Четыре недели и множество снов наяву спустя я перевожу взгляд со своего младшего брата – рот открыт, тихо посапывает – на дверь спальни. Я уже несколько минут как проснулся, но Себа разбудить не могу никак. Отметина у него лице в том месте, где я его ударил, пытаясь растолкать, начинает краснеть. Из-за двери доносится мамин голос:
– В чём дело, мальчики?
– Ни в чём, ма. Плохой сон! – отвечаю я.
Я прокручиваю в голове сон, в котором мы только что побывали. Подливочное озеро, громадный человек, собаки…
А потом я убежал и оставил Себа неспособным вынырнуть из его сна.
Моего сна? Моего кошмара.
Я снова перевожу взгляд на Сновидаторы, а потом протягиваю руку и выключаю оба на тот случай, если они по-прежнему оказывают какое-то влияние. За окном уже светло, и я раздвигаю занавески, надеясь, что солнечный свет разбудит Себа, но он продолжает спать беспробудным сном.
– Давай же, давай, бро, – бормочу я, называя его так, как уже лет сто не называл. Потом снова начинаю его трясти, и тут входит мама.
– Что, ради всего святого, тут происходит, Малки?
Я стою посреди нашей маленькой спальни абсолютно голый. Мама нагибается поднять мою пижаму с пола. Она принюхивается к ней и говорит:
– Пижама мокрая, Малки. Что случилось? Себ… что не так?
Потом она тоже пытается его разбудить.
Как объяснить родителю на грани истерики, что у вас с младшим братом были одинаковые сны? Что на протяжении нескольких недель мы с Себом отправлялись в самые поразительные, реалистичные приключения благодаря странному устройству, которое я украл/позаимствовал/нашёл (различие становится всё менее и менее важным)?
Ответ: никак, потому что я уже пробовал. Беда в том, что это всё чересчур… поразительно. Мама попросту не может в это поверить. И никто не смог бы. Ну, кроме Сьюзен Тензин и её бабушки, чьи слова теперь крутятся в моей идущей кругом голове.
Как она там сказала? Что-то в духе: «Ты относишься ко всему этому как к видеоигре. Нажмёшь «переиграть», и всё будет хорошо, а? Что ж, ты и граешь с огнём, мальчик! Рано или поздно – больше никаких тебе переигрываний. И придётся многое объяснять».
Но прямо сейчас мама вопит:
– Себ! Себастьян! – и нетерпеливо трясёт его.
Потом она вдруг становится очень спокойной и тихой. Себ лежит на боку. Время от времени он вздрагивает, а его глазные яблоки движутся под веками. Честно говоря, если не знать, можно было бы подумать, что он спит – а он, конечно, спит, вот только…
– Ну ладно, Малки – что произошло? Почему у Себа лицо красное? Вон там – гляди!
– Я не знаю, ма. Мы… мы спали…
Мама тычет пальцем в Сновидатор, висящий над Себовой подушкой.
– Если опять собираешься завести волынку про это, тогда даже не начинай, Малкольм. Сейчас вообще не время.
Она снова поворачивается к моему брату. Большим пальцем она приподнимает ему веко – из-под него невидяще смотрит зеленоватый глаз.
– Себ! Ох, пожалуйста, проснись! Иди принеси мой телефон с прикроватной тумбочки, Малки. Живо!
И вот двадцать минут спустя в нашей спальне уже стоят два врача скорой помощи, выполняя всю свою скоропомощную работу, как показывают по телику – измеряют пульс и давление, спрашивают маму, принимал ли Себ какие-то прописанные лекарства, были ли в доме какие-то другие лекарства, которые Себ мог выпить. Краснота на его щеке поблёкла, и про неё врачи не спрашивают. К нам пришёл наш сосед Качок Билли и теперь заваривает на кухне чай.
И я всё продолжаю слышать слова «в норме».
Типа «Кровяное давление, сто пять на семьдесят, в норме. Сердцебиение, восемьдесят пять, в норме. Дыхание – в норме».
Мама говорит:
– Прекратите говорить, что всё в норме. Он не просыпается! Это не норма!
А я просто стою посреди всего этого в халате, чувствую себя совершенно беспомощным и гадаю, что происходит в голове у Себа, во сне у Себа.
Вот только это был твой сон, не правда ли. Малки? Насколько он может его контролировать?
Тот главарь по-прежнему держит его в плену? Себ наверняка в ужасе. Если он по-прежнему видит сон. Бедняга.
Я начинаю плакать от жалости к нему – да и к себе, потому что это я во всём виноват.
