Мила привела Руслана в реанимацию, где их поджидала небольшая толпа во главе с ответственным дежурным. Терапевты, клинические ординаторы, студенты – все ждали его решения, правильного диагноза, который он извлечет быстро, неожиданно и непринужденно, как фокусник – кролика из шляпы.
– Добрый день, добрый день! – улыбался Волчеткин, обмениваясь с докторами рукопожатиями. – Хотите, чтобы я сказал, что острой хирургической патологии нет и можно деда не трогать?
– Да, клиника стертая, – сказал ответственный дежурный.
Этот парень звезд с неба не хватал, но нравился Миле своей расторопностью и добросовестностью. С ним всегда было спокойно дежурить.
– Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. – Руслан взял в руки тоненькую историю. – Сейчас разберемся с этим загадочным дедом.
«Все же это врожденное – умение держаться с людьми, – рассеянно думала Мила. – Как бы и по-дружески, и по-свойски, но всегда сохраняя дистанцию, так, что все воспринимают его именно как начальника, а особо впечатлительные – и как высшее существо. А вот я сразу становлюсь всем закадычной подружкой, с которой можно не считаться. Но если я приму начальственный тон, это тоже не поможет. Сочтут истеричкой и станут вовсе игнорировать».
Сквозь стеклянную перегородку она наблюдала, как Руслан осматривает деда. Он всегда был внимателен и доброжелателен с больными, независимо от того, мог ли с них что-то получить.
Дед, несмотря на жестокие боли в животе, держался мужественно, находил в себе силы не только четко отвечать на вопросы, но и улыбаться профессору. И Миле остро захотелось, чтобы он поправился, чтобы они сумели ему помочь…
– Слава богу, явился днем, – заметил ответственный, радуясь, что есть на кого переложить свою ответственность, – а не в три часа ночи, как это обычно делается.
Мила кивнула:
– Да, обычно они неделю сидят дома, надеясь на чудо, и только среди ночи до них доходит, что чуда не произойдет и надо принимать срочные меры по спасению собственной жизни.
– Не понимая при этом, – подхватил ответственный, – что кое-какие чудеса на свете все же происходят, и ровно в полночь голова дежурного врача превращается в тыкву.
Мила собиралась развить тему подлых старушек, которые нарочно являются в три часа ночи. В это время шансов прорваться в больницу у них неизмеримо больше, ибо доктору проще за десять минут оформить историю, чем до утра доказывать, что в госпитализации они не нуждаются. Но тут от больного вышел Руслан.
– У меня представление сложилось, – сказал он, занимая председательское место в ординаторской. – Можно было бы устроить показательный разбор, но время дорого, не стоит тратить его на разглагольствования, верно?
Все закивали, студенты – особенно оживленно. В свои годы учебы Мила тоже ненавидела бесконечную тягомотину, называемую профессорским разбором больных.
– Запишите мой обход, диагноз – мезентериальный тромбоз[3], и готовьте больного к операции.
– Вы уверены? – спросил один из докторов.
– Насколько врачу вообще можно быть уверенным. Если бы вы внимательно относились к сбору анамнеза и клиническому осмотру, вы разделяли бы мое мнение. Студенты, говорю специально для вас, запомните: клиника – это все. Особенно в экстренной хирургии. Мы слишком многое передоверяем инструментальным методам диагностики, а все многообразие симптомов пытаемся впихнуть в стандарты, будто готовим фигурное печенье – формочкой вырезаем из теста фигурку, остальное долой. Больной предъявил одну ключевую жалобу, от которой вы отмахнулись, даже не записав ее в историю. Он отметил, что стул у него какого-то странного цвета. Уж не из-за пропотевания ли крови в просвет кишки?
Все снова закивали, а Мила вздохнула. Руслан останется оперировать, значит, придется остаться и ей, несмотря на то, что рабочий день окончился.
Как только Волчеткин встал из-за стола, все молодые доктора немедленно исчезли. Они остались втроем с ответственным, да реаниматолог.
– Хотите, Руслан Романович, я вам в помощь доцента Побегалова пришлю? Он сегодня дежурит, – предложил ответственный.
Руслан отмахнулся:
– Да ну его! Он же безрукий, как Венера Милосская! Мы с Милой прекрасно вдвоем справимся.
