Кочевник - читать онлайн

Ах, любовь моя, мука нежная,

Мне бы стать твоей лодкой быстрою,

Да зима сейчас больно снежная,

А на реках – лёд

вечной пристанью.

В сердце холодом чувство смутное,

Но от встречи мы не откажемся.

И святые мы, и беспутные.

То ли правы мы, то ли кажется?

Если свидимся – словно светимся —

От молвы людской не упрятаться.

Расстаёмся – надвое делимся.

То ли встречи ждать, то ли каяться?

Али в прорубь нам, да поставить крест?

Али кануть нам в ночь на саночках?

Пусть потом беду назовут «гротеск».

Да под лак её. Да под рамочку.

Чей-то ангел на крыше гоняет чужих голубей,

Отбивая чечётку,

свистит,

расправляет немытые крылья,

Вереща по-дурацки на древнем своём языке…

Хоть убей, но когда заиграет рассвет на трубе

И нацелится в окна светило,

как опытный киллер, —

Голубятня окажется вдруг на замке.

И, босыми ногами по жести, похожей на наст,

Прямо к краю,

к обрыву строительно-правильной кручи,

Безнадёжно скуля,

словно твой деревенский придурок,

И, печалясь за нас,

тех, кто верует больше в спецназ,

Тех, кого никогда ничему доброта не научит,

Он заломит крыла

и отчаянно рухнет в проулок…

Будет всё, как обычно: участковый,

медэксперты, акт,

Пьяный дворник, зеваки,

держащие дворик в осаде,

И всякий, как Шерлок,

понятлив и в версиях смел…

Только им не понять,

что имеющий крылья чудак,

Так неловко лежащий в сугробе,

как будто в засаде,

Так любил голубей потому, что летать не умел.

Он хотел научиться, он так научиться хотел…

Чей-то ангел, скорее приблудный,

бездомный, ничей,

Лихо свищет, ногами сучит,

матерясь, как безбожный сапожник,

Гонит ввысь голубей, подставляя восходу лицо.

Этот – парень не промах:

есть все дубликаты ключей,

И божественных птиц от него запереть

невозможно…

Пресыщение от добычи,

Отвращение после лжи.

Утопает в мечтах девичьих

Та, что рядом ещё лежит.

Сонно шепчет свои капризы,

И в объятиях душит стыд…

Кто-то пристально, с укоризной,

В окна смотрит из темноты.

Чай да сахар, любовь да ласка,

Но украденной я не рад.

И привычная дрожь опаски

Обращает усладу в яд.

И пылает чужое ложе

Шапкой, вспыхнувшей на воре…

Смотрит в окна, в сугробе ёжась,

Ангел каменный во дворе.

Он – бесчувственный соглядатай,

И ему ли меня судить?

Но мой серый двойник крылатый

Продолжает за мной следить…

Чутко спится в чужой постели,

Неуютно, как на костре.

Вьюга песни всю ночь свистела,

Куролесила во дворе.

Окна шкурит колючий ветер,

Бьёт по стёклам вчерашний снег.

Пламя страсти, чужой, неверной,

Обжигает и в полусне.

И ожог не унять снегами,

Не укроет метель и мгла —

Злую горечь обмана камнем

Кто-то бросил в узор стекла.

И ворвался ревнивый ветер

С белым крошевом на крыле.

Ты найдёшь на пустом конверте

Вместо адреса – мокрый след.

Сердце мучается похмельем,

И не хочется с ним на «ты».

Смотрит ангел, от снега белый,

Из предутренней темноты.

Был день тяжёл, был сумрак сер, как никогда.

Пугали шум и слишком тёмная вода.

И ты боялась чёрных туч и всё ждала —

Ждала весны и белых птиц.

Ждала тепла.

Дома стояли, как тома закрытых книг.

Тянулся миг, на сотню лет тянулся миг.

И словно пытка – голоса, шуршанье ног,

И этот город – безымянное пятно.

И краски старились на сером полотне,

Твой алый шарфик становился всё бледней,

И бедный скверик обречённо скрыть не мог

Немытых веточек графитовый дымок.

А ранним утром этот город чистым был —

Белей, чем мел, белей изысканных белил.

И краски пели, как живая акварель,

И ни к чему была печаль, что не апрель.

Мы шли легко, и каждый шаг оставил след.

И тот же шарф алел как кровь, как маков цвет

Пылали щёки. Сердце билось как во сне.

Была зима. И ты была. И падал снег.

Снег идёт – боль крадёт

И не просит разрешенья.

Город тот и не тот —

Завершённей, совершенней.

Снег идёт – сеть плетёт,

Ловит съёженных прохожих.

Люди, скверы, литьё —

Все на этот снег похожи.

Снег идёт. Что нас ждёт?

Так не хочется об этом…

Если нам повезёт —

Нас с тобою не заметят,

Не узнают друзья

И подруги не осудят.

