Книга слез. От чувственности до притворства - читать онлайн

Книга слез

Полагаю, что некоторые люди могут тихо всплакнуть и при этом даже стать красивее, но после настоящего плача большинство выглядит кошмарно – словно под их старым, уже знакомым вам лицом выросло новое, обезображенное болезнью, на котором почти не осталось места для глаз. Или они выглядят так, словно их избили. Мы все выглядим. Я выгляжу. Однажды в пятом классе я разрыдалась в школе по причине, которую уже не могу вспомнить, после чего популярный мальчик (стрижка под «крысиный хвост», скейтборд – все как полагается) сказал мне, что я похожа на наркоманку. Я была так рада вниманию, что заставила его повторить сказанное.

Овидий предпочел бы, чтобы я и другие женщины сдерживались:

Продолжительность плача имеет значение. В особенности я ценю длительный сеанс, в процессе которого могу полюбопытствовать, посмотреться в зеркало и понаблюдать за физическим проявлением собственной печали. Даже подобная научная деятельность не мешает по-настоящему мощному плачу. Вы наклоняетесь над ванной, свесив голову вниз, а затем собираетесь с духом, чтобы посмотреться в зеркало. В нем вы видите, как плечи вздрагивают от всхлипываний, а нос будто достался вам от заядлого пьяницы. Может быть, какое-то время вам будет интересно дотрагиваться до вашего распухшего лица, попеременно заглядывать то в один налитый кровью глаз, то в другой. Но настоящая красота – в движении и проявляется в том случае, когда вы наблюдаете за попытками вашего рта проглотить скопившееся в горле отчаяние. Нелегко, увидев подобное, убедить слезы в том, что вы не желаете им зла. Но тихо и терпеливо, словно Джейн Гудол с шимпанзе, слезы постепенно к вам привыкнут. Они еще вернутся.[2]

Плакать или не плакать – иногда вполне реальный выбор, и нельзя сказать, какой вариант лучше. Хотя на самом деле это неправда и все куда проще – если вы одни или в компании только одного человека, то смело лейте слезы.

Заключение «Международного исследования плача среди взрослых» гласит, что если плакать в большой компании, то это может привести к ухудшению настроения – однако все зависит и от реакции этой самой компании. Вас могут пристыдить. Самые заядлые плакальщики сообщают, что окружающие их люди проявляют сочувствие или совершают действия, которые исследование классифицирует как «утешительные слова, утешительные объятия и понимание»[3]. Даже если вы одни, утешительные объятия все равно в вашем распоряжении, – обхватите себя покрепче.

Быть счастливым обладателем носа – поистине большая удача. Чувствовать себя драматичной фигурой вселенских масштабов становится трудно, когда слезы смешиваются с соплями. Сморкание сводит всю романтику на нет.

Однажды, совершенно внезапно, со мной прилюдно расстались. Случилось это днем, посреди парковки на территории кампуса. Я задержала порывы своих рыданий в горле и почувствовала дрожь по пути к машине, в которой я позволила плачу проложить путь на север, к моим глазам, а затем и на юг, к моему бурлящему животу. Автомобиль – частная территория для стенаний. Если вы видите кого-то, кто плачет возле машины, возможно, вам стоит протянуть ему руку помощи. Если вы видите кого-то, кто плачет в машине, то знайте, у этого человека уже все схвачено.

Дважды я истерично рыдала за рулем. Первый раз, когда мне было шестнадцать лет, у меня не было ни денег, ни малейшего представления о том, как пережить завтрашний день. Второй раз – когда мне был двадцать один год. Машина была загружена вещами, я уже пересекла половину пути, а затем внезапно осознала, что целый час ехала не в ту сторону. Если вы плачете в машине и за окном льет дождь, то кажется, что дворникам на ветровом стекле не помешало бы заняться и вашим лицом. Утешительные слова, утешительные объятия, утешительное скольжение по щекам туда-сюда.

Я плакала, когда услышала, как Элис Освальд зачитывала «Мемориал», ее «раскопки Илиады», отмечая смерть каждого воина. Я плакала, когда подруга держала на руках своего совсем маленького сына и пересказывала мне разговор с ее собственной матерью, Шейлой. Моя подруга поняла, что однажды ей больше не нужно будет мыть ножки своего малыша, и от этой мысли ей было больно. «Мама, – спросила она Шейлу, – ты до сих пор по этому скучаешь?» Шейла ответила: «Я бы все отдала, только чтобы еще раз помыть ножки моему сыночку». Я пишу это и понимаю, что звучит совсем уж раболепно. Однако тогда я не могла не плакать. Материнство задевает меня за живое. Я проливаю слезы всякий раз, когда вижу роды, вымышленные или реальные. А еще я плакала в спортзале, на эллиптическом тренажере, когда смотрела трейлер какого-то дурацкого мелодраматического фильма. Когда моя сестра переезжала в Мэн, я ждала, пока ее машина проедет девяносто метров, и только потом заплакала. Я плакала перед целой толпой (унизительно), читая стихотворение, которое написала в память о своем погибшем друге Билле. Он бы рассмеялся. Ему бы понравилось.