Маска непризнанного гения прилипла к доценту Побегалову, наверное, с детства. Во всяком случае, когда Мила пришла на кафедру, он был еще совсем молодым сотрудником, но уже тогда скорбел, что мир слишком примитивен для такого совершенства, как он.
Репутацию интеллектуала он снискал в основном тем, что отчетливо произносил два «л» в этом слове, да еще цитированием некоторого количества научных статей. Впрочем, впечатление он производил только на свежего человека, коллеги же вскоре поняли, что мозг его подобен скорее грампластинке, чем флешке: можно бесконечно проигрывать имеющуюся там информацию, но записать новую – нельзя.
В рамках своей гениальности Побегалов любил глумиться над ординаторами, уличая их в незнании таких важнейших для практической работы фактов, как то, что Керниг, например, был акушером, Монастырского звали Нестором Дмитриевичем, а шестой сегмент легкого называется иначе долей Нельсона.
Руслана, как парня яркого, он невзлюбил особо, и придирался к каждой букве, написанной тем в истории или научной статье, поэтому теперь профессор Волчеткин иногда позволял себе высказаться в его адрес, хотя к заглазной хуле был не склонен.
С привычной обидой Мила подумала, что она предлагала сама проконсультировать больного, не привлекая Руслана, но ответственный даже не стал ее слушать. И Побегалова в помощь предложил только потому, что считает ее откровенно слабой. Все, что она говорит, проходит мимо ушей коллег, ведь ясно, что ничего умного она не скажет. И оперирует плохо, она же женщина. Возможно, будь она красавицей, или хотя бы интересно уродливой дамой с ультракороткой стрижкой и декадентским мундштуком в зубах, ее воспринимали бы всерьез, но слушать обычную сдобную тетеньку… Просто смешно!
Диагноз мезентериального тромбоза, разумеется, подтвердился, пришлось делать резекцию кишки, и домой Мила попала только в восьмом часу вечера. Уже в прихожей она поняла, что можно было не спешить. Старший Внук сидел за пианино. Студент первого курса консерватории, он проявлял если не талант, то удивительное упорство, по сто раз повторяя трудные места, и эта настойчивость отчасти примиряла Милу с затратами на его учебу.
Мила всю свою взрослую жизнь провела в маленькой хрущевке, в которой свила уютное гнездышко, и переезд в эту просторную, но неорганизованную квартиру дался ей нелегко. После свадьбы они с мужем, как водится, затеяли ремонт, но Наталья Павловна не разрешила больших переделок, не позволила расстаться ни со старыми дверями, покрашенными белой больничной краской, ни с сучковатым паркетом, ни с множеством бесполезного, но милого ее сердцу хлама. Поэтому Мила никак не могла почувствовать себя здесь дома, тем более что в огромной квартире ей почему-то вечно не находилось места…
Вот и сейчас Миша занимается в их комнате с Младшим Внуком. Ведь в гостиной читает Наталья Павловна, а спальня у нее для того, чтобы спать!
Мила немного послушала Мишины объяснения, такие четкие и логичные, что даже ей, полному математическому профану, стало кое-что ясно. Какой великолепный педагог мог бы получиться из мужа! Он в полной мере обладал самым необходимым для этой профессии качеством – неистощимым терпением. И не будь у Миши этого терпения, Младшему Внуку несдобровать! Мила, по крайней мере, давно бы выпорола его.
– Смотри, я выкалываю две точки на этой гиперболе. Зачем? – Миша склонился над учеником неумолимо, как рок.
– А это чтобы гипербола дышала. – Огромные глаза казались бездонными озерами честности и наивности на этой плутовской рожице.
Мила засмеялась. Считая Младшего Внука невероятно наглым подростком, она не сопротивлялась обаянию этой наглости.
– Здравствуй, дорогая! – приказав ребенку сидеть и думать, Миша обнял ее и расцеловал. – Как прошла операция?
– Сам понимаешь, об успехе можно будет говорить только дней через десять.
Она так ясно читала мысли мужа, будто они действительно были написаны у него на лбу. Он знает, как она устала, и хочет дать ей отдохнуть, но заниматься с ребенком необходимо, а выгонять Наталью Павловну из гостиной невозможно…
– Я попью чайку на кухне, – сжалилась она, – а вы продолжайте.