Снег идёт, и нельзя

Знать о том, чего не будет…

Снег идёт.

Не найдёт

Нас никто: мельканье это

Спрячет нас, заметёт,

Убаюкает до лета,

А потом – трын-трава.

А потом? Забудь об этом:

Снег идёт. Ты права —

Мы одни на белом свете…

Снегопад – нега, спать…

Белый снег постелью свежей.

Засыпать…

Засыпать

Будет снег, ласкать и нежить.

Снегопад. На губах

Вместо слов

снежинки тают.

Нас жалеет судьба,

Понимает, обнимает.

Белый снег. В полусне

Все слова —

безумный лепет —

Тлеют в зимнем огне,

Белый снег —

холодный пепел.

Всё грустней белый снег

Опускается на плечи.

Всё тесней белый свет,

Всё синее ранний вечер…

Даже если снег лавиной —

Будет всё не так, как прежде:

Будет всё наполовину,

А любовь утратит нежность,

Что нашла ты, отыскала

В муках, терниях и корчах…

В неизвестность зубы скалит

Чёрный пудель зимней ночи.

Белым зноем сон заноет,

Заболит истомно-тонко,

И запляшет за стеною

Белый шут ночной позёмки…

Напраслина лести и блеск эпатажа,

И ложная скромность, и гордость назло —

Мы были любимы, любили однажды.

Нам было красиво. Нам страшно везло.

И ныне, когда я немыслимо старше,

И скучен, и зол, и роднёй окружён,

Я снова готов это имя – Наташа —

Царапать на парте карманным ножом.

На чистые стены, морозные стёкла,

На чёрные доски, в большую тетрадь —

Что пальцы посмели, что сердце исторгло…

Ах, первое чувство! Ах, Божья искра!

Шершавы осенние голые ветви,

Тяжёлые листья тропических рыб…

Твои в поцелуе опущены веки,

И пальцы легки в ожиданье игры.

Волшебное слово. Магический символ.

Я знал эту тайну. Я знал. Я забыл.

И всё, что осталось – печальная ива,

Холодное небо, бесстрастная пыль.

И что мне мелодии, трели, пассажи? —

Как ветер без воздуха, дым без огня.

Мне прошлое тихо шепнуло: «Наташа» …

Но прошлое больше не примет меня.

Эта женщина – художник,

Пишет письма как рисует —

В этих строчках плачет дождик

И холодный ветер дует,

Листопад в осеннем парке

Клёном плечи обжигает,

Облака, касаясь арки

Триумфальной,

Набегают.

Эта женщина – художник.

В этих письмах – поздний вечер,

Шторм на море бьёт наотмашь,

Кораблей тела калеча.

Я читаю птичьи стаи,

Прячу голову под зонтик,

Исповедую усталость

Облаков до горизонта.

Этих писем почерк нервный

Режет пальцы, как осколки.

В этих буквах – колкость терний,

Можжевельные иголки.

В них и раненая нежность,

И изнеженная ярость,

Растревоженная спешность:

«Сколько мне ещё осталось?»

Эта женщина – художник.

Эти письма – буйство красок.

От распутства до святоши —

Откровенно, но без грязи.

Обнажённость – как закланье,

Обречённость на смиренье,

И шаманское камланье,

И монашеское пенье.

Эти письма, этот почерк,

Эти символы призыва —

То ли танец, то ли корчи —

Так ужасна, так красива.

И ласкает, и калечит,

И свои тревожит язвы…

Только мне ответить нечем:

Ни любви, ни слёз, ни фразы.

Жизнь идёт по порядку —

Школа, свадьба, семья.

По утрам – физзарядка,

В выходные – друзья.

А ночами нам снится

То работа, то лес…

Греет руки синица,

И живётся, как есть —

И привычны все вещи,

И по кругу Земля…

Но однажды, под вечер,

Видим след журавля

И высокие дуги

Семицветных мостов.

И движенье по кругу

Прерывается – «Стоп!»

И по первым сугробам

Сердце скачет – «Весна!»,

«Кто ты?» – вместо работы,

А ночами – нет сна.

И синичка щебечет —

«Заболел? Заболел?»

И старается, лечит,

Поправляет постель,

Улыбается бодро,

Витамины шприцом,

Понимая – мол, возраст,

Перегрузки при всём…

«Как же дети?» – Не глядя,

Не боясь высоты,

С чемоданною кладью

Улетаем. «Прости…»

К многоцветию радуг,

Многоточию звёзд.

Нарушая порядок,

Что в сознание врос,

Мы бросаемся с жаждой,

Торопливо трубя…

Но однажды,

Однажды

Вдруг приходим в себя,

И тогда осторожно

Остываем – «Ну-ну?» —

Нам, шутя, ненадёжность

Вдруг вменяют в вину…

Вспоминаем законы,

Обрываясь с небес,

После долгих агоний

Мы на прошлое – крест.

