Сразу хочу оговориться, что буду употреблять понятия «разум», «психический организм», «сознание» почти как синонимы, иногда нажимая на какой‑нибудь смысловой оттенок в них. Сознание понимаю прежде всего как философскую категорию, как форму отражения, а не утилитарный термин, в неврологии и психиатрии означающий уровень бодрствования. Ну и не только философскую категорию, но и нашу самость, то, что делает нас индивидами, разумными индивидами, осознающими себя разумными – индивидами, обладающими рефлексией, эмпатией, личностью. Разум – техническая составляющая сознания, это анатомия сознания, его внешность, его физиология и патологическая физиология, потому что, увы, описание жизни и сознания без категорий болезней и патологий немыслимо. А психический организм включает в себя эти две стороны. Это такое живое существо из сферы мысли, которое способно к самоподдержанию в известных границах с учётом сохранности биологического субстрата, в котором он существует.
В работе «Дух, душа и тело» профессор В.Ф. Войно‑Ясенецкий [11] приводит высказывание И.П. Павлова, в котором он так определил сознание: «Сознание представляется мне нервной деятельностью определённого участка больших полушарий, в данный момент, при данных условиях обладающего оптимальной (вероятно, это будет средняя) возбудимостью. В этот же момент вся остальная масса больших полушарий находится в состоянии более или менее пониженной возбудимости». И далее автор комментирует: «Участок с оптимальной деятельностью не есть, конечно, закреплённый участок, наоборот, он постоянно перемещается по всему пространству больших полушарий, в зависимости от связей, существующих между центрами, и под влиянием раздражений – соответственно, конечно изменяется и территория с пониженной возбудимостью». Мне это напоминает работу операционной системы персонального компьютера, когда она по нашей воле, но по своим законам, открывает и закрывает те или иные программы, файлы, расположенные на жёстком диске, на съёмных носителях, для своей работы используя оперативную память, видео- и звуковую карты, материнскую плату. Мы слышим, как она работает по шуму CD‑привода, винчестера, флоппи‑дисковода.
Более того, мы можем визуально проконтролировать работу операционной системы персонального компьютера при помощи специальных программ, которые расскажут нам, какая программа активна в данный момент и в каком локусе жёсткого диска идёт процесс. Работа нашего мозга, конечно, не столь прозрачна. Но мысль в том, что сознание, как операционная система, использует мозг (не будем пока конкретизировать – каким образом) как материальный субстрат своей деятельности. Windows для работы необходима материальная база компьютера, т.е. специфический материальный субстрат. Вне компьютера Windows как динамическая система существовать может только в виде статичного «инсталляционного пакета». Инсталлируясь, она воплощается и оживляет железо. Так же и человеческое сознание, вернее, какая‑то его значительная часть (в том числе и большая часть самосознания), нуждается в специфическом материальном субстрате – мозге. Вне мозга человеческого сознания нет. Как нет жизни вне клетки, так и сознания вне мозговой деятельности нет.
Мышление, по моему мнению, – процесс жизнедеятельности смыслов, эмоциональная деятельность – их реакционная способность, а воля – мера организации смыслов. Любовь же – организующая сила. Мышление через любовь организует эмоциональную деятельность – специфическую психическую реактивность. Раньше у меня в этой формуле не было любви. Я считал так: эмоциональная деятельность – специфическая психическая реактивность, мышление – организующая сила, воля – мера этой организации. Но смыслы существуют и в вычислительных машинах, однако никто не осмелится назвать работу компьютера жизнедеятельностью, психической деятельностью. Этой живостью наделяет смыслы любовь, она обеспечивает их аффинитет, реакционную способность, воспроизводство, а в целом – способность к самоподдержанию. Она и есть антиэнтропия в мире смыслов. Я ниже более подробно опишу роль любви в жизнедеятельности смыслов.
Поскольку психику я считаю организмом, подобным многоклеточному биологическому организму, то выделил элементарную её «клеточку», компартмент психики – смысл. И первоначально жизнь смыслов я понимал как жизнь клеток в многоклеточном организме: они делятся, размножаются, дифференцируются, воспроизводят себе подобных, стареют, элиминируются, подвергаются процессам, подобным апоптозу, некрозу и т.д. Живут, одним словом, по своим законам. Но законы эти, если и рассматривать психику именно как организм, нельзя, конечно, сводить к биологическим понятиям и определениям даже потому, что смыслы, будучи связаны в своём существовании с нейронами головного мозга, не являются ни ими самими, ни их ассоциациями как таковыми, хотя их жизнь тесно связана именно с нейронными ассоциациями и состояниями этих ассоциаций.