В кухне Мила привычно расстроилась. Муж у нее из тех людей, которые, будучи посланы за хлебом, скупят полмагазина. На буфете – килограмм шоколадных конфет, нечего сомневаться, что Внуки уплетут их за вечер. А это, на минуточку, четыреста рублей из бюджета. В холодильнике колбаса, ветчина, оливки… Подобный набор бывал у Милы в доме только по праздникам. Естественно, все наедятся гастрономии, а приготовленный ею обед отправится в унитаз! Миша с Натальей Павловной страшные привереды, трехдневный суп с котлетами есть ни за что не будут.
– И все вы любите вк-у-у-у-сненькое!.. м-я-я-я-генькое!.. с м-а-а-аслицем! – беззвучно кривлялась Мила, для конспирации засунув голову в холодильник. – Аристократы хреновы! Так и рождаются революции, между прочим!
Ого, а это что за коробочка? Запредельно дорогой сыр. Мила присвистнула. С их доходами покупать такой – все равно что сантехнику дяде Васе похмеляться духами «Шанель № 5».
Сыр, конечно, для Натальи Павловны. Одна из многих «единственных маленьких слабостей» аскетичной и самоотверженной женщины. Или нет, кажется, это «потребность». Да, точно, на днях она провозгласила: «У меня появилась какая-то потребность в сыре».
Вот Миша и расстарался. От каждого по способностям, каждому по потребностям! – Ленин мог бы утешиться, узнав, что коммунизм построен хотя бы для одной, отдельно взятой старухи.
Укорив себя за злобные мысли, Мила размешала сахар и задумалась.
Наталья Павловна совсем не похожа на старуху. Да и слова такого не было в Милином лексиконе. Пожилых женщин она классифицировала как старушек, бабулек и бабок.
А вот Наталью Павловну мысленно всегда называет старухой. Неужели она в глубине души ненавидит ее?
Почти до сорока лет Мила проживала обыденную в своей трагичности и трагичную в своей обыденности судьбу матери-одиночки.
Ей пришлось повторить путь многих и многих женщин так же, как многие и многие в будущем повторят ее судьбу. Раннее замужество, ребенок, изумление мужа, вдруг обнаружившего, что все всерьез и надо нести ответственность. После прозрения муж не стал мешкать и с проворством ящерицы от этой ответственности ускользнул, как тысячи и тысячи других молодых мужей.
Чтобы не чувствовать себя дезертиром, он внушил Миле, что это она «не справляется», «создает невыносимую обстановку», а сам-то он прекрасный муж. И этот прекрасный муж сбежал, оставив сына полностью на попечение ни к чему не годной Милы.
И она стала выживать, без помощи и поддержки, но с горьким чувством, будто сама проворонила свое счастье.
Родители тяжело переживали ее развод, она стала для них дочкой «с брачком», и мать совсем забросила ее, прильнув к старшей дочери, у которой все было правильно. Мила даже услышала от матери: «Я у тебя этого ребенка не просила!»
От полного разрыва с родителями Милу спасло только то, что она жила отдельно, в квартирке покойной бабушки.
Все время опаздывая, недосыпая, бегом, удалось окончить институт и поступить в аспирантуру. Тут Миле помогла мать нынешнего профессора Волчеткина, Анна Спиридоновна. Она, профессор кафедры эндокринологии, благоволила студентке-медсестре, а от ее сыночка была просто в восторге. Иногда возникают между людьми необъяснимые привязанности, почти такие же крепкие, как родственные узы. Такая вот взаимная симпатия проявилась у элегантной ученой дамы и буйного детсадовца Кольки. Ребенок проводил в мединституте больше времени, чем некоторые студенты, и при случае Анна Спиридоновна забирала его к себе в кабинет пить чай. Колька степенно усаживался за стол, оглушительно дул в чашку, потом прихлебывал из нее, болтая ногами и с интересом разглядывая таблицы на стенах. При этом странная пара едва обменивалась десятком слов, но такое времяпрепровождение обоим нравилось.
Колька оказался чрезвычайно одаренным ребенком. Победитель нескольких международных олимпиад, после школы он получил приглашение в Сорбонну и грант для оплаты учебы и проживания.
Мила отпустила его и осталась совсем одна.
