Этот простой вопрос заставил мой мозг прямо-таки взорваться. Что ответить? Презрительно оттопырить губу и отвернуться? Сказать, что не ее дело? Пожаловаться, что много работы, некогда? Но главная мысль, которая затмевала все остальные, была, о том, что МОЯ МАТЬ ЖИВА! То есть, не моя, а этого парня, в голове которого я поселился. Но все же это ниточка, которая может привести меня к ответу на вопрос, какого черта я оказался здесь, а не в покоях моего бесполезного дяди!
Я буркнул что-то невразумительное и отвернулся. Настаивать на другом ответе она не стала и просто продолжила свой путь на кухню. Не отвлекаясь более на разговоры.
Рубина, увидев меня, лукаво улыбнулась, чем опять вызвала в душе целую бурю эмоций и жар, хлынувший в уши. Но в этот раз я уже был к этому готов. Тело у меня, конечно, мальчишеское, но разум-то нет.
– Конечно я накормлю моего Чижика, как же иначе? – цыгана снова рассмеялась и принялась уверенно порхать по кухне, собирая на стол. – Я сегодня повара отпустила, так что из горячего только остатки вчерашнего жаркого, но есть солонина, свежий хлеб и соус, так что с голоду не помрем.
Я смотрел, как она ставит на стол узорчатую, под стать обстановке заведения, тарелку. Выгребла из котла на плите ароматно благоухающую мешанину из мяса и овощей. Выглядели эти остатки не сказать, чтобы эстетично, но рот мой все равно наполнился слюной. Я смотрел, как Рубина уверенно отпластала хрустящую горбушку от румяной краюхи свежего хлеба. От запаха у меня закружилась голова. Я смотрел, как острый нож вгрызается в бледно-розовую плоть окорока, истекающего ароматным соком… Как тяжелая серебряная ложка в руках Рубины ловит в здоровенной стеклянной банке крохотные яркие помидорки… Как пупырчатые маринованные огурчики укладываются ровным рядком на мозаичной поверхности тарелки… Как льется из стеклянного кувшина вишневый морс…
Кажется, голод оказался еще сильнее, чем моя внезапно вспыхнувшая к Рубине страсть. Я даже не заметил, как ушла Сонька-Арфистка. Теперь в кухне мы были втроем – я, очаровательная задорная цыганка и тарелка с едой.
Я сглотнул, чувствуя, как руки мои дрожат от нетерпения. Теперь главное, не забыть правила приличия. Честно говоря, мне хотелось наброситься на еду и заглотить ее всю сразу, урча и чавкая.
Но я же все-таки аристократ, и не могу себе такого позволить. Даже в момент страшного голода.
Я устроился на широком табурете за крохотным столиком, придвинутым к кирпичной стене. Рубина устроилась напротив, и, блестя глазами, смотрела, как я ем. Смущения от ее дразнящего взгляда отошло на второй план.
– Как быстро ты вырос, Чижик, – сказала она. – Даже как-то неудобно теперь называть тебя Чижиком. Вроде совсем недавно ты был совсем мальчишкой. А сейчас… такой взрослый взгляд. И манеры как у аристократа…
Я молча улыбнулся ей, старательно поглощая еду. Это доставляло мне такое неприличное удовольствие, что мне стоило прямо-таки гигантских усилий, чтобы не застонать. Я понимал, что еда простая. Что в былые времена я бы только презрительно поморщился, узрев такое угощение. Но сейчас мне казалось, что чуть подгоревшее рагу из мяса и картошки, корка свежего хлеба и шмат копченой свинины – это самое вкусное, что я когда-либо в жизни пробовал.
Я перевел дух и сделал глоток компота, чем вызвал новую волну захлестнувшего меня с головой удовольствия.
– Зови тогда Вороной, как Пугало, – сказал я со сдавленным смешком.
– Ну нет! – Рубина снова расхохоталась. – К твоим белокурым кудрям это прозвище совсем не подходит!
Белокурым кудрям? Я вдруг понял, что до сих пор не видел своего лица.
