Добравшись до ручья, Ильберт сразу увидел дежурного на другом берегу и помахал ему. Речушка была шире, чем ожидал Дельпи, метров двенадцать отделяло левый берег от правого.
– Хватит веревки? – крикнул Ильберт.
– У меня стандартная бухта, двадцать метров, – ответил дежурный. – А ты уверен, что не хочешь перебраться ко мне и нормально переночевать на посту, пока механики не разберутся с машиной?
Ильберт задумался. Идея была, конечно, заманчивой. По лесу он уже находился, а с учетом приближающейся темноты, так и вовсе не хотелось переться на своих двоих тем же путем обратно. Зато поутру можно как следует мотивировать месье председателя, чтобы он выслал за ним машину.
– А далеко до моста? – поинтересовался Ильберт.
– Около километра на юг, у тебя же карта!
– Тот, что на карте, понятно. Я думал, может ты знаешь какое-нибудь бревно переброшенное.
– Нет.
– Ладно. В любом случае, с холодильником я до моста не попрусь. Так что кидай конец, а там разберемся.
Операция по переправе холодильника много времени не заняла. Ильберт просто привязал конец нейлонового альпинистского тросика к ручке холодильника и бросил пластиковый короб в воду. Плавал тот превосходно, и дежурному осталось только вытянуть его на другой берег.
– Батарейки прихватил? – напомнил Ильберт.
– А, да.
Дежурный достал из кармана и бросил упаковку пальчиковых батареек. Она кувыркнулась в медленно угасающем свете дня и, описав баллистическую дугу, угодила в заросли чертополоха.
– Не мог точнее прицелиться? – пробурчал Ильберт, зная, что дежурный не услышит его на том берегу.
Но парень и так понял, развел руками и виновато улыбнулся. Пришлось лезть в колючки.
Нет, всю ночь и часть завтрашнего дня в компании такого простофили провести Ильберт не хотел. Уж лучше назад пешочком. Ночевать в машине ему не привыкать, а завтра приедут ремонтники, с ними можно будет вернуться в город.
– Так что ты решил? – спросил дежурный, когда Ильберт выбрался из зарослей.
– Пойду назад, – уверенно заявил Дельпи.
– А смысл? В машине ночевать?
– Мне все равно туда топать. Не сегодня, так завтра. Уж лучше сейчас, завтра раскачаться труднее будет.
– Ну, как хочешь. А то у меня и «кораблик» припасен. Дунули бы.
К наркотикам Ильберт относился до крайности отрицательно. С ним по этому поводу многие спорили, мол, мескалин или ЛСД, наоборот, расширяют сознание. Но это было чушью. Да, безусловно, часть тайн через это можно открыть, так что индейцев, в этом плане, трудно было назвать дураками. Но беда в том, что последствия подобных открытий не стоили самих открытий. Слишком уж дорогая цена за удовлетворение банального любопытства.
В свое время Ильберт увлекся рядом восточных философских учений, читал Лао Дзы, Паттанджали, Миямото Мусаши, окунался в древние индийские и тибетские техники. И пришел к выводу, что наркотики – это лишь костыли, точнее, инвалидная коляска для ленивых, не желающих, хотя и способных, ходить собственными ногами. Любое из состояний «расширенного сознания» можно, причем куда эффективнее, получить без всякой отравляющей химии. Медитации, мантры, мудры, отдельные части йогических и тантрических практик, все это позволяло заглянуть за кромку обыденных знаний и дальше, и глубже, и без всякой опасности превратиться в дебила через несколько лет.
Именно за пристрастие к восточным учениям и за ряд привычек, которые коллеги считали скорее звериными, нежели человеческими, Ильберта и прозвали Пандой. Он на это не обижался. Пусть хоть горшком называют, лишь бы не кормили бамбуком.
– Нет, спасибо, – покачал головой Дельпи. – Успехов тебе!
Махнув рукой на прощание, он скрылся в густом подлеске.
Под кронами леса темнеет немного быстрее, чем на открытом пространстве. Но, самое главное, тут значительно растягивается то некомфортное состояние освещения, которое принято называть сумерками. И фонарь еще зажигать незачем, так как свет неба с легкостью его затмит, и самого этого небесного света становится уже недостаточно. Мир теряет краски и превращается в затейливую игру теней, пятен и силуэтов.