Нельзя было сказать, что она полностью посвятила себя сыну и отреклась ради него от женской жизни. Она училась, много работала, чтобы достойно содержать ребенка, и всегда находила время заниматься с ним, однако не переставала надеяться на встречу с, как говорится, хорошим человеком.
Но хороший человек все не попадался на ее пути… Несколько попыток «устроить свою судьбу», в каждой из которых было все меньше любви и все больше отчаяния, оставили на ее сердце грубые рубцы.
На пороге пятого десятка Мила составила крайне нелестное мнение о мужчинах. Если бы у нее попросили дать определение сильному полу, она, пожалуй, сказала бы так: сидящие-на-елках-с-непоцарапанными-попами. Нынешний уклад жизни позволяет им делать все, что пожелается, избегая при этом ответственности.
До отъезда Кольки она надеялась обнаружить исключение в этой еловой чаще. Ведь Руслан Волчеткин не один такой на свете!
А потом, оставшись одна, как-то вдруг махнула на себя рукой, расплылась. Фигура из просто «Рубенс» превратилась в «Рубенс плюс». И Мила примирилась с одиночеством, впустила его в свое сердце и стала готовиться к уютной одинокой старости. Она купила большой плоский телевизор, один махровый халат и один фланелевый с запахом, чтобы не чувствовать растущий животик. Начала серьезно подумывать о том, чтобы завести кошечку, но тут… Как гласит поговорка: мечта сбудется, когда забудется.
К изумлению всех коллег и родственников Мила вышла замуж! Она и сама была больше удивлена, чем счастлива… А теперь иногда думала, что лучше бы завела кошечку.
Слишком устав, чтобы обедать, она мрачно пила чай. Минут через десять к ней присоединился муж. Нежно погладил по голове, разогрел котлету, нарезал помидор. Но злость ее от этого не утихла. Если бездельничаешь на должности больничного санврача, конечно, остаются силы приласкать жену, которая пашет на полторы ставки, чтобы содержать все твое ненасытное семейство!
Самое противное, что приходится изображать радостную улыбку, а негодованием по поводу роскошного Мишиного шопинга делиться лишь с холодильником. Ну почему жизнь так несправедлива? Если жена живет на средства мужа, он вполне может ее этим попрекнуть, а если наоборот…
В коридоре раздались легкие шаги, и на пороге кухни появилась Наталья Павловна:
– Миша, а почему ты дома?
– А где же мне быть?
– В это время ты должен встречать Женю с работы.
– Не волнуйся. Сегодня ее проводит хозяин магазина.
– Что? – воздух вокруг Натальи Павловны немедленно сгустился. – Да как ты позволил?
– Мама, я не думаю, что надо так ставить вопрос.
– Хорошо. Отложим разговор до ее возвращения. – Ледяной взгляд и поджатые губы не сулили ни Жене, ни кому-либо еще в этом доме ничего хорошего.
Женя вернулась в одиннадцатом часу, веселая и румяная. Раньше Мила никогда не видела ее такой оживленной. Как жаль, что Наталья Павловна сейчас заморозит эту радость! Но остановить свекровь у Милы не хватило духу, и Женя была препровождена в гостиную.
– Евгения, я ни в чем тебя не виню, – важно сообщила старуха. – Это произошло только благодаря беспечности Михаила Васильевича, который забыл о том, как ты молода и неопытна и сколько глупостей можешь из-за этого наделать, – вытянутой вперед ладошкой она остановила готовую возразить Женю. – Из самых лучших побуждений, безусловно, но все мы знаем, чем вымощена дорога в ад.
– Наталья Павловна, поверьте…
– Я тебе верю, девочка. Михаил Васильевич, как глава нашей семьи, не должен был позволять незнакомому мужчине оставаться наедине с тобой.
– Он не незнакомый, – добродушно заметил Михаил. – Это хозяин книжной лавки, в которой Женя работает.
Последовавший взгляд старухи можно было смело назвать негодующим.
– Когда я говорю незнакомый, я подразумеваю: не представленный нашей семье, Михаил! А то, что ты попустительствуешь тайным отношениям Жени с ее работодателем – просто вопиющий факт! Вопиющий!