Помните ли вы, какое чувство безнадежности вызывает вид плачущего родителя?

Когда Билл умер, я пошла в музей и расплакалась.

Я больше не позволяю себе рыдать при виде животных, сбитых насмерть автомобилями.

В молодости у меня иногда настолько сильно шла кровь носом, что, когда она наконец начинала сгущаться, мои носовые проходы забивались, и я плакала кровавыми слезами.

Существуют химические различия между эмоциональными слезами и слезами, вызванными физическим раздражением. Людям, которые чувствуют запах эмоциональных слез, обычно свойственно снижение сексуального возбуждения[4].

Однажды я начала рыдать во время секса. Не из-за самого секса, а из-за слезливой песни «Belle and Sebastian», звучавшей из магнитолы. Искусство может тронуть людей до слез, и чаще всего это получается у музыки.

Говорят, что поэзия занимает второе место[5]. Некоторых даже архитектура способна пробить на слезу[6].

Плач – это первое, что делает человек в своей жизни. По словам Уильяма Дерхэма, писавшего в «Философских трудах Королевского общества» 1708 года, как минимум один конкретный человек начал плакать, будучи еще в утробе матери. Это заявление вызвало скептический отклик со стороны корреспондентов, которые считали, что издаваемый шум был «урчанием живота, или матки, или же продуктом… женского воображения»[7].

«За все пять недель, – настаивал Дерхэм, – почти ни один день не обошелся без хоть какого-нибудь плача – хотя мальчик был, – продолжал он, – с самого рождения очень тихим ребенком»[8].

Я познакомилась с Биллом на поэтическом вечере, когда мы оба жили в Нью-Йорке. После этого мы решили встретиться и обсудить стихи, попробовать подружиться.

В конце концов мы пересеклись в паршивом баре возле Юнион-сквер. «Я беременна», – сказала я ему и заказала выпить.

После аборта у меня несколько недель не переставала идти кровь. Однажды вечером она шла настолько сильно, что это меня напугало. Я позвонила в клинику, и меня направили в отделение неотложной помощи, но на тот момент у меня не было ни гроша в кармане. Я набрала Билла, и он пообещал приехать. Он пролежал со мной в постели всю ночь, пока я плакала, истекала кровью и снова плакала. В ту ночь мы поцеловались в первый и последний раз.

Я разговаривала с Лизой, а она рассказывала о параллельном плаче – плаче, который связан с искусством, но не напрямую. Сам по себе сюжет не выжимает из тебя слезы – он просто соотносится с чем-то еще. Меня это радует, ведь я всегда предпочитала параллельные линии перпендикулярным. Перпендикулярные линии по своей сути похожи на образы из произведений Чехова – введенное в сюжет ружье обязательно выстрелит. Параллельные же линии скорее как что-то из работ Хичкока – достаточно уже имеющейся в сюжете бомбы.

В основном люди плачут по ночам. Причина тому – усталость. Но как же это ужасно, когда кто-то говорит: «Она просто устала!» Ну да, устала, но «просто»? Нет в этом ничего простого.

Помню, как одним зимним днем наблюдала, как мама плачет, хоть уже и не помню причину ее грусти. Может, причины и не было вовсе, а виной всему была царившая в доме атмосфера: мой отец был моряком торгового флота и в тот момент покачивался на волнах где-то в морских просторах, да еще и мы с сестрой постоянно требовали внимания к себе. Помню, что в комнате тогда было так ярко: солнечный свет заливал все вокруг.

Сразу же после расстрела в Кентском университете в 1970 году одна из свидетельниц приняла слезы студентов, оплакивавших своих погибших одногруппников, за реакцию на слезоточивый газ, который Национальная гвардия использовала против протестующих. Много лет спустя она поведала интервьюеру:

Национальная гвардия метнула в студентов канистры со слезоточивым газом – «провели газ», выражаясь их словами. Студенты же бросили их обратно в знак защиты и неповиновения: «Нет, спасибо, нам такого добра не надо». Желая возмездия и еще сильнее усугубляя ситуацию, солдаты нацелили свои винтовки M1.

Среди всех средств от слезоточивого газа вроде полоскания холодной водой или поворота лицом к ветру совет «сохранять спокойствие» труднее всего применить на практике.

На фотографии, ставшей символом расстрела, четырнадцатилетняя девочка стоит на коленях над трупом студентки. Все ее тело, от позы до выражения лица, замерло в мучительном непонимании произошедшего.

