Находящийся в Кремле, в своём рабочем кабинете, Сталин время от времени подходил к большому столу, что стоял в глубине у закрытого окна, и, наклонившись, пристально рассматривал разложенную карту. Обшитые морёным дубом стены давили на него, но создавали чувство безопасности. Враг далеко, соратники – близко. Потом, отойдя от одного стола к другому, что был покрыт зелёным сукном, Маршал стал прохаживаться по кабинету. Он мог быть доволен ходом событий в Германии. Вождь понимал, что война, затеянная Гитлером почти четыре года назад, близилась к финалу. Фюрер проиграл и лично сам ответит ему за всё, что натворил от Бреста до Сталинграда.
«Интересно было бы знать, что по этому поводу думает поверженный Гитлер? – задался вопросом Сталин, неторопливо раскуривая свою знаменитую трубку и пряча в усах довольную ухмылку. – Мы выкурили его из Винницы, из Растенбурга, с благородной яростью добьём и в Берлине! Правда, как я вижу, фюрер ткёт свою паутину в столице рейха. Ну, что же! Я не стану мешать ему, пусть старается выбраться из западни, глупец, да и только! Этот крикливый берлинский пигмей хочет вызвать разногласия между мной и союзниками, но скоро я разрублю его мечту взятием Берлина. Я верю, что советские войска могут это сделать. И они это сделают. И что дальше? Интересный вопрос, Иосиф. А дальше только безоговорочная капитуляция и позорное пленение Адольфа. Вот будет потеха! Это совсем не то, что казнь на Болотной площади бунтовщика Емельки Пугачёва, а должно выглядеть более зрелищно, оставить у моего народа впечатление. А если сорвётся и Гитлер покончит с собой? Нет. Этот человек не склонен к героическому поступку, не тех прусских корней, хотя кто его знает, что у него будет твориться на уме, когда мои бравые солдаты не оставят ему шанса спастись, сбежать и продолжить борьбу в духе «Майн Кампф». Но не будем торопить события, Иосиф, подождём, как они будут развиваться дальше. Гитлер жестокий, коварный и ещё сильный враг, тем он мне и симпатичен. К арийцам его не подгонишь, но именно Гитлер за короткое время организовал немецкий народ и повёл его за собой. Он не отверг давние традиции немцев. Не изменил, а в короткое время выпестовал душу народа, склонного прислушиваться к подсознательным импульсам завоеваний на Востоке, заведомо тому пришёлся по душе. В этом секрет успеха Гитлера. Он, как и я, солдат, и в отличие от всяких там немецких или советских штабных крыс нюхал порох. Был ранен на войне, даже временно ослеп от газовой атаки, не зря же Вильгельм II наградил его за храбрость Железным крестом. А где были немецкие коммунисты? Сидели в Коминтерне да протирали штаны, а гениальный парень Адольф взял да и обвёл их всех вокруг пальца. Уму непостижимо. Даже Гинденбурга. И где теперь все эти тельманы, торглеры? Правильно мыслишь, товарищ Сталин. Смылись, как обмылки в бане. Но судьба двоих символична: первого казнил Гиммлер, второй верой и правдой служит нацистам, а ещё был немецким коммунистом. Нет! Этот Гитлер нужен мне живым, но сломленным и униженным альпийским орлом. В то же время, надо честно признать, он является бесценным трофеем, этот подлец ещё послужит мне козырной картой в игре дурака с союзниками. Да и немцы – народ дисциплинированный и после войны скорее пойдёт за Гитлером, чем за ставленником Москвы. Я не исключаю и такого варианта развития событий. Красная Армия низвергнет рейх, но на освобождённой территории образуется политический вакуум. Его-то надо кем-то заполнить! Сегодня были врагами, завтра, – стали друзьями. Я многое должен обсудить с ним после Берлинской операции, так как именно сейчас судьбу Германии будут решать твои войска, а потом…»
Не став далее развивать свою, склонную к быстроте решений мысль, Сталин вдруг вспомнил о копии письма. До поры до времени он хранил его как вещественное доказательство. Добравшись до личного сейфа, он достал его и закрыл глаза. Как он помнил, оно было послано им Гитлеру в начале 1941 года. «Эх, Адольф, Адольф! – с горечью про себя подумал Сталин. – Если бы ты, стервец, не раскрутил эту мясорубку, то сейчас мир был бы совсем другим. Соединись твоя и моя армия в едином наступательном порыве – англо-американцам на земном шаре нечего было бы делать. Но судьба распорядилась сделать нас врагами, этот конфликт мне и тебе нужен был, как мёртвому припарка. А может, ты поступил мудро. Если бы не война со мной, то экономика Германии и ты вместе с ней рухнули в одночасье, а англичане и американцы, наступив тебе на горло, не преминули бы поделить то, что за последние годы ты награбил в Европе».
В своих воспоминаниях Маршал углубился в то время, когда эту войну можно было бы предотвратить. На поставленный им в предыдущем письме прямой вопрос о непонятном сосредоточении немецких дивизий непосредственно от границ СССР Гитлер в письменном виде заверил Сталина о необходимости такого шага: «Налёты английской авиации на Западе вызвали ответную передислокацию частей вермахта в генерал-губернаторство».
«Какой я глупец! – прочитав эти строки Гитлера, подумал Сталин. – Это же надо! Не доверял никому, даже своим соратникам по ВКП(б), а слову ефрейтора поверил. И опростоволосился».
Сталин знал, был убеждён, что войны с немцами не миновать. Даже ознакомившись с донесением разведчика-журналиста Рихарда Зорге о том, что войне с фюрером будет предшествовать ультиматум того к Сталину о немедленном выступлении СССР против Англии. Вождь держал ухо востро, но он был оторван от реалий времени, в этом и крылась его беда как политика. Вот тогда, в июне 1941 года, вождь народов познал истинную цену фальшивым заверениям фюрера и лишний раз убедился в том, какую злую шутку сыграла с ним собственная убеждённость в непогрешимости суждений. Сталин на всю жизнь запомнил то жуткое для себя время. В свои 63 года, не выдержав семинедельной нагрузки на мозг, в конце июня 1941 года впал в депрессию, стал попивать водку и, погрузившись в одинокие раздумья над случившейся бедой, курить на даче в Кунцево. Слава богу, лихолетье позади, а лжец фюрер на пороге расплаты.
«Встречи со мной Гитлеру не миновать. Надо предупредить Берию, чтобы Смерш Абакумова и красноармейцы не разорвали Гитлера на куски, а целым и невредимым спецсамолётом немедленно доставили ко мне». – С этим мысленным решением подойдя к телефону, Сталин взял в ладонь трубку с рычага и произнёс:
– Власик! Соедини меня с Берией.
– Будет исполнено, товарищ Сталин.
Повременив, телефонистки услужливо соединили Сталина с главой НКВД.
– Да, Коба!
– Послушай, Лаврентий! Тут мне в голову пришла секретная директива. Печатать не торопись, лучше выслушай!
– Я весь внимание, Коба!
– Крути себе на ус, Лаврентий! Правда, у тебя его нет, – ты же не Будённый, а наш «Гиммлер». Но шутки в сторону. Пора, Лаврентий выкуривать Гитлера из его логова. Так вот. Ты знаешь, какой сегодня день?
– 20 апреля, Коба!
– Дурак, хотя ЦК тебе доверяет. Сегодня день рождения Гитлера. И я, Сталин, хочу преподнести ему свой подарок.
– Я записываю, Коба!
– Тот красноармеец, который возьмёт в плен Гитлера живым, получит звание Дважды Героя Советского Союза. Уяснил себе, Лаврентий?! Только живым!
– Так точно, Коба! Будем брать живым. Сейчас каждый находящийся у стен Берлина солдат мечтает захватить Гитлера живым. Директиву понял, секретную.
– Выполнять?
– Выполняй, только не переусердствуй!
«Началось!» – пришло первым на ум Гитлеру, когда он проснулся. Открыв глаза, немного поёрзав на армейской кровати, он стал прислушиваться. Издалека, несмотря на то что снаружи бункер был покрыт 8-метровой железобетонной плитой, до его слуха доносились отчётливые звуки надвигавшейся битвы. Фатализм окрасил было молчание фюрера, но он решил до конца быть волевым, чего бы это ему ни стоило. Никому не подотчётные, кроме фюрера, агенты доносили о настроениях населения; самым желанным для рядового берлинца стало обладание автомобилем, в котором присутствовал полный бак горючего, а в карманах беглецов находились вожделенные документы на выезд из города. Сегодня жители столицы получат, как правило, фунт мяса, полфунта риса, полфунта бобов, фунт сахара, немного молотого кофе и банку консервированных фруктов.