Так уходят в «завязку»,

Так бросают курить,

Так вчерашняя сказка —

Это просто «Дурить» …

Оставляем без боли

Тех, кого «Никому» …

Так бегут из неволи,

Так сдаются в тюрьму.

И сбываются слёзы:

«Ничего, приползёшь!» —

С чемоданами, в осень,

Через слякоть и дождь,

На коленях до спальни —

«Будет всё, как тогда!..»

И, кодируя память, —

«Ничего, никогда…» —

Клеим рваные снимки

И карьеру свою,

Ставим те же пластинки,

Возвращаем уют…

Уж не косятся снобы,

Тянут руки друзья.

И послушнее зомби —

Дом-работа-семья.

Плотно в рамках приличий

Весь порядок игры.

…Коготки у синички

Оказались остры…

Жизнь идёт по порядку,

Всё по тем же часам:

По утрам – физзарядка,

На ночь – чай и бальзам.

Так, по той же дороге,

Доживая года.

Будет сказано много.

Но «Люблю» – никогда.

Этот воздух прощаний

Слишком трезв и сух.

Никаких обещаний,

Ни сокрытых, ни вслух,

Только тенью – неловкость:

Много сказано зря…

Рубит утлую лодку

Острие топора.

И – удар за ударом —

Пополам, пополам…

Ни горячки, ни жара,

Ни упрёка, ни зла —

Так старательно егерь

Валит лес-сухостой.

Так во время побега

Не решают: «Постой!» …

Руки, точно верёвки:

Что ни жест – невпопад,

Словно вёсла у лодки

Попадают не в такт.

Так в бессилии крыльев —

Неуклюжесть лопат,

И напрасны усилья —

Впереди водопад.

Вот обрушится плоскость —

Дух захватит испуг, —

Просмолённые доски

Разнесёт на щепу…

Белой пеной потока

Спеленает – Тони!..

Мы спасёмся. Но только

Будем слишком ОДНИ.

Нас сломает о камни,

Иссечёт, отрезвит.

…Будет тихая гавань,

Но, увы, – только вид,

Как с картинки рекламной

Отпечаток в глазах.

Будет небо над нами,

Солнце, ветер, гроза.

Но, как груз за плечами,

Будем вечно таскать

Этот воздух прощаний.

Суть его – пустота.

Провожаешь – походкой

И дрожанием рук.

В ожидании кротком

Узнаю медсестру,

Мать, монашку, сиделку…

Терпелива настоль —

Ухожу, надоела —

Ты не скажешь: «Постой».

Натыкаешься взглядом

Невесёлым: «Привет».

А ведь я ещё рядом.

Для тебя – уже нет.

Расплетаются корни,

Распадается связь.

И покорность – короной.

Ты свята́.

Я не свят.

Любовь есть противостоянье

Двух начал,

Вой на миров – двух противоположных

По сути, и по форме – тел:

И в сочетанье – душные стенанья,

И обещанья – не смолчать! —

невиданных даров Вселенских

так граничат с ложью,

Но так возможны,

И каждый слышит голос – «В это верь!»

Любовь – объединённость двух врагов,

И каждый жертвы ждать неосторожен,

Но насторожен – не отдать противнику

Всего, что может, хочет, должен,

Хотя на жертвы и готов —

Политика

Двух берегов,

Двух разных вер.

А порознь – печаль потерь…

Любовь – возвышенное зло.

Свирепостью земных напастей —

Сведя, сроднив, – порвёт на части

И что бы ни спасло —

Кто выживет, не будет счастлив:

Вернёт и боль, и то, что жгло и жгло, —

Вспоров осколком горло

Новорождённому покою, —

Забытое разбитое стекло…

Нет, время раны не закроет —

Утроит, сколько б ни прошло…

Но кто любил – тот славит это зло.

Город цепко сторожит

ночь,

Напускает на людей

сны,

Не проснётся до утра

дочь,

Говорит со мной во сне

сын.

Сонно бродит сигарет

дым,

Бредит морем твой янтарь

бус,

В летаргии полюсов

льды,

Только грусть моя не спит.

Пусть.

Я умею подарить

смех

И устроить фейерверк

чувств.

Но не хочется пугать

снег,

Но волшебный сундучок

пуст.

И в карманах у меня —

брешь.

И с друзьями у меня —

крах,

И растёт с годами лишь

плешь,

А заместо волшебства —

брак…

Сколько в Лету утекло

лет?

Сколько вписано в тетрадь

слов?

Только жалости во мне

нет,

Что я многих не видал

снов.

Нынче реки не текут

вспять,

И не тает за окном

снег.

Не пора ли мне идти

спать,

Потому что новых строк

нет?

Без поцелуя ночь не та,

Как небеса без «Аллилуйя!»

Я умираю в полночь злую,

Где торжествует Пустота.

Я без тебя – напополам,

На черепки, на горстку пыли,

На крохи по чужим столам,

Как все, которых не любили.