Смыслы – это память о состояниях функциональных систем нейронов, которые формируются постоянно в ответ на внешние и внутренние стимулы и обеспечивают как условно‑рефлекторную реактивность, так и связанную именно с рассудочной деятельностью, которая, конечно, основана на рефлекторной деятельности мозга, но превышает её качественно по своему разнообразию и адаптивному потенциалу. Смысл – это инструкция или рассказ о каком‑то совместном действии нейронов, которое оказалось наиболее адаптивным или дезадаптивным, победило в конкурентной борьбе по принятию частных решений или, наоборот, проиграло. Это можно сравнить с записями удачных или неудачных шахматных партий, что позволяет потом использовать указанные инструкции для более адаптивных стратегий. Инструкции и рассказы записаны такими же точно механизмами, т.е. нейронами. Это такие же функциональные нейронные системы, которые отражают то, что происходит с их соседями. Они копируют их поведение, но в целом делают то, что присуще нервной ткани вообще, отражают происходящее во внешней и внутренней среде. Только эти функциональные нейронные системы занимаются почти исключительно отражением действий себе подобных функциональных систем. Почему они это делают? Возможно потому, что так они ведут борьбу за метаболические и энергетические ресурсы. У соседа получилось хорошо – можно попробовать повторить успех.
Функциональная нейронная система, копирующая или кодирующая действия и состояния себе подобных, и есть мельчайший компартмент психики – её «клетка» или смысл. Жизнь смыслов заключается в воспроизводстве самих себя, в размножении, в дифференцировке, в интеграции, в иерархии. Вряд ли аналогию размножения смыслов можно искать в таких процессах, как митоз или мейоз, скорее можно искать её в ветвлении деревьев, хотя и тот же митоз, продлённый во времени, можно представить в виде древа. Именно эту способность создавать такие функциональные системы и её меру можно называть сродством, или аффинностью смыслов.
Психика – это жизнь нейронов, записанная на языке нейронов, книга, которая постоянно себя переиздаёт и у которой довольно много авторов – целый авторский коллектив. Число нейронов мозга огромно, но всё же конечно, их можно сосчитать. Число смыслов сосчитать нельзя. Это число в состоянии соперничать с самыми большими числами во Вселенной.
Воспроизводство смыслов – непременное следствие и проявление психической деятельности, механизм её самоподдержания. Такая же загадка, как и загадка жизни. Интуитивная прозорливость христиан апостольского века возвела любовь в разряд главных религиозных ценностей и отождествила её с Богом. И сегодня немыслимо представить психическую деятельность без любви, но, определив её значение, её саму, в её внутреннюю сущность, не удаётся вывести определение консенсусное. Может, только аналогия позволит представить себе её природу – аналогия с гравитацией. Гравитация может представляться силой, но правильнее считать свойством искривлённого пространства‑времени. Вот и любовь – не сила, а свойство. Свойство того континуума, в котором действуют законы психической деятельности. Кроме того, можно попытаться определить любовь как антиэнтропийную силу или как закон тяготения смыслов.
Любовь, понимаемая как жизнедеятельность смыслов, с их аффинитетом, комплементарностью, воспроизводством, повседневно открывается нам на личностном уровне организации. Личность – это внешняя сторона организма смыслов, во взаимодействии организмов мы и усматриваем любовь. Однако такого рода связь приводит к взаимодействию отдельных мыслей, эта же связь формирует и другие формы смысловых взаимодействий – любовь к Родине, к Богу, к научной идее. Всё это любовь – ценность для человека более важная, чем жизнь. Нельзя не вспомнить слова апостола Павла о любви, с заключёнными в них многими формами красоты: красоты пророчества, математической формулы, поэтической формы, нравственного чувства.
Можно, конечно, попытаться исключить любовь как термин при описании аффинитета смыслов, применив терминологию из раздела теории информации, тем более что раз речь идёт о смыслах, такой подход напрашивается сам собой. В таком случае для описания взаимодействия смыслов можно говорить о семантических связях, сигнальных связях, информационных связях. Для любви можно отделить какое‑нибудь частное поле в теории смыслов – например, посчитать её специфическим проявлением смысловой активности – в рамках психической деятельности с присущими ей эмоциональными реакциями. Можно вообще вывести любовь за рамки смысловой деятельности, психологизировать это чувство и перенести его в разряд субъективных сущностей и оставив неопределённость, почему это чувство, одно из многих, испытываемых человеком, всё же самое главное, почему с ним связано большинство человеческих чаяний?
Можно, конечно, биологизируя или психологизируя термин, дать ему трактовку в существующих физиологических или гуманитарных концепциях, культурных традициях (литература, искусство). Но при этом, пожалуй, будет проигнорирован факт того, что любовь относится к специфически человеческой – к разумной деятельности. Описание любви как некоего частного случая информационных взаимодействий тоже, на мой взгляд, не совсем правильно, хотя порой и уместно. Можно дать ему трактовку как осознанному аффинитету смыслов или переживаемой информации, совокупности сигналов, включённых в структуру Я и субъективное переживание внешнего, ставшего внутренним и т.д. Можно найти и другие более или менее точные формулировки, отражающие важные свойства любви или важные следствия из неё.
