Дорога обратно в Лондон выдалась кошмарной. Где-то в Нортхантсе перевернулся грузовик, и проехать можно было только по одной узкой полосе. Ближе к дому, в пригороде Лондона, одна пробка сменяла другую. У Фрэнки щипало глаза, она как будто оцепенела, переключаясь с первой скорости на вторую и обратно в бесконечной очереди автомобилей.
Когда она еще только решила съездить в Йорк, она думала о том, чтобы провести там выходные: побродить вокруг Йоркского собора, прогуляться по Шемблз[2], представляя, как ее мама гуляла по тем же самым улицам, молодая и беззаботная. Фрэнки даже помечтала о том, чтобы в некоем розовом будущем вернуться сюда с Крэйгом и Фергюсом, чтобы познакомить их с Гарри в попытке соединить два ее мира в одной семейной диаграмме Венна[3]. Но теперь это казалось невозможным. Даже сама идея была смехотворной.
Фрэнки прокручивала в голове возможные сценарии. Она опоздала, и Гарри уже умер. Ему это все неинтересно, и он попросит ее уйти. Он будет отрицать знакомство с ее матерью и отводить взгляд. Но вариант, при котором она случайно попадет прямо на празднование его золотой свадьбы, никогда не приходил ей в голову.
У Фрэнки пересохло во рту, ладони вспотели, и она стояла у входа в зал, охваченная паникой, чувствуя, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, как будто у нее разом отняли все силы. Крэйг с самого начала предлагал ей сперва написать письмо, представиться Гарри на расстоянии, чтобы дать ему возможность переварить ситуацию. Разумеется, Фрэнки понимала, что Крэйг прав. Но он зарабатывал на жизнь писательством, и написать письмо ему было легче легкого, а вот ей… нет. Она подумала, что будет проще постучать в дверь, поздороваться с Гарри и сразу начать разговор. По крайней мере, так будет понятнее, с каким человеком имеешь дело.
И вот где она оказалась: в битком набитом, душном зале сельской ратуши, где на сцене пел двойник Тома Джонса в обтягивающих брюках, где сверкали огни диско, танцевали подвыпившие люди, а поперек зала был натянут огромный золотой транспарант с надписью «ПОЗДРАВЛЯЕМ ГАРРИ И ДЖИНИ! 5 °CЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ!» Она ехала, чтобы найти отца, но умудрилась наткнуться на всю его семью. По множеству причин это было совершенно неподходящее место для начала разговора об отцах, дочерях и секретах, которым несколько десятков лет.
Но она же проделала весь этот путь, в смятении думала Фрэнки. И Крэйг составил рабочий график так, чтобы провести выходные с Фергюсом. Да и сама Фрэнки уже потратила достаточно на бензин и номер в бюджетном отеле, а для нее это были немалые деньги. Но какова альтернатива? Испортить праздник Гарри Мортимеру только потому, что ей не хотелось, чтобы деньги на поездку были потрачены впустую?
Разочарование придавило ее, пригвоздив к полу. Не то время, не то место. «Вот что получаешь, когда действуешь сгоряча, когда думаешь только о себе», – в отчаянии сказала себе Фрэнки. Но в ту минуту, когда она уже собралась уйти, оставив их праздновать, она заметила мужчину в толпе и мгновенно узнала его. Высокий, розовощекий, копна седых волос, смеющиеся карие глаза… Неужели это он? В самом деле он? Фрэнки импульсивно направилась через зал, не успев остановить саму себя, а потом он увидел ее, и его глаза широко распахнулись от удивления. Он двинулся ей навстречу.
– Я… Мы встречались? – спросил Гарри хриплым, почти дрожащим голосом. На его лице появилось затравленное выражение.
Фрэнки так долго представляла себе этот момент. И вот он наступил, и она чувствовала себя так, будто в голове бушевало электричество, в горле застрял ком, слишком яркий свет бил в глаза.
– Я… Нет, мы не встречались, – честно ответила она. Фрэнки не могла отвести глаза от его лица, видя такой же нос, как у нее, такую же линию нижней челюсти. Он стоял перед ней в бежевом льняном пиджаке и блестящих кожаных ботинках, держа в руке стакан с пивом, от него исходил слабый запах одеколона с ароматом лайма. Это был он, живой человек, отвечавший примерно за половину ее генов. Фрэнки с трудом сглотнула и заставила себя договорить: – Но, думаю, вы знали мою мать.