Давайте не разменивать любовь

На суету и ложные обряды.

Друг другу поднося вино без яда,

Вкушая плоть преломленных хлебов.

Мы станем ненасытно говорить,

Мы будем слушать лучшие из песен,

И станет каждый чист из нас и честен,

И примет эти правила игры.

Давайте никого не торопить,

И не сжигать до срока пыл и свечи,

Не обжигать, твердя, что время лечит,

Не обижать, твердя, что Бог простит…

Давайте не прощаться никогда,

Восторгам верить, чувств не унимая.

И если нас дороги распинают —

Давайте не прощаться и тогда.

Давайте никогда не засыпать —

И краток век, и так возможно счастье!..

Уже пора. Приходится прощаться.

Прощаться, чтобы встретиться опять.

Твоя тактичность —

Как нетоксичность.

Ты не отравишь

Корявой фразой.

Нет, ты не варишь

В котлах чумазых

Прогорклой фальши

Эрзац-заразу.

Ты не ударишь,

Прицелив глазом.

Ты не ужалишь,

Не станешь язвой.

Твоя надёжность —

Твоя причуда.

И ты не сможешь,

Как смог Иуда:

Ты не погубишь,

Целуя в губы.

Тебя не купишь.

Пытаться – глупо.

Надеюсь, грёзы

Не станут грязью,

Не вздрогнет разум —

«Остерегайся»,

Эко —

Логичность —

Логичность

Эго.

Эдак

Эдем

Соберётся сватать:

Возникнет ангел,

Беспол,

Как вата…

Гаси лампаду.

Нарушим святость?

Строки мои – это суть Домино[1] —

Чёрное, белое – выплески клавиш.

Любишь? – И сердце, как свечку, оплавишь.

Если не любишь – сгоришь всё равно.

Я – Домино, очевидец, проснись!

Плач или смех – ты поймёшь, если хочешь.

Окоченев от бескрайности ночи,

Каменным ангелом падаю вниз.

Если на улице ни огонька,

На подоконнике свечку поставь лишь,

Зная – напрасно её ты не спалишь —

Я постучу троекратно, слегка.

Я принесу долгожданную весть:

ПРИГОВОРЁННЫМ ДАРУЕТСЯ ВЕЧНОСТЬ!..

…Страшно, не видя условленной свечки,

Каменным ангелом падать с небес…

Я – Домино! Я не вижу огня!

Слепо пронзаю туманные клочья.

Не засыпай посреди этой ночи! —

Если уснёшь, кто согреет меня?

Между нами океан

лет,

Только звёзды, словно сталь

брызг.

Между нами ничего

нет,

Лишь нетронутый пером

лист…

Между нами проводов

звон

И навеки горизонт

чист.

Только накипь радиоволн

И нетронутый пером

лист.

Между нами тишина

недр,

Бесконечная её

песнь,

И на свете никого

нет,

Кто сказал бы: «Что-то тут

есть…»

Никому не посмотреть

вслед —

Так надёжно нет следов

нас.

Да и тот, кто мог смотреть, —

слеп,

И мы оба – разных два

сна.

Есть река, а берегов

нет,

Нет убежища и нет

лиц.

Лишь тончайший, словно он —

нерв —

лист.

Нетронутый пером

лист.

По волнам плывёт кораблик

На бумажных парусах,

Волны, острые, как сабли,

Хлещут, путаясь в снастях.

А на палубе, геройски,

Оловянный человек

С непогодой бьётся грозной,

Разъярённой, как медведь.

По волнам идёт кораблик

«Побеждающий грозу»,

И стоит герой-солдатик

Капитаном на носу:

Он бесстрашно смотрит в море,

Море – волнами кипит,

Море силится измором

Человечка победить.

Но герой он. Он не сдастся

Ни усталости, ни мгле.

Со стихией будет драться

На размокшем корабле.

И однажды море стихнет,

Жажду гнева утолив, —

И судёнышко достигнет

Тихой гавани вдали…

Я живой, я теплокровный,

И не стоек, и не смел.

В море нет дороги ровной:

То девятый вал, то мель.

И когда туманы скроют

Маяка последний луч,

Пусть я вспомню о герое,

Покорившем ярость луж…

До умопомраченья, до беды,

До бездны, до пророческого края.

Уходят дни, и каждый день – карает,

За то, что из него уходишь ты.

Я скучаю. Ты слышишь? Скучаю,

Словно больше нигде, никого.

От себя этот мир отлучаю,

Запрещаю иное родство.

Я скучаю. Не греется чайник,

Сигарета летит в пустоту.

Отучаюсь, сгущая молчанье,

Безутешно мычать в темноту.

Я скучаю. Минуты считаю,

А минуты – длиною в года.

Через час самолёт прилетает —

Это значит почти никогда…

«Я скучаю» эпоху венчает.

