Глава вторая Велик почёт не живет без хлопот
– Здравствуйте, свет-Еленушка! – князь московский шаловливо потыкался носом в пухлую щёку спавшей рядом жены и принялся ловить губами прядки её волос, рассыпавшиеся по подушке, – полно спать, голубушка.
Супруга не открывая глаз, отрицательно помотала головой и попыталась поглубже зарыться носом в атласные подушки.
– Ну, открывай глазки, отрадушка, – шептал Иван Данилович. – Вон уж и птички божии проснулись, да и Сёмушка, поди, по мамке соскучился…
Княгиня Елена снова закрутила головой, и князь перешел от уговоров к действиям, принявшись щекотать горячий бок разомлевшего от сна женского тела. Женщина, смешливо фыркая, отодвигалась от него все дальше к краю широкой, чуть не в пять локтей, кровати, пока оба вместе с ворохом одеял не скатились на сиявший восковой желтизной пол опочивальни. Такое повторялось изо дня в день, но московскому князю и его молодой жене (урождённой княжне смоленской), три года назад отстоявшим под венцом, подобные утренние утехи ещё не приелись.
Иван, выпутавшись из постели, перекрестился на образа, прошлёпал босыми ногами к затянутому веселенькой цветастой занавеской оконцу, открыл его, вдохнул холодный, сыроватый воздух весеннего утра.
С улицы ворвался привычный шум: ворковали и возились голуби под стрехой, звонко орали, перекликаясь, уходя криком к дальним улицам посада, петухи, дробно простучало по кочкам засохшей глины тележное колесо. Москва, столичный город удела, уже начинала жить дневными заботами.
Появился городок Москва на свете давным-давно. Князю Ивану это было доподлинно известно: лет двести тому назад или и того более. Так и книжник митрополит Петр говорил, будто записано в летописях, что ещё предок князя Ивана в седьмом колене, Юрий Владимирович по прозвищу Долгорукой, крепостицу малую на этом месте, где Неглинная впадает в Москву-реку, велел поставить. На первых порах стерегла эта крепость южную дорогу из Чернигова во Владимир, и сидел в ней, как тогда водилось, полк из дружины владимирского князя. Но и до того как град стали городить, на этом месте уже раскинулось княжеское село. А что толкуют, будто зародилась Москва от села боярина Степана Кучки, так неправда это: кучковы-то села верстах в двух к востоку отсюда будут, и время когда слились они с посадскими домами кое-кто из стариков ещё помнит.
А граду немало пришлось послужить. Кто только не приходил воевать его! Сначала отмечались тут черниговские рати: для них, как ни крути, дорога к стольному Суздалю и сменившему его попозже Владимиру всё едино через Москву пролегала. Потом рязанские князья приладились московскую волость зорить. Налетали изгоном, внезапно: не успела кошка умыться, а гости наехали! И сгорала от них деревянная крепость не раз. И Глеб её жёг, и Изяслав, и Михаил Пронский… А потом Москву татары зацепили, всё спалили, с землёй сровняли: и крепость, и посад, и окрестные села…
Но отстраивалась она на удивление быстро, год-другой – и поднимутся из головней и пепла рубленые храмы, обрастут вокруг новыми домишками. Благо, строевого леса вокруг – завались. Владельцы лесов – князья и бояре, в таких случаях не скопидомничали, лес отпускали мужичкам совсем задёшево. Понимали, что чем быстрее народишко отстроится, тем больше пользы для их мошны будет. И торговые люди тут как тут, везут из дальних сёл в посад заранее заготовленные срубы, на каждом бревне метка, чтоб не перепутать, где ему лежать. Такую избу умелые мастера артелью в два дня собирали. И бывали такие общие новостройки не только после вражьих впадений. Деревянный город часто горел и без помощи злой силы, а так, по Божьему попущению…
Княгиня Елена, успевшая натянуть сарафан, сидела на кровати, расчёсывая волосы и сплетая в две длинные тугие косы. Иван Данилович тоже облачился в долгую, почти до колен рубаху, натянул порты, опоясался, крикнул в коридор, чтоб подали воды умыться.
– Я в посад наведаюсь, – наказал. – А ты уж тут насчет стола распорядись, я не надолго…
Принесли княжонка. Две дородные няньки, чинно и степенно вплыли в палату, одна держала на руках полугодовалого Симеона, завернутого поверх суконного в лёгкое соболье одеяльце, вторая низко кланялась за обеих. Благородный отпрыск, недовольный тугими пеленами, невнятно поругивался на своем особом детском языке.