Чтобы не хихикнуть, Миле пришлось изо всех сил напрячь мышцы рта. Женя тоже потупилась слишком уж смущенно. Но Наталья Павловна продолжала вещать, не сомневаясь, что ее слова принимаются всерьез:
– Я могла бы, сделав скидку на нынешнюю простоту нравов, посмотреть сквозь пальцы на ухаживания твоего однокурсника, но принимать знаки внимания от хозяина крайне опасно! Он может подумать, что за те деньги, что он тебе платит, ты должна не только продавать книги. Извини, что касаюсь этой темы, но ты должна быть очень осторожна, а мы, в свою очередь, обязаны показать ему, что ты не беспризорница! Он, как и любой другой мужчина, должен твердо знать, что ты достойно воспитана в достойной семье, и обращаться с тобой соответствующим образом.
Можно подумать, старуха действительно волнуется за Женю. Как бы не так! Человек, разыгрывающий трагедию на пустом месте, никогда не бывает искренним. Просто она упивается ролью благородной дамы в борьбе за нравственность.
В этом спектакле Женя – не предмет заботы, а статистка.
Миле приходилось общаться с разными людьми, но таких закоренелых эгоисток она встречала только среди поколения Натальи Павловны. Это могли быть самые разные женщины, и Благородные Дамы, как Наталья Павловна, и Партийные Мадонны (переквалифицировавшиеся большей частью в религиозных фанатичек, так сильна в них страсть поучать и командовать), и Обычные Советские Женщины, которые «я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик». Всех их объединяло одно – эгоизм, причем эгоизм особый, искусно рядящийся в одежды самоотречения и тем самым способный обмануть даже свою хозяйку.
Наталья Павловна была еще не худшей разновидностью, больше всего Милу бесили Советские Женщины, тянущие и работу, и никчемного мужа, и великовозрастных деток. В их домах всегда царит мрачная и торжественная обстановка жертвоприношения, хотя, если разобраться, и работа не особенно трудная, и муж не никчемный, и дети вполне самостоятельные, только изображают из себя младенцев в угоду мамаше. Ведь мамаше нужен перманентный подвиг и героизм, а где его взять, если не мучить родню?
Ни в одной другой возрастной группе Мила подобных душевных свойств не встречала, хотя, конечно, и среди ровесниц Натальи Павловны было много хороших женщин.
– Ты приняла от него коньки? – Пока Мила отвлеклась, старуха выпытала из Жени все подробности свидания. – Боже мой, как ты могла?
– Мама, в кафе они бы те же самые коньки и проели, – вступился за Женю Михаил. – Ты слишком строга, сейчас никто не представляется семье на такой ранней стадии знакомства.
Наталья Павловна сложила губы кошелечком.
– Я не знаю, что сейчас, – внушительно произнесла она, – и знать не хочу. В своем доме я живу по тем правилам, которые мне внушили в детстве, и не собираюсь от них отступать. И пока Евгения находится на моем попечении, она должна следовать тем же правилам.
Пафосная речь затуманила сознание Милы, и ей не пришло в голову простое возражение, что Женя тоже живет в своем доме.
– Сколько стоили коньки? – продолжался допрос.
– Восемьсот рублей, – призналась Женя.
– Хорошо. – Наталья Павловна отлучилась на минуту, чтобы вернуться с названной суммой. – Вот деньги, вернешь своему поклоннику. Скажешь, что подобными покупками он оскорбляет твоих родных. Которым должен представиться в самое ближайшее время, если хочет и дальше встречаться с тобой. Договорились?
Женя кивнула.
– Теперь ты, Михаил! Ты будешь встречать Женю из магазина, пока мы не познакомимся с молодым человеком. Если ты опасаешься, что не сможешь поставить его на место, я буду ходить вместе с тобой.
– Я справлюсь, мама.
– Надеюсь. Женя, улыбнись, пожалуйста, и не считай себя принцессой в плену у дракона, – усмехнулась Наталья Павловна. – Поверь мне, если молодой человек боится представляться семье девушки, значит, намерения у него дурные и его бегству можно только радоваться.
С этими словами старуха величаво покинула комнату.
Женя уткнулась носом в подушку и натянула на голову одеяло. Перед тем как заснуть, она всегда вспоминала любимые книги, перед ее глазами проносились яркие, как в кино, сцены из романов, а иногда она додумывала судьбу главных героев, представляла, что могло бы случиться с ними дальше.