За окном залетали стрижи,

Вот и сердце, на блюдечке чайном

С голубою каёмкой,

Лежит.

Мой город вырос, в камень врос

На диком кочевом просторе

На стыке белых скал и моря.

И нам ещё не время врозь.

Ночами близок Млечный путь,

Привычен зной и полдень пыльный,

Друзей квартиры не остыли,

И дали дальние не ждут,

А близкие – не отпустили.

И, буйным нравом наделён,

Как прежде крепок и нахрапист,

Воспринимая штиль как слабость,

Ревёт волнами аквилон.

И держит цепко город-сад —

Мы и ровесники, и братья —

Не тягостны его объятья:

Стремятся в дали паруса,

Но возвращаются обратно …

Кто жил у света на краю,

Кто знает, где садится солнце,

Уже нигде не приживётся,

Едва ли, может быть, в Раю…

Кто первый камень заложил,

И тягостный пейзаж нарушил,

И край неласковый обжил;

Кто зноем опалён и стужей,

И каждой каплей дорожил,

И на безжизненной земле,

Лишённой всякого покрова,

Растя раскидистые кроны —

Укоренился здесь, в скале,

Терпенье принявшей, и боль,

Подобно выгоревшей робе,

Впитав и слёз, и пота соль,

Любовь и преданность до гроба,

Тот в землю эту и сошёл.

Я на старом диване.

Летний полдень. Окно.

А на досках охряных

Световое пятно.

Жар кипящего зноя,

Горячи сквозняки.

Город мал ещё, строят —

Краны, грузовики,

Загорелые люди

За заборами зон…

В город ходят верблюды,

Травят первый газон…

Пахнет новой дорогой —

К коммунизму близки!

Из окна новостройки —

Каспий, небо, пески.

Новоселье справляют

На вечерней заре,

И столы расставляют,

Сообща, во дворе.

Двери не запирают —

Здесь пока не крадут.

Место кажется раем,

Даже смерти не ждут.

Здесь до старости долго,

Здесь прощают долги.

А на кладбище только

Два десятка могил…

Нет за окнами снега —

Не дожил до утра.

Хорошо я побегал,

Накатался вчера.

Мама градусник тычет:

«Ели в садике снег?!»

Нам опять на больничный,

Значит, дело к весне.

Папа бреется в ванной,

По приёмнику гимн.

Вкусно пахнет блинами

Нежный кухонный дым…

Книги на этажерке,

Круглый стол, абажур,

Постигая движенье,

На диване сижу.

Я на старом диване.

Летний вечер. Окно.

У сестрёнки – свиданье,

Брат с друзьями – в кино.

А из парка, от моря,

Наплывая, как бриз,

Бормотанье актёров,

Щебетанье актрис:

В Летнем кинотеатре

Новый фильм – «Фантомас».

Я завидую брату.

Мне ещё в первый класс.

Дорогая столица,

Воплощение сна! —

Я не мог окрылиться —

Не такой тебя знал.

Тут сподручней крутиться,

Тут нельзя созерцать.

Дорогая столица,

Тут влюбиться нельзя.

Милицейские «чистки» —

Этот город не звал.

Всё решает прописка:

«Где прописан?» —

«Москва».

Инфернальные дыры

Вездесущих метро —

Наполняют проныры

Городское нутро:

Мимы глухонемые

С проводками в ушах.

В этом городе мимо

Все куда-то спешат.

Полуспящие зомби,

Как плоды колдовства…

Этот город особый,

Он не знает родства.

Ты исполнена спеси —

И толкают – «Беги!»

И бандитские песни,

И бандитский прикид.

Стали вывески ярки,

Начинают душить —

Мировые стандарты

Не для русской души.

Ты же вытянешь жилы,

Каждый день —

На износ.

Мы навеки чужие,

Мы навеки поврозь.

Нам с тобою не слиться,

Нам сродниться – едва…

Дорогая столица,

Золотая Москва.

Ах, Париж, мой Париж —

Ты во мне от бульваров до крыш.

Я приеду, однажды, потом,

Без шарфа, нараспашку пальто.

Ах, Париж… Часто вижу во сне:

На Монмартре подтаявший снег,

И спешат пешеходы твои,

И картаво кричат воробьи…

Ах, Париж, мой Париж —

Нынче в листьях осенних горишь.

В этот вечер, скучая под дождь,

Ты меня представляешь и ждёшь…

Ах, Париж – по открыткам, кино

Мы знакомы с тобою давно —

Нас свели Ренуар и Дега.

Ты узнаешь меня по стихам.

Ах, Париж. «Прилетай, не грусти,

Над каштанами вечер и тишь,

Под каштанами – тени двоих…» —

Мне звонили трамваи твои.

Ах, Париж! Ах, Париж…

Ты меня в огоньках раствори —

Опьянев, я шепну, поклонясь:

«Монпарнас, мой высокий Парнас…»

Ах, Париж. Через несколько лет

Я закончу последний куплет,

И однажды укроюсь в земле

В одиноком своём корабле.