– Ой, ты мой маленький… сынулька мой родной… А как мы нынче спали-почивали? – княгиня перехватила ребенка и, ловко выпростав из широкого разреза тугую налитую грудь, села кормить. Днями она выкармливала Иванова наследника сама, кормилицы вступали в дело только за полночь. Видя такой пыл со стороны жены к исполнению главного предназначения в жизни, московский государь мог быть спокоен за будущее рода.
Время покажет, что счастливая судьба, действительно, благоволила Ивану: Елена в непродолжительном времени одарит супруга еще несколькими детьми; к старшенькой Дусе-Феодосии и к младшенькому Симеону присоединятся Данилка, Ванюшка, Андрейка да Фетинья.
А вот старшие братовья князя Ивана Даниловича – Юрий, Афанасий, Александр и младший, рано умерший, Борис, так и не заимеют наследников мужского пола, которым могли бы оставить московский удел.
Иван Данилович легонько приобнял жену и пустился за порог.
У крыльца терема князя ждали двое: сизобородый старик в неопрятном кафтане, из под расходящихся пол которого выпирало нешуточное брюхо, и статный красавец, по возрасту подходивший князю в наперсники. Первым был Нестор Плещеев, знатный боярин старинного московского роду, вторым – Протасий Петров, по прозванию Дыбок, недавно избранный по княжьему предложению в московские тысяцкие. Поздоровались, низко кланяясь князю.
– Ну, чем порадуешь, Нестор Дорофеевич? – Иван Данилович не без удовольствия смотрел, как от конюшни опрометью бежали конюхи, ведя в поводу княжеского жеребца.
Старый боярин подступил ближе, и неспешно изложил состояние дел московской земли. У него была хлопотная должность тиуна, управителя и главного удельного судьи, редкий месяц не загонявшая старика в поездки по самым захолустным местечкам удельных владений. Но старик нёс службу, не жалуясь, по давней привычке; многие годы он служил отцу нынешнего московского князя, теперь вот дослуживал у сына.
– Недоимку по прошлому году мелеховские так и не возмещают. Мой посланец вечор оттуда возвратился. Божатся, мол, оскудели до крайности…
– Эк, Дорофеич, умеешь ты с утра настроение поднять, – Иван Данилович, омрачившись лицом, принял поводья у холопа и огладил шею горячащегося жеребца.
– Пастилой тебя пусть молодые потчуют, – насупился старый боярин. – А мне развлекать тебя корысти нет. Как оно на деле есть, так и сказываю.
– Ладно, ладно, старина, не принимай за укоризну. А мелеховскую волость всю перепорите, но чтоб долги закрыли к Троице! Знаю я тех прохиндеев, в прошлом году после Петрова дня заезжал к ним; уж косить давно пора, а они никак из запоя выйти не могут. Сеяли рожь, а косили лебеду. Так что, батогов не жалейте… Кто много задолжал, перепиши в холопы кабальные на два года. Не умеют работать на земле вольно, пусть неволей на князя сеют-пашут!
Старик покивал головой и продолжил:
– На коломенской дороге, под Бронницами разбойнички обоз купеческий разбили…
Князь ахнул:
– Опять не слава Богу! Справимся мы когда с этой сволочью или нет?!! Сегодня же три сотни пусть скачут на место. Весь лес тамошний через мелкое сито пропустят, но татей сыщут. Сопротивляться начнут – бить смертным боем. Кто жив останется, волочить на суд к тиунам!
– Да тамошние люди нам не подсудны, это ж боярина Басенка вотчина, его и суд…
– А я говорю – тиунам судить за разбой и татьбу! А Басенок будет свое гнуть, скажи, мол, воля князя. До меня уж не раз доносилось, что он мзду берёт с душегубов, да отпускает на все четыре стороны. Больно, стервец, злато-серебро уважает. Но мы ему крылышки подрубим, – князь Иван резко натянул поводья, осадил, заставив коня замереть, и взметнул ногу через круп. – Ну, старина, всё у тебя?
– Последнее: осташевские мужики, числом в три десятка и семь хозяев, просят угодья рыболовные на озере твоём выделить, да земли по десять сажен кругом берега, где б им сети и невода сушить.
– Что обещают?
– Поверх оброку обещались на подлёдной ловле три ночи на Великого князя ловить, да две ночи на тебя…
– Ты сам-то, дядя Нестор, как думаешь?