Гарри медленно кивнул, как будто уже догадался об этом.
– Кэти, – произнес он, и его губы на мгновение сжались, на лице отразилось сильное чувство. – У тебя ее глаза. Я всегда думал…
– Она умерла, – быстро прервала его Фрэнки, чтобы сказать сразу все. – Она умерла в прошлом году. – Ее руки беспомощно повисли вдоль тела. Ей было невыносимо думать о последних днях матери в хосписе, о похоронах и о пустыне, которой стало теперь ее сердце.
– Мне очень жаль.
Повисло напряженное молчание, а потом Гарри снова заговорил.
– Кэтрин Холлоуз, – сказал он едва слышно, как будто воспоминания в его голове становились ярче. – Она просто исчезла в конце того лета. С тех пор я ничего о ней не слышал. – Гарри внимательно посмотрел на Фрэнки, вглядываясь в ее черты. – А ты…
– А я была причиной ее исчезновения, – подтвердила Фрэнки. «Объяснила очевидное», как выразился бы Крэйг. – Послушайте, – продолжала она виноватым тоном, – я понимаю, что это не лучший день для нашей встречи, поэтому…
– Все в порядке, Гарри? – Неожиданно рядом с ним появилась женщина с серебристыми, коротко подстриженными волосами, одетая в платье цвета мяты. Жестом собственницы она положила руку на рукав его пиджака. Она быстро перевела взгляд с Фрэнки на Гарри. Воздух как будто потрескивал от подозрений.
– Поэтому это может подождать до другого раза, – быстро добавила Фрэнки, догадываясь, что это его жена, та самая Джини со сверкающего транспаранта. Вероятно, она была не в курсе того, на что был способен ее муж тридцать пять лет назад. – Не волнуйтесь об этом.
Гарри замялся.
– Я даже не знаю твоего имени, – негромко сказал он. Его глаза светились добротой и дружелюбием. – Ты мне скажешь, как тебя зовут?
– Гарри, они хотят, чтобы после этой песни мы разрезали торт, – вмешалась его жена и потянула мужа за руку. Лицо женщины напряглось и сильно порозовело, и она больше не смотрела на Фрэнки. «Неужели она догадалась?» – ахнула про себя Фрэнки.
Ей стало не по себе от чувства вины. В ее планы не входило стать причиной семейной ссоры.
– Меня зовут Фрэнки, – сообщила она, когда женщина уже тянула Гарри за собой.
Он обернулся через плечо.
– Фрэнки, – повторил он, и они снова посмотрели друг на друга. – Что ж, тогда в другой раз. Обещаю. – Жена твердой рукой повела его через зал, и на этом все закончилось.
Охваченная горячим стыдом за собственную импульсивность и неуклюжесть, Фрэнки вышла из ратуши и, опустив голову, торопливо вернулась к своей машине. Когда она застегивала ремень безопасности, руки у нее тряслись, и больше всего ей хотелось опустить голову на руль и заплакать. Только мысль о любопытной соседке, которая примется барабанить в стекло – «С вами все в порядке, милая?» – и задавать ненужные вопросы, заставила Фрэнки повернуть ключ в замке зажигания и уехать.
Оказавшись в безопасности своего гостиничного номера, она рухнула на кровать и лежала в оцепенении, ее голова кипела и кружилась от мыслей о том, что вот-вот произошло. Она встретилась с ним. Она с ним говорила. Он действительно существовал. Он посмотрел на нее и узнал глаза ее матери, они признали друг друга, общая кровь им подсказала. Кэти, снова и снова слышала она его дрогнувший голос.
Но потом она вспомнила напряженное выражение лица его жены, которая, услышав лишь одну фразу мужа, как будто пришла к обвинительному заключению и, возможно, даже узнала правду. Фрэнки поморщилась, вспомнив, как женщина по-хозяйски вцепилась в руку мужа, как отчаянно ей хотелось увести его.
– Что ж, простите меня, Джини, – на этот раз вслух произнесла Фрэнки, когда машины опять встали в пробке. – Я никого не хотела огорчать. Но я существую. Я живой человек. И нравится вам это или нет, частично в этом виноват ваш муж.
