6

Дороги здешние оказались почти без снега, лишь в низинках грязь смешивалась с наледью, но и той было не много, весной в Империи бывало и побольше, там и тяжеловозам не всегда удавалось пройти. К тому же, князь присмотрелся и заметил, что западники очень за дорогами ухаживают, если у них и случался где-нибудь снег, то как правило его аккуратно сваливали в сторону, образуя нечто… что для смеха, кажется, Дерпен назвал сугробами.

Дормез оказался не прост, маг, зная повадки местных, и климат, и даже, вероятно, дороги, по которым им теперь приходилось ехать, выбрал очень необычный, на взгляд имперцев, экипаж. У него были колеса, отличные, легкие, с резными спицами, но сверху на крыше экипажа оказались еще и четыре полоза, то есть, при желании, из него можно было сделать почти обычные для Руквы сани, хотя тут, на западе эту возможность оставили про запас. Раздумывая над этой конструкцией, князь заметил, что задние полозья крепились очень плотно, намертво, зато передние оставались поворотными, чтобы лошадям было не туго на разворотах, как в Империи не делали. К тому же, и рессорная подвеска здорово облегчала ход, особенно в вагончике, который был изнутри обшит еще и дешевой, грубой, но все же кожей поверх какой-то мягкой набивки.

Вот только печка, установленная в дормезе, была слабовата, по мнению батюшки. Он вообще относился к экипажу с некоторой долей ревности, словно то обстоятельство, что он со Стырем его выбрал, сделало его ответственным за удобства пассажиров. И частично, за их презентабельность на этих дорогах.

Топить печь было сложновато, дрова тут продавались чуть ли не по щепочкам и весьма недешево. Больше было хвороста какого-то, а то и просто сухой травы, смахивающей на камыш, но маг утверждал, что потом будет легче, может и настоящие полешки удастся прикупить. Для имперцев, живших в лесном краю, привыкших отапливаться чуть не цельными бревнами, это было странно.

С упряжью тоже получилось не совсем обычно, а по-местному, что-то прикупили-добавили, что-то из упряжи чуть переделали-пристегнули, и… сумели запрячь всех коней цугом – князева Самвела и Дерпенова Табаска как ведущих, за ними Стыревого Огла и незаменимую Буланку, и лишь последней парой, самой легкой, как выразился Стырь, поставили Недолю мага и батюшкину Щуку. Еще не вполне получалось с форейтором, правда, когда выезжали из Хонувера, каретный мастер дал им в помощь одного своего подручного, хотя князь и хотел бы двух поднанять, но и дал-то только на три дневных перегона, потом следовало опять же находить кого-то в помощь. Порадовало, правда, что по словам всех местных, с форейтором сложностей быть не должно, потому что им-то любой мальчишка из придорожных городков согласился бы стать, если за представительностью особенно не гнаться.

Но хоть и шли о шестиконь, а к вечеру, может быть, от непривычного, тяжелого и сырого воздуха, а может, от грязных и все же вязких дорог, лошади уставали. Иной раз приходилось чуть не с обеда коней уже не торопить, и надеяться, что они продержатся до вечера, но чаще получалось, что останавливаться и искать дочлег начинали куда раньше, чем хотелось бы.

Но и тут, как-то само собой, выработался привычный ритм, все же деревеньки или, точнее, маленькие городки, в которых они останавливались, укладывались спать едва не засветло, поэтому, в общем, и ранний ночлег выглядел разумным… Если бы не ранние подъемы, к которым пока никто не привык. Действительно, если уж выезжать поутру затемно, то и ехать хотелось все же долго, а все равно получалось, что кони выдыхались раньше.

Впрочем, и Стырь уставал, да еще как. Вести шестерку оказалось настолько трудно, что он сам попросил о помощи. Князь по привычному армейскому порядку стал к нему подсаживаться на козлы и вел лошадок чуть не треть дневного перегона, пока у него не начинали отваливаться руки, особенно в кистях, пока не затекали до деревянной нечувствительности ноги, от необходимости постоянно упираться в передок, чтобы кони ненароком не стащили под переднюю ось, и пока глаза не начинали болеть и слезиться от ветра, бьющего в лицо.