– Мужики работящие, можно дать.
– Ну, тогда отпиши грамоту, я подмахну вечером. Не перепутай: ночь на Великого князя, три на меня.
Иван Данилович, равномерно распределив кнуты и пряники, дал, наконец, волю заждавшемуся коню и полетел со двора. Тысяцкий и один из конюших, стремянной, вскочив в седла, поспешили за князем.
Боярин Нестор, оставшись один на дворе, ещё постоял, помедлил, затем, сцепив руки за спиной, весь в размышлениях, отправился на улицу, где его ожидала лёгкая тележка-кошёвка и трое челядинов.
Знал Нестор Дорофеевич князя Ивана всю жизнь, пестовал с самого младенчества, с пузырей под носом. Малым отроком восьми лет попал будущий князь московский в Великий Новгород на княжение. Гордые новгородцы перед тем указали «путь чист» наместнику Великого владимирского князя Андрея Александровича и послали Даниилу Александровичу Московскому приглашение покняжить у них. Но московский удельный властелин вместо себя прислал в Новгород сынка, дав ему в советники нескольких окольных бояр, среди которых верховодили отец и сын Плещеевы. Под их зорким оком и набирался ума-разума Иван Данилович.
А что до новгородцев, то на Даниила они не обиделись. Такое в обычае было: призовут кого княжить, а тот князь сына шлёт или наместника. Так много лет назад попал к ним и Александр Ярославич, которого потом люди Невским нарекли. Тому тоже восемь годов было. Новгород и воспитал его. А когда Александру перевалило чуть за двадцать, он сполна оплатил новгородцам свою науку: пришёл шведский регент Биргер невские берега воевать, да получил от Александровой дружины такой удар, что себя не помня, обратно в свою «свейскую» землю утёк.
Перед тем как занять новгородский стол, князь Даниил подписал с Новгородом грамоту за себя и за сына Ивана «держать Новгород в старине по пошлинам». Управлял Иван со своими боярами Вольным Городом недолго, всего пару лет. Новгородцы держали призванных князей строго, пеклись о своей независимости от княжеской воли. В мирное время даже жить приглашённым князьям разрешалось только в загородных палатах на Городище. Там, на княжеском дворе, они суды и вершили, да и то совместно с посадниками новгородскими. А большего от них в спокое и не требовалось; новгородские «золотые пояса» – бояре и «люди лутчие», и без князя знали, как им обширнейшей землёй новгородской управлять. Другое дело война, вот тогда князю меч в руки: торговый город предпочитал не отвлекаться на суету с луками, стрелами, мечами и копьями. И только когда неприятель грозил не украинам, а самому городу, то уж тут новгородцы вставали стеной за свои дома, семьи и торговлю. Тут от них пощады не жди, порвут любого…
Но на долю маленького князя Ивана в новгородщине войны, слава Богу, не выпало. Было у него время спокойно мудрость правительскую постигать. И, как помнил боярин Нестор, был Ванюшка любознательным парнишкой. Нестор Дорофеевич и к чтению старинных книжек церковных приучил его. Так что сейчас, по прошествии многих лет, князь Иван всех начитанностью поражает, всегда к месту из святого Писания чего ввернёт. И домовитым стал, куда до него остальным братьям. Одно слово – хозяин. Не то, что старший брат князь Юрий, которому до земли отческой дела нет, дай на владимирском столе покрасоваться.
Покачиваясь на мягком волосяном сидении кошёвки, Нестор Дорофеевич решил:
– Одну ночь на Великого князя пускай ловят, четыре – на московского…
Посад уже пробудился и хлопотал. Подымливали летние кухни на задах, возле которых сновали хозяйки, успевшие выгнать в стадо скотину и теперь сажавшие в печь хлеба. На дворах под навесами возились посадские мужики-ремесленники: кто строгал, кто мял, кто колотил. В кузнях звонко и часто, с уханьем и хеканьем, били по железу. По улицам ехали возы, торговцы торопились занять свои места на рынке, самый раз покупателю валом пойти. Вправо от Спасских ворот, саженях в ста от въезжей башни, копошилась артель плотников: разбирали один из срубов кремлёвской стены, чтобы сменить подгоревшие сверху и подгнившие снизу бревна. Пожары в посаде, часто бывало, перекидывались и на стены детинца и потому эти мощные укрепления, состоявшие из двух рубленых стен, меж которыми все пространство забивалось дресвой и камнем, постоянно светились новыми сосновыми заплатами.
«Из дуба бы сложить, вот бы и не горело и не прело», – в который раз подумал князь Иван. Но знал Иван Данилович, что возвести новые стены в любом русском городе можно было только с разрешения самого Великого хана. У татарских правителей такое желание данников из русского улуса всегда вызывало большие подозрения. Вот и латали-перелатывали старые стены кремля, что построил еще батюшка, Даниил Александрович.
От кремля князь Иван оборотил коня к реке, по широкой, с уклоном, улице подскакал к «княжьей», как называли, пристани, возле которой сгрудилось несколько десятков небольших стругов и пять-шесть больших плоскодонных лодок-расшив. Лёгкий ветерок не гнал волну, и суденышки стояли как на блюдце, не шелохнувшись. Иван Данилович проехался по широкому помосту причала, остановился у одной из расшив, передняя часть которой была занята горой бочек и мешков, и только задняя, короткая, опалублена.
– Эй, кто живой, покажись…
На грозный окрик из-под палубы выглянул косматый отрок, с розовеющим пролежнем от сна через всю щёку, увидел богато одетых верховых, ойкнул и снова юркнул вниз. Спустя время рогожный передок отдёрнулся и на помост выкарабкался однорукий коренастенький дядька – старшина каравана.
– Век здравствовать, государь Иван Данилович! – поклонился он в пояс князю. И почти тотчас на какой-то из расшив ударили в било, звук прокатился над берегом и разом, подчиняясь ему, со всех лодок полезли на пристань караванные люди. Князя узнали, кланялись тоже поясно, но ближе старшины не подходили.
– И ты будь здоров, Яков Алимпиев, – князь Иван, не чинясь, спустился из седла и легонько поклонился купеческому миру. – Здравствуйте, гости честные!
По толпе пробежал шумок удовольствия: не всякий день тебе князья кланяются. А уж тем более, когда они караванщика, мало того, что узнают, еще и по батюшке называют!
– Давно ль с Новгорода вышли?
Толпа уважительно расступалась, пропуская прогуливающихся князя и старшину.
– Да почти две недели, Иван Данилович. Долго под Волоком Ламским протолклись, пока товар туда-сюда перегружали, но теперь-то ходко Окой вниз побежим. Мы вечор-то сюда совсем затемно пришли, не стали твою милость беспокоить.
– Знаю… Доложили. Куда в этот раз пойдёте? Какой товар?
Караванщик хитро взглянул на князя:
– Тот, что на стругах – в Сарае оставим, а на расшивах, может, и до Шемахи каспийской рискнём. А насчет товара… Думается мне, ты, князь, не хуже меня знаешь, какой товар на какой лодке уложен…
Князь довольно рассмеялся:
– Донесли мытари еще пять дней назад: пенька, холст, воск, жир морского зверя да ганзейский товар. Не обидели вас на Волоке мои приставы? Лишнего не содрали?
– Не-е-ет, Бог милостив. Твои служивые договор блюдут, не то, что тверские. Те в позапрошлом году мыт положенный с нас собрали, а после еще неделю морили, не пускали в Волгу, ждали, когда им на лапу положим.
– Положили?
– А куда денешься? Положили, конечно… Так, что через московский удел дешевле плыть получается.
– Вот и ходите через нас, на черта вам Тверь сдалась!
Они уже дошли до края пристани и остались вдвоём. Караванщик полез за пазуху и вынул скрученный лист с привешенной печатью:
– Письмо тебе, Иван Данилович, от старшего брата. А на словах государь Юрий Данилович поклон передает.
Князь Иван порвал нить, развернул грамотку, но читать не стал:
– Ты смотри пергамент какой чудной…
– Да не пергамент это, – заулыбался караванщик. – Теперь в Любеке на этой штуковине писать начинают, бумагой прозывается. Много дешевле пергамента. Одно плохо – воды боится. Зато горит хорошо…
– Ишь, ты! Хитёр немец, обезьяну выдумал… Ты мне этой «гумаги» с пуд сгрузи, вечером рассчитаюсь… И вечером же всех купцов к себе на ужин приглашаю…
Князь уехал, толпа, обсудив новость, разошлась.
На пиру депутация новгородских гостей с изъявлениями живейших благодарностей за милости московского владетеля вручила Ивану Даниловичу великолепную, с золочёным тиснением и серебряной застёжкой в которой горел большущий изумруд-смарагд, поясную сумку-калиту.