Слезы – признак бессилия, «женское оружие». Война была очень долгой.

И-Фей Чен, студентка-дизайнер из Нидерландов, воплотила эту метафору в жизнь после того, как требовательный преподаватель довел ее до слез. Она сконструировала медный пистолет, который впитывает слезы, замораживает их, а затем стреляет крошечными ледяными пулями. Чен представила этот проект на своем выпускном, где она приняла предложение взять на прицел заведующего кафедрой[10].

Я начинаю выходить из себя, когда читаю скрупулезно написанную и фактически выверенную книгу «эксперта по плачу» Ада Вингерхойтса «Почему только люди плачут». Поначалу у меня складывается ощущение, что он полностью лишен сострадания и любопытства, но затем меня интригует внезапное заявление: «Все слезы – настоящие, – говорит он, – хотя некоторые могут быть „неискренними”»[11].

Мы внимательно изучаем слезы других людей на предмет их искренности. Даже искренность наших собственных слез иногда можно поставить под сомнение. В «Письмах к Венди» Джо Вендерот рассказывает о чисто стратегическом плаче ребенка в ресторане быстрого питания:

Вот еще один термин для притворной грусти – «плач-обманка», придуманный поэтессой Челси Миннисом (это, кстати, псевдоним, возможно, писательский).

Слезы белых женщин подвергаются особому вниманию, потому что их часто брали на вооружение против цветных людей, в особенности чернокожих. Слезы могут быть настоящими, под которыми я подразумеваю то, что они фактически вытекают из глаз, или же воображаемыми, метафорическими. Стекают ли они по лицу или существуют лишь в воображении, слезы белой женщины могут изменить царящую в помещении атмосферу. Они побуждают бросаться к ней на помощь, поправлять и наказывать тех, кто осмелится довести ее до слез.

Если обратиться к словам, то «рыдания» громче, а «плач» мокрее. Когда люди объясняют разницу между этими двумя словами для изучающих английский язык, то говорят, что «плач» (weep) более формален по сравнению с «рыданиями» (cry) и может звучать архаично в повседневной речи. Примеры можно увидеть в прошедших временах – простота слова «cried» (рыдал), и утонченность слова «wept» (плакал). Я помню, как однажды поспорила с учительницей, которая настаивала на том, что единственная правильная прошедшая форма слова «мечтать» была «dreamed», а «dreamt» – ошибка. Само собой, она была неправа как в филологическом, так и в моральном плане, и с тех пор я чувствую своеобразную привязанность к формам прошедшего времени, заканчивающимся на «t»: weep – wept, sleep – slept, leave – left. Есть в них какая-то завершенность, тихое окончание, о которой «d» не может даже мечтать – «мечтать» именно в той форме, на которой я настаивала.

В своем стихотворении «Плач» Росс Гей прослеживает этимологию слова от протоиндоевропейского корня wab через воображаемое развитие, притворяясь, что оно

Иногда я просыпаюсь поутру с невероятно сильным желанием и не могу понять, хочу ли плакать, написать поэму или заняться сексом с кем-нибудь. А может, все сразу? Мое тело превращает этот порыв в перекрестную ссылку.

Однажды утром я проснулась гораздо раньше обычного, после того как не плакала несколько дней. Мы только-только переехали в новый дом, и поскольку я еще не привыкла к стеклянной крыше над кроватью, шум бьющего по ней дождя встал между мной и возвращением ко сну. Пока я стояла на кухне и заваривала кофе, Всемирная служба BBC рассказывала историю человека, некоего Л. Д., чей корабль перевернулся во время Второй мировой войны. Сигналы бедствия по ошибке были проигнорированы, выжившие моряки в течение многих дней барахтались в воде в спасательных жилетах. Подоспевшие акулы сначала съели мертвых, а затем принялись за живых. По словам Л. Д., единственное, что можно было сделать, – это надеяться на то, что следующим не примутся за тебя.

За окном все еще царила такая темнота, что не было никакого смысла отодвигать занавески. Но я все равно их раздвинула, открывая освещенную комнату взору каждого, кто не спал в этот час. В то же самое время я осознала, что не смогла бы принять судьбу Л. Д., как это сделал он сам. На его месте у меня бы просто опустились руки.

После нескольких дней обезвоживания один моряк выскользнул из своего спасательного жилета и нырнул в объятия Тихого океана. В своем горячечном бреду он был убежден, что корабельные запасы воды были в пределах досягаемости. Он выплыл на поверхность, радуясь утолению жажды, и вскоре умер. Коричневая пена на его губах говорила о том, что он наглотался соленой воды.

Наконец, после четырех дней страданий, военный самолет заметил мужчин. Мне интересно, когда спасательная команда наконец вытащила его, хотел ли Л. Д. плакать от радости – если, конечно, в его теле еще осталась хоть какая-то вода для слез[15].

