И в ярости злой канонады
Немецкую гробить орду
В железных ночах Ленинграда
На бой ленинградцы идут.
И красное знамя над ними,
Как знамя победы встает
И Кирова грозное имя
Полки ленинградцев ведет!
Из всех направлений поэзии мне наиболее дорог жанр ныне умерший: поэзия гражданского звучания.
Стихи о мужестве, которые служат опорой в жизни, поднимая с колен каждой строчкой, распрямляя и бросая вперед.
Представители младшего поколения, воспитанные на американских суррогатах всего – включая культуру и искусство, сущности априорно чуждые социуму, основанному 200 лет назад проститутками и беглыми каторжниками – эти меня никогда не поймут. Но нет на свете ничего более яростного и экспрессивного, нежели военная поэзия.
А из ее наследия одной из самых моих любимых остается поэма Николая Тихонова «Киров с нами», датированная ноябрем 1941 года и до сих пор несущая мощный заряд.
Я знаю эту поэму наизусть; я часто читаю ее вслух для себя. И всякий раз упиваюсь аллитерациями, рожденными словом «Ленинград», которое служит опорным звуковым элементом произведения.
«Ленинград» – в этом мощном аккорде согласных звуков слышится лязг артиллерийского снаряда, «со звоном» загоняемого в казенник гаубицы на смерть врагу.
И много других ассоциаций, не сразу поддающихся точному анализу, но вызывающих в душе очищение.
А теперь попробуйте перекроить приведенные строфы на современный лад, характерный для «обновленной» России. Замените слово «ленинградцы» на коверкающее русский язык «петербуржцы». Что получится?
Звон снаряда уйдет. Уйдет вообще весь могучий драйв, которым пронизана поэма.
Чеканные стихи превратятся в гугнивое шамканье безнадежно больного, у которого из-за провалившегося носа образовалась волчья пасть.
Враг силой не мог нас осилить,
Нас голодом хочет он взять,
Отнять Ленинград у России,
В полон ленинградцев забрать.
Так оно и произошло. То, чего не смогли гитлеровские генералы, легко сделали демократы из местных: переименовав Великий город, они не просто отняли Ленинград у России, а практически уничтожили поколения самих ленинградцев.
Когда это произошло? давно, очень давно – где-то в начале 90-х годов. Когда пингвиноподобная в своей наивности русская интеллигенция бурно радовалась иллюзии свободы. Отказываясь понимать, что их свобода заключалась лишь в возврате к весьма обветшалым названиям – в то время, как за спиной восторженных дурачков наживалась всякая сволочь, перекладывая в свой карман все, что было построено родителями этих интеллигентов и родителями их родителей.
Давно все это было. Интеллигенты поплясали на костях эпохи, незаметно для себя оставшись без штанов. Новорусское отродье прочно обосновалось на кипрах и правит теперь оттуда картонными марионетками, которые продолжают поддерживать вид своей значимости, встречаясь друг с другом в кремлевских коридорах. Все заняло свои места навеки.
Почему все это так остро вдруг вернулось ко мне сейчас, на излете моей собственной жизни? Трудно сказать, но вернулось до такой степени, что об этом захотелось сказать вслух.
Тем более, я опять вспомнил поэму Николая Тихонова. А некоторые ее строфы прямо-таки заставляют говорить. Например, вот эта:
И танки с оснеженной пашни
Уходят тяжелые в бой;
«За Родину!» – надпись на башне,
И «Киров» – на башне другой.
И пусть за приверженность ко всему старому, осененному знаменами великой Эпохи, меня распнут на кресте демократической политкорректности, я прислушиваюсь к их звучанию и понимаю, что моя привязанность к ним куда глубже, нежели видна на первый взгляд.
Равно как и моя любовь к имени «Ленинград» основана не на отношении к Ленину (которое колеблется около нулевой отметки) и не на неприятии Петра I (хотя признаюсь честно, его я, мягко говоря, не сильно уважаю – что выросло, то выросло).
И даже не на нерусскости слова «Санкт-Петербург» (хотя любому ясно, что такое имя для русского города столь же дико, как если бы где-нибудь в Сьерра-Леоне возникло местечко с милым названием «Пропойск»).
И не только потому, что лучшие годы своей жизни – студенческие и аспирантские – с 1979 по 1985, я провел в этом замечательном и счастливейшем городе.
Все глубже, гораздо глубже. Серьезнее и безнадежнее.