– И вот он все-таки сказал: «Нет, слишком поздно, между нами все кончено». И она была совершенно опустошена, умоляла его, просила передумать. Но он был так зол. В его глазах сверкала ненависть, и он оттолкнул ее, чтобы уйти из дома.
– Боже, – сказала Робин, чистившая горох за столом в кухне матери.
– А потом она потеряла равновесие, упала в коридоре и ударилась головой о радиатор. И вот она лежит там и не шевелится, а по его лицу понятно, что он думает: «Черт, неужели я убил ее? Что я наделал?» И это был конец. Поэтому мы не узнаем, жива она или умерла, до следующей недели! – Элисон чистила морковь, и ее глаза блестели от возбуждения. Она была горячей поклонницей сериала «Катастрофа» и ни разу не пропустила ни одной серии. «Я никак не смогу пойти, – говорила она, иногда с недоверчивым смешком в голосе, если ее куда-то приглашали вечером в субботу. – Идет мой любимый сериал!»
Робин не стала бы возражать, вот только у мамы такое обязательное к просмотру шоу находилось каждый вечер, и это означало, что в последнее время она никуда не выходила. И, разумеется, Элисон не желала смотреть ничего в записи. Это совсем не одно и то же! Она была участницей форума любителей телевидения в Интернете, где они все общались друг с другом онлайн во время программы, разбирая нити сюжета, обсуждая возможное развитие событий, чтобы еще с самого начала разобраться в «детективе». Недавно Элисон попросили стать одним из модераторов форума, поэтому она чувствовала себя обязанной следить за разворачивающейся дискуссией. «Это удерживает меня от шалостей», – обычно говорила мать, но Робин уже хотелось, чтобы та проказничала больше, а не меньше.
– Звучит очень драматично, – прокомментировала Робин рассказ Элисон, проводя ногтем большого пальца по стручку гороха и глядя на детей через открытую заднюю дверь. Сэм молча, не шевелясь, лежал в гамаке, а Дейзи сосредоточилась на том, чтобы построить в сарае препятствие на пути мокриц. День был облачным, изредка налетавший бриз приносил из сада аромат пышных белых гардений и лилий, вокруг которых кружились пчелы, напоминая, что на дворе середина лета. В этом доме из красного кирпича в Харрогите Робин провела вторую половину своего детства после большого переезда. Закрыв глаза, она легко представляла себя пятнадцатилетней, делавшей уроки за этим самым столом и рассеянно подпевавшей Радио 1, звучащему фоном.
Горошина выскользнула у нее из пальцев, упала на пол, и Робин нагнулась, чтобы поднять ее, в ту самую секунду, когда мать спросила:
– Значит, у Джона все в порядке, если не считать того, что его вызвали на эту таинственную семейную встречу? В чем там дело, кстати?
Хороший вопрос.
– Точно не знаю, – ответила Робин. Сначала позвонил Гарри. Он потребовал, чтобы Джон присоединился к остальным Мортимерам у них с Джини дома. Все должны были собраться на «военный совет». Робин ошеломила настойчивость в голосе свекра. Она надеялась, что все в порядке. – Вероятно, это как-то связано с вечеринкой, но я не понимаю, что может быть такого важного, – продолжала она. – Ведь Гарри и Джини сегодня днем отправляются в свое второе свадебное путешествие. Прости, – добавила она, посмотрев на мать, надеясь, что та не обиделась из-за отсутствия Джона. – Надеюсь, он к нам присоединится, если они быстро со всем разберутся. Иначе…
Элисон махнула рукой, показывая, что это разочарование она переживет.
– А как прошел праздник? Хорошо? – спросила она. Ее, конечно же, пригласили, но Робин пришлось, как всегда, извиниться за ее отсутствие. («С твоей мамой все в порядке? – с тревогой спросила Джини. – Она никогда не приходит на наши семейные сборища. Я не видела ее… должно быть, уже года два!»)
– Ну, – начала Робин, стараясь скрыть свое раздражение, охватившее ее при воспоминании о том, как неловко она себя чувствовала в тот момент, – ты бы и сама могла посмотреть, если бы не была так занята просмотром телепередач. Знаешь, – Робин замялась, пытаясь подобрать правильные слова, – я думаю, Джини немного обижена, что ты не пришла, мама.