Информационный подход продуктивен и неустраним при описании жизни смыслов. Однако он недостаточен без представлений и любви, уж если мы заговорили о жизнедеятельности смыслов, о самодостаточных смысловых цельностях, имеющих внутренние механизмы поддержания неравновесного состояния. Любовь, таким образом, может быть перемещена из сферы поэзии в сферу науки, будучи включённой в качестве понятия в теорию информации. Это справедливо, если считать, что достижения человеческого гения равнозначны и эволюционно планомерны. Отталкиваясь от откровений пророков, слов апостола Павла о любви, открытий учёных на заре кибернетики, можно выразить мысль, что понятия, описывающие явления одного порядка, представленные в неравнозначных семантических системах, могут эволюционировать до научных и современных, это относится, на мой взгляд, и к такому многомерному термину, как любовь. Любовь, став терминологической частью теории информации, станет и объектом изучения последней, без чего нельзя представить себе углубление представлений об эволюции материальных форм.
Казалось бы, раздел неожиданный. Прав был немецкий философ Г.В. Лейбниц, который считал, что музыкой человеческий разум исчисляет себя. Музыка – это звуковой ряд, наполненный смыслом. Но ведь не произвольный же ряд обретает смысл. По определённым законам только определённые последовательности обретают смысл, адресованный прежде всего к эмоциональной деятельности человека. Сигнал рождает эмоцию, эмоция кристаллизуется в мысль (образ, представление, умозаключение). Музыка понятна (переживаема) вне зависимости от языка, этнической принадлежности, потому что несёт в себе невербальные коды.
Что появилось раньше: вербальный или невербальный код? Непонятно. Вероятно, вербальный, так как его проще реализовать и он насущнее для организации социальных структур. Музыка, видимо, более позднее достижение человечества, возникшее в связи с отправлением религиозных культов, для достижения сходных и единообразных состояний сознания. Таким образом, музыка выполняет коммуникативную функцию, наряду с языком вербальным, языком пантомимики и мимики (жесты, танцы и др.). В музыкальном языке, пожалуй, более, чем в вербальном отражён универсальный предметный код. Я полагаю, что человеческое сознание прежде всего музыкально, а потом уже вербально. Именно в нотах нужно искать код человеческих мыслей и чувств.
Вербальный код – поработитель музыкального, перевод с эмоционального на рациональный язык. Человеческое сознание включает две подсистемы – музыкальную и вербальную. Их функции различны из‑за разной степени целеполагания. Вербальная система избирательна, осуществляет выбор цели, музыкальная подсистема формирует вариативный ряд для целеполагания. Вербальная подсистема производит отбор смыслов из музыкальной подсистемы, их перевод на язык целеполагания, ретенцию и при необходимости воспроизводство. Нотный ряд – способ вербализации музыкальных смыслов.
Что сначала появляется в онтогенезе человека: способность понимать музыку или способность понимать слова? Что формируется в первую очередь: музыкальная или вербальная подсистема сознания? Я думаю, что появление музыкальной подсистемы происходит позднее и связано это с подчинением эмоциональной деятельности мышлению. Мышление как организующий процесс прибегает для символизации, для удержания и при необходимости для воспроизводства тех или иных эмоциональных состояний и уровней бодрствования, с ним связанных, к музыке. Таким образом, переживание музыки тесно связано с организующим влиянием мышления на эмоциональную деятельность. Кроме того, с музыкальной подсистемой сознания связаны и интуиция, и творческая деятельность. Хотя, признаю, вопрос это неоднозначный и требует более тщательного анализа, который не может быть проведён в рамках настоящей книги.
Возвращаясь к теме появления сначала слова или музыки, я предположил, что слово филогенетически появилось раньше и в онтогенезе оно опередило музыку. Музыку филогенетически я приурочил к религиозным обрядам, а слово – к бытовым коллективным действиям. Но задумался, что, по крайней мере, в онтогенезе первые интонационные звуки, невербальные звуки, соединённые в последовательность и подчинённые ритму, направленные на достижение умиротворения, мы наблюдаем, когда мать баюкает дитя. Баюканье и есть первая музыка в жизни человека и она, конечно, опережает слово в коммуникативной роли. Что же касается филогенеза, то первые напевы, возможно, были связаны со значимыми коллективными действиями. Например, при охоте, когда происходил «разбор полётов», интонационные выкрики и ритм способствовали, наряду с пантомимикой и танцем, достижению эмоциональных состояний участников и длительности действий, помогали определить кульминацию события, завязку, исход. Следовательно, можно говорить, что музыкальность и словесность с самого начала шли рука об руку.