– А давай я тебе погадаю? – вдруг спросила Рубина, и не дожидаясь ответа, схватила меня за руку. – Ах, яхонтовый мой, удивительная судьба тебе уготована! Счастье и горе идут за тобой рука об руку, я вот сейчас рукой взмахну и скажу горю: «Брысь, нечисть желтоглазая!» и останется рядом с тобой только счастье. Ах, какая печаль для несчастной Рубины! Вижу целый хоровод прекрасных женщин в шелке и кружеве, что будут благосклонности твоей искать! Разве смогу я с такими соперничать? Много слез из-за тебя прольется, много сердечек разобьешь…
– Да брось, Рубина, – я попытался вырвать у нее свою руку. Я видел, что ей просто нравится дразнить юного парня. Что она вовсе даже не питает к нему никаких особенных чувств. Кроме, разве что, какой-то материнской симпатии. – Ты же просто выдумываешь все. А денег у меня все равно нет, так что даже если я попадусь в твои кружевные сети, взять с меня нечего…
– Ты и правда вырос, – Рубина перестала улыбаться и посмотрела на меня потемневшими серьезными глазами. Я легонько пожал ее пальцы и улыбнулся одними кончиками губ. Она резко вскочила, так быстро, что мониста зазвенели на ее шее. – А знаешь, что в этой жизни правда важно, Чижик? Деньги! Любовь, честь и достоинство, преданные друзья – все это чушь! Будут у тебя деньги, Чижик, все остальное тоже будет.
Я мог бы с ней поспорить, но зачем? У меня были преданные друзья, честь и достоинство, любовь… И с чем я остался? Безымянный старик на цепи, экзотическое украшение одной из гостиных князя-протектора. И смогу ли я теперь снова поверить, что честь и преданность на самом деле существуют, а не пустой звук? Я шел на Императора под знаменем идеи и высокой цели сделать мир лучше, а проиграл жирному пенсиону и высоким должностям.
А деньги…
Деньги…
Рубина права, вот что. Мне действительно нужны деньги. Много денег. Или даже очень много денег. Когда я обдумывал свой план, я рассчитывал на то, что уж в средствах-то я нуждаться не буду. Моя семья богата. Не как изворотливые нувориши Меньшиковы, конечно, но уж точно могли себе позволить не задумываться том, что у нас будет на ужин из пятидесяти персон.
Мне даже в голову не могло прийти, что я окажусь в теле нищего бастарда в Вяземской Лавре. Этот парень, имени которого я до сих пор не знаю, только два дурацких «птичьих» прозвища, точно какой-то мой родственник, скорее всего, сын деда и какой-то девушки. И родился он позже моего отца, потому что тому сейчас должно быть лет восемнадцать… С другой стороны, хорошо, что я оказался в Петербурге, а не где-нибудь на Кавказе, где мой дед довольно много бывал. Или, скажем, я оказался бы в теле какой-нибудь из многочисленных сестер моей матери. С точки зрения договора – все верно, кровь матери во мне есть, а значит я запросто мог бы сегодня проснуться Лизонькой или Настенькой. И пришлось бы мне учиться обращаться с корсетом, веером, мушками и прочими милыми светскими премудростями, которыми мужчины никогда не забивают голову.
– О чем задумался, Чижик? – Рубина снова уселась напротив меня, глаза ее весело заблестели.
– Да так, о своем… – пробормотал я и встал. – Надо мне бежать уже, а то Пугало с меня живьем шкуру спустит.
Я выскочил из «Трех сорок» гораздо более суетливо и торопливо, чем мне самому хотелось. И попрощался с Рубиной как-то скомканно. На самом деле, мне очень хотелось посидеть на кухне вместе с ней еще, поболтать, пофлиртовать, чтобы обвыкнуться с всплесками эмоций своего юного организма в безопасной компании… Хотя не знаю, почему счел Рубину безопасной. Не исключено, что какие-нибудь аристократы, лишившиеся из-за ее умелой стрельбы глазами и белозубой улыбки кошелька, часов и фамильного перстня, со мной бы не согласились. Но пока я гол, как сокол, я с ней точно в безопасности. «Интересно, а откуда вообще взялось выражение „гол как сокол“? – подумал я. – Ни разу не видел голых соколов…»
Я нырнул в мрачную подворотню Вяземской Лавры. Сумерки сгустились лишь самую малость, летом в Петербурге небо практически не бывает темным, но в закоулках трущоб всегда темно. Даже в белые ночи. Хаотично настроенные доходные дома практически смыкались верхними этажами. А в некоторые из узких проходов между ними едва можно было протиснуться. Не заблудился я только чудом.
