Кикимора приложила пальцы к вискам – вдруг сильно-сильно закружилась голова. «Опять с грибами переборщила, – подумала она. – И на старуху бывает проруха».
Когда головокружение прошло, кикимора открыла глаза и покачнулась.
– Вырублю делянку с мухоморами к лешей матери, – выдохнула она и потерла глаза. Ничего не поменялось.
Узенькая асфальтированная улочка, фонарь, висящий где-то над головой, яркая коробка, переливающаяся всеми цветами радуги. А в коробке банки какие-то стоят. А где-то рядом шумит улица, и так очень по-человечески шумит.
– Мать-заступница Мокошь, Ярило-отец мой, – всхлипнула кикимора и села прямо на ягодицы. Ноги не держали.
Людей кикимора не прям чтоб не любила, но пересекаться лишний раз не хотела. А вот города прямо-таки терпеть не могла. Не по нутру кикиморе болотной город. Вот болота родные, леса там всякие – это другое дело. А тут что? Город? Да, точно, город. Фу. Гадость.
– Ав-ав, – сказал кто-то совсем рядом, и кикимора испуганно обернулась.
Под навесом старого дома сидел грязный мохнатый пес. О том, что это пес, догадаться было сложно – из-за густой шерсти ничего не было видно.
– Привет, Шарик, – прошептала кикимора, разглядывая собаку повнимательнее. Собака от такого внимания погрузилась под половицу, как растаявшее сливочное масло. В самом прямом смысле погрузилась, не в фигуральном.
– Вот блин. Попала, – сказала кикимора и поднялась на ноги. На ягодицах сидеть было неудобно, асфальт-то – это не кочки болотные со мхом заботливо выращенным.
Кикимору не сильно удивила растаявшая, как масло, собака, она и похуже зрелища видала. Чего только стоит ночь на Ивана Купала или зимнее солнцестояние в тихом-мирном благовещенском лесу… Но было тревожно. Хотя бы из-за того, что растаявшие собаки не каждый день по болотам шарятся.
– Ав-ав.
Рядом снова зашуршало.
– Бобик, Шарик, на-на, – сказала кикимора и достала из передника пирожок. Пирожок был особый, закуска под брусничную воду по специальному рецепту.
Из-под асфальта, совсем рядом, показались печальные глаза. На собачьи, кстати, не сильно похожие.
– Держи, Дружок, – сказала кикимора и протянула Шарику половину пирожка. Вторую половину она предусмотрительно оставила себе, а то вдруг голодать придется?
«Шарик» сначала кочевряжился и никак не хотел выползать из асфальта, но потом передумал: пирожки кикимора пекла отменные, и пахли они очень уж хорошо. Этот был с яйцом и луком, а еще кикимора умела всякие разные делать: с грибами, с колбасой и укропом, с морошкой и ревенем, но это под клюквенное шампанское десерт, на особый случай.
«Шарик» сожрал пирожок в мгновение ока и довольно открыл клыкастую пасть. Зубы у него росли по кругу, как у акулы.
– Молодец, Бобик, – сказала кикимора и протянула руку, чтобы потрепать голодное собачье чудовище по загривку. «Бобик» был вовсе не против. Темная аура существа коснулась руки кикиморы, потекла дальше, к плечу и оттуда – к ее груди, к сердцу. Потекла – и остановилась.
– Ишь ты, пакость какая, – довольно сказала кикимора и почесала «собачкин» бок. Темная аура странного существа ей была до одного места: у нее самой своей всегда хватало с избытком.