За две недели до этих событий. Паннонская степь. Неподалеку от развалин римского городка Виндобона (совр. Вена).
Щуплый мужичок из словен стоял на коленях перед ханом Турсуном. Раб как раб, ничего примечательного. Он был полуголый и босой. Спутанные, неровно обрезанные волосы закрывали уши и лоб. Нос, похожий на сосновую шишку, покраснел и облупился на жгучем степном солнце. Порты из холстины были истрепаны до того, что мужичок даже на колени становился с осторожностью, как будто боялся прорвать их. Рубахи на нем и вовсе никакой не было, хозяин не баловал своих работников. Лишь оберег на шее остался с прежних времен. Медальон из дерева, украшенный резными узорами, не стоил ничего, а потому на него никто не покусился. Раб не смел поднять глаза. Говорить без разрешения он тоже не мог. Это было бы просто немыслимой дерзостью, и спущенная кнутами шкура – самое малое, что ему за это грозило. На спине его виднелись застарелые рубцы, что уже успели побелеть. Видно, поначалу рабская наука давалась ему плоховато. Новый тудун гостил в племени кочагир, которое обосновалось на берегу Дуная. Мужичок был из новых рабов, которого привели сюда полукровки. Работник, по словам хозяина, он был никудышный, а потому его и послали на тот берег. Убьют, не жалко. Тут в заложниках осталась его жена, свояченица и теща, что как бы должно было гарантировать его верность. Хотя, тудун видел его жену… И почему этот парень не убежал? Нет, хан никогда не поймет этих словен.
– Говори! – бросил Турсун.
– Великий хан, – начал раб, – Я переплыл Дунай и поговорил с тамошними жителями. Я притворился, что бежал из плена и пробираюсь домой. Они мне все и рассказали. На том берегу вас ждут. Князь Самослав привел туда все свое войско. Мораване присягнули ему на верность, полукровки тоже.
– Вот как? – удивился хан. – Резвый паренек. Решил еще раз в ловушку нас заманить? Хм… Я награжу тебя, раб.
– Если великий хан позволит, то я продолжу, – негромко сказал мужичок.
– Дозволяю, – удивленно сказал Турсун, как бы по-новому разглядывая невольника. Ишь ты, и так бесценные сведения принес, так еще и что-то предложить хочет.
– Я могу провести вас вглубь владений хорутанского князя. Я знаю дорогу до самого Новгорода. Я там бывал. Если вы ударите по их землям, то возьмете богатую добычу. Это не нищие мораване. Там же торг, каких в этих землях больше нет.
– Ах, ты ж, – крякнул Турсун, почесав вытянутый уродливый череп. И впрямь, месть подождет. Они могут сначала разграбить богатый город, а потом вернуться и наказать мораван. Да, раб прав. Но у хана оставались сомнения. – Дороги завалены деревьями, а за ними – волчьи ямы и засады лучников.
– Я знаю обходные пути, – все так же, не поднимая глаз, ответил раб. – Я охотник и, чтобы добыть зверя, иногда приходилось идти почти до самых предгорий. Я знаю такие тропы, которых пришлые вои знать не могут. Лес большой, везде ям не накопаешь. Я проведу вас.
– Что ты хочешь за это? – впился в него глазами хан.
– Мой тесть был владыкой большого рода, – прямо ответил раб. – Я хочу встать на его место. Я буду верно служить вам. Меня зовут Сегеня, о великий.
– Сделай, как обещал, и ты станешь главой рода, – кивнул после раздумья Турсун. – И я отдам тебе жену и родственников. И мне плевать, как там тебя зовут.
– Как прикажет великий хан, – сказал зять покойного владыки, глядя на сапоги обрина. – Но, я не просил вернуть мне жену. Пусть остается здесь. А ее мать тем более.
– Я доволен тобой, раб, – в голосе тудуна послышалось удовлетворение. Он опасался людей, чьи мотивы были для него загадкой. Тут же ему все было ясно, как белый день. – Скажи хозяину, что я забираю тебя. Ты уходишь с войском. Эй, кто там! Позовите мне Батбаяра. И, побыстрее!