«Я неуверен, что со мной они будут обороняться до конца, хотя доктор Геббельс уверяет меня в обратном. Я восхищаюсь берлинцами так же, как их ненавижу всей душой. Берлин… Я вечно ненавидел тебя, твои жители вечно недовольны мной, исподтишка идут на саботаж, а при виде противника вечно норовят поднять лапки вверх, нежели стоять насмерть! Пусть пылает в огне, я найду способ выбраться отсюда. Лучше быть свободным и независимым, чем рабом противника», – с такими невесёлыми, прежде всего для самого себя, размышлениями отставив одеяло в сторону, Гитлер в ночной рубашке встал, надел тапочки и, с детства соблюдая верность точности, взглянул на часы. Они показывали четверть одиннадцатого утра. Сверившись с часами, Гитлер замер, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы справиться с растущим раздражением. Немного успокоившись, он подошёл к столу. Глаза Гитлера залучились от признательности. Какая трогательная внимательность! Камердинер Хайнц Линге, не став будить фюрера, оставил там пачку свежих газет.
«Так всегда. Доктор Геббельс постарался и здесь», – с этой мыслью взяв их в руки, Гитлер вновь улёгся в постель. В наполовину ослепших глазах Гитлера печатные буквы сливались в одно нечитабельное целое. Он терпеливо дождался, пока напряжение ушло из глаз, предпринял попытку помассировать их, но оставил эту затею. Газеты выпали из рук Гитлера, но фюрер и так знал, скорее доверился своей интуиции, чем тексту переводчика, наперёд догадывался о том, о чём писалось в передовицах. И о ком. Иудео-христианские народы ещё с рождения книги «Майн Кампф» проклинали и ненавидели его, критиковали, невзирая на то что он католик; они давно мечтают поскорее расправиться с ним и с его режимом. Они все извелись, ожидая конца жизни Адольфа Гитлера. Устами Черчилля они каждый раз били набат его существованию как человека: «Исходим из того, что если Гитлер попадёт к нам в руки, мы его обязательно казним». Тогда он, в 1942 году, направив стальной кулак вермахта на юг СССР, наивно полагал, что Черчилль находится в плену своих взглядов, полных вражды и негодования.
Помня о Ковентри, английский премьер буквально был одержим бесами ненависти, казалось, что разум Черчилля отдыхает и уже не мог быть направлен, по замыслу Гитлера, на перехват инициативы в африканских пустынях. Наступил 1943-й. Коварство Черчилля перебороло солдатский пыл Гитлера. Его войска высадились не на Балканах, как ожидал Кейтель и генералы, а на Сицилии. Из войны вследствие ареста Муссолини поспешила выйти Италия. Гитлер был взбешён. Были арестованы и отправлены в концлагерь дочь короля Италии и его зять. Фюрер на этом не остановился. Посредством Скорцени освободив из плена дуче, он грозился захватить Ватикан, но довольствовался оккупацией севера Аппенин, что позволило ему выправить кризисную ситуацию на южном фронте. Этим воспользовался Сталин и под Курском, довольно наблюдая распад стран Оси, взял в свои руки всю дальнейшую стратегию войны. Потом был 1944-й. На Восточном фронте одна военная катастрофа следовала за другой, вдобавок в Нормандии летом высадились англо-американцы. Был открыт второй фронт. В июле было совершено на него покушение, но он остался жив. И вот 1945-й. Войска Сталина под Берлином, недалёк тот час, когда развернутся бои в центре города. Ему надо было выждать и расколоть коалицию союзников. В противном случае для Гитлера угроза линчевания превращалась в навязчивый кошмар. После падения Вены вряд ли он, фюрер германской нации, сдержит лавинообразное наступление русских. Догадка была верна. Сталин давно для себя решил, что призыв Геббельса к «тотальной войне» есть крах стратегии «блицкрига» Гитлера. 16 января 1945-го Гитлер сам слышал из уст офицера, когда тот, невзирая на то что фюрер был рядом с ним, доверчиво произнёс другому: «Берлин – самое практичное место для нашей штаб-квартиры: скоро от Восточного до Западного фронта можно будет проехать на уличном трамвае».
«Дурак! – вспомнив это, подумал сейчас Гитлер. – Что с него возьмёшь, так может позволить себе говорить слабак, тот, кто никогда не будет посвящён в высшую тайну рейха».
Сопоставив всё, что говорилось и писалось о нём в иностранной прессе за март – апрель, Гитлеру было над чем призадуматься. Война настоятельно стучалась в двери Берлина, Москва, этот источник пролетарского зла, пришла сюда, чтобы сполна предъявить счёт и поквитаться с ним. Страх за своё будущее, за свою жизнь стал терзать Гитлера, иной раз заставляя его просыпаться среди ночи и до утра, несмотря на уколы Морелля, испытывать необоримую бессонницу.
Раздался стук в дверь. Гитлер услышал голос Линге:
– Доброе утро, мой фюрер. Пора.
На часах Гитлера было ровно одиннадцать часов утра.
«Линге прав! Пора позволить себе позавтракать! – напомнил он себе. – Страсть как обожаю, когда Констанция приносит мне и гостям пирожные с шоколадной начинкой».
Однако фюрер изменил своей давней привычке. Позавтракав бутербродами и чашкой кофе, Гитлер сменил гражданский костюм с имперским орлом на свой военный китель. Он был с серебряными пуговицами, на его левой стороне красовался золотой партийный значок, Железный крест и чёрный значок за ранение.
Выйдя бодрым за дверь спальни, пожав руки двум ординарцам, миновав своё рабочее и жилое помещения, Гитлер неожиданно для себя увидел вдалеке, как навстречу ему по противоположной лестнице, по ступенькам медленно спускались Гиммлер и Геббельс. Лица обоих были чем-то озадачены. Сегодня утром Гитлер, находясь в кровати, прослушал радио и знал, что рейхсминистр пропаганды выступил с яркой речью в честь его 56-летия: «Никогда история не скажет, что народ покинул своего фюрера, или что фюрер покинул свой народ. И всё это обещает победу». В конце своей речи он призвал немцев верить своему вождю: «Только фюрер приведёт Германию к лучшему», – вещал в эфир доктор Геббельс. Как гауляйтер и комиссар обороны Берлина он призвал население активно вступать в фольксштурм, везде, где это только можно, показывать стойкое сопротивление русским, а над теми лицами, кто в эти трудные для рейха дни дезертировал или призывал к предательству, проводить показательные суды. Всё это Гитлер услыхал утром, но сейчас до слуха насторожившегося Гитлера донеслась концовка доверительного разговора между ними.
Гиммлер: Надо, Йозеф, договариваться с Западом.
Геббельс: Нет, Генрих. Запад неприемлем для меня.
Гиммлер: Почему, Йозеф?
Геббельс: По мне уж лучше русский большевизм, чем ярмо англо-американских плутократов.
«И это старые партайгеноссе!» – с укором в их адрес про себя подумал Гитлер. Наконец они заметили приближающегося вождя.
– С днём рождения, мой фюрер! – патетично произнёс Геббельс. – Немецкий народ и преданные вам товарищи по партии поздравляют вас, мой фюрер, и до последней капли крови будут сражаться за вас.
Пожав каждому из них руку, Гитлер признательно произнёс:
– Я всегда знал, что вы самые преданные и верные мне соратники. Да, доктор Геббельс, вы правы. Только мы являемся силой, способной сдержать амбиции Сталина. И наша судьба, как и судьба немецкого народа, балансирует на острие штыка.
От этих слов «волка» по лицу Гиммлера в пенсне прошёл испуг. Лицо Геббельса казалось непроницаемым. Его тёмно-вишнёвые глаза завораживали, но в силу только что увиденной им сцены попытки сговора двух бонз у него за спиной теперь не вызывали у фюрера доверия.
– Наши солдаты, мой фюрер, в предместьях Берлина ведут тяжёлые оборонительные бои, – рейхсфюрер СС своими словами попытался было выправить неловкую ситуацию. – Я присоединяюсь к поздравлениям доктора Геббельса, мой фюрер. СС всегда были верными отрядами фюрера и партии.
