Мне было легко с Агатой. Легко, прозрачно, воздушно. Она не требовала от меня будущего. Наша любовь была здесь и сейчас. Мы никогда не планировали, что с нами будет завтра, через месяц, через год… Я ощущал себя человеком, у которого нет завтрашнего дня, нет даже сегодняшнего. Агата, наверное, это тоже любила во мне наряду со всем остальным.
Я любил в ней её глаза, губы, плечи, грудь, живот, бедра, колени, щиколотки, ступни… Мое несчастье рядом с ней превращалось в фикцию. Я любил её ум, душу, в которой не было таких категорий, как счастье и несчастье. Я понял, что Агата совсем не боится смерти. Всё рядом с ней становилось каким-то другим, уникальным, ни на что не похожим, освобожденным от всего на свете. Все слова: любовь, дружба, половые отношения, брак – в применении к Агате становились формальными и недостаточными. Неудобно как-то было в присутствии Агаты всерьез называть любовь любовью, дружбу – дружбой, половые отношения – половыми отношениями, брак – браком. Делалось очевидным, что, например, менеджер среднего звена, делающий карьеру, имеющий дом, семью, машину, друзей, любовницу, хобби и серьезно относящийся ко всему этому и не стесняющийся называть всё это своими именами, живет во лжи.
Агата никогда не забывала, что все, абсолютно все употребляемые нами слова, обозначающие те или иные явления жизни, есть только таблички с символами. Для Агаты таким способом обозначаемые явления не оставались статичными и раз и навсегда определёнными. Простой таблички со словом любовь было недостаточно, чтобы обозначить любовь Агаты – для неё это явление было многообразно и до конца не определено; иногда оно уплывало в такие области, в каких и вовсе переставало быть похожим на любовь, такую, как мы её понимаем. Но это всё же была любовь, просто она требовала другого обозначения. То же почти со всеми остальными словами. Агата воспринимала мир вне слов – сначала она видела, например, яблоко, как-то его воспринимала, какой-то не обозначаемой совокупностью зрительных, тактильных, обонятельных и вкусовых ощущений, а потом уже, вероятно, говорила про себя – вот этот феномен в мире называется почему-то яблоком. И дальше, если у неё было настроение, рассуждала: слово яблоко используется людьми во многих словосочетаниях, предложениях и словесных умозаключениях. И действительно иногда хочется поверить, будто то, что я воспринимаю и чувствую, обозначаемое яблоком, имеет какое-то отношение ко всему, что о нём говорится. Любовь гораздо обширнее, сложнее, глубже яблока. И о любви составлено в десятки тысяч раз больше предложений, словосочетаний и словесных умозаключений, чем о яблоке.
Мы часто встречались с Агатой, занимались любовью, гуляли по городу. Обычно я приезжал к ней в квартиру. Раза два или три она появлялась у меня. И всегда мы были только вдвоем – встретившись, мы не искали других людей, компаний, нам это просто было не нужно. Мою потребность в других людях Агата удовлетворяла полностью. И мы особенно-то не вглядывались друг в друга. Мы смотрели на мир и делились впечатлениями. Иногда мы просто обсуждали всё вокруг. Мне казалось, что между нами – идеальные отношения, и в такие моменты я пугался, обнаруживая, что ничего не вижу впереди, никакого развития отношений, углубления, никаких знакомств с родителями, братьями и сестрами, никакого экспериментального совместного проживания, никаких ожиданий, признаний, предложений и обсуждения даты свадьбы… никаких праздников и милых подарочков на день Святого Валентина, 23 февраля и 8-мое марта… ничего – сплошная темнота. Сегодняшний день, каждая настоящая минута, проведенная с ней, приобретали особую ценность.
Однажды Агата предложила съездить на Градское кладбище. Она захотела показать мне могилу, любимую всеми её друзьями по «Апатии», – могилу, как они её называли, вечной невесты. Ожидалась ночь полнолуния, и Агата предложила в эту ночь побывать там. Взбрело это ей в голову часов в девять вечера. «Сегодня же полнолуние! – почти воскликнула она, – поехали на Градское?»
«Зачем?» – спросил я.
«Так просто», – ответила она.
Мы думали, что встретим на Градском Леонардо, Альмиру еще кого-нибудь, ведь они каждое полнолуние совершали паломничество к могиле Вечной невесты. Однако никого там не оказалось. Возможно, мы ошиблись, и полнолуние будет только на завтрашнюю ночь.
Приехали мы на кладбище часов в 12-ть ночи на такси. Таксист, подозрительный дядька с усами, довез нас до остановки возле парка, а дальше мы пошли пешком. На Агате был особенный наряд: гриндерсы, сетчатые колготы, черные латексные шорты в обтяжку, черный латексный лифчик, сетчатый топ, ошейник на шее, а поверх всего этого – длинный иссиня-черный бархатный с бордовой подкладкой плащ с капюшоном. Агата купила хризантему, собираясь возложить её на могилу Вечной невесты, и бережно несла её под плащом.
В эту ночь с Агатой на кладбище возле могилы Вечной невесты, освещенной почти полной луной, я пережил одни из самых счастливых моментов моей жизни. И совершенно особенные, не похожие ни на какие другие.
Ночное кладбище было спокойно, вокруг стояла тишина. Рядом со мной шла любимая девушка, уму и душе которой я полностью доверял; воображение мое не дергалось, я постепенно, пассивно очаровывался атмосферой отсутствия жизни: нет никакой суеты, яркого света, резких звуков; мы медленно идем по дорожке, переходя из тени в голубой свет луны, и вдыхаем прохладный хвойный весенний ночной воздух. Захоронение Вечной невесты представляло собой пирамидальный постамент из серого мрамора, огороженный чугунной решеткой. На верхушке постамента находилась маленькая бронзовая фигурка девушки в подвенечном платье, скрестившей на груди руки. У подножия постамента на плите лежали несколько увядших цветочных букетиков. Агата со скрипом отворила калитку в чугунной оградке, вошла и положила сверху букетиков яркую свежую белую хризантему. Рядом с могилой имелась деревянная скамейка, мы уселись на неё и закурили.
– А почему её называют вечной невестой? – спросил я, стряхивая пепел за оградку.