Неделей позже отряд из пяти тысяч всадников скакал на восток. Сегеня трусил на маленькой смирной кобыле, и уже на второй день стер себе ляжки в кровь. Задница и вовсе превратилась в сплошной синяк, и на привалах парень не слезал со своей лошадки, а буквально падал на землю. Ноги сводило судорогой, и авары, видя его мучения, потешались над ничтожеством, который даже на коне ездить не умеет. Им, привычным к лошади с малых лет, не дано было этого понять. Раб сильно пожалел, что не пошел пешком, все боялся отстать. Если не нести груз, то он бежал бы наравне с неспешно трусящим конем. Ему ли, охотнику, бояться долгого пути.
До границ княжества было пять дней неспешного ходу, и вскоре армия аваров встала в часе пути от лесной чащобы, зайти в которую было невозможно. Все привычные тропы завалены, а кустарник и молодой подлесок и вовсе превратились во что-то странное. Деревца людской волей были наклонены в разные стороны и переплелись между собой, закрывая своей уродливой порослью вход в лес. Засека тянулась на многие мили, и авары знали, что за ними засады и волчьи ямы. Несколько воинов, из тех, кто не понимал намеков, уже погибли здесь. Либо стрелу поймали, либо умерли на кольях ловчей ямы. Без проводника было не обойтись никак, ведь привычные дороги стали непроходимы.
Покойный тудун Тоногой предлагал в свое время пустить вперед рабов с топорами, но его брату эта мысль казалась глупой. Пока они пройдут завалы, теряя людей от выстрелов в спину, гонцы поскачут во все селения, и вместо добычи всадники увидят лишь пустые веси и следы коров, что уходят в глухую чащу. А там, в чаще, их опять ждут обмазанные дерьмом и травяным ядом словенские стрелы.
– Мой хан, – склонил голову Сегеня.– Нам нельзя подходить к лесу, заметят. А если начать прорубать дорогу, то все успеют разбежаться. Нужно уйти на юг. В двух днях пути есть еще одна дорога. Она не так хороша, как здесь, но конница пройдет.
– Веди! – кивнул хан.
Войско свернуло на юг, к предгорьям Альп. Туда, где их никто не ждал. Русло небольшой речушки в это время мелело так, что конница смогла пройти, не потревожив даже травинку. Тут, вдали от обычных дорог, сторожевого поста не было. Не ходили тут авары никогда. Уж больно путь неудобный. Да и не знал его никто, кроме охотников…
***
Через неделю. Пограничный острог (совр. г. Линц, Австрия).
– Слушай меня, Вацлав! – Дражко вглядывался в лицо парня лет тринадцати, что стоял перед ним, прикусив до боли губу. Боярин устал до того, что даже говорил с трудом. Они бились весь день, отразив три приступа. Острог пока держался, но всё уже было ясно. Парень молчал, он уже понимал, что скажет отец. А Дражко продолжил. – Еще один бой нам не выдержать. Много их, а у меня тут полсотни воев и сотня мужиков с кольями. Из них раненых половина. Мы ночью вылазку сделаем, а ты уходи. Конь у тебя будет. Делай, что хочешь, но предупреди ближнего старосту, что обры нашу засеку обошли. Он порядок знает. Пусть гонца в следующую весь шлет, а сам людей и скотину в лес уводит. Ты тоже в Новгород скачи, что есть мочи. К боярину Горану иди, он тебе поможет.
– Узнают меня обры, батя, – по-взрослому серьезно сказал мальчишка. – Я на степняка не слишком похож.
– Мы одного убитого раздели, – махнул рукой отец. – Из тех, что поменьше ростом. Возьмешь его одёжу. И шапку на глаза пониже надвинь. Мы в сторону леса ударим, туда прорываться будем. Коня в суматохе поймаем, и уходи тут же. Не мешкай.
– А ты, батя? – хлюпнул носом пацан. – Ты с мамкой тоже в лес уйдешь?
