У Сэйсэн долгое тело.
Ее бритая голова
грозит световому люку,
а ноги ее спускаются
в яблочный погреб.
Когда она танцует нам
на каком-нибудь нечастом нашем
празднике,
трапезная
с ее грузом невесомых монахов
и монахинь
отскакивает от ее бедер
словно Хула-Хуп.
Почтенные старые сосны
с треском выламываются из караульной службы
и вступают,
как и горы Сан-Гейбриэл
и плоские города
Клэрмонт, Апленд
и Внутренняя Империя.
Океан говорит с океаном,
произносит: Какого черта,
давай уж двинем и мы, подымемся.
Млечный Путь распускает свои спицы
и пробивается к ляжкам Сэйсэн,
как и миры запредельные
и миры нерожденные,
не говоря уж о темнейших дырах
задумчивой антиматерии
и случайных летающих мысленных объектов
вроде этого стиха,
от каких пиздец атмосфере.
Все это кружит у ее бедер
и того, что бедра эти в себе заключают;
все озаряется ее лицом,
ее ничьим выраженьем.
И еще этот страдающий дурень
вот тут, нет, вот тут,
кто считает, будто
Сэйсэн все еще женщина,
кто пытается найти себе точку опоры
там, где Сэйсэн не Танцует.