Тогда уже и Дерпен, вполне дружественно, стал третьим их возничим. Пока князь и Стырь отогревались в дормезе, он бодро сидел на козлах, и казалось, мог бы сидеть бесконечно, силы-то ему было не занимать, вот только возчиком он оказался не самым умелым, и оттого тоже уставал, хотя и не признавался. Когда степняка следовало менять, вернее всех понимал Стырь. Поглядывая в окошки, он начинал вдруг суетиться, одевался и стучал в переднюю глухую стенку экипажа, чтобы Дерпен остановился. По каким признакам он определял, что восточник выдохся, князь так и не разобрал. Стырь только и сказал, что дормез «кидать начинает», если возчик устает, и еще добавил, что это виднее всего на поворотах.

Конечно, князь подозревал, что Стырь заботится не о Дерпене, а о лошадках, и как-то по их поведению чувствует, что пора меняться, потому что при плохом управлении они уставали быстрее, но ничего об этом не стал говорить. Все получалось так, как получалось, и в целом, пока неплохо.

И все же сидеть в закрытом со всех сторон коробе, который когда мерно, а когда ухабисто раскачивался, тоже было непросто. К концу каждого перегона князь отчетливо жалел, что не может пересесть в седло и пустить своего Самвела по дороге, надеясь на его стать, выносливость и силу. Верхом ему было бы легче… Но для других, пожалуй, все же тяжелее, кроме, опять же, Стыря. Поэтому они тащились, пусть и с печкой под боком, но медленнее, чем могли бы.

В дормезе, во время этих перегонов, каждый занимался своим делом. Батюшка привычно спорил с магом о происхождении растений и животных, о космогонии и человеческой природе, но уже без былого азарта. Было похоже, что как-то незаметно для князя оба этих… специалиста сумели в чем-то убедить друг друга, а вернее всего, сошлись на том, что оба воззрения – магико-научный и религиозный – на обсуждаемые предметы всего лишь дополняются, а не противоречат один другому. Или они пришли к уважению взглядов противной стороны, что тоже произошло не сразу, но все же произошло.

Помимо того, выяснилось, что батюшка любит готовить, и умеет даже простой чай сделать так, что мигом навевались воспоминания о доме, о тепле, о далекой Рукве… Он даже взял на себя обязанность готовить на плитке не слишком изысканные, но сытные и вкусные с мороза обеды, и сам же предложил на остановках, когда давали роздых лошадям, ходить на местные рынки. Князь поопасался было за него, но тут-то и стало понятно, что бытюшка не прост, и никакого языкового барьера у него с местными не возникало. Оказалось, что батюшка Иона знает шесть языков, из которых три были западными, и целую кучу диалектов, количество которых он и сам, кажется, представлял весьма смутно.

Поэтому и на рынках он объяснялся с отменной бойкостью, правда, по мнению мага, не любил и не умел торговаться. Поэтому Густибус иногда ходил с ним вместе, что было только на руку остальным, потому что тащить корзины с увесистыми продуктами одному Ионе было не по силам.

И со стражниками он объяснялся уверенно, и те быстро успокаивались при виде этого незнакомого и дальнего экипажа, переставали хмуриться, когда отец Иона начинал им растолковывать кто к ним нагрянул, и откуда, и с обычной своей усмешкой, поблескивая очками, показывал какие-то подорожные, которые он узнал уже через пару-тройку дней настолько хорошо, что сам бодро шуршал в дорожной сумке князя, выбирая какой-нибудь из документов, полученных в Миркве и в консульстве Хонувера.

Этих самых застав и всяких постов проезжать приходилось по нескольку за день. Князя это сначала удивляло, но потом он привык. И все же, по вечерам, засыпая, не переставал удивляться тому, что обнаруживал и в этой стране, и в своих спутниках. Однажды он спросил Иону:

– Батюшка, а почему же ты раньше не говорил, что полиглот?

– Не стоило тратить внимание твое, князь Диодор.

– А зачем тебе столько языков? – спросил тогда и Дерпен.

Батюшка завздыхал, даже немного поворочался на своем топчане, в огромной голой комнате той таверны, где им в ту ночь пришлось остановиться. И тогда, со своей лавки отозвался уже Густибус:

– Тут и гадать не стоит. По обычаю, Империя всегда высылала своих старцев во все концы земли для борьбы, сам знаешь с чем… – говорить о магии ему, по ночной поре, не хотелось. – Вот его для того и готовили. А какой же он будет скиталец в незнакомых землях, если языков не знает?

После такого объяснения, и князь занялся языками. То есть, засел у левого бокового окошка, которое было чуть светлее прочих, и дым к тому же от печки относило в другую сторону, и стал читать многоязычный западный словарь, который удосужился прихватить с собой из Мирквы, из библиотеки князя Аверита. Словарь оказался чтением любопытным, вот только когда одно и то же слово переводилось в разных вариантах, приходилось немало соображать, чтобы выбрать для себя достоверное, опорное его значение. Но тут ему, помимо фериза и макебурта, помогала колонка с полонским словников, и хотя руквы в словаре не было, от этого все же делалось понятнее.