Однажды ночью мальчик сидел в детской комнате и плакал. Он обнаружил свою тень и отчаянно пытался приклеить ее мылом обратно к своему телу, но у него никак не получалось заставить ее прицепиться. Когда спящая девочка проснулась, она завалила его вопросами и осознала, что у мальчика нет матери. Это ее шокировало и вызвало в ней глубокое сочувствие.

Отрицание плача со стороны человека со слезами на глазах настолько распространено, что превратилось в шутку. Наберите на YouTube «I'm not crying», и в первых сотнях результатов вы увидите людей (очень часто детей на школьных конкурсах талантов), поющих комедийную песню группы Flight of the Conchords, в которой они оправдывают свои слезы дождем. Я начинаю ненавидеть эту песню. Она мешает мне найти доказательства существования случаев, когда люди действительно плакали и отрицали это. Как глубоко бы я ни копала, единственное, что я нахожу, – это несмешная музыка.

Когда мне было пять лет, я прослушивалась на роль Венди в «Питере Пэне», которую труппа детского летнего театра ожидаемо отдала девушке постарше. Когда я узнала об этом, едва не расплакалась. Затем они заявили, что роль Динь-Динь сыграет моя младшая сестра. Мне же досталась роль феи. Просто феи. Мне предстояло стать очень грустной, очень слезливой феей.

В следующем году я получила роль дублерши маленькой Алисы в «Алисе в Стране Чудес»: не большой Алисы, которая проливает галлоны слез, а уменьшившейся, едва в них не утонувшей. Я провела все лето, молясь о том, чтобы беда постигла настоящую маленькую Алису и я смогла заменить ее на сцене, но с ней ничего не случилось. Вместо этого я выступила в другой своей роли – многоножки третьего плана, танцующей в цветочном саду.

В те годы я был очарована «Волшебником страны Оз». Это был первый фильм, который я посмотрела на видеокассете. Я любила разыгрывать эту историю со своей семьей. Помню, как настаивала во время одной такой игры, что моя мать (Злая ведьма запада) должна была оставаться на кухне (в ее замке), пока я прогуливалась по дороге из желтого кирпича до моей спальни в Изумрудном городе. Моим куклам была отведена роль манчкинов, а моей сестре – Страшилы. Не помню, участвовал ли во всем этом мой отец. Может, он исполнял роль Железного Дровосека, а может, бороздил морские просторы.

Боюсь, я пишу о плаче настолько много, что в итоге, как полагается по иронии судьбы, накликаю на себя беду.

Сказание, «обыденное для… сельских жителей штатов Нью-Йорк и Огайо» и опубликованное в выпуске «Журнала американского фольклора» за 1898 год, являет собой насмешку над теми, кто плакал от мыслей о возможной скорби в будущем:

Некоторые люди рассматривают чтение стихов и рассказов как способ примерить на себя воображаемые обстоятельства, при этом минуя опасности из реальной жизни.

Некоторые пишут о чем-то одном для того, чтобы не писать о другом. Как, например, делал Тони Тост:

Не обязательно писать именно о лебедях. Можно писать о слонах, как это сделала Эми Лоулесс:

Люди издавна периодически говорят о том, что видели слонов, проливающих слезы, вызванные эмоциями. В то же время скептически настроенные наблюдатели в течение долгого времени возражали, что животные проливают слезы лишь из-за физической боли. Независимо от того, плачут они или нет, слоны славятся своей скорбью. В 1999 году Дамими, семидесятидвухлетняя слониха в неволе, «умерла от горя» после смерти ее более молодой подруги-слонихи, погибшей во время родов. Согласно заявлению BBC, «сотрудники зоопарка сказали, что она пролила слезы над телом своей подруги, а затем неподвижно стояла в своем вольере несколько дней»[20]. В конце концов она умерла голодной смертью.

Такое поведение свойственно не только слонам в неволе. В дикой природе, согласно одному экологу, «часто наблюдают, как матери скорбят о своем мертвом ребенке в течение нескольких дней после смерти, иногда пытаясь вернуть ребенка к жизни ласками и прикосновениями к его трупу»[21]. Слово, которое, по моим наблюдениям, люди используют чаще всего для описания того, как слоны осматривают кости другого слона, когда стадо обнаруживает скелет, – «благоговейно».

Иногда трудно сказать, являются ли слезы результатом физической или эмоциональной боли. Взять, к примеру, следующий рассказ о белом человеке, охотящемся на слона в Южной Африке в конце XIX века. В переведенном отрывке животное ранено, неспособно убежать, и охотник решает «поиграться» со своей добычей. Он стреляет в слоновье тело развлечения ради до тех пор, пока не ощущает себя «потрясенным, осознав, что [он] лишь мучил… благородного зверя», и решает перейти к убийству: