей Анастасия Михайловна пронесла через всю жизнь.

Глава 11

Первое время кто-нибудь из старших детей или сама Анастасия Михайловна ездили на старую квартиру, выяснить, не пришло ли письмо от Генриха. Новая хозяйка страшно сердилась, всякий раз отвечая на один и тот же вопрос. Наконец ездить перестали, получив заверение на почте, что корреспонденция на фамилию Штайн будет пересылаться по новому адресу. Только все оказалось бесполезным, письма семья так и не дождалась. Генрих исчез бесследно. Через некоторое время Анастасия Михайловна послала официальный запрос, чтобы найти мужа, ей не ответили. На словах она не раз получала ответ: «Ждите, идет следствие». Затем сообщили, что он осужден на десять лет без права переписки. И лишь через много лет, когда Анастасии Михайловны уже не было в живых, внуки семьи смогли узнать судьбу деда.

Генриха и еще девятерых братьев по вере арестовали в один день, обвинив в подрыве советской власти, в шпионаже. На первых допросах все они отказались от какой бы то ни было противозаконной деятельности, объясняя, что никогда не скрывали от властей своих убеждений. Но под пытками и давлением каждый из них подписал все обвинения, что им были предъявлены.

Спустя годы, когда каждый из нас свободен и спокоен в своем тихом уголке, может быть, кто-то осудит этих мужчин в том, что они согласились взять на себя несуществующую вину. Но кто знает, на что пошел бы каждый из нас,таких смелых сейчас, если бы мы попали на их место? Когда допрашивали сутками, меняя лишь следователей, каждый из которых с новыми силами издевался, избивал. Если обвиняемый засыпал или говорил чуть медленнее, его обливали ледяной водой и вновь твердили одни и те же вопросы, превращая тело в кровавое месиво.

Через трое суток мужчинам стали угрожать, что с их семьями будет тоже,что пережили они. Генрих и остальные не смогли выдержать этой мысли. Они подписали документы не глядя. Генрих лишь добавил к ним письменную просьбу о том, чтобы не трогали его семью.

Всю группу приговорили к расстрелу и привели приговор в исполнение второго января тысяча девятьсот тридцать девятого года. А Штановы еще много лет получали ответы, что их муж и отец находится в лагере, не имея права переписки. И только внуки смогли увидеть красную черту в личном деле и запись: «расстрелян». На папке стояла красная печать с надписью «хранить вечно». Никто так и не узнал причину, почему для коммунистов это дело представляло ценность, но у Бога запись о страдании Его детей, отдавших жизнь за имя Его, действительно останется вечно.

И тут новая неожиданная и страшная беда: война. Она коснулась Ленинграда очень скоро. Красивый город, являющийся морскими воротами страны, очень интересовал Гитлера. Вражеские самолеты все чаще бомбили его, и прежде всего заводы. И Штановы одними из первых научились правилам противовоздушной обороны. Никто уже не включал свет, пока плотно не занавесят окна, а как только взвывала сирена, свет выключали совсем, чтобы не навлечь на себя огонь вражеского самолета. А в начале сентября город был отрезан от тыла и блокирован.

Стоял оглушительный грохот – били по заводам, чтобы лишить город возможности защищаться. Бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. В начале блокады говорили, что провизии в городе хватит на десять лет, и волноваться не о чем. Но немцы, похоже, знали, где находятся склады, и разбомбили их в первую очередь, лишив город пищи.

Семья Штановых с воем первой же сирены, предупреждающей о появлении самолетов, вставала на колени, прося защиты у Бога. Многие соседи из подъезда знали о том, что они верующие, и приходили к ним в комнату переждать бомбежку. Под взрывы бомб Анастасия Михайловна читала Библию, потом молились все, кто как хотел, и страх уходил. Адом, вздрагивающий при каждом взрыве на заводе, стоял как памятник веры и надежды на живого Бога. Бывало, бомбы падали слишком близко, или бомбежка была продолжительной, и тогда мест в маленьких комнатах уже не оставалось, и люди заполняли коридор, мешая проходу на кухню. И тетя Галя начинала кричать и ругаться. А люди, готовые верить всему в это страшное время,только поражались ожесточенности этой женщины.

Вскоре продукты стали выдавать по карточкам, которые один раз в месяц получала каждая семья по месту прописки. Пайки выдавались на неделю, чтобы сэкономить продукты тех, кого убили бомбы или болезни за прошедшие семь дней, и все равно сократились до минимума. На недельный паек можно было прожить, только тщательно экономя каждую крошку.

Продовольствие можно было купить за большие деньги только в закрытых военных частях. «Военные не должны испытывать трудностей с питанием, иначе кто будет защищать город от врага», – резонно решили власти. Дополнительный паек, продукты для которого привозили через небольшой перешеек Ладожского озера, на катерах летом и по льду зимой, получали лишь те, кто работал на заводах. Из семьи Штановых никто не относился к этой категории, поэтому они получали обычные продуктовые карточки.

В такое голодное время самым вожделенным для воров всех мастей были эти карточки, поэтому их стерегли больше, чем кошелек с деньгами. В один из дней Рита пошла за продуктами. Стоя в длинной очереди, девушка вдруг почувствовала чью-то руку у себя в кармане.

Она обмерла, потом схватила карман пальто. Из-под ее руки выскользнула чужая рука. Оглядываясь вокруг, девушка проверила карман. Он оказался пустым! Карточки исчезли! Все стояли спокойно, с честными лицами, ожидая очереди. Рита ахнула:

– Мои карточки!

Очередь заволновалась, каждый кинулся проверять свои карточки. И вдруг Рита заметила, как из очереди через несколько человек позади нее выскользнул парень жуликоватого вида.

– Постойте, это вы украли мои карточки! – крикнула девушка.

Словно подстегнутый ее голосом, тот кинулся бежать. Несколько человек кинулись за парнем, но он исчез в переулке. Заплакав, Рита вышла из очереди. Все жалели девушку, но никто не мог предложить разделить с ней свой паек.

Рита попыталась уговорить продавца, утверждая, что карточки у нее были, значит, доля их семьи есть в магазине… Но женщина могла ответить только одно:

– Если я отдам паек без карточки – меня расстреляют. Придется вам протянуть как-нибудь эту неделю, оставшуюся до конца месяца. Потом вы снова получите карточки.

Домой Рита возвращалась в слезах. Идти было очень далеко; зимние сумерки быстро прятали воронки от взрывов бомб на тротуарах и пробоины в домах. Город, погружаясь во тьму, словно застывал от ночного пронизывающего ветра. Жители старались покинуть улицы, прячась в полуразрушенных домах, сжигая в «буржуйках» найденную днем древесину. Рита быстро шагала, понимая, что нужно скорее преодолеть темные переулки, но в душе она мечтала никогда не видеть голодных глаз младших братьев и сестры и не слышать вопроса матери.

Девушка зашла в квартиру, боясь протянуть пустые озябшие руки к огню и рассказать о том, что случилось. Ведь она знала, что никаких запасов дома давно нет. Неделю вся семья будет голодать. Взрослым можно это как-то объяснить,но как сказать Даниилу и Саше, которые сидят и ждут,когда мама приготовит хоть что-нибудь покушать. Братья непонимающе посмотрели на пустые руки сестры, словно от их взгляда хоть что-нибудь в них появится…Только Надя молча ушла в комнату… наверное, плакать.

Выслушав рассказ дочери, Анастасия Михайловна, тяжело вздохнув, сказала:

– Дети, у нас никого нет, кто бы мог нам помочь продержаться эту неделю. Сейчас трудно всем. Мы можем обратиться только к Богу.

И все, преклонив колени, со слезами просили у Бога хотя бы не много муки, чтобы сварить похлебку, которая уже не раз выручала их.

Когда дошла очередь до младшего, Саши, он тихо сказал:

– Боженька, я так хочу кушать! Пошли мне немножко хлеба, —

помолчал секунду и добавил, – и маленький кусочек масла, а то я уже почти не помню, какое оно… Когда все встали, Анастасия Михайловна, вытирая слезы, пожурила его:

– Саша, мы не можем указывать Богу, что нам послать. Мы должны быть благодарны за любую пищу из Его рук.

– Прости, мам, просто я так хотел чуть-чуть масла… Я постараюсь не огорчиться, если Бог не выполнит то, что я просил…

– Хорошо, сынок… Теперь ложитесь спать, утром, может быть, что-нибудь Бог пошлет нам.

Но Даниил и Саша сели на кухне на скамейку и принялись ждать, когда же Бог пошлет им пищу, к ним присоединилась и Надя. Несколько раз Анастасия Михайловна пыталась уговорить их пойти в кровать, надеясь, что в темноте спальни сон победит голод. А утром уже как-нибудь она найдет пищу с Божьей помощью. Дети все равно терпеливо продолжали сидеть, как воробьи на ветке, ожидая от Бога просимое. Анастасия Михайловна ушла в комнату и, упав на колени, снова стала молиться. Днем она могла пойти на разбомбленные продуктовые склады, которые уже проверили жители ближайших районов, и попытать счастья. Но что можно сделать ночью?