Следующий час, честно говоря, проходит немного смазанно.
Вот я одеваюсь, потому что нам с мамой надо отвезти Себа в больницу. Вот Качок Билли несёт Себа вниз и укладывает его на носилки в скорую, а мама плачет…
Вот мы с мамой едем в машине с врачами следом за скорой в больницу.
Вот мама звонит папе и кричит: «Я не знаю, Том, я просто не знаю! И никто не знает…»
Вот люди в больнице – врачи? Медсёстры? Не знаю – они встречают скорую и поспешно заносят Себа внутрь, а потом уводят меня с мамой в какую-то боковую комнатушку…
Вот мама раз за разом спрашивает, всё ли будет хорошо с Себом, а люди её щадят и говорят всякое вроде «Мы ждём результатов» и «Мы делаем всё, что в наших силах», но даже я понимаю, что они не говорят «Да, с вашим сыном всё будет хорошо», потому что они не уверены в этом, не так ли?
Мы сидим в комнате с бежевыми стенами, разрисованными выцветшими картинками с персонажами «Хроник Нарнии».
Потом Себа увозят на анализы, а мама опять звонит папе, и бабуле, и дяде Питу, и своей кузине Барбро в Швецию и снова и снова пересказывает, что случилось.
Она много плачет, и от этого я тоже снова плачу, а потом опять начинаю думать, что происходит с Себом, и мне становится нехорошо.
А потом, спустя час или около того, к нам в комнатушку входит женщина в зелёной медицинской форме с короткими рукавами и закрывает за собой дверь.
Она нервно улыбается нам и представляется:
– Меня зовут Ниша. Я ординатор отделения неотложной травматологической помощи, и у меня…
Мама перебивает её.
– Он уже очнулся? Можно мне его увидеть? – Она вскочила на ноги и практически кричит.
– Пожалуйста, присядьте, миссис Белл. – Мы все садимся, и это как будто немного нас успокаивает. Доктор Ниша глубоко вдыхает, и у меня появляется ощущение, что сейчас она скажет, что он умер или что-то такое. – В настоящее время состояние Себастьяна стабильное, и его жизни ничего не угрожает.
Мама слегка выдыхает и крепко стискивает мою ладонь в своей.
– Значит, вы выяснили, что с ним не так?
Доктор Ниша делает паузу, и мне этого достаточно, чтобы понять: это значит «нет».
– Нам пришли результаты токсикологических анализов, и нет никаких оснований предполагать, что Себастьян отравился. Насколько мы можем судить на данном этапе, все его показатели соответствуют показателям глубоко спящего человека. Он не борется с какой-то явной инфекцией, которую мы могли бы обнаружить. Кровяное давление не повышено, сердцебиение не учащённое; уровень кислорода в крови в норме…
Вот опять эти слова. Она всё продолжает. ЭЭГ то, ультразвук это… Всего не упомнить. Потом она как будто замедляется, как заводная игрушка, которой нужно повернуть ключик, а под конец и вовсе замолкает. Комната погружается в молчание, по ощущениям, на целую вечность. Наконец мама подаёт голос.
– Вы видели что-то подобное раньше, доктор?
Доктор Ниша опускает взгляд, будто ей неловко.
Она вдыхает и ненадолго задерживает дыхание, прежде чем ответить.
– Нет. Лично я не сталкивалась с подобными случаями. Мы предлагаем оставить Себастьяна здесь для наблюдения, и при первой же возможности его осмотрят невролог и сомнолог, чтобы установить точную причину, по которой вашему сыну не удаётся проснуться.
Минуты в бежевой комнате превращаются в ещё один час, пока мы ждём, и у меня есть куча времени, чтобы пялиться в окно на пустую мощёную площадь и на роспись с «Хрониками Нарнии» и пытаться вспомнить всё, что я знаю о Сновидаторах.
Знаю я немного. Но я точно уверен, что это никакая не магия. Это определённо не магия. Как это может быть магией? Магии не существует. Со всеми этими кристаллами, и пирамидками, и батарейками и всем таким прочим это больше походит на науку. Но я раньше никогда не слышал о такой науке.
Может ли что-то быть… одновременно магическим и научным? Как будто то и другое каким-то образом скомбинировали, и из-за этого Себ не может проснуться?
Хуже всего то, что меня предупреждали. Меня предупреждали Сьюзен Тензин и её бабушка, и всё это началось в то самое утро после первого сна наяву, когда я взлетел к потолку пещеры.
Беда в том, что я не слушал.