И дело тут далеко не в личном восприятии конкретно меня.
Человек, подобно дереву, не может жить, лишенный опоры для корней.
В частности, для адекватности бытия необходимо если не любить, то хотя бы уважать свою Родину и гордиться чем-то в ее истории.
Но если сказать честно, нынешнему россиянину свою нынешнюю Родину в наиновейшем периоде истории уважать просто НЕ ЗА ЧТО.
Ибо с последней четверти ХХ века история России жалка и постыдна для нормального человека.
Начиная с несправедливой войны в Афганистане, через фарс перестройки (само слово стало нецензурным) к продолжающемуся уже более 20 лет аутогеноциду русской нации. Планомерному, хоть и бескровному – не выстрелами в лоб, а голодом, нищетой и безнадежностью – уничтожению лучших представителей нации в угоду кучке разбогатевших воров, продолжающих грабить то, до чего еще не дотянулись щупальца московского спрута.
И получается в итоге, что единственной опорой осталась память о Великой Отечественной войне.
А та война, страшная и трудная для оценок, имела два самых ярких символа. Связанных с городами, чьи названия ныне стерты с географических карт.
Два символа, две вершины подвига Советского народа.
Сталинград – синоним военного подвига русского солдата.
Поставленного в невыносимые условия, ведомого бездарнейшими на свете маршалами, умеющими лишь закидывать врага трупами. Имеющего одну винтовку на двоих бойцов, но практически на каждого – дуло заградотрядовского пулемета за спиной.
И тем не менее одержавшего победу над врагом, многократно превосходившим по всем показателям.
И какую победу…
Я подчеркну, что обладаю априорной, имманентной любовью ко всему немецкому, что более прогермански настроенного человека, нежели я, трудно найти в России. Но даже мне приятно видеть, как и спустя 65 лет вскользь брошенное слово «Шталинград» заставляет меняться в лице современного немца!
Ленинград – тоже символ.
Символ подвига гражданского населения, ведомого по жизни хозяйственниками, столь же бездарными, как и генералы.
Сейчас все стерлось, но вы, зажравшиеся чипсами и колбасой, представьте себе, что люди жили, имея рабочую норму хлеба 250 граммов В ДЕНЬ, а дети – вдвое меньше. И не просто жили, а работали. Не бумажки перекладывали и не на компьютерах щелкали – под бомбами продолжали выпускать танки для нужд фронта всей России…
Эти названия давно отъединились от имен Сталина и Ленина, а сделались именно символами. И останься они незыблемыми – сейчас служили бы маяками в беспроглядной мгле современности.
Сталинград уничтожил щирый кретин в «антисемитке», лысый реформатор, который у Сталина считался кем-то вроде шута, военных заслуг не имел, а лишь стремился стереть из памяти людской образ, в чьей тени был незаметен сам.
Ленинград погиб волей такого же лысого придурка, который уничтожил вообще всю страну.
Впрочем, конкретно переименовывал Ленинград не он, а другой – такой же бессовестный демагог.
И пусть кто-то особо умный скажет мне, что от НАЗВАНИЯ не меняется СМЫСЛ.
Тогда мы будем изучать величайшие по напряжению сил эпизоды Второй мировой войны, именуемые «оборона Волгограда» и «блокада Санкт-Петербурга». Даже последний вырожденец не сможет не признать абсурдности в самом соседстве этих слов.
Россия лишилась двух своих незыблемых символов.
И стала фактически тем, что видел в ней Гитлер – колоссом на глиняных ногах. Которые же уже трещат.
Впрочем, в этой России жить уже не мне; а новому поколению глубоко плевать на все, включая память и символы. Лишь бы пиво не кончалось, лишь бы голые девки продолжали кривляться на экранах, лишь бы не оскудевал потом имбецильной музыки для их мобильников…
А я смотрю на нынешнюю Россию и понимаю, что уже не к временам немецкого вторжения, а к нынешнему положению обычного гражданина относятся строки Николая Тихонова:
Враг к городу рвется со злобой, –
Давай ему дом и уют,
Набей пирогами утробу,
Отдай ему дочку свою.
Оружьем обвешан и страшен,
В награбленных женских мехах,
Он рвется с затоптанных пашен
К огням на твоих очагах.
Впрочем, Тихонов не мог предвидеть далеких перспектив.
Немцев мы победили.
Но гораздо более коварный враг все равно прорвался.
И занял не только мой любимый город, но и всю мою бывшую страну.