А если князь начинал сомневаться в чем-то, всегда можно было спросить у мага, и тот начинал объяснять… Вот только, иногда столь долго и подробно, настолько широко и многозначно, с примерами, с переносными смыслами слов, что его хотелось остановить. Зато он щеголял очень хорошим произношением, чем князь тоже пользовался, потому что с фонетикой у него обстояло не очень.

Увлеченный новым своим делом, князь не заметил, как проехали низменные, болотистые и не очень снежные места вблизи Хонувера, потом миновали широкое устье великого Инра, главной реки здешних мест, которая не замерзала в середине, что позволяло даже зимами не прекращать тут речной навигации, и выехали на взгорья перед Смен-буном, которые уже больше походили на Рукву, и даже заросли какими-никакими, а все же лесами. Городки тут были очень спокойные, и люд был настолько уверенным в себе, в завтрашнем дне, и в том, что мир устроен наилучшим образом, что даже Дерпен удивился.

– Это что же за земля такая, если люди тут и войны не помнят? – спрашивал он, посматривая по сторонам с опаской, которую в нем, человеке оружия, вызывало излишнее спокойствие и мирская тишь.

– Нет, не так, – отозвался Густибус, – войны тут бывали лютейшие. И должно быть, потому что воевали очень долго, да и поныне воюют, люди привыкли, что это дело профессионалов. А остальных это и не заботит вовсе.

– Так что же, обывателей тут не трогают во время войн?

– Бывало, конечно… Вон Магетбур разграбили и сожгли так, что… До сих пор имя этого командующего со страхом и ужасом произносят. Но это редкость, такое бывало, пока Империя не вмешивалась.

– Что же мы тогда не вмешались? – спросил и батюшка, с нежданным интересом.

– Не успели, кажется, – сказал тогда князь, который военную историю знал совсем неплохо. Хотя, по собственному бы желанию, и по необходимости, конечно, знать следовало еще лучше. – Прибыли, когда все было кончено. Да этого самого Фа-Штейна и самого потом загнали в болота, а когда его армия стала вымирать от голода и болезней, принудили сдаться. Так что его войско от этого зверства выиграло лишь тюрьмы, галеры и бесчестие.

– Карать после преступления – не дело, – вынес свой приговор батюшка. – Смысл власти, чтобы не допускать преступлений, и никак иначе.

– Местная полиция и надзорная служба с тобой бы не согласились, – усмехнулся Густибус. – У них обычай – карать именно после того, как что-то неподобающее произошло. И то не всегда, а если удается доказать вину. – Он вздохнул. – Иной раз такие хитрые бестии попадаются, что все знают – он это сделал, ограбил кого-нибудь, или даже убил, а доказать невозможно, тогда отпускают.

– Ты же маг, – с упреком отозвался батюшка. – Неужто трудно выяснить, кто прав, а кто виновен? Да самыми обычными средствами это можно определить!

– Оборотная сторона войны с магией, – буркнул Густибус. – Была бы наша воля… Мы бы не то что виновного находили, а еще до того, как он задумал что-либо, отыскивали и карали.

– Нет, – сурово высказался тогда князь. – Была бы воля магов, они бы сами, в первую очередь, стали и убивать, и грабить. Насмотрелись мы уже на это, как только силы магические к человеку приходят, он начинает считать себя выше других, выше закона, выше всякой даже власти. Не было бы этого, кто бы стал вас трогать?

– Отлично сказано, князь, – поддержал его батюшка.

– Я еще думаю, – подвел Дерпен итог спору, – что обычаи разные – не просто так случаются. Если так тут повелось, значит, должно быть.

Наконец, пологие, лесистые холмы тоже проехали. И оказались совсем в других землях. Тут уже не было привычной власти торговых, и потому довольно зажиточных городов, а начались области, где исстари держались баронских привилегий. То есть, пошли Смен-бун, Велковык, Сточень, очень старые хотя и некрупные по руквацким меркам города.