И тогда, под последний портрет,

Пусть напишут: «Последний ПОЭТ».

Пусть добавят: «…влюблённый в Париж».

Мой Париж, от бульваров до крыш.

Башня и Нотр-Дам-де-Пари —

Мы в разлуке. Но всё до поры:

Шарф забуду, наброшу пальто

И приеду. Однажды.

Потом.

Зимний вечер в незнакомой тихой Ялте.

Всё лениво – пешеходы, море, небо.

Здесь была ты. Ты писала мне. А я-то —

Всё талдычил про себя: увы, мол, не был.

Я ночами всё тоскую о Париже,

Хрипло кашлем подражая Жаку Брелю

(Не пора ли сдать в ломбард коньки и лыжи,

И усвоить, сколько будет мне в апреле?).

Мне хотелось посетить и Копенгаген,

Но сказал один бывалый – там, мол, сыро…

Как назло – но есть хронический люмбаго,

И в придачу – на прогулке просквозило.

А ещё мечтал – московские метели

Осязать азартно южными щеками…

Но в тепле постели воском мякнет тело,

Тяжелея от вина, как будто камень.

Может, утром, словно ставя всё на карту,

Я, пробежку по двору явивши миру,

Дом запру, соседям ключ: «Поехал в Ялту!» …

Болен я. И денег нет.

Костюм не стиран.

В трёхдневный срок

Затосковал и слёг,

И вверх лицом лежал и думал, думал —

Что не успел

Всего, чего хотел,

Что не купил парадного костюма,

Что видел свет —

Два раза был в Москве,

И видел эдельвейс в горах Кавказа.

Но как поэт,

И утешенья нет, —

Париж не видел даже краем глаза…

Я скверно жил —

В разгулах и во лжи,

И если пылью быть в грядущей жизни,

ТЫ дай мне шанс —

Я буду рад лежать

В уютном переулочке Парижа.

Но если ТЫ

С щемящей высоты

Меня услышишь, то, в порядке бреда,

Спешу сказать —

Ты можешь наказать

Меня,

создав невыездным поэтом…

Я умер на четвёртый день.

Я тебя узнаю сразу,

Город имени чахотки.

Чем притягиваешь души,

Город памяти дождя?

Я приму твою заразу

Драгоценною находкой.

Ты прими, отец угрюмый,

Бесприютное дитя.

Серый призрак Петрограда

Болен белыми ночами.

Серым глазом косит в окна

Укрощённая Нева…

Эти цепи и ограды

Город с вечностью венчают.

Никогда атлант не охнет

И не дрогнет сердце льва.

И в день дождливый Страшного Суда,

Когда ни ты сюда,

ни я отсюда,

В простое самолёты, как в простуде,

И мы болеем в наших городах,

Разъединённых областью дождей,

Откочевавшей из сырой Европы,

И нас кропит водой высокой пробы,

И заставляет жить среди людей,

Хотя предлог давно уже подлог,

Хотя давно – от времени отлёта —

Мы в западне последнего отсчёта,

И прячем письма в глубине берлог,

И принимаем вечную осёдлость

(Так загнан зверь

и ждёт, когда охотник

Взведёт курок…).

Сыра погода, рок

Суров,

А Отче – аввэ! – строг…

Но плачет он, читая пляс агоний,

Казалось бы, надёжно скрытых строк.

Но их стремленье

жалость не догонит;

Недопустимо Господу рыдать,

Иначе – грядёт Потоп…

А мир и так продрог;

В такую сырость могут проржаветь

И поезда, и всё, что может ездить,

Летать…

О, жалость Божья! О, Господни слёзы! —

Вселенской жалости томит неблагодать.

…И нож не сможет вены переёрзать,

И я останусь доживать и тлеть,

И, медленно старея и скрипя,

Жалеть.

Что век, увы, по-прежнему железный,

А человек – пытаться бесполезно —

Не будет никогда летать.

Тем паче – по сырой погоде.

Лишь письма старые листать,

На то и годен

И в день дождливый Страшного Суда…

Завтра всё как вчера – это небо,

распятое рамой,

И колодец двора с вечной сыростью

ночью и днём,

Подоконник, истёртый за годы моими локтями,

Инвалидное кресло, и я,

живший некогда в нём.

Я родился таким —

инвалидом, уродцем, убогим.

Нелечимую немочь

судьба мне в насмешку дала,

Бесполезную ношу – тонки худосочные ноги.

Как хотел я сменить их

на два непорочных крыла!

А внизу, как избушка Яги,

на бревенчатых лапах,

Голубятня стояла. И весь мой осознанный век,

Круглый год, до зари,

появлялся, в затасканной шляпе,

Ненормальный хозяин —

добряк по прозванию Швейк.