– Спасибо, что поздравил, мой верный Генрих! Я всегда верил, что СС являются элитой немецкого народа. Я верю, друзья, что русские разобьются о стены Берлина, они заплатят за свой кровавый путь и, обессиленные, падут у ворот Берлина. Я не сдамся на милость русским, я не подчинюсь сэру Черчиллю или мистеру Трумэну. Не дождутся. Нам надо вытерпеть, друзья, такие зыбкие коалиции долго не живут. Наш долг – остановить красный прилив и спасти Берлин.
– На Берлин, мой фюрер, спустились сумерки богов! – проговорил Геббельс. Гитлер и Гиммлер, молча и с доверием, внимали его словам. – Над пригородами властвуют огонь и дым, а небо Берлина окрасилось в красно-багровый цвет. Всё пожирающие пожары бушуют то тут, то там, и как долго это будет продолжаться? Мой фюрер, я не нахожу ответа на этот трудный для нации вопрос. Да, и ещё. Всюду, где укрепились русские, висят красные флаги.
– Без паники, Геббельс! – сказал Гитлер. – Каждый батальон, об этом мне сообщили Кейтель и военные, яростно сопротивляется до последнего солдата. Война есть война. Идут тяжёлые, жаркие бои. Кто будет победителем, а кто нет – рассудит провидение, Геббельс. Провидение. Хайль!
Произнеся эти слова, где оба услыхали похоронный звон по своим последним надеждам, фюрер оставил их. Едва Гитлер успел войти в свой рабочий кабинет, как до фюрербункера донеслись режущие слух тяжёлые разрывы бомб. У себя он застал Еву, ту единственную женщину, ради любви к которой он жил. В её глазах Гитлер наблюдал огонь беспокойства, немой вопрос: «Что дальше, милый? Не пора ли нам позаботиться о себе?» На ней было новое платье из голубовато-серебристой парчи. Подойдя к ней, Гитлер жарко поцеловал её в губы, а потом произнёс:
– Дорогая! Я должен решить исход боя здесь, в Берлине, или погибнуть!
От этих слов нервы Евы сжались в тугой комок, но она нашла в себе силы спокойно произнести:
– Сегодня, мой фюрер, я уснула, прежде чем нашла ответ. Он один. В Германии без Гитлера невозможно будет жить!
Он с нежностью в голосе взял её руки:
– У нас нет выбора, дорогая Ева. Я должен до конца исполнить своё предназначение. Судьба выбрала меня, а не я её. Она неумолима, и ты это прекрасно знаешь. Потерпи, дорогая, и всё будет хорошо. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. По такому принципу живёт сейчас вся нация. Не исключение ты и я. Тебе было бы сейчас лучше до вечера оставить меня.
– В Адольфе, мой фюрер знает, моя жизнь и смерть, – уходя, сказала Гитлеру Ева. – Вместе с ним я живу, вместе с ним и умру.
Созерцая шею Евы, где красовалось когда-то подаренное им бриллиантовое колье с топазом, Гитлер не мог не восхититься её мужеством, её твёрдостью в трудные для них часы судьбы. Но дела, находящегося у пропасти рейха, для него были важнее, чем дела сердечные. С доверием в глазах проводив за руку к двери Еву, Гитлер тут же вернулся к столу, налёг на него жилистыми, нервно вздрагивающими руками и со значением во взгляде дотронулся до телефонного аппарата.
– Соедините меня, пожалуйста, с господином Кейтелем! – мягко попросил связисток по телефону Гитлер. Стал ждать, грозно постукивая костяшками согнутых пальцев по столу. Дождался. Соединили.
Гитлер: Господин фельдмаршал! Что происходит?
Кейтель: Буквально сейчас в воздушное пространство Берлина вторглась армада – тысячи англо-американских бомбардировщиков. Асы Геринга, мой фюрер, слабо отбивают атаки противника. Они ничего не могут изменить! Как будто бросая нам вызов, бомбардировщики летят чётким строем, так, как в мирные времена на авиапараде. При этом они не забывают поразительно согласованно сбрасывать бомбы на головы берлинцев. Небо над городом, мой фюрер, серое от пороховой гари. Люфтваффе, мой фюрер, не в состоянии выиграть сухопутную войну! – взволнованным голосом докладывал в трубку Кейтель. – Лично я в полдень видел полную деморализацию лётчиков Геринга. Несчастные берлинцы! Сегодня они вдоволь наглотаются пыли.
– Господин фельдмаршал! – уже будучи взвинченным, Гитлер перешёл на резковатый, гортанный диалект австрийца. – Не могли бы вы довести до сведения вермахта, что меня как главнокомандующего не устраивает такое положение дел в небе Берлина. От всех вас я требую решительных контратак, нам надо измотать и обескровить противника, а не любоваться полётом бомб на город.
– Тогда свяжитесь со штабом люфтваффе, мой фюрер! – попытался отвести от себя «грозу» Кейтель. – Там лучше, чем я, вам объяснят обстановку.
– Вермахт не умеет обороняться! – раздраженно бросил в трубку Гитлер. – Я не удивлюсь, Кейтель, если русские затопчут всех вас, элиту пруссаков, своими нечищеными пролетарскими сапогами.
Дав телефону отбой, Гитлер тем не менее разумно прислушался к тому, что посоветовал ему сделать Кейтель. Благодаря угодничеству того он оставил «Лакейтеля» в должности, благо тот уже, как и многие другие, был у фюрера не в фаворе.
«Человек, рождённый быть диктатором, не подчиняется обстоятельствам, он сам определяет развитие событий», – поднимаясь, подумал Гитлер, руками вцепившись в спинку переднего стула. «Если я не остановлю под Берлином Сталина, то к немцам придёт самое свирепое варварство всех времён».
Он вновь потянулся к аппарату и позвонил.
Гитлер: Где генерал Коллер? Как «нет»? А где он? Это штаб люфтваффе? Да?! Звонит фюрер. Господа, знаете ли вы, что советская артиллерия обстреливает центр Берлина?
– Нет! – Гитлер услышал голос штабиста.
Гитлер: Разве вы не слышите?
– Нет! – отвечал ему, уже льстиво, всё тот же голос. – Мой фюрер! Мы располагаемся в местечке, отдалённом от Берлина.
Услыхав ответ, фюрер съёжился в кресле. Только теперь он понял, что это крах. В трубке послышались гудки.
Сохраняя верность прежним временам, Гитлер взял себя в руки и набрал номер партканцелярии.
– Я слушаю вас, мой фюрер!
– Борман! Немедленно, хоть из преисподней, вызови ко мне Мюллера.
– Он скоро будет в бункере, мой фюрер!
В ряд перед Гитлером выстроилась вся элита Третьего рейха – Кейтель, Йодль, Бургдорф, Кребс, Геринг, Дёниц, Риббентроп, Геббельс, Шпeep, Гиммлер, Кальтенбруннер и Аксман.
Внешне выражая преданность вождю, в этот день каждый из них в душе лелеял надежды выжить на горящей земле гибнущего рейха. Русские вот-вот должны были войти в черту Берлина, предстояла борьба не на жизнь, а на смерть. Простым немцам, кроме своей отчизны, терять было нечего. Иное дело – верхушка нацистов искала шанс спасти свою шкуру, слиться с добропорядочными немцами и как следствие уйти от ответственности. Все они, а Гитлер был не дурак, вели сложную игру по своим правилам, были трусливы и боязливы. За каждым из них за годы власти имелись грешки, и, глядя сейчас каждому из них в глаза, Гитлер это ясно осознавал и… ужасался: «Кого я приблизил к себе? Одни предатели!» За последнюю неделю Гитлера неотступно проследовал парадокс – от всей души поздравляя своего вождя, они же желали поскорее от него избавиться, забыть его, как страшный сон, вымолить у побеждающих союзников гарантии личной безопасности в обмен на секреты рейха. Фюрер прошёл перед вытянувшимися мужчинами и каждому из них пожал руку, правда, с разными чувствами. Таким манером, откликнувшись на поздравления, беспристрастный Гитлер озвучил перед ними свои мысли: «Господа, благодарю за поздравление, я ценю вашу близость ко мне. Ровно в 16.00 я жду вас на военном совещании».
Наступила многозначительная пауза.