Но сегодня ей было о чем поразмышлять и без любимых персонажей. Вечер на катке очень понравился ей, но, кажется, Наталья Павловна волнуется напрасно.
Они просто катались, совсем не как Кити с Левиным. Женя осторожно передвигалась от бортика к бортику, а Константин носился в отдалении с клюшкой, отрабатывая какие-то спортивные приемы. Он сразу сказал ей, что иногда играет в хоккей с такими же любителями. У него были свои коньки, а Женя хотела взять напрокат, но он настоял на покупке, сказал: еще пригодятся.
Потом он проводил Женю до дома, они шли с коньками, перекинутыми через плечо, и разговаривали – о книгах, фильмах и даже о хоккее. Жене было интересно, тепло и спокойно. Так хорошо, что ни о какой любви думать не хотелось.
Константин-то об этом точно не думает! Ему с ней забавно, не больше. Как, например, поиграешь в гостях с чужим котенком, а через полчаса забудешь. Но ведь и котенок не станет скучать по тебе.
Прощаясь, он предложил ей покататься вместе еще, и Женя согласилась. Разве могла она представить, что Наталья Павловна ей запретит?
Девушка вздохнула. Дальнейшие события нетрудно предсказать. Она предлагает Константину познакомиться с семьей. Тот думает, что Женя навязчивая девица, сворачивает посещения катка и на всякий случай увольняет ее из магазина. Допустим, она рассказывает ему про Наталью Павловну, пожилую даму, живущую «по правилам» и требующую их соблюдения от Жени. Он посочувствует и все равно прекратит общение, ведь хорошие люди не жалуются на родственников посторонним людям. Можно вообще ничего не говорить, но в каком свете она выставит тогда Михаила Васильевича, который будет встречать ее? А можно вступить с дядей в преступный сговор. Но заставлять его врать тоже не очень-то красиво.
Идея ослушаться, дать отпор Наталье Павловне расценивалась Женей как фантастическая. Ее тихая, мягкая натура противилась всяким бунтам, а понимание, что она живет у Натальи Павловны «из милости», усиливало природную покорность. И до сих пор она не давала опекунше поводов к недовольству. А та, надо отдать ей должное, всегда справедливо распределяла домашнюю нагрузку и заботилась о Жене. К тому же обе они, запоем читающие одни и те же книги, часто сходились во мнениях. Женя не курила, до сих пор не пробовала вина и не ходила в ночные клубы не из-за строгих запретов, а потому, что ей не хотелось. Таким образом, до сегодняшнего дня у нее не было повода взбрыкнуть.
Михаил Васильевич тоже жил в ладу с матерью, так как во всем ей уступал. Остальные члены семьи придерживались той же тактики, зная, что при малейших признаках неповиновения Наталья Павловна может так раскалить обстановку, что дышать станет невозможно.
Нет, пожилая дама не скандалила, она просто переставала замечать провинившегося. Вместо приветствия поджимала губы и отворачивалась. А когда семья собиралась за общим столом, всем сразу становилось ясно, как невыносимо страдает Наталья Павловна.
Женя плотнее закуталась в одеяло. Как жаль, что ее приключение закончится так быстро!
И еще одна мысль тревожила ее. Как-то незадолго до смерти Женина мать сказала, что еще в юности испытывала странное чувство, глядя на дом, в котором они теперь живут, хотя раньше, до переезда, ее с этим домом ничто не связывало. Это была не тревога и не симпатия, просто она знала, что этот дом для нее не такой, как другие. «Если бы я верила во всю эту чушь, то считала бы себя экстрасенсом, – говорила мама. – Наверное, это просто обман памяти. Такое же чувство у меня к одному перекрестку на севере города (она назвала адрес), но не представляю, что там может быть для меня важного». Так или иначе, но она всегда знала, кто звонит по телефону, а стоило ей вспомнить какой-нибудь фильм, его тут же показывали по телевизору.
И именно на том северном перекрестке вскоре произошла страшная авария, унесшая жизни мамы и Жениного отчима…
Теперь Женя впервые поняла, о чем говорила мама. Особое чувство. Не страх и не надежда, не любовь и не ненависть. Но она знала, что Константин каким-то важным образом войдет в ее жизнь.