И когда поднималось над городом

мудрое Солнце,

И стелило лучи или путалось в тучах кривых,

Рассекая пространство,

взлетали из глотки колодца

Белоснежные птицы —

пернатый неистовый вихрь.

Забывался хозяин

в какой-то немыслимой пляске,

И понятна была эта радость —

щенячий восторг…

Я писал кренделя у окна инвалидной коляской,

А над дыркой двора

кружевами был вышит простор.

Как-то ночью сожгли голубятню

дурные подростки,

И чумазый хозяин вконец одурел и раскис:

Он, скуля, ворошил обгорелые чёрные доски,

Прижимая к груди тёплый уголь

и трупики птиц…

Небо стало пустым.

Серой тряпкой уныло обвисло —

Не касалось давно волшебство

белоснежным пером…

Я с постели уже не встаю.

Дни, как чёрные числа,

И кружит в небесах жирной копотью

стая ворон.

Зной на улице, пыль на стёклах,

На столе – вместо пыли – снег

Белой скатертью. Быть застолью

Или пoминкам по весне?

За портьерами – белый полдень,

Раскалённая добела

Пыль дорог. А на досках пола

Вьюга холоду намела.

Созревает под самой крышей

Снег

И падает с потолка,

И, накинув пальто,

Ты пишешь,

Снег сметая, как пыль, с листа.

Если вдруг тяжела погода,

Там,

Коль выйдешь ты, за стеной —

Возвращаешься и уходишь

В этот метеомир иной.

Снег стряхнув, поведя плечами,

Ходишь, слушая хруст да скрип,

И подолгу глядишь в молчаньи

В окна с наледью изнутри.

Там – Геенна невыносима,

В пепел крылья палит огнём.

Выдыхаясь, теряя силы,

Ангел бьётся в твоё окно.

Осенний день яснее, но короче.

Сжимает сердце близость холодов,

И белизна небесная – на клочья,

На клочья – зелень бывшая садов.

…Упасть листвой, безропотно, покорно,

На самый тихий шёпот перейдя,

И обратить былую крону в корни

Под сирый плач казённого дождя…

Под ранний вечер первый снег на плечи

Опустится, как ранние цветы,

Которые так просто искалечить

Неловким жестом, краем теплоты.

…Залечь, как снег – без шороха и грома,

Стыдливо скрыть неровности и грязь,

Увековечить сумрачную дрёму

Надёжнее немыслимых лекарств…

Но вдруг – весна. Ворвётся и сожжёт,

Растопит белый сонный порошок.

…Принять дурманной солнечной отравы

И лечь, как свежескошенные травы…

Усталость жжёт

Сильней вулканьей лавы.

Устал.

Этот малый завидует? Бог с ним…

Но завидовать нечему, брат —

Здесь никто так не воет под осень

От желанья отсюда удрать.

Я глотаю лихие снадобья,

Принимаю дурман-порошки —

Будто это лекарство от злобы,

От которой подводит кишки;

Я пишу под наркозом, «под мухой»,

А иначе – скрипенье зубов:

Посмотри, как нахально порнуха

Псевдоним выбирает «Любовь»,

Запивает дешёвым шампанским

Безусловный провал, как триумф! —

Я петлёй замеряю пространство,

Что давно превратилось в тюрьму.

И во сне не бывает пощады —

Собираются искры в пожар.

Обращается бранью площадной

Мой громадный божественный дар!

Удивляются мудрые люди

И находят забавным житьё,

Где питаться из общей посуды,

И держаться за место своё,

Размножаться, давая потомству

Понимание: «Делай, как все»,

Отвоёвывать место под солнцем,

Прогоняя незваных гостей,

И взрываться общественно – Стая!

И впиваться, взвывая: «Чужой!» …

…Ты листаешь странички, листаешь,

Отдыхая под шелест душой…

Я живу. А считал – по ошибке

Занимаю чужие места.

Но уже не трясутся поджилки

От гортанного окрика: «Встать!»

Я не встану в ряды легиона.

Не осклаблю оскалом уста —

Не отнимут ни рост мой, ни гонор,

Угрызения стаек и стай.

Я глотаю лихие снадобья,

Растираю для них корешки,

Чтобы вытравить тoчину злобы,

От которой острее клыки;

Чтобы ночью не видеть пожаров,

Чтобы, как бы ни жгли угольки,

…………………………………………

…………………………………………

Не играть желваками на скулах,

Улыбаться, как будто глухой;

Чтоб любовь отличать от загула,

И дерьмо от хороших стихов;

Чтобы в петлю уж было не в тему,

Даже если изысканный шёлк;

Чтобы просто не путали с теми,

Кто себя в этих стаях нашёл…

Не завидуй ты мне. И не бойся —

У тебя не такая игра:

Слышишь клич? – Заправляйся и стройся.

И добра не ищи от Добра.

Ты – мой Каин.

Я – твой Каин.

Каждый – зол и неприкаян,

Каждый носит камень свой.