Первым от гипноза тишины очнулся Кейтель. Поправив на переносице пенсне, он заговорил:
– Мой фюрер! В который раз мы, ваше окружение, поняли, насколько вы нам дороги, насколько необходимы Германии. Ваше руководство нами прозорливо, мы все верим, что рейх скоро будет очищен от врагов. Надо только проявить мужество и максимум терпения даже несмотря на то, что скоро Берлин будет окружен. Вы скоро будете отрезаны от Юга, ещё есть время скомандовать там армиям, если вы решитесь уехать в Берхтесгаден. Альпийская крепость, я уверяю вас, в отличие от Берлина, продержится довольно долго.
– Хорошо, господин фельдмаршал! – произнёс Гитлер. – Я учту ваши пожелания. Все свободны.
И тут, вопреки желаниям фюрера, выдвинулись Геббельс и Гиммлер.
– Мой фюрер! – произнёс Геббельс. – Ваши речи напоминают всем немцам сладостное богослужение. В саду Канцелярии вас хотят увидеть члены Гитлерюгенда. Для нашей молодёжи вы являетесь достойным примером. Молодые парни, мой фюрер, прежде чем попасть сюда, успели хорошо отличиться на фронте. Некоторые из них, свято чтя верность и преданность фюреру, не без успеха в ближнем бою уничтожили русские танки.
– Мой фюрер, – приблизившись к фюреру, воскликнул Артур Аксман. – Доктор Геббельс прав! Молодёжь Германии до последнего готова драться за вас и за Берлин.
– Я это знаю, Аксман! – проговорил фюрер. – Ведите меня к своим волчатам.
Гитлер и свита приближенных вышли в сад.
В ожидании фюрера замер почётный караул юнцов, готовых по первому приказу Гитлера отдать свои жизни. Аксман и остальные замечали, что Гитлер не мог самостоятельно вручить награды. Этому ритуальному действию якобы мешали руки – правой ладонью за спиной он придерживал трясущуюся левую руку. Всем было видно, что фюрер доживает последние дни. И вот сейчас, задерживаясь возле очередного подростка, он со злобной ухмылкой трепал того по щеке или щипал за ухо. Эти странности в поведении Гитлера не ускользнули от присутствующих, но все почли за благо стать пассивными наблюдателями, чем объектом гнева фюрера.
…Начальник Генштаба сухопутных войск генерал-полковник Ганс Кребс молча выслушал доклад Кренкеля о взятии русскими города Барут. Отпустив адъютанта, Кребс подскочил со стула, схватил трубку телефона, напрямую соединяющего его с бункером, и когда телефонистки соединили его с рейхсканцелярией, отрапортовался перед Гитлером:
– Мой фюрер, я не зря на командном пункте. Нагрянул сюда прямо из бункера. Новости обнадёживающие. На юге наши солдаты доблестно обороняют Котбус, но, несмотря на ожесточённый характер боев, они вынуждены были отступиться к болотистым берегам Шпрее. Фронт разваливается, идут кровопролитные бои. Мне только что сообщили, что русские взяли Барут.
– Кребс! Не будьте Гретхен! Я категорически, слышите, категорически запрещаю вам поддаваться панике. Какой пример вы, генерал, подаете своим подчинённым! Повторяю, Кребс, никакой эвакуации, мобилизуйте все силы, держитесь сколько продержитесь.
И бросил трубку. Кребс понял, что вызвал раздражение фюрера, и растерялся. Он явно не ожидал, что здоровавшийся с ним в полдень фюрер так бурно отреагирует на его звонок, да с такими эмоциями. Но всё обошлось. Ровно через час в его кабинете раздался повторный звонок. На проводе был военный адъютант Гитлера генерал Бургдорф:
– С наступлением темноты, генерал Кребс, фюрер приказал вам отвести к Берлину все войска, а штаб-квартиру обосновать в казармах люфтваффе в Эйхе. Оттуда до Потсдама рукой подать.
– Я выполню приказ фюрера! – произнёс Кребс.
– Да, и ещё! – вспомнил Бургдорф. – Фюрер передал вам, чтобы вы сегодня обязательно присутствовали с докладом в бункере. В 16.00. Хайль Гитлер!
Бургдорф не стал далее слушать Кребса, а положил трубку. Бургдорф был потрясён тем, что началось в Берлине.
– Что происходит, Бургдорф? – через два часа появившись в дверях его кабинета, спросил взбудораженный Гитлер. – Откуда эта пальба? Где Кребс? В бункере он отсутствует. Адъютант! Вы передали генералу моё пожелание видеть его в бункере?
– Ещё раз с днём рождения, мой фюрер! – словесно поздравив фюрера, Бургдорф стал разъяснять: – Русские у городской черты, Берлин у них, как на ладони. Центр Берлина под артогнем, русские прямой наводкой расстреливают городские кварталы.
– И ты, Вильгельм, это говоришь мне спокойно? – удивлённый Гитлер перешёл на повышенный тон: – Русские уже в Марцане, в двенадцати километрах от центра Берлина. С фронта мне наперебой сообщают, что Берлин обстреливается от Бранденбургских ворот до вокзала. Солдаты Сталина построили железнодорожный мост через Одер, и мне ни ты, ни Ганс не докладываете об этом, пока я вас не спрошу?! Изменники, предатели! Вы все достойны виселицы!
– Мой фюрер! – сглотнув слюну, выдавил из себя побледневший Бургдорф. – Наступило время начинать военное совещание.
– Ах, да! – словно очнувшись, согласился с ним Гитлер. – Тогда чего мы ждём? Пора, так пора.
Стенограмма совещания у фюрера
Присутствовали: Геринг, Гиммлер, Фегеляйн, Геббельс, Борман, Шпеер, Кейтель, Йодль, Бургдорф, Дёниц, Риббентроп, Хавель. Адъютанты, стенографистки.
– Господа! Фюрер! – войдя первым в комнату совещаний, произнёс Борман.
Появился Гитлер.
Все участники совещания дружно подняли руки в нацистском приветствии и громко выкрикнули:
– Хайль!!!
Гитлер подошёл к Гиммлеру, стоявшему в ряду первым, и дружески пожал ему руку, говоря:
– Сегодня я наградил значком зенитчика и Железными крестами питомцев Аксмана. Одетые в длинные шинели, находящиеся в колонне, эти юные фольксштурмисты немигающим взглядом глядели на меня, ожидали моего напутствия, чтобы потом пойти в бой. Я уверен, мой верный Генрих, мы обязательно выиграем битву за Берлин. Хайль вам! – закончил он.
Но Гиммлер преградил ему путь. Удивившийся такой дерзости, Гитлер непонимающе уставился на него.
– Мой фюрер! – голос Гиммлера выдавал в нём взволнованность. – Прошу вас покинуть Берлин, пока ещё не поздно.
– Поздно? – вопросил Гитлер, находя в словах фюрера СС провокацию. Гиммлер, обратился к Хавелю:
– Отто, подойдите сюда.
Дипломат подошёл.
– Хавель! – обратился к нему Гиммлер. – Вы согласны, что мы должны заняться политикой?
– Политикой? – в вопросе Гитлера зарождался гнев. – Вы ещё успеете ею позаниматься, когда отсюда, из превратившегося в поле боя Берлина, мы нанесём по коалиции союзников сокрушительный удар. Или после моей смерти, когда русские прикончат всех нас. Славно, мой верный Генрих, славно. Идите.
– Мой фюрер! – заговорил Гиммлер. – Я перемещаю свой штаб на север и оттуда буду поддерживать оборону Берлина.
– Всё верно, Генрих! – грустно улыбнувшись, согласился с ним Гитлер. – Вы делаете всё правильно. Езжайте и постарайтесь ставить меня в известность о каждом своём шаге.
Выбросив руку вперёд, Гиммлер покинул комнату.
Гитлер: Я должен одержать победу в Берлине или погибнуть вместе с ним.
Борман: Мудрые слова, мой фюрер.
Гитлер: Несмотря на крайне тяжёлую ситуацию, которая сложилась в Берлине, я не теряю надежды переломить её в нашу пользу. Господин фельдмаршал, нанесли ли вы на карту изменения на сегодняшний день, касающиеся судеб Берлина?
С этим вопросом Гитлер и остальные подошли к карте, что была разложена на столе. Фельдмаршал снял пенсне. Пребывая в некоторой растерянности от слов Гитлера, он протёр стёкла, водрузил пенсне на переносицу и с вопросом уставился на фюрера:
– Мой фюрер, можно начинать?
Гитлер: Начинайте, Кейтель!
