что ты принесешь в раскрытых ладонях,
когда придет твоя очередь подходить к порогу?
будет ли твое сердце легче белого пера,
когда собакоголовый страж положит его на весы?
что ты скажешь в свое оправдание,
когда придет твоя очередь
проходить по мосту толщиной в волос?
вот, я растратил свою жизнь на музыку,
неслышимую никому, кроме ветра,
ветра, шуршащего камышами
у реки тысячи берегов,
впадающей в млечный путь.
впрочем, может быть, эта река мне приснилась,
так что нет свидетеля моим песням.
вот, мой огонь горел не ярче лучины,
не дальше трех шагов,
не ярче светляка в траве,
гаснущего с рассветом,
пропавшего под ногами,
так что нет свидетеля моему огню
и нет свидетеля моему свету.
вот, я стою перед судом,
и нет мне оправдания, кроме —
ни у одной из семи душ моих
не было сердца, чтобы любить им девушку,
или землю,
или город и горожан,
или любое ремесло, что делает человека сильным.
семь душ моих,
полые, словно флейта,
умели любить только музыку,
но я, рожденный немым, не мог передать ее,
так что и в этом
не было от меня пользы
ни земле,
ни девушкам,
ни городу и горожанам,
ни богам и богиням египта.
нет у меня оправдания, кроме —
я был счастлив, когда я ее слушал,
я был счастлив, когда я ее слышал,
так что возьмите семь душ моих,
схороните их в камышах у небесной реки,
там, где три потока, в один сливаясь, сияют,
сделайте из них флейту,
чтобы мне звучать среди камышей посреди пустыни,
чтобы, если родится на свет еще такой же,
безразличный к девушкам,
землям,
богатству,
городам и ремеслам,
чтобы я пел ему, пел ему денно и нощно,
ибо и тот, кто земной любви не умеет,
в том не виновен
и тоже имеет право на счастье.