Каждый выжидает время,

Каждый целит камень в темя,

Каждый носит в сердце бремя —

Я живой,

И ты живой.

Ты – мой Каин.

Я – твой Каин.

Нам не надо красной ткани —

Появляясь за спиной,

Кровью красим полотно.

Без оглядки на Завет,

Кровью красим белый свет,

И с небес закат стекает…

Каждый Каин нераскаян.

Каждый каждым попрекаем.

Каждый шепчет: «Не убий!» —

В каждом где-то Авель спрятан.

Люди братья все.

Аминь.

Последствием безумных мужеств,

Дурных торжеств —

Плащом охватывает ужас.

Подняв на шест,

Себя – отсeченная напрочь,

Но всё ж – жива—

Всё плачет, думает и плачет

Голь-голова.

И думы – поздно и напрасно —

Лелеют сласть,

С которой смешана опасность,

Чьё имя – страсть.

Страх! – загнан в угол. Шепчет вором:

«Сквозь стену – лезь!»

Как время стрелками пришпорить? —

Скакун тот резв!

…Плющ оплетает палисадник

Вьюном молвы…

Куда деваться мне? Я – Всадник

Без Головы!

Безвыходность звучит: «без-выдох»,

Как будто «сдох».

Но если выкрикнуть: «Изыди!»,

Когда же вдох?!

Когда дышать не удаётся —

Умри, усни.

…Да только любится, как пьётся —

Едва начни…

Ходить бессмысленною тенью? —

Снедает зуд —

Рой человеческих суждений —

Не Божий суд,

И суд неправедный, но скорый,

Как сверк ножа…

Как только выдохнется Сторож —

Бежать! Бежать! —

Сквозь обесстыженные степи,

О двух конях,

Туда, где сумрачные дебри —

Вид из окна, —

Там неухоженные ветки,

Там дикий сад.

Там – не подрубят и не свергнут —

«Таких – нельзя!»

… А здесь – иссушены до треска —

Коряги пней:

«Кусты нуждаются в обрезке,

В цвету – сильней…»

Стальными лезвиями правил

Поправят – Сверк!

От усредняющей потравы —

В побег! В побег!

Не стать растением покорным

«Хоть под пилу!»,

Прожить, не распуская корни

Цепляться вглубь,

А голову теряя в скаче —

Долой, душа! —

Вселенную загнать, как клячу…

Бежать! Бежать!

Стряхни меня, как холодный пепел,

Не плачь ночами, кончай дурить —

Я только имя в твоей newspaper,

Всего лишь повод

перекурить.

Я просто вывих твоих гормонов,

Изящный выстрел в плохом кино,

Где смысла мало от церемоний,

Но хину в воду, но яд – в вино…

Меня нетрудно поставить в стойло —

Я парень смирный, я не лихой.

Найди мне место в земной юдоли,

Стряхнув, как пепел плохих стихов.

Бумага крыльев ломает стены.

Мне будет тесно в любом раю —

Я – Ангел Ночи. Я – Невеселье.

Я шаг сбиваю, когда в строю.

Свои архивы спиши за сроком,

Вернись к покою, пока горит.

Все наши беды – в газетных строках.

Остынь немного.

Перекури.

В этой бешеной круговерти,

В этом полном огня Аду,

Мы, пытаясь забыть о смерти,

Тщетно верим, что не найдут

С острым нюхом – подземлюройки —

Востроглазые существа,

Что живым урезают сроки —

Так не вовремя! Свят, свят, свят! —

И сквозь пекло бежим с оглядкой —

Догонялки – игра проста:

Убегая, глядеть украдкой:

Нет ли сзади ещё «хвоста»?..

И бежали б, не поспешая,

Не петляя, могли б идти.

Зная – та, от кого бежали,

Встанет вдруг поперёк пути,

Пылко примет в свои объятья,

И шепнёт: «Я тебя ждала» …

И никто никогда – обратно.

Ни за скорость, ни за талант.

Приходят друзья – на пороге встречай.

А с ними – подруги, которые – плюнь…

Льётся рекой нескончаемый чай,

Тянут беседу, как дети – соплю.

Подруги утешат: «Да что ты? Кайфуй!»,

Неверно толкуя кручину-печаль,

И как тараканы по комнатам… Тьфу!

Чуть-чуть – и заваришь особенный чай:

Настоянный мятой чистейший стрихнин…

Квартира из крепости стала тюрьмой:

Приходят друзья, убивают стихи,

А после – зевая – уходят домой;

А после – ты болен и пуст. Ты сидишь

И смотришь, как в небе бледнеет Луна.

За трупы стихов – так воспитан! – не мстишь:

Ночь впереди. И, к тому ж, не одна.

К чему бесноваться? Кричи, не кричи —

Дыру не заделать изяществом драм.

Ты станешь опять собирать кирпичи —

Библейские камни —

И складывать

Храм.