– Где тебя носило так долго?! – не поворачиваясь к двери буркнул Пугало. Он сидел на стуле и опять что-то записывал при свете неяркой настольной лампы. – Пришлось без тебя жмуров до слона везти!
– Простите, Алоизий Макарыч, больше не повториться, – не задумываясь, отозвался я и юркнул к себе в загончик. На мое счастье, он был, похоже, так занят, что не стал привязываться и придумывать мне какое-нибудь новое поручение. А мне как раз надо было побыть одному и привести мысли в порядок.
Я прижался спиной к шершавым доскам и обхватил колени. Закрыл глаза. Прошел уже почти день, а я еще ничего не сделал, чтобы приблизиться к своей цели. Меня, конечно, извиняло то, что я осваивался с новым телом и занимался работой, которая неожиданно свалилась мне на голову. Но все же…
Когда я строил планы, сидя за решеткой в Янтарной гостиной Голицыных, мне представлялось, что все это будет сильно проще. Что я буду идти по прямой к своей цели, как бронепоезд… Никуда не отвлекаясь и не сворачивая.
Но отсюда, из загона в конторе труповоза Пугало, моя цель выглядит гораздо менее достижимой. Я поймал себя на желании броситься лицом в тощую подушку, набитую соломой, и разрыдаться, как маленький капризный мальчик. Я же все так хорошо придумал! Почему все вот так?!
– Князь Иоанн Голицын, князь Север Долгорукий, граф Велимир Оленев, барон Ярослав Витте, архонт Всеблагого отца князь Алесь Белосельский-Белозерский… – прошептал я сквозь зубы, чтобы унять этот непрошенный эмоциональный порыв.
Все они еще не родились, их души пребывают в блаженном нигде, прежде чем заселиться в младенческие тела, которые должны появиться в результате счастливых и не очень аристократических браков. Если я собираюсь вмешаться в этот ход событий, то мне перво-наперво нужно выбраться из этих трущоб.
Деньги.
Рубина тысячу раз права, мне нужны деньги. Не пять рублей за проданное на сторону тело девушки раз в неделю и по рублю за труп в котельной, а настоящие деньги. Целое состояние. Разрыдаться от усталости – оно, конечно, может и не повредит, но к цели меня никак не приблизит. Даже с учетом, что мой носитель оказался значительно моложе, чем я рассчитывал, вряд ли его рыдания вызовут хоть у кого-нибудь желание поделиться своим состоянием. А значит рыдать не имело смысла…
Кстати об этом теле… Я же до сих пор не знаю, как я выгляжу!
Я тихонько выбрался из своего закутка и проскользнул в уборную. Ну, то есть это, конечно, громко сказано… Уборная у Пугала представляла собой крохотный загончик, в котором стояла бочка с водой, таз, кувшин и ночная ваза, больше похожая на обычное помятое ведро. Зато там висело потемневшее от времени зеркало.
Я опять почувствовал непрошенное волнение. Даже пульс в висках застучал. Я выдохнул и сделал шаг вперед.
При тусклом свете, который падал из косого окна я вряд ли смог бы внимательно, до черточки, себя разглядеть. Но пока что не до хорошего, хоть общее представление получить…
Из мутноватого, покрытого черными язвами зеркала с отколотым нижним правым углом на меня смотрел… я. Исхудавший до впалых щек и кругов под глазами, со слипшимися и повисшими сосульками волосами, которые даже в таком убогом виде отливали пшеничным золотом, я был похож на себя в этом же возрасте. Почти как двойник или брат-близнец. Во всяком случае, если вернуть меня в мое отрочество, настоящее, а не как сейчас, то мы с этим парнем отлично могли бы развлечься, воплотив в реальность пьесу про князя и воришку, которые поменялись местами. И пока князь куролесил в трущобах и учился добывать еду, воришка никак не мог справиться с привычкой хватать и прятать ценные вещи.
Я улыбнулся, и отражение улыбнулось мне тоже. Получается, что мне дана вторая молодость? И я смогу прожить еще одну жизнь, исправить собственные ошибки, очаровать тех девушек, которые не обратили на меня внимания, потому что я скромничал из-за отсутствия опыта… Снова наслаждаться вкусной едой, вином, верховыми прогулками и задорными пирушками… А может… Я понял, что теперь улыбаюсь совершенно искренне. Все-таки, проведя почти полвекка в немощи, забываешь, как это удивительно – чувствовать что-то, кроме боли.
Мутная вода, которую Пугало не выплеснул после вечернего умывания, вдруг забурлила. От неожиданности я отпрянул и больно стукнулся об доски спиной. Из воды показалась костлявая рука, вместо плоти на которой извивались черви. Пальцы несколько раз щелкнули, сложились в щепоть, потом раскрылись так, словно хозяин этой кошмарной руки требовал плату. А потом рука снова скрылась под водой.
Мимолетная радость угасла.
Намек Повелителя Червей был понятен и прозрачен. За все придется заплатить. Не сейчас, конечно, время расчета еще не настало. Но обманывать своего жуткого благодетеля я не собирался. Значит, пока дело не сделано, нечего и думать о вторых шансах. Потом. Когда у меня все получится… Если останется время…
Я еще раз посмотрел на себя в зеркало. Подмигнул отражению, а потом поднял таз, выплеснул грязную воду в желоб и тихонько вернулся к себе в закуток. Судя по погашенной в главной комнате лампе, Пугало уже уковылял спать. Значит и мне пора. Хотя… Мне же что-то дала с собой Сонька-Арфистка, а я даже не посмотрел, что там такое.
Я полез рукой в карман и достал нечто продолговатое с острым краем на коротком шнурке. Или даже скорее ремешке.
В моем закутке было темнее, чем в уборной, так что внимательно рассмотреть загадочный предмет не удавалось. А творить свет магией я пока что остерегался. Скорее всего, у меня бы получилось, конечно, но всему свое время. Мне еще только предстоит понять, что из моих сил и умений в этом теле доступно, а что еще только предстоит наработать.
Похоже, что это коготь. Медвежий или кого-то схожего по размеру. А на одной из его граней выцарапан какой-то узор. Я ощущал эту неровность пальцами, но рассмотреть пока что не мог. Что это? Какой-то амулет? Надо будет при свете разглядеть внимательнее…
В этот момент в дверь настойчиво и громко постучали.
С места я не двинулся. Вряд ли в такой час кто-то пришел в гости ко мне. Было слышно, как кровать Пугала заскрипела. Как он шаркает тапками по полу, усыпанному соломой и что-то ругательное бормочет вполголоса.
– Кого там еще черти принесли? – сварливо спросил он.
Из-за двери что-то ответили, я не расслышал.
– Утром приходите, придумали тут! – крикнул Пугало.
Голос за дверью произнес длинную фразу, разобрать которую я опять-таки не смог. Мне было слышно только, что там разговаривают, но вот отдельные слова из этого бубнежа вычленить не удавалось.
– Ладно, – буркнул Пугало. Лязгнул засов. Заскрипели ржавые петли. – Давайте, что там у вас… ох…
На несколько секунд повисло молчание. Потом по ушам ударил оглушительный щелчок. И почти сразу еще один. Об доски грузно ударилось что-то тяжелое. Снова заскрипела дверь, а потом снаружи раздались торопливые негромкие шаги.
Я не шевелился. Неведомый визитер дважды выстрелил и ушел, прикрыв за собой дверь. Но что там с Пугалом?
Я вскочил, как развернувшаяся пружина и выскочил в комнату. В полумраке было видно, что на полу перед дверью лежить что-то, похожее на большой мешок. Я бросился к бюро и включил лампу. Чертов скряга, не мог нормальный светильник установить? Эта подделка под так любимые аристократами «волшебные фонари» света давала, разве что письменный стол осветить, чтобы было видно, как перо по бумаге ходит. В остальной же комнате стало, кажется, только темнее.
Я бросился к двери и торопливо задвинул засов. Потом присел рядом с Пугалом. Даже в таком свете было понятно, что он мертв. На светлой ночной рубашке расплывалось кровавое пятно. Вторая рана зияла прямо посреди лба.