– Обижена? Брось. У нее было так много гостей, что она бы про меня и не вспомнила. Вероятно, она была только рада, что одним ртом меньше, – ответила Элисон. В раздражении она чистила морковь быстрее обычного. – Я очень счастлива за них, счастлива, что они прожили вместе пятьдесят лет. Я за них рада, но я не понимаю, зачем мне было тащиться по автостраде до какой-то сельской ратуши, чтобы это сказать. Ради бокала теплого вина в компании множества людей, с которыми я даже незнакома? – Элисон повысила голос.
– Ладно, ладно, – примирительно сказала Робин. – Я только хотела…
– Это твой отец любил ходить по вечеринкам, а не я, – Элисон уже настроилась давать отпор. – И потом, у меня вчера утром была свадьба: начало в семь тридцать утра, я едва успела выпить чашку кофе и пробыла там почти до двух часов дня. После этого мне хотелось только вытянуть ноги и перевести дух. В этом ты мне точно не можешь отказать.
– Я тебя не критикую, – попыталась оправдаться Робин, хотя мысленно еще как критиковала мать. Она принялась вскрывать очередной стручок, и в кухне на минуту стало тихо. – Я такого за папой не припоминаю. Что он любил ходить по вечеринкам, – робко добавила она. Ее мать редко вспоминала Рича, отца Робин, который неожиданно умер от сердечного приступа, когда Робин было всего восемь лет. Она была младше, чем сейчас Дейзи. Вот только что отец был рядом, а на следующее утро Робин проснулась и увидела мать, оцепеневшую от горя, и бабушку, собиравшую чистые вещи Робин в сумку и заявлявшую, что внучка отправляется с ней в путешествие на несколько дней. Отцу было всего тридцать пять – такой молодой, – и много лет Робин не могла отделаться от мысли, что ее ждет такая же судьба. «С моим сердцем все в порядке?» – этот вопрос она всегда с тревогой задавала врачу, боясь, что история повторится.
– Ну, в ранней молодости он таким был, – расплывчато ответила Элисон. Ее глаза затуманились. – Но все же…
Робин хотелось расспросить мать. Она отчаянно жаждала больше информации об отце, которая смогла бы оживить ее собственные скудные воспоминания. Но она почувствовала, что мама хочет сменить тему, как всегда в тех случаях, когда разговор заходил о нем.
– Как у тебя самой дела? – поинтересовалась Робин. – Какие новости?
Элисон работала парикмахером, ездила от одной клиентки к другой на своей пастельно-голубой «Хонде Джаз», и ее умение слушать и сопереживать было таким же важным, как и владение ножницами и расческой. Просто поразительно, в чем только ей не признавались клиентки, пока она их стригла, не раз говорила сама Элисон. Возможно, пережитая ею самой трагедия научила ее слушать. Или все дело было в присущих ей доброте и нежелании критиковать. Какими бы ни были причины, но Элисон знала все, что можно было узнать. Когда случалась какая-нибудь история, Элисон разнюхивала ее первой. В другой жизни она могла бы стать журналистом, вела бы расследования, выискивая одну сочную новость за другой.
Робин продолжала чистить горох, пока ее мама рассказывала о ссоре между соседями из-за гигантского купрессоципариса Лейланда, бросавшего тень на весь сад; о планах Риты Дейли устроить вечеринку в «Мосте» в честь выхода на пенсию; о том, что очередной ребенок Джози Симпсон родился на куче чайных полотенец в кухне, а местный курьер, Анил Сингх, упал в обморок, когда заглянул в окно и увидел, из-за чего все эти крики.
– Представляешь, рухнул прямо перед входной дверью! – Элисон хихикнула, наслаждаясь историей. – Он еще и шутил над этим, дурачок!
Робин тоже рассмеялась, но вдруг ее пронзило внезапное воспоминание о том, как она бежала и прижималась к ногам отца, когда он приходил домой с работы, и золотое вечернее солнце освещало его, стоявшего в дверях. А потом его сильные руки поднимали ее высоко в воздух. «Папочка, мой папочка!» – кричала она тогда. «Робин, моя Робин!» – отвечал он ей со смехом.