– Уйду, – кивнул головой Дражко. – Ты дело сделай. Оно превыше всего. Понял меня, сын?
– Понял, – кивнул мальчишка. – Солнце уже село, батя. Когда пойдем?
– Как только совсем темно станет, так и пойдем, – пояснил отец. – Лучше бы под утро пойти, когда сон крепче, да только не выйдет ничего. Перед рассветом обры сами ударят. Им недосуг с нами долго возиться.
Как только чернильная темень упала на земли бывшего рода Буривоя, лагерь затих. Всадники тоже устали. Упрямая застава, куда набились жители городка, держалась весь день. Ровный квадрат с четырьмя башнями был невесть каким укреплением. Но лучники, что в тех башнях засели, побили множество воинов. Немало их осталось и под стенами, изрубленных топорами и пронзенных едва оструганными кольями местной деревенщины. Хотя, там были и воины тоже. И судя по количеству убитых, воины неплохие.
Хан Турсун довольно жмурился. В городке взяли неплохую добычу. В домах нашли много меха, соли и железа. Хорутане убегали в спешке, побросав добро. Раб показал, где прячут зерно, и коней накормили отборным ячменем. Да, и вообще, словене тут оказались зажиточными, что было непривычно для его глаза. Хан занял дом на окраине, из тех, что был побольше. Пока воины развлекались с новыми рабынями, которых наловили по дороге, он думал. Торчать здесь – напрасно терять время. Настоящая цель – впереди. Богатейший торг, где еще не слышали об их набеге. Нужно заканчивать с этим острогом, нельзя оставлять воинов за спиной. Ведь по этой дороге погонят в степь рабов и скот. Нельзя допускать ударов в спину. Утром, перед самым рассветом, они снова пойдут на штурм. Они вырежут всех, кто спрятался за стенами, а потом вихрем поскачут на запад, чтобы опередить весть о себе. Хану не спалось, он думал, гоняя в голове обрывки мыслей. Пока все шло неплохо. Если бы не этот раб, он потерял бы куда больше воинов. Надо будет наградить его. Хваткий малый. Такой верный пес ему пригодится. Ведь теперь половину дани придется засылать кагану. Без верных людишек никуда. Но что это? Шум?
Хан встрепенулся и, схватив меч, вышел на улицу. Вылазка! Ну, надо же!
– К оружию! – ревели часовые, поднимая на ноги лагерь.
А шум все приближался. Обреченные решили прорваться в лес, и они шли прямо на него. Турсун вернулся в избу, и пинком выгнал наружу скулящую молодуху из местных. Доспех, пояс, шлем! Он готов. Нукеры выжидательно смотрели на него, ожидая приказа.
– Вперед! – рыкнул хан. – Поджигайте дома! Не видно же ничего!
Камышовые крыши весело вспыхнули, освещая картину боя. Всадники, что взяли городишко в кольцо, еще толком не пришли в себя. Они выскакивали из домов, которые поджигались по приказу хана. Авары натягивали тетиву и сбивались в кучки. Воевать пешими авары умели плохо. Нет, не так… Они вообще не умели воевать пешими, а потому строй щитоносцев, ощетинившихся копьями, проходил через рыхлую толпу степняков, словно нож сквозь масло. У всадников ведь даже щитов не было. Они воевали издалека, расстреливая пешего врага. Отчаянный прорыв мог бы увенчаться успехом, но в словен уже полетели стрелы. То один, то другой оседал, поймав смертельное жало. Лишь десяток, что шел впереди, был неуязвим. Они были одеты в плотную кожу. Все, кроме одного. Могучий воин, на котором кольчуга сидела плотно, словно мокрая рубаха, рубил длинным мечом направо и налево. Авары, что были одеты в овчинные безрукавки, падали вокруг него, словно спелые снопы. Мечи у них были редкостью. Длинные ножи и булавы, да иногда легкое копьецо.
– Бабы и дети, в лес! – заревел Дражко, разворачивая строй так, чтобы прикрыть убегающих. Сам он и его воины медленно отступали, отбиваясь от наскоков авар. Впрочем, их везение уже закончилось. Считанные минуты, и опытные воины, коими были авары, взялись за них всерьез. Стрелы полетели густо, а через толпу легких воинов пробиралась элита степного войска – воины в чешуйчатых доспехах, вооруженные длинными копьями.
– Разойтись всем! – приказал хан Турсун, который выехал вперед. – Бейте в ноги!
Авары отхлынули, оставив на траве десяток друзей. Засвистели стрелы, которые ранили незащищенные ноги доспешных воинов.
– Вперед! – скомандовал Дражко, у которого в ноге тоже торчала стрела. На него холодным оценивающим взглядом смотрел немолодой воин с уродливым черепом в роскошном доспехе из железных пластин. Длинные косы спускались из-под шлема, но это не вызывало улыбки. Тот воин на бабу не был похож совсем. А уж его оскал и вовсе не сулил ничего хорошего. Воин поймал взгляд Дражко, спешился и встал перед ним.
– Ты сейчас умрешь, раб, – проговорил хан на ломаном языке словен. Ему была знакома их речь, ведь он воевал с ними бок о бок. – Никому не трогать его! Он мой!
– Пошел ты в жопу, овцеёб! – выплюнул в его сторону Дражко и пошел на обрина, хромая. Он говорил между ударами. – Я тебе не раб… Я воин, которого сам князь за храбрость при всем войске наградил… И я жупан этой области… Яровит сегодня примет меня. Дадут боги, и тебя с собой заберу, кикимора болотная.
Дражко усилил натиск. Товарищи падали вокруг него. Авары держали их длинными копьями на расстоянии, и методично расстреливали одного за другим. Турсун взмахнул мечом, но Дражко отбил удар щитом, в котором торчали обломки десятка стрел.
– Тебе, сучий выкидыш, мамка на голову в детстве села? – спросил Дражко, махнув мечом перед носом хана. А между ударами он продолжал говорить, выплевывая короткие рубленые фразы. – Я бы ей засадил, да она, небось, воняет еще хуже, чем ты… И такая же страхолюдная, небось… Или еще страшнее… Хотя куда еще-то… Таких уродов, как ты, еще поискать…
Турсун не реагировал на оскорбления, он же не мальчишка. Он воевал с холодной головой и не велся на дешевые уловки. Хан был свеж и легко уходил от ударов. Звона клинков не было. Меч принимали на щит или просто уклонялись. Ударить лезвием по железу было немыслимо. Несколько ударов, и драгоценному оружию конец. Никакая заточка не выправит выщерблин в металле. После такого кощунства придется меч на перековку отдавать. Только на плоскую часть могли удар принять, но и этого старались не делать.
– Я воин благородного рода, раб, – просвистел Турсун сквозь зубы, нанося ответные удары. Он берег дыхание. – Мой отец был ханом… мой дед был ханом… все мои предки водили в бой воинов… Я разорю твою землю… ничтожная тварь… А с твоего князька я сдеру кожу… И повешу перед своей юртой…
Вместо ответа Дражко обрушил на хана град ударов. Меч уже незачем было беречь, и эта несложная мысль только что пришла ему в голову. Турсун сдерживал натиск, едва отбивая атаку могучего, как медведь мужика. Его спасло только одно – рана, из-за которой хорутанин подволакивал ногу. Обломок стрелы торчал из бедра, и Дражко в горячке боя не чувствовал боли. Но нога понемногу отказывалась служить. По ней-то и ударил хан. Стон воина, рухнувшего на землю, вызвал одобрительные крики авар. Дражко многих из них зарубил сегодня. Из рассеченной ноги хлестала кровь, и воин побледнел так, что это было заметно даже в пляшущем свете, что шел от горящих домов. Турсун рубанул наотмашь, и Дражко с сиплым хрипом вытянулся на земле. Он был убит последним из тех воинов, что вышли из города. Его товарищи уже лежали рядом, глядя в черное небо, где холодным светом сиял молодой месяц. Из баб и детей до леса добежала едва ли половина. Остальных догнали аварские стрелы.
***
– Обры! – Вацлав колотил в дверь избы. Деревушка, что встретилась ему на пути первой, была совсем недалеко, час неспешного ходу. – Уходите в лес все.
– А? Чего? – мужик выставил копье в степняка, что поднял его глубокой ночью. Точнее, в того, кто выглядел, как степняк. Он завороженно смотрел вдаль, где ночную темень прорезало зарево пожара. Там, где стояла застава.
– Староста где? – крикнул Вацлав.
– Дык… Там, дальше, – мужик ткнул рукой вдаль по лесной дороге, не отрывая взгляда от огненных всполохов.
– Уводи всех в лес. Обры идут! – крикнул паренек и вскочил на коня. И уже удаляясь, крикнул. – Соседей предупреди, не будь шкурой!
В следующую весь мальчишка прискакал через четверть часа. На его крики из дома выскочил староста, который суетиться не стал.
– Горята! Бери коня и мчи в соседнюю вервь, – крикнул он сыну. – А вы все в лес! Спасибо, парень! Богам за тебя жертвы принесем.
Вацлав гикнул и поскакал дальше, ведя рядом заводного коня. Слишком темно! Хоть и расчистили дорогу, но, неровен час, конь споткнется о корень. Парнишка берегся. Ведь иначе не успеет он батино задание исполнить. Солнце встанет по-летнему рано, и даже первых лучей ему хватит, чтобы осветить дорогу как следует. Тогда-то и помчит он по-настоящему. Так, как учили его, готовя к воинской службе. Везде, где скакал парнишка, загорались огни, начинали бегать перепуганные бабы и мычали коровы, которых тянули в лес. Старосты, почесывая лохматые затылки, вспоминали вбитые намертво большим боярином Лютом наказы. Кто, кому и куда сообщает. Какую весь первой оповещать, какую второй. Он ведь еще такие смешные елочки на бересте рисовал, поясняя, куда гонцов слать. Ничего сложного в этом не было, и старосты погнали сыновей в том порядке, что им было велено. Старосты в соседних вервях послали своих сыновей к другим старостам. А те послали своих. Ушли конные гонцы и к тем, кто обязан был своего гонца послать дальше, до самой столицы. Десять миль от верви до верви те гонцы должны были скакать галопом, не жалея коня. Эту систему оповещения сам князь придумал, а боярин Лют ее намертво вколотил в жупанов и старост. Особенно там, где аварский набег нужно было ждать. Потому что от границы до самого Новгорода всего шестьдесят миль. Застучали топоры, поднимая на ноги спящий лес. Падающие крест-накрест деревья превращали торную дорогу в непролазную чащу, которой всегда и были эти места. Каждая весь, что здесь стояла, знала порядок. Сначала баб, детей и скотину в лес отправить. Потом с топорами на тропу. А потом староста уже и не староста вовсе, а господин взводный. А крестьяне, что вчера землю пахали и рыбу ловили, занимали места согласно штатному расписанию, с копьями, луками и дротиками. Мутилось в голове у родовичей от мудреных слов, да только рассуждать некогда было. Ведь по княжьему уложению тот, кто не исполнит на войне приказ, увидит смерть неминучую. А тут война пришла, самая, что ни на есть.
К закату следующего дня Вацлав подскакал к воротам города. Один конь уже пал, а второй хрипло водил боками, словно пытаясь разорвать ребрами покрытую пеной шкуру. Мальчишка рухнул наземь перед городской стражей и прохрипел.
– Обры сюда идут! Слово и дело!
– Знаем уже, паренек, – серьезно посмотрел на него воин. – Слышали про тебя. Эстафета пришла недавно. Тебя бояре Лют и Горан ждут. Сам дойдешь? – стражник скептически посмотрел на бледного мальчишку и сам себе ответил. – Не дойдешь! Ну, значит, на руках понесем!