Сейчас их называют болл-кидс, но когда я только пришел в лигу, они звались боллбоями: бегали вокруг площадки, складывали в кучу полотенца, подавали нам воду, в общем, делали всю грязную работу, которую никто больше делать не хотел. Большинство из них были рады этому, потому что в обмен получали доступ в закулисье.
Эти детишки завораживали меня. Я видел, с какой радостью они забирали себе кепки и кроссовки, которые им перепадали, с каким удовольствием подбирали мяч для игроков. Я также видел их настрой и готовность помогать нам и облегчать нам жизнь.
Я задавал им миллион вопросов.
«Йоу, ты откуда?»
«Сколько тебе лет?»
«Где ты нашел эту работу?»
Обычно ответы были такими: «Мой отец владеет командой» или «Моя тетя встречается с генеральным менеджером».
Как-то раз в Миннеаполисе Клейтон, наш менеджер по экипировке, увидел, что я стою в раздевалке, беседуя с девятью боллбоями, и ему стало интересно, зачем это мне.
«Они клевые ребята, – говорил я. – Они рассказывают интересные истории».
До сих пор, оказываясь в Нью-Йорке, Портленде, Солт-Лейк-Сити, Хьюстоне, Далласе, Майями, я спрашиваю у этих пацанов: «Вы почему не в школе, блин?»
«Мы ходим в школу. Мы учимся очень усердно».
Правда в том, что у боллбоев громадный запас энергии. Позитивной энергии. А позитивную энергию всегда можно использовать. Ищите позитивную энергию. Используйте ее. Порой позитивная энергия поступает оттуда, откуда совсем не ждешь. Вот почему нельзя ни на кого смотреть сверху вниз или чувствовать собственное превосходство. Упу`стите шанс впитать энергию.
Поначалу я видел, что особого разнообразия в их рядах нет. Но время шло, и этот устоявшийся порядок стал меняться. И медленно, но верно команды начали запускать программы взаимодействия с местными школами. Хорошая посещаемость и высокие оценки могли помочь школьнику попасть на игру боллбоем. Это мотивировало детей ходить в школу и учиться прилежно. Вскоре я стал видеть боллбоев самых разных оттенков кожи и самого разного происхождения. Это осчастливило меня. Разнообразие всегда делает меня счастливее.
Люблю Чака. Он один из самых любимых мною людей во всем мире. Чрезвычайно умный мужик. А еще один из лучших учителей.
Я чувствую родственную связь с Чаком, потому что он тоже пацан с Юга, как и я, – родом из маленького городка Лидс в Алабаме. Я обожал смотреть, как он играет за «Сиксерс» в тех коротких шортиках. Он был игроком нового типажа. Он мог таскать мяч от кольца до кольца. Мог бросать «трешки». А еще он был чертовски мощным физически. Братан умел задавить под корзиной. Он был одним из немногих игроков, которые, казалось, источают ту же энергию, какая жила во мне, – одним из немногих звездных игроков, я имею в виду. В лиге было предостаточно суперсильных игроков, но в основном они были ролевиками – парни вроде Мориса Лукаса, Рика Мэхорна и Билла Лэймбира. «Тафгаи», так их называли. Они были баскетбольным эквивалентом хоккейных хулиганов. Мне нравилось наблюдать за ними. Я восхищался их бесстрашием. Но я видел, в чем заключалась суть их работы – они выводили игроков соперника из себя и не давали им играть в свою игру. Но большего от них не ждали. Если они удалялись из-за перебора фолов или их снимали с игры, в этом не было ничего страшного – а еще лучше было, если они заставляли соперника выйти из игры.
Чак был первым на моей памяти игроком, который умел вносить такой переполох, но который при этом был еще и лучшим игроком на площадке. Помню, как однажды «Сиксерс» играли против «Пистонс», и у них с Лэймбиром случилась жесткая стычка на последних секундах игры. После того как перепалка кончилась, Чак пошел в раздевалку и выместил остатки своего гнева на унитазе. Сломал чертово седалище. Но самое для меня безумное во всей этой истории это то, что Чак набрал тридцать шесть очков и сделал пятнадцать подборов в той игре!
Когда его спросили про его контактную манеру игры, он ответил: «Пока за такое не арестовывают, значит, все нормально». Другие игроки с аналогичным отношением к делу не просто считались ролевиками, они виделись всем настоящими злодеями – игроками, которых обожали ненавидеть фанаты. Но только не Чака. Его фанаты обожали. Он был так хорош, что не любить его было невозможно. Он был одним из двух главных мастеров трэш-тока, против которых мне доводилось играть, – вторым был Гэри Пэйтон, но сколько бы колкостей ни отпускал Чак, он всегда старался сделать так, чтобы последнее слово за него сказала его игра. В этом смысле я равнялся на него.
Чак, Шак и Хаким были, пожалуй, самыми главными доминаторами поста, против которых мне приходилось играть. И это не камень в огород Карла Мэлоуна или Тимми Данкана.
Но схватки с Чаком были совершенно иным опытом. Они было сродни игре в шахматы. Там всегда был психологический аспект. Чем больше я изучал его, тем больше влияния на меня оказывал его образ мыслей и действий.