В возрасте Робин – чуть за сорок – детские воспоминания становятся намного более смутными. Правда ли такое было или ее воображение рисовало сцены, которых никогда не было, чтобы облегчить ее тоску по отцу? Вскоре после его смерти они переехали из их старого дома в Вулвергемптоне в Йоркшир, но Робин все еще помнила моменты той жизни. К примеру, она помнила, как лежала на коричневом клокастом ковре в гостиной и как трудно было поставить на его неровной поверхности игрушечных человечков. Выпуклый стеклянный ромб на входной двери искажал лица. Робин помнила, как расплакалась, когда ее дед заглянул в это стекло, потому что его лицо выглядело ужасным. В камине лежал фальшивый уголь, и она удивлялась, как Санта-Клаус смог спуститься по трубе, потому что камин выглядел совсем не так, как в книжках.
Тем временем Элисон продолжала рассказ о неожиданных родах.
– Но все прошло хорошо. Родилась девочка, семь фунтов десять унций[4], – сказала она, резким движением смахивая морковные очистки в ведерко из-под маргарина, чтобы потом накормить ими соседских морских свинок. – Малышку назвали Талулой. Очень мило. – Элисон принялась резать чищеную морковь, быстро и аккуратно, и круглые влажные кусочки напоминали монеты.
– Та-дам! – раздался в этот момент торжествующий возглас с улицы. Они выглянули из кухни и увидели Дейзи с пыльными коленками и полоской грязи на щеке. Она с сияющей улыбкой стояла возле только что возведенного домика для мокриц. – Он им нравится! – воскликнула девочка. – Идите сюда, посмотрите!
Элисон немедленно вышла из дома и принялась громко радоваться сообразительности внучки, смеясь над тем, что бледно-серые мокрицы проявили невиданный интерес и теперь двигались по дорожкам из прутиков, сооруженных специально для них.
– Боже мой, и все это ты сделала сама? – воскликнула Элисон, и Робин улыбнулась, увидев, какой довольной выглядела Дейзи. Ее густые рыжие волосы падали ей на лицо, когда она сообщала бабушке новые факты.
– Бабушка, ты знала, что у мокриц скелет снаружи? Это называется экзоскелет. Мокрицы относятся к подотряду ракообразных из отряда равноногих, – объяснила Дейзи, немного запинаясь на длинных словах, – а еще…
– Они очень, очень скучные, – раздался из гамака голос ее брата. – Почти такие же скучные, как ты.
– Они не скучные! Бабушка, скажи ему!
Робин чистила горох, пока ее мать разбиралась с детьми. Несмотря на свои слова, отчасти она была рада, что Элисон не пошла на вечеринку, и не в последнюю очередь оттого, что Джон сильно напился. Робин с трудом дотащила его до такси. Этим утром лицо у него было бледное и помятое, как старый бумажный пакет, и он выглядел очень подавленным. Похмелье ли было причиной его молчания? Или он что-то обдумывал? Робин определенно нужно было улучить момент и поговорить с ним, докопаться до того, что у него на уме.
– Больше всего мне в моих детях нравится то, что они все такие разные, – однажды призналась ей Джини. – Джон – амбициозный. Пола – верная. Дэвид всегда всем доволен. Что же касается Стивена, он был ребенком-сюрпризом и с тех пор не перестает меня удивлять!
В тот момент Робин понравилось, что ее мужа назвали амбициозным. Но Джон был не только амбициозным, но и беспокойным, поняла Робин. Недовольство статусом-кво заставляет человека идти вперед, бесконечно пытаться достичь большего. Не лучше ли быть всегда довольным, как Дэвид? Просто наслаждаться тем, что у тебя есть?
– МАМА! Я же просила, подойди и посмотри на домик! – крикнула Дейзи, и Робин моргнула, отгоняя тревоги, а потом послушно вышла на солнце.
Все построили дома, подумала Робин, садясь на корточки, чтобы восхититься усилиями дочки. Настоящие, или воображаемые, или для мокриц, все так много трудились, чтобы создать и построить, сделать окна и двери, чтобы назвать место домом, как будто этого было достаточно, чтобы отгородиться от всего плохого. Мысли Робин вернулись к их собственному теплому, комфортному дому в тихом тупике, доме, где в шкафах стоял фарфор, а в ванной – зубные щетки, где диваны были продавлены прыгавшими на них детьми. Это была жизнь, которую они вместе с Джоном создавали для своей семьи, вещь за вещью, год за годом, воспоминание за воспоминанием. Она подумала о том, что муж стал в последнее время часто задерживаться по вечерам. Она надеялась, что их уютному маленькому миру не угрожает катастрофа. Ведь так?