И что было в них хорошо, почти каждый из этих маленьких, даже микроскопических дворов содержал пусть и не вполне настоящий, но все же небольшой университет, а случалось, что и полноценную капеллу. Еще тут стала уже заметнее, чем прежде, власть западной церкви, которая к вящему сожалению батюшки не принадлежала к патриаршеству, а держалась папского вселенского образца. Он даже распереживался как-то:

– Нет, ну что это за вселенская церковь такая, а? Это мы-то, имперцы, и то считаем, что патриархия – не вселенская. А эти-то, только в своих баронствах и сидят, так им сразу всемирность подавай!..

– Может, потому они и вселенскими себя считают, что у них земли – кот наплакал, им хочется общности, единения, кристендома, – ответил ему Густибус. – У нас же, на Рукве, земли – немерено, у нас и рубежей нет, у нас и люди по-другому устроены. Потому-то нам – не всемирность нужна, она у нас сразу за околицей, и конца ей не видно… Нам бы оторваться от нее, своих бы приветить… Потому у нас – патриаршество.

– Разумно, – так батюшка, кажется, впервые с магом согласился.

И князь подумал, что именно на этом утверждении – необходимости служить Империи, оба эти спорщика и помирятся. Причем, по-настоящему, с открытой приязнью, если не с подлинной дружбой, как до дела дойдет.

Густибус, вспомнив прежние свои штудии на западе, выпросил у Стыря, который привычно заведовал обычными в дороге расходами, горсть мелкой монеты и накупал себе чуть не в каждом городе календарей и листков. Это и князю пришлось по душе, потому что он теперь, отвлекаясь от словаря, пытался читать их после мага.

Смена обстановки подействовала и на Дерпена, который вдруг пристрастился пить местное вино, которое, правда разбавлял водой чуть не до двух третей, и покупал много местных фруктов, которых в Рукве всегда было маловато. Еще он подолгу сидел у правого окна, смотрел в сторону, что-то соображая или вспоминая. На вопрос мага, зачем он пьет, ведь в его народе это не принято, Дерпен чуть не через два часа, как был задан вопрос, отозвался, что ему как выкресту можно. К тому же, он хочет понять, какая в вине может быть истина, на что батюшка ехидно улыбнулся:

– Ты, воин, пей – не пей, а здешних все равно не поймешь. Вот когда подраться с ними придется, тогда, может быть.

– Так драку я по-своему проведу, – удивился такому обороту Дерпен. – Как же иначе? Я драться в четверть силы не приучен.

– А у нас, в четверть силы тоже не пьют, – хмыкнул было князь.

– Пьют, – отчего-то утратив обычную свою веселость, отозвался батюшка, – как раз четвертями и пьют.

Тогда, чтобы закончить спор, Диодор посмеялся и составил Дерпену компанию. Но в следующий раз батюшка, сходив на рынок в центре какого-то крохотного городка, кажется, под названием Мечиз, приобрел тыквенную флягу полонской водки, и тогда князю разбавленного вина уже не захотелось. Водка была отменной, вот только горчила, потому что оказалась то ли с обыденным в этих местах тмином, то ли с какой-то другой травой. От нее у него быстро побежала голова, и он решил, что учиться и пить одновременно не получится. В общем, он решил пока не пить, тем более, что у него расстроился желудок.

А вероятнее всего, это произошло потому, что Густибус, как-то составив в одной из мелких местных столиц компанию батюшке в походе на рынок, накупил и хваленой Велковыской колбасы, и жареных Сточенских сарделек из свинины, и полувареных яиц в тесте, и даже магетбурского знаменитого паштета. И про салаты не забыл… Когда всю эту действительно на редкость вкусную снедь умяли, под вечер сделалось плохо уже всем. Но по-настоящему прихватило почему-то только князя, он даже подумывал, что на следующий день в перегон не стоит уходить, а то как бы ему уже по необходимости лежать не пришлось.

Но за ночь, выпив настою, который ему сделал Дерпен из сушеных корочек граната, несварение у него прошло. И он под утро поднялся-таки, тем более, что дороги уже мало оставалось. Как-то вот так, незаметно, они проехали все эти земли, отмахали с лишком двести лье, или более восьмисот верст, и теперь оказались перед землями Кебера, последнего перед Парсом крупного города.

Тут уже все говорили на феризе, только со странным выговором, в котором князь без труда замечал влияние макебурта. И к тому же, он-то мог на этот раз и не менять Стыря на козлах, потому что тот, намаявшись за последние дни, нанял вдобавок к поднаемным форейторам двух возничих, что оказалось тут обычной практикой. Поэтому князь, завернувшись в плащ, спокойно дремал в углу дормеза, сквозь сон раздумывая о том, что путешествие, в общем, подходит к концу.

Загрузка...