Ильберт много раз замечал, что человеческое восприятие, ввиду целого ряда особенностей, обладает некоторыми забавными свойствами. Например, оно очень любит находить порядок в хаосе, даже если его там нет. Так, с великой легкостью, мы видим разных зверей в облаках, забавные рожицы в хаотичной россыпи пятен и буквы в куче рассыпанного гороха. Но ничего этого там, разумеется, нет. Просто наше восприятие так же не приемлет хаоса, как природа не терпит пустоты. Стоит нам обнаружить что-то незнакомое, с чем мы ни разу еще не сталкивались, как воображение тут же включится, и само, помимо нашей воли, нарисует нечто такое, что мы в состоянии сопоставить с чем-то, а, значит, воспринять, проанализировать, назвать и запомнить. Так бревно в сумерках превращается в крокодила, а мамин халат на спинке стула в тролля из сказки.
Эта способность сознания настолько сильна, что Ильберт порой задумывался, а не является ли весь окружающий мир исключительно продуктом нашего восприятия? Все это разделение Мироздания на объекты и приписывание им каких-то свойств, не является ли оно тем же самым процессом, который заставляет нас видеть объекты там, где их попросту нет? В облаках, например, или в изгибе старой коряги?
Нет, конечно, какая-то действительность существует, наши органы восприятия получают какие-то сигналы, какую-то объективную информацию, но что является источником этой информации и что сама эта информация из себя представляет? Если принять, что мир состоит из элементарных частиц, полей и энергий, то не похоже ли это на те же самые облака, в которых мы с легкостью находим не существующие в них объекты?
Лес вокруг, особенно в сумерках, невольно заставлял думать об этом. Он будоражил воображение Ильберта игрой света и тени, расположением полос и пятен, как на полотне какого-нибудь великого абстракциониста.
Игра теней. Да, безусловно. Вся наша каждодневная реальность, как ни крути, погружена в сумерки. И лишь ее края, нечеткие фрагменты, факты, события, выпирают наружу, заставляя нас приглядываться и дорисовывать остальное посредством воображения. Ведь наше восприятие очень несовершенно. Мы не видим ни магнитных полей, ни ультрафиолета, ни инфракрасного излучения, ни радиоволн, и слышим мы узкую часть звукового спектра, не осязаем ни осязаем ни темной материи, ни темой энергии. Но то, что мы чего то не воспринимаем, не значит, что этого нет. Просто нашему воображению очень многое приходится достраивать в этих сумерках.
Ну, разве не так получилось с «Реликт Корпорейшн»? Факты, газетные статьи, лестное предложение, обещания спасти мир, и вот уже в голове построен четкий положительный образ процветающей, мощной корпорации, действительно способной сделать жизнь многих людей лучше. Это реальность? Конечно, да.
Но стоило поговорить с Матисом, а во главе колонны появиться другой машине, двум фургонам позади нее, стоило самой колонне направиться туда, где быть ее не должно, как все поменялось. И вот уже «Реликт Корпорейшн» совершенно другая, таинственная, по-прежнему могущественная, но уже во многом зловещая организация, которая обманом пытается вовлечь в свои сети незадачливого и доверчивого эколога. Это тоже реальность? Конечно да.
Просто реальность – продукт наблюдения. И чем больше информации о состоянии внешних объектов у нас, тем больше полнота наблюдения. С изменением степени полноты наблюдения реальность всегда меняется. Беда лишь в том, что большинство людей всегда считают текущую полноту наблюдения абсолютной, мол, все, что открыли, то существует, а кроме него ничего нет. Но происходит новое открытие, и снова реальность меняются, и действия людей меняются. И так без конца. Потому что абсолютной полноты наблюдения не может существовать даже теоретически. Мы всегда знаем меньше вещей, чем их существует в природе.
Но хороша реальность, если ее зыбкость и пластичность так высока, что достаточно нечаянно подсмотренного факта, чтобы буквально вывернуть ее наизнанку. Что же тогда иллюзии?
Можно подумать, что иллюзии возникают от искажения, от неполноты наблюдения. Но разве, хотя бы теоретически, информация может быть полной? Нет! А потому всегда может быть обнаружен новый факт, способный перевернуть наши представления и способный заставить заново, в который уж раз, переписывать учебники и трактаты. И если иллюзии порождены недостаточностью наблюдения, то мы, получается, по большей части среди иллюзий живем.
И пусть ученые говорят, что ничего с ног на голову не переворачивается, что новые теории не опровергают, а лишь дополняют старые. Что с того? Ведь сама реальность, по сути, это именно наше о ней представление, почерпнутое из наблюдений, как при помощи органов чувств, так и посредством приборов. И пока ученые не придумали микробов, все люди умирали от козней злых духов. Ну, хорошо, открыли микробов. Но разве открыло это тайны любой болезни или самой смерти? Нет! Но зато в корне изменило нашу реальность, оказало колоссальное влияние на наше реальное поведение, и мы уже не идем к шаману, заговорить зуб, а глотаем пилюли.