Кейтель: Мой фюрер, центр и восточные кварталы Берлина подверглись одиночному огню сверхдальнобойных орудий лёгкой артиллерии русских. Над восточными окраинами города кружат одиночные бомбардировщики и самолёты-разведчики противника. Стоит особо отметить, что авиация союзников активна только ночью, находящийся здесь рейхсмаршал Геринг может это подтвердить.
Геринг: Да, это так, мой фюрер.
Геббельс: Ещё бы, господин фельдмаршал. Наши стационарные зенитные батареи «успешно» поражают воздушные цели англо-американцев, а залповый огонь батарей «заставляет» замолкнуть наземные цели русских.
Кейтель проглотил эту язвительную реплику наци № 4, но продолжил:
– Все мы благодарны судьбе за то, что в своё время она отвела от горячо любимого немецким народом фюрера удар предателей. Все мы верим, что провидение сохранило фюрера для того, чтобы в час тяжёлых испытаний он предпринял решительные шаги по спасению Третьего рейха. Да, мой фюрер, вы правы. Надо действовать, и действовать без промедления, пока ещё Берлин не стал ареной ожесточённых боёв. Я и вермахт абсолютно уверены в том, что фюрер был и остаётся гарантом политического руководства и мобилизации нации.
Кейтель расхрабрился и собрался было и далее развить свои мысли, но неожиданно для всех Гитлер прервал его и произнёс:
– Кейтель, я знаю чего хочу. Моя интуиция с момента вступления моих войск в Рейнскую область, до аншлюса Австрии, Судет; польской и французской кампаний, всегда была на голову выше вашей трусости, боязни и всяких там аналитических выкладок. Я уже окончательно принял решение и буду до последнего вздоха сражаться на подступах Берлина или в самом Берлине. Кто сказал, что всё проиграно? Всё только начинается! Ещё раз благодарю всех вас за поздравления, господа, и давайте послушаем Мезьера. У нас с вами, Кейтель, ещё будет время поговорить.
Вперёд выдвинулся Мезьер. От него Гитлер ожидал обстоятельного доклада о положении на фронтах. И не прогадал.
Мезьер: Мой фюрер! Господа! На сегодняшний день положение на фронтах таково. Командующий войсками Северо-Запада фельдмаршал Эрнст Буш, из Ставки фюрера, получил задачу силами армейской группы генерала Блюментрита перейти в наступление против англо-американцев. Противник наступает на Гамбург, и необходимо остановить его продвижение. 12-й армии Венка приказано остановить наступление американцев на Эльбе и восточнее этой реки, а также установить и поддерживать связь с седьмой армией в районе между Эльбой и Мульдов.
Мезьер ожидал комментария Гитлера к своим словам, но тот, одобрительно кивнув и задумчиво пройдясь по ворсистому ковру кабинета, спокойно произнёс:
– Я хотел бы выслушать Кребса. Пусть начальник штаба сухопутных войск вермахта доложит о ситуации на Восточном фронте.
Кребс: Танковые подразделения русских прорвались к Баруту и взяли его. Но не это главное. На Восточном фронте чётко обозначился главный удар, который могут нанести русские по Берлину. К сожалению, наступление русских в Саксонии и в районе Штеттина сковало наши силы, в нескольких местах русские прорвали оборону и далеко продвинулись назад. На участке фронта в Австрии, Богемии и Моравии русские стремятся не допустить передислокации немецких соединений в Альпы. Ведя маневренную оборону, мы преследуем цель задержать русских у рубежа Ютербог – Торгау и не дать им разделить Германию на части, воссоединиться с союзниками.
Гитлер многозначительно прокашлялся. Сложив на животе трясущиеся руки и поворачиваясь с изображением имперского орла на правой руке к Кребсу, он вновь уставился на него, и… неожиданно улыбнулся, по ставшей легендой привычке прикрыв свою улыбку наискось приложенной ко рту ладонью. Это длилось мгновенья.
– Прекратите оправдываться генерал! – проговорил Гитлер, тяжело опускаясь в своё кресло. – Сейчас настало время всем нам до конца быть честными, прежде всего перед самим собой. Враг стремится разгромить Германию и уничтожить наш народ, он мечтает о том, чтобы помешать нам осуществить наши замыслы и великие идеалы. Если мы как нация проявим сейчас выдержку, то одержим победу, находясь на грани поражения. Если каждый солдат на Восточном фронте выполнит свой долг, последний натиск азиатов разобьётся о нашу оборону, равно как и вторжение наших врагов на Запад Германии потерпит ощутимый провал. Для достижения нашей общей победы я призываю вас следить за немногими офицерами и солдатами-предателями. В немецкой форме они будут воевать против нас, лишь бы сохранить себе сносную жизнь в русском рабстве. Какое падение, какой позор! Тот, кто отдаёт приказ на отступление, игнорируя мои приказы, а вы всех точно не знаете, должен быть тотчас схвачен и расстрелян. Как фюреру мне безразлично, в каком он чине, но должен понести заслуженное наказание. Берлин, я верю, останется немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не будет русской. Большевистский натиск должен быть потоплен в крови. – Гитлер замолчал.
Геббельс: Когда фюрер говорит, то это действует, как богослужение.
Борман: Вы правы, доктор Геббельс. Мой фюрер! Сейчас генерал Йодль расскажет нам о боевых действиях на различных участках. Докладывайте, генерал.
Йодль: Англо-американцы продолжают наступление на Юго-восток, измотаны боями. Модель застрял в рурском котле.
Геббельс: Проклятые рурские предатели, они всегда за спиной фюрера затевали измену.
Гитлер: Так это же Австрия, генерал.
Йодль: Вы правы, мой фюрер. Это – Остмарк. Как очевидно, их цель ясна. Они хотят соединиться с русскими и рассечь рейх.
Гитлер: Теперь мне понятна их тактика. Они не желают развития таких событий, когда мои войска займут оборону в Альпах.
Геринг: Мой фюрер! Как вы убедились, военные бессильны остановить неблагоприятный ход событий. Я как рейхсмаршал мог со своими лётчиками организовать в Альпах неприступную крепость.
Гитлер: Что ты предлагаешь, Герман?
Геринг: Я хотел бы знать ответ на вопрос: кто поедет в Берхтесгаден: я или Коллер?
Гитлер: Едете вы, Герман. Коллер остаётся здесь. Я всегда знал, что мои генералы бездарны. Как можно воевать с такими генералами? Все свои надежды теперь я возлагаю на дипломатию.
– Да, мой фюрер. – Как только Гитлер умолк, слово взял Риббентроп.
– Военные бессильны справиться с критической ситуацией. Теперь настал черёд моих дипломатов взяться за дело и немедленно начать переговоры с Эйзенхауэром и Монтгомери. В ближайшие дни я найду каналы, способствующие выходу из этого тупика.
Надежда и интерес засветились в глазах Гитлера:
– Да, да, Риббентроп. Запад поймёт, что с нашей гибелью настанет их черёд. Лавина орд Сталина сметёт их цивилизацию. Война и уничтожение были мне необходимы, чтобы восстановить основы миропорядка. 18 апреля я дал свою санкцию генералу Вольфу на эти переговоры с Даллесом. В далёком 33-м я лично встречался с ним, но мы так и не договорились. Пока англичане и американцы молчат, всё боятся Сталина, медлят с решениями. Ведь они знают, что я антисемит, смертельный враг всего марксистского мировоззрения, пангерманец.
И тут в комнату совещаний вошёл моложавый военный.
Гитлер: Монке? Вы пришли!
Монке: Да, мой фюрер. Я не мог оставить бункер.
Гитлер: Вот моё решение друзья. Отныне линия фронта, согласно плану «Клаузевиц», проходит через Берлин, а вас, Монке, я назначаю руководить обороной правительственного квартала. Я остаюсь в Берлине и только в самый последний момент вылечу из него на юг, в Альпийскую крепость. Всё руководство рейха я поделил на три группы. Я приказываю остаться в Берлине доктору Геббельсу, Борману, Фегеляйну, Кребсу, Фоссу и Мюллеру. Военное руководство ОКВ, – Кейтель и Йодль, – направляются на новую штаб-квартиру, что северо-западнее Берлина. Второй группе во главе с фельдмаршалом Кессельрингом передаётся высшая военная власть и право руководить делами правительства на юге Германии. Третья группа, конкретно гросс-адмирал Дёниц, перебазируется руководить севером рейха. Гиммлер и Риббентроп направляются в Шлезвиг. Они должны склонить США и Британию к дипломатическому разрешению конфликта. Вы все знаете, что до недавнего времени рейхсфюрер СС был командующим группой армий «Висла». Поэтому, Фегеляйн, направьте Гиммлеру моё предписание, чтобы он направил все войска, что находятся в Западной Померании и Мекленбурге, к Берлину.
Фегеляйн: Будет сделано, мой фюрер.
Гитлер: Это хорошо, что вы такой исполнительный, мой милый шурин. Слава богу, что Берлин обстреливает не дальнобойная, а советская полевая артиллерия. Геринг!
Геринг: Я слушаю, мой фюрер!
Гитлер: Передайте генералу Коллеру моё требование, чтобы люфтваффе уничтожила батареи русских дальнобойных орудий.
Геринг: Генерал Коллер, – я вас уверяю, мой фюрер, – выполнит ваше требование.
Гитлер: Вот и славно. На сегодня всё.
Борман: Господа! Вы свободны.
Гитлер срочно вызвал Мюллера в рейхсканцелярию. Перед входом в фюрербункер Мюллер наблюдал двух часовых из лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», безупречно преданных вождю и ради него готовых на всё. Мюллер всякий раз, когда он как старый друг посещал Гитлера, восхищался монументальным подъездом рейхсканцелярии, который выходил на Фоссштрассе. Он с благоговейным чувством останавливался перед желобчатыми колоннами, что были установлены перед ним, и долгое время молчал, прежде чем войти в здание. Путь Мюллера пролегал через лабиринт комнат, соединенных между собой узкими проходами и разделённых лишь тонкими стальными дверями. Он остановился у кабинета рейхсляйтера. И тут открылась дверь, появился Борман. Нахождение Мюллера в фюрербункере основательно испортило настроение Борману. Чего скрывать? То же самое в отношении этого коренастого человека с бычьей шеей, втёршегося в доверие к Гитлеру, испытывал и Мюллер. Но приказ есть приказ, и тот сопроводил Мюллера к Гитлеру. Остановившись у входа в кабинет, Борман, прежде чем Мюллер вошёл в него, ненавязчиво напомнил:
– Прерогативы партии, Генрих, неподконтрольны рейхсфюреру СС. Запомните это раз и навсегда.
– Я, рейхсляйтер, человек простой, открытый для контакта с людьми, – простодушно ответил Мюллер. – И интересы как партии, так и государства превыше всего.
Гитлер под взгляд Бормана встретил Мюллера тёплым рукопожатием и рукой указал на стул. Сам кабинет не превышал 11 метров, здесь Мюллер увидел небольшой диван против входа, стол посередине и два полукресла; в углу обнаружилась тумба со стоящим на ней радиоприёмником. Возле стены, отделяющей кабинет от приёмной, висел портрет короля Фридриха, и здесь покоился личный сейф Гитлера. Мюллер не по слухам знал, как до него уже многие годы безуспешно пытался добраться Гиммлер. Когда Борман покинул кабинет и медленным шагом побрёл по коридорам рейхсканцелярии к своему кабинету, Гитлер тихим голосом сказал Мюллеру:
– Генрих, я смотрю на партию с большой сдержанностью и недоверием, но Борман есть Борман. Тень фюрера. Как вы планируете вырваться из Берлина, Мюллер?
В вопросе Гитлера опытный ищейка Мюллер ощутил подвох.
– Мой фюрер! – заговорил Мюллер. – Русские солдаты озверело рвутся вперёд, они неуклонно подбираются всё ближе и ближе, и скоро в центре Берлина развернётся битва не на жизнь, а на смерть.
– Ты, как всегда, прав, Мюллер! – ответил Гитлер. – Но я опасаюсь не столько берлинских улиц, сколько этого подземелья. Через неделю-две всё будет кончено. Конец близок, Генрих, и он будет ужасен. Я не желаю умирать вместе с этими людьми, я хочу остаться живым, быть свободным человеком. Да, Генрих. Причина всех моих неудач кроется в моём окружении, я никогда не претендовал на роль Бога, а просто был человеком, избранным провидением для определенных целей. Я сыграл свою роль и должен уйти.
– Мой фюрер! – произнёс Мюллер. – Надо учитывать сложившиеся реалии. Война на исходе. Основа рейха, то есть Адольф Гитлер, ни в коем случае не должна быть погребена под развалинами рейхсканцелярии. История и немецкий народ нам этого не простят. Когда, мой фюрер, невозможно изменить обстоятельства, следует изменить своё отношение к ним.
– Вот именно, Мюллер! – согласился с ним Гитлер. – Действительность на то и действительность, что определяется решениями. После 20 июля понятие «офицерская честь» для меня утратило не только содержание, но и всякий смысл. Я не хочу допустить, чтобы русские, как своих бунтовщиков, казнили меня на Красной площади.
– Мой фюрер! – сказал Мюллер. – Я примерный инспектор-криминалист. Гестапо – это моё место работы, и я как начальник стремлюсь лично контролировать все вопросы, а не плестись в хвосте событий.
– Вы для нас надёжный и ценный работник, Мюллер! – произнёс Гитлер. – Я и Ева ценим ваш профессионализм и преданность делу национал-социализма. Я благодарен вам за то, что в марте, на вокзале, вы встретили мою прекрасную нимфу – Еву Браун.
– Мой фюрер! – проговорил Мюллер. – Вы, как никто другой, обладаете способностью схватывать политическую ситуацию в целом. Когда наступит время, а оно не за горами, мой фюрер, вы и я должны будем выбрать правильное направление. Помедлив было со словами, как бы от себя, Мюллер добавил следующее: – У вас, мой фюрер, есть безусловная воля к выживанию. Нам торопиться не надо, ибо великие события спрессовываются в тишину – под её прикрытием можно исчезнуть так, как позволяют себе великие мира сего.
На фюрера эти слова произвели впечатление.
– Всё, что вы говорите, Мюллер, прекрасно, как музыка Вагнера, но я боюсь, что у судьбы собственная дорога! – в голосе Гитлера Мюллер почувствовал сомнение. – С каким бы удовольствием я снял военную форму и растоптал бы её! Мне многое не нравится, Мюллер, но я не могу всё бросить и удалиться.
Потеряв самообладание, Гитлер свирепо ударил по столу, да так, что заставил непроизвольно вздрогнуть невозмутимого Мюллера.
– Во времена испытаний, группенфюрер, выстоит тот, дорогой Мюллер, у кого крепче нервы, чем у противника.
– Мой фюрер! – Мюллер знал что говорил. – В такой войне побеждает тот, кто остаётся жив. От нас требуется лишь одно: сделать всё так, чтобы своими действиями ввести врага в заблуждение. Порекомендуйте Еве написать родным прощальные письма, а Борману – расстаться с дневником.
– Вы поняли всё как надо, Мюллер! Отлично, просто отлично! – Гитлер, похвалив Мюллера за сообразительность, бодро потёр ладони и довольно рассмеялся. – Наконец-то, Мюллер, я слышу хорошие новости.
– Я тёртый жизнью моралист, мой фюрер! – сказал Мюллер.
– Да, и вот ещё что, Мюллер! – с такими словами Гитлер поднялся с кресла. – Это негласно санкционированная мной операция впредь будет вестись под моим непосредственным руководством. Действуйте осторожно, не привлекайте внимания других, особенно здесь, в бункере. Именно сейчас настало время сделать то, что нужно. Что же, если Берлину суждено стать советским, он им скоро станет. Сильная нация победит слабую. Если бы у меня был хотя бы один такой полководец, как Сталин, то я бы не проиграл эту войну. Да, Мюллер. Я проклинаю себя за то, что начал эту войну с такими жалкими генералами. Я часто горько сожалел, Мюллер, что не подверг мой офицерский корпус кровавой чистке, как это сделал Сталин. Сталинские величие и непоколебимость не знают ни шатаний, ни уступчивости, которые характерны для прогнивших западных демократий. В отличие от того же хитрого лиса Черчилля, Сталину легче было совершить крутой поворот, поскольку ему не надо принимать во внимание общественное мнение. И я поддерживаю Геббельса в том мнении, что «нашествия с востока приходят и откатываются, а Европа должна, как во времена бесчинств монголов, с ними справляться». Но вернёмся к разговору о Сталине. Это, без всяких сомнений, выдающаяся историческая личность, Мюллер. Об этом я ещё в ноябре сорокового года говорил в Берлине Вячеславу Молотову. Как всё это близко и как уже несоизмеримо далеко! Но тогда, провожая главу Советского правительства по анфиладам комнат и переходов до самого выхода во двор отеля «Бельвю», я сказал, прощаясь с ним: «Сталин войдёт в историю как великий человек. Да и сам я рассчитываю войти в историю. Поэтому естественно, чтобы два таких политических деятеля, как мы, встретились лично. К сожалению, мировая история не захотела, чтобы это произошло. На примере Сталина, мы снова видим, какое значение может иметь один человек для целой нации». Годы войны, Мюллер, наложили отпечаток на моё мышление, и я знаю что говорю. Своими победами русский народ обязан только железной твёрдости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Именно Сталин, да-да, Мюллер, насильно создал из славянского сброда государство, именно его азиатская хитрость поставила крест на моих планах относительно Востока. Для меня Сталин крупный противник. Как в плане мировоззрения, так и в отношении войны. Если когда-нибудь, Мюллер, что в свете последних событий весны 45-го выглядит весьма абсурдно, Сталин попадёт в мои руки, то я окажу ему всё своё уважение и предоставлю самый прекрасный замок Германии. Но на свободу Сталина я никогда не выпущу. Счастье Красной Армии состоит в том, что во главе её стоит, без сомнения, историческая, но личность – Сталин.
– Да, мой фюрер! – нерешительно, но всё же возразил Мюллер. – Но времена изменились не в лучшую для нас сторону. Мой фюрер! Простите за настойчивость, но вы не задумывались над тем, как Сталин поступит с вами, попади вы в его руки?
– Хороший вопрос! – Гитлер бросил Мюллеру озорной взгляд. – А знаете ли, группенфюрер, а я чуть не угодил в плен к русским!
– Я силюсь понять ваш юмор, мой фюрер!
– Здесь не место юмору, Мюллер! – резко осадил его Гитлер. – А дело было вот как. Военные с большим трудом, но уговорили меня поехать на Восточный фронт. Запорожье. Советские танки были в двух часах пути от аэропорта, а я задерживался на совете, обсуждая с Манштейном обстановку на фронтах. Представляете?! Февраль 1943 года. Если бы не пилот Бауэр, я давно был бы на Лубянке. Когда три «кондора» со мной на борту взмыли в воздух, русские танкисты выехали на территорию аэропорта. Наблюдая в иллюминатор, я не поверил своим глазам. Танки русских внезапно остановились. Как мне потом объяснил Гиммлер, у русских закончилось горючее. Теперь ситуация иная. И я, и вы знаем, что отступление немцев закончилось здесь, в Берлине.
– Вы правы, мой фюрер! – сказал Мюллер. – Все победы рейха генералы считают очевидными благодаря своим талантам, а в поражениях виноват один лишь фюрер. Такая преступная самонадеянность! Я, в отличие от других руководителей РСХА, не боюсь говорить правду, особенно, когда присутствуете вы, мой фюрер. Скажу одно: моря голодом заключённых в концлагерях и впроголодь держа угнанную из Советского Союза рабочую силу, вы, мой фюрер, и не думали обделять немцев многими продуктами питания. Немецкие женщины и подростки не трудились на заводах, фабриках и фермах ненормированный рабочий день, как это сделал Сталин.
Сказав «запретное», но очевидное, Мюллер ощутил на себе свинцовый взгляд ледянистых глаз Гитлера. Пребывая в молчании, может быть, размышляя над сказанным подчиненным, фюрер неуклюже прошёл по кабинету, виновато улыбнулся Мюллеру и под «взором» бюста Гинденбурга вернулся на своё место за столом, а потом разразился потоком слов, скорее напоминавший Мюллеру оглушительный вопль, нежели что-то вразумительное: Значит, Мюллер всё было напрасно. Напрасны были жертвы и лишения, напрасны были голод и жажда нескончаемых военных месяцев. Напрасно погибли миллионы офицеров и солдат, а гражданское население терпело все ужасы вражеских бомбардировок. Если бы ты, Мюллер, знал, какие ужасные дни и ещё худшие ночи я пережил в Вольфсшанце, в Бергхофе, в Бад-наухайме и здесь, в бункере имперской канцелярии. Всё погибло безвозвратно, Мюллер! Всё! Только глупцы, лжецы и преступники в эту роковую неделю питают надежду на милость врага. Против своей воли я воплотил судьбу несчастной Германии, и только тевтонам, Мюллер, присуще вечное возрождение перед лицом неумолимой смерти и жертвенности.
– Двойная бухгалтерия, которую нам часто в виде азбучной истины преподносит жизнь. Мой фюрер! – сказал Мюллер. – Мука гибнущего Третьего рейха, который задумывался на тысячелетие, унизительна, но кто знает, мой фюрер, не является ли она неким порогом, за которым обновится сама жизнь, и как следствие возродится новый рейх. Пусть даже и не в поверженной Германии.
Генрих Мюллер был понятливым человеком. Глядя сейчас на загнанного в угол действиями русских фюрера, начальник Четвёртого управления РСХА угадал намерения того. Как никто другой в рейхе, но Мюллер знал, что Адольфа всегда сопровождали ложь, измена и трупы и что фюрер ещё свято верил в то, что был способен управлять событиями. Логика настоящего ставила мат силе его воли. Достаточно было Мюллеру за последние месяцы общения с фюрером уловить полунамёки, жесты, выражение лица, чтобы понять чего хочет Гитлер – спасения, только спасения. Одним словом, из Гитлера, не выбери он тернистый путь политика, вышел бы непревзойденный актёр. Да и интонация проигрывающего эту кровопролитную войну вождя что-нибудь да и говорила ему.
– Меня, Мюллер, исподтишка, но упрекают: борьба и снова борьба. – Гитлер на минуту задумался, а потом продолжил: – Но в ней судьба всего сущего. Уклониться от борьбы, если он только не хочет быть побеждённым, не может никто. Моя цель состояла в разумном соотношении между численностью населения и величиной пространства. Тут без борьбы не обойтись. От решения этой задачи не может уйти ни один народ, ибо если он пренебрежёт этим, то обречён на постепенное вымирание. Существование государства, Мюллер, имеет смысл только тогда, когда оно служит сохранению своей народной субстанции. А это 82 миллиона немцев. Именно это налагает на меня величайшую обязанность. Тот, кто не берёт её на себя, недостоин принадлежать народу, что и придало мне силы для борьбы. Но она заканчивается, Мюллер, чтобы продолжиться! Я думаю, что вы сделаете всё, как задумали.
– Можете в этом не сомневаться, мой фюрер! – ответил Мюллер.
– Вы свободны. – Гитлер поставил последнюю точку в этом разговоре. – Я должен идти, Мюллер! А то моё долгое отсутствие вызовет подозрение, а это нам как раз ни к чему. Меня ещё ждут беседа и прохладительные напитки в гостиной в кругу друзей.
…По возвращении из фюрербункера Мюллеру, в который раз нашлось о чём серьёзно задуматься. Начальнику гестапо предстояло тщательно продумать и спланировать высшей степени секретности операцию, в ходе которой все его игроки не имели права оступиться без опасения прямого попадания к его костоломам. Мюллер знал чего он хотел и ясно отдавал себе отчёт в том, что он прав.
Вечером рейхсминистр иностранных дел Иоахим Риббентроп вознамерился поговорить тет-а-тет с Евой, что весело и непринужденно веселилась и ворковала с друзьями в гостиной бункера. Фюрер что-то задерживался, временами она бросала на дверь беспокойный взгляд, но та не раскрывала секрет, где был Гитлер.
Риббентроп: Ева, вы очаровательны!
Ева: Спасибо за комплимент, господин рейхсминистр.
Риббентроп: Дорогая Ева! Я умоляю вас!
Ева: О чём, Риббентроп? Я обыкновенная женщина. Вот и всё.
Риббентроп: Нет, не всё, Ева.
Ева: Вы хотели ещё что-нибудь сказать мне?
Риббентроп: Да, Ева. Уезжайте из Берлина.
Ева: Не поняла! Вы склоняете меня к измене?
Риббентроп: Я склоняю вас к тому, чтобы вы оказали Германии неоценимую услугу.
Ева: Какую?
Риббентроп: Попросите фюрера уехать из Берлина с вами. Недавнее моё посещение фронта, Ева, произвело на меня тягостное впечатление. Враждебность, безразличие, склонность к дезертирству, – вот что я увидел на лицах солдат. Им было всё равно, кто стоял перед ними, – рейхсминистр или простой писарь-штабист.
Встав с места, Ева подошла к бледному от волнения Риббентропу и всмотрелась в его голубовато-серые глаза. Потом отошла к гостям со словами:
– Я не стану передавать ваше предложение фюреру. Он должен решить сам. Если он сочтёт нужным остаться в Берлине, то я останусь с ним. Если он уедет, тогда я тоже уеду.
После этих слов Евы Риббентроп так и остался на месте. Злой рок судьбы подводил его к роковой черте.
Гитлер возвратился в свою спальню около шести часов утра. Мысли этого усталого человека были сейчас о сне, но его маниакальная уверенность в том, что скоро всё кончится, не оставляла его безмятежным и спокойным. Он устал разглагольствовать о великом предназначении немцев в этой эпохальной битве с русскими, теперь диктатор не сомневался в том, что скоро Берлин будет лежать у ног Сталина поверженным и уничтоженным. Ему было пора подумать не только о себе, но и о Еве. Любовь этой девушки из Мюнхена творила чудеса, невольно заставляла его продлить жизнь в этом клубке измен и предательств.
В том, что в этой битве немцы оказались слабы, Гитлер нисколько не сомневался. Фюреру было достаточно посмотреть на друзей, которые присутствовали на беседе, где всех обносили чаем и пирожными, чтобы убедиться в этом. Всё о чём он говорил, Гитлер это давно заметил, проходило мимо их ушей. Где им было понять его историческую миссию, если они не хотели внимать его словам… Он понял, что в эти последние дни надо достойно сыграть свою роль и уйти из политики головокружительно, но с непоколебимой надеждой на возврат. Но прежде чем залезть под армейское одеяло, он вспомнил и подумал: «Завтра будет ровно шесть лет, как моё движение обрело все козыри в борьбе с мировым еврейством».
Гитлер: Господа! Открывая это совещание, позволю вам заметить, что оно строго секретное и посвящено перспективам освоения Ледовитого континента.
Дёниц: Мой фюрер. Подводники выполнят любое ваше поручение, но я не считаю, что мы должны направить в Антарктиду целый подводный флот. У рейха пока ещё мало подлодок. Я опасаюсь того, что, выделяя слишком много кораблей для проекта «А», мы ставим под угрозу нашу обороноспособность на случай европейской войны.
Гитлер: Господин Дёниц, вы прежде всего солдат. Политикой занимаюсь я, а она есть искусство превратить невозможное в возможное.
Дёниц: Вы правы, мой фюрер. Заявляю вам как командир подводного флота со всей ответственностью: если «Нептуния» не начнёт работать на наш подводный флот, то мы будем неспособны прервать атлантические коммуникации Британии.
Гесс: Есть вещи более важные, чем трансатлантические коммуникации. Дёниц, вам пора перестать мыслить обыденными категориями. Германия проиграла войну, а вы оказались в английском плену лишь из-за того, что у вac превалировало именно такое мышление, какое вы пытаетесь навязать нам. Важно осознать, что сегодня мы находимся на пороге контакта с неизвестной цивилизацией. Это могут быть антаркты или потомки атлантов. Несомненно лишь то, господин Дёниц, судя по всему, она значительно превосходит нас по уровню технического развития. Если мы сможем поставить её технику себе на службу, то выиграем любую войну.
Гитлер: Капитан Ритшер, выскажите ваше мнение.
Ритшер: Осмелюсь заметить, мой фюрер, что я целиком и полностью разделяю точку зрения партайгеноссе Гесса. Экспедиция, что началась в прошлом году, принесла ошеломляющие результаты. Вопреки расхожим представлениям, Антарктида вполне пригодна для жизни, и мы можем превратить её в нашу колонию, в территориальное приращение к Третьему рейху. Думаю, партайгеноссе Борман согласится со мной.
Борман: Я согласен с вами, капитан Ритшер.
Дёниц: Мой фюpep, я не понимаю, зачем вам нужны колонии не в Африке, коими мы владели, а на другом конце земного шара, в стране вечной мерзлоты. Восточные земли СССР подойдут нам гораздо больше.
Гитлер: Господин адмирал, вы решительно отказываетесь понимать суть нашего начинания. Антарктида – не просто кусок камня, покрытый льдом. Это прародина человечества, там живёт истинное человечество – арийская нация. Судя по всему, господин Готт прав и потомки арийцев, чья кровь не пережила смешения с низшими расами, до сих пор населяют эту кажущуюся безжизненной землю. Да, конечно. Мы вынуждены будем признать себя бастардами.
Дёниц: Я не понял, мой фюрер.
Гитлер: Поймёте позже, Дёниц, правоту своего фюрера. Мы есть плод смешения рас, но насколько глубже будет наш позор, если первыми в контакт с арийцами вступят наши враги. От этого меня бросает в дрожь. И чтобы избежать такого позора, я готов пойти на всё. Если потребуется отправить десяток лодок, я отправлю десяток лодок. Если потребуется отправить двадцать лодок, я отправлю двадцать лодок. Если потребуется отправить больше, я не задумываясь, это сделаю. Я могу послать в Антарктиду весь подводный флот рейха. Вы слышите, Дёниц?! Весь!!!
Дёниц: Как прикажете, мой фюрер.
Гитлер: Мои генералы и адмиралы никогда не были в состоянии оценить размах моих проектов. Они всегда роптали. Они роптали, когда я рвал позорный для немцев Версальский мир, когда я с помощью войск возвращал рейху Рейнланд, когда я без единого выстрела вошёл в Австрию и присоединил её к рейху. И всегда оказывался прав я, а не они! Я приказываю: к осени текущего года подготовить более масштабную экспедицию. Я приказываю исследовать весь антарктический континент, включая территории к востоку, западу и к югу от него. Свяжитесь с аргентинским правительством и попросите предоставить базу на Огненной земле. Руководителем проекта «А» продолжает оставаться партайгеноссе Гесс.
Гесс: Будет выполнено, мой фюрер.
Гитлер: Дёниц, приказываю вам задействовать военно-морскую разведку для решения важнейшей задачи. Мы должны знать все планы противника, касающиеся Антарктиды. Кто первым получит доступ к тайнам антарктов, тот будет господствовать над миром.
Гесс: Поймите, Дёниц. НСДАП – это не только политическая партия. Кто так считает, ничего не смыслит в национал-социализме. Национал-социализм – это воля к созданию человечества заново.
Гитлер: Правильно, Гесс. В Антарктиде, Дёниц, в будущем должна вырасти раса «подземных арийцев».
Наконец Гитлер прозрел. Те люди, которые в лучшие дни рейха клялись ему в верности, готовы были умереть за него, вдруг взяли и покинули его. В критический момент! Только Геббельс и Борман оставались с ним в обстреливаемом бункере, что утешало и успокаивало фюрера. С ним была и Ева, та самая скромная девушка из Мюнхена, что вскружила ему голову 16 лет назад. Она ждала своего звёздного часа. В честь дня рождения, выпив с фюрером по стаканчику шнапса, она по его просьбе оставила Гитлера в спальне, а сама задумала устроить вечеринку в бункере. Таким образом эта легковерная особа по своей наивности хотела отсрочить неизбежную катастрофу до завтра. В этот счастливый для нее день она хотела танцевать, пить, хотела забыть ужас настоящего, который грозил гибелью ей и Адольфу. Поэтому она, как озорная девчонка, хватала любого, кто встречался ей на пути, и за руку волокла с собой на второй этаж. Кто-то отыскал старый граммофон, полилась мелодия с пластинки «Кроваво-красные розы говорят тебе о счастье», и она обратилась к молчавшим вокруг нее людям, среди которых оказались Борман и Морелль.
– Что же вы стоите? – среди тишины вопросила она. – Все должны танцевать, все вместе мы будем веселиться!
И тут народ сбросил неловкость ситуации и пришел в движение. Как будто не было войны, как будто над бункером не было смертельных боев, пожарищ и перемешанного с кровью людского горя. Кавалеры приглашали дам. Хлопнули пробки, полилось шампанское. Нервничая от безысходности, в сторонке незаметным стоял Фегеляйн и пялился на Еву. Даже в эти ужасные дни, когда весь Берлин превратился в поле боя, она была хороша собой, но он был женат на ее сестре, что претило ему завести с ней любовную интрижку.