Или открытие электричества разве не перевернуло реальность? А дополнение Эйнштейна к механике Ньютона? Да, одно другому не противоречит, оно лишь дополняет. Но что с того, если при этом кардинально меняется наше представление о реальности, а вместе с тем и она сама? Если то, что триста лет назад казалось чудом, сейчас – бытовая техника.
Ильберт остановился. Эти размышления навели его на одну, очень практическую идею. Вот сейчас он не знает, как относиться к «Реликт Корпорейшн», где ему придется работать. Но ведь достаточно чуть изменить информацию о ней, изменится и сама реальность, сама корпорация «Реликт Корпорейшн»! Сейчас она ни плохая, ни хорошая. Но стоит свернуть к озеру и посмотреть, что они там делают, все встанет хоть на какие-то места. И это не в теории, а на практике, поможет принять наиболее верное решение.
Если они там роют, и уже готовят фундамент под корпуса, то они лжецы и нарушители закона, а, следовательно, и связываться с ними не следует. Если же просто завезли технику в ожидании решения мэрии, то все наоборот, и им нужно помочь это разрешение получить. Все просто. Для этого надо лишь преодолеть чуть более двух километров до озера. И все. Вывести этим реальность из состояния неопределенности, вполне квантовой, и зафиксировать в четком и понятном состоянии. В хорошем или в плохом. Это уж как получится.
В этом удовольствии Ильберт себе отказать не смог. Он подыскал поваленное дерево, уселся на него и развернул карту. Видно было уже совсем плохо, так что пришлось снарядить фонарь свежими батарейками и проложить дальнейший маршрут при его свете.
Взяв новый азимут, Ильберт решительно направился в выбранном направлении. Вся его жизнь, весь его опыт говорил, что любая определенность лучше самой сладкой неопределенности.
Ночь постепенно опускалась на лес. Гасить фонарь уже не имело смысла, хотя его узкий и яркий луч помогал весьма относительно, выхватывая из сгустившейся тьмы лишь отдельные участки. При этом во все стороны разбегались длинные, перепутанные, зыбкие тени, от них реальность казалась еще более иллюзорной.
Ильберт не любил ходить с фонарем по лесу. Слишком контрастное он создавал освещение, слишком долго потом привыкать глазам к полумраку. Куда лучше бродить среди кустарника и деревьев при свете полной луны, когда ночь накрепко устанавливает свои законы, когда каждая тень или блик света дополняют картину реальности, а не размывают ее. Но в эту ночь луна могла и не появиться. Облака, правда, уже не закрывали небеса сплошным слоем, а в разрывах иногда можно было заметить даже яркие звезды. Но это еще не значило, что за час с небольшим ветер окончательно справится с ними. А луна бы очень помогла. В свете карманного фонарика много не разглядишь.
Ильберт по опыту знал, что ночной лес является подлинным генератором иллюзий. Ни духи, ни лешие, тут совершенно ни при чем, а виной всему все тоже восприятие, наше собственное, точнее его особенности. Нам кажется, что движемся уж точно по прямой, но на самом деле описываем дугу, совершенно этого не замечая. Проверено, что человек с закрытыми глазами описывает полный круг с диаметром менее двух километров. Поэтому без компаса в незнакомой местности не обойтись. И нужно не просто в кармане его держать, а каждый раз сверять угол азимута с выбранным ориентиром. В противном случае можно выйти очень уж далеко от намеченной точки. Это значительно замедляло движение, но иначе двигаться вообще не имело бы смысла.
Поэтому, хотя и следовало поскорее добраться до берега озера, лучше было выбрать направление не строго на юг, а чуть забрать к западу. С таким расчетом, чтобы выйти к обозначенному мостику через ручей. Это удлиняло путь, но делало его проще. Наш мир ведь не является миром математических абстракций, а потому прямая линия в нем далеко не всегда является кратчайшим расстоянием между точками. Это справедливо лишь для гладкого пространства парковки у супермаркета. Там да, прямая – кратчайший путь. Но если между двумя точками реального пространства возвышается тот же супермаркет, то кратчайшим расстоянием будет путь в обход здания, а не напрямик, через его крышу.
Еще только начав экспедиционную деятельность, Ильберт быстро понял, что подавляющее большинство школьных знаний, которым ребят пичкали учителя в детском приюте для сирот, являются настолько абстрактными, что совершенно не годятся для практического применения. Да, наша реальность – не математическая абстракция. А потому прямая линия на карте не будет кратчайшим путем до цели. И множители, вопреки уверениям учителя математики, ну никак нельзя произвольно менять местами, потому что десять банок тушенки по два евро, совсем не то, что два евро за десять банок тушенки.
На самом деле, навигация по компасу – настоящее искусство. Не то чтобы очень сложное, но требующее и усилий на изучение, и навыков, и реального опыта. Благо, у Ильберта было достаточно и навыков обращения с классическими средствами навигации, и опыта их применения в реальных условиях. Все потому, что от спутниковых навигаторов в экспедициях не было никакого прока. Любой батареи, в лучшем случае, хватает на пару суток. Ну, возьмешь ты их три, что с того? Ведь экспедиции длятся неделями, а то и по месяцу. Таскать на себе генератор совершенно бессмысленно, топливо к нему, уж тем более. Заранее заряженных батарей тоже не напасешься. Нет, по факту, все эти хваленные высокие технологии и компьютерные чудеса на поверку оказывались лишь яркими игрушками для подростков. Стоило хоть немного удалиться от электрических сетей городов, стоило пробыть там хотя бы неделю, сразу все приоритеты расставлялись в должном порядке. Все это сверкающее и мерцающее стильное барахло оседало на дне рюкзаков, а верными друзьями становились проверенное огниво, компас и отточенная сталь любимого ножа.
Не смотря на темноту и совершенно незнакомую местность, Ильберт с выходом к мосту почти не ошибся. Меньше, чем на сто метров метров. Судя по обозначенному на карте изгибу ручья, мостик и пешеходная тропа должны быть чуть ниже по течению. Вдоль берега не составило никакого труда достичь нужной точки.
Мостик оказался деревянным. Просто три связанных между собой бревна, перекинутых через речушку. К одному из них были прибиты импровизированные перила из досок. Больше ничего и не требовалось, главное в воду не лезть.
Ильберт ожидал, что с наступлением темноты будет прохладнее, но весна, все же, уже в достаточной мере вступила в права. Вот если бы еще не дожди, почти непрерывные, было бы вообще замечательно. А когда, кстати, вообще хоть один полный день над городом светило ясное солнце? Вспомнить не вышло.
Да, с миром что-то определенно было не так. И уже очень давно. Технарь, неверное, сказал бы, что мир сломался, что в его конструкцию закрался какой-то изъян, и теперь он привел к целому ряду поломок. Но Ильберт не был технарем, а потому ему временами казалось, что мир просто заболел. Может быть, и не очень сильно, по его, мировым понятиям, но все же заметно. И все эти землетрясения, разрушительные шторма и пасмурные месяцы, нависшие над городами, были симптомами этой болезни.
Странно, но не смотря на энергетический кризис, охвативший крупные города Европы после отказа от нефти, после открытия реликта мир словно бы начал выздоравливать. Не спеша, потихоньку, но лучше стало очень во многом. Главное, что ощущалось – снижение давления власти на личность. А это уже не мало. Корпорации так вцепились друг в друга за право поближе оказаться к неиссякаемому источнику энергии, что на простых граждан у них уже пороху не хватало. А энергетический кризис – дело временное. С усилиями Дельпи, или без них, «Реликт Корпорейшн» не останется монополистом надолго, а стоит монополии рухнуть, и кризису придет конец. Возможно, уже навсегда. И настанет золотой век человечества, без войн, унижений, рабства, репрессий и жалкой жизни большинства, на грани банального выживания.
Перебравшись через мостик, Ильберт свернул с пешеходной тропы, уводящей слишком круто на запад, и вновь углубился в лес. Луч фонаря, уплотненный идущими от земли испарениями, казался раскаленным клинком, режущим темноту. Тени от деревьев дергались и выплясывали в такт шагам Дельпи.
Судя по карте, до озера оставалось чуть меньше полукилометра. Ильберт прибавил шаг и едва успел вовремя остановиться, чуть не налетев на заграждение из колючей проволоки.
Пришлось погасить фонарь и присесть. Надо было дать глазам адаптироваться к темноте, иначе разобраться в обстановке попросту не получится. Но одно уже было точно понятно. Никакого заграждения, а тем более из «колючки» быть тут не должно. Это его, Ильберта, подотчетная территория. И даже если решения приняты в обход него, его все равно должны были уведомить об этом. То есть, нарушение закона явное и очевидное. Даже если мэр лично подписал все бумаги.
«Вот тебе и достаточность наблюдения», – с горечью подумал Ильберт.