Я также равнялся на него потому, что он сам сказал мне, что равняться на него как раз не стоит. «Я тебе не пример для подражания», – объявлял он в той знаменитой рекламе Nike. Черт, как же это было круто! Черно-белые кадры и никакой музыки. Только Чак, глядящий в камеру и транслирующий истину. Это был такой резкий контраст по сравнению с радостной, полной улыбок рекламой Gatorade «Будь как Майк». Тот ролик Gatorade не был моей реальностью. Реальность Чака и моя собственная были одним целым.
Идея рекламного ролика принадлежала Чаку. Он сам предложил ее Nike. Сказал, что на нее его вдохновили речи, с которыми он выступал перед учениками в школах. Он приходил в школу с преимущественно белыми учениками и спрашивал, многие ли из них хотят играть в NBA. Лишь единицы поднимали руки. Большинство детей отвечали, что они мечтают стать врачами, юристами или пожарными. Затем он отправлялся в школы с преимущественно чернокожими учениками и задавал им тот же самый вопрос, и почти все дети отвечали, что хотят играть в NBA. Его раздражал тот факт, что единственными карьерными путями, которые видели для себя чернокожие дети, были спорт либо индустрия развлечений, поэтому тем рекламным роликом он хотел начать разговор с обществом о том, как это можно изменить.
Когда я играл против Чака, ему было не до разговоров со мной – никаких и ни о чем. Чак это отрицает, но я ему сразу не понравился, едва я только появился в лиге. Он играл за «Финикс» и имел уже свыше десяти лет опыта в лиге за плечами. Он был «голубой кровью» NBA. А тут нарисовался я, молодой брат, жаждущий проявить себя. Это было сродни тому, как в доме, где уже давно живет собака, появляется новый щенок – и тут же начинает бегать-прыгать вокруг большой собаки, скуля, кусаясь и без конца виляя хвостом. В те времена многие игроки, приходившие в лигу, вели себя по-овечьи скромно и сдержанно, не поднимая головы. Но только не я. Я был готов рвать. Не думаю, что Чаку это пришлось по душе. Поначалу точно нет. Но со временем он полюбил меня.
Мы стали еще ближе, когда я обзавелся своим шоу Area 21 на канале TNT. Мы с ним постоянно подкалывали друг друга, постоянно несли всякую чепуху. Я высмеивал его за то, что он заснул в эфире, а он издевался надо мной за узкие джинсы – которые я до сих пор беззастенчиво ношу.
В 2016 году в Северной Каролине был принят тот паршивый «закон о туалетах», откровенно дискриминационный по отношению к трансгендерам. Предстоявший Матч Всех Звезд NBA должен был пройти в Шарлотт, и Чак публично заявил, что на его взгляд, игру следует перенести в другой город из-за принятого закона. Своим боссам из TNT он сказал, что, если игру не перенесут, он ее бойкотирует. Во многом благодаря давлению Чака игру действительно перенесли – в Новый Орлеан. Как Чак сказал в интервью Эллен ДеДженерес, «если ты чернокожий, ты должен вставать на защиту других людей. Потому что чернокожие знают, что такое дискриминация. А если ты находишься в позиции силы, ты всегда должен выступать против дискриминации. Я никогда не стану сидеть сложа руки, позволяя другим творить дискриминацию в моем присутствии».
Особенность тех поездок в Атланту была в том, что они вовсе не были обязательными. Это стремление к тому, чего я не мог увидеть, мне привила не Мама. Я сам это чувствовал. Я рано увидел красоту. Увидел красоту в странном свете. Я видел, как красота омывает мои разум и душу и как она трансформирует мою сущность. Я говорю не о божественном откровении, а о человеческом ви`дении. Я знал, что это красота, потому что она изменила мое восприятие мира. Я понял это в совсем юном возрасте.
Позади домов на Рузвельт-авеню находится гряда здоровенных холмов. Прежде чем добраться до холма, вам придется пройти сквозь ряды натянутых бельевых веревок, на которых народ развешивает свои вещи после стирки. Носки, трусы и лифчики развеваются на ветру. Солнце обжигает лучами с яркого синего неба. Птички щебечут. Полевые цветы кружат голову своими ароматами. Дворняга преследует кота, спрятавшегося за мусорный бак. Белки карабкаются на деревья. Звуки музыки – это может быть «Celebration» от Kool & the Gang или «Master Blaster» Стиви Уандера – доносятся из динамиков радиоприемников и вертаков в квартирах жителей.
Минуйте бельевые веревки и продолжайте поглядывать на холм, что размером достигает, наверное, акров двух. У подножия его течет ручей. За ручьем растут деревья. Почти что лес. Только кроны деревьев обрезаны. Как будто кто-то подстриг их так безупречно, что я теперь могу заглянуть за них. Сверху на эти деревья глядит дорога, хайвэй, по которому в обе стороны мчатся машины.
Бельевые веревки, ручей, холм, деревья и движущиеся по дороге машины: вся эта сцена предстает передо мной как нечто самое прекрасное в этом мире. Я не могу объяснить вам почему, но она будоражит меня до глубины души. Это была картина, кадр, который я никогда не забуду. Оглядываясь в прошлое теперь, я понимаю, что именно она собой являла: широту окружающего мира. Даже будучи мальчишкой, который ничего не знал об этой жизни, я понимал, что жизнь в социальном жилье не определяет меня как личность. Я мог выйти на улицу и увидеть пространство, увидеть его необъятную ширину и открытость. Я мог видеть людей, спешащих в своих машинах куда-то в другие места. Это означало, что и я мог поехать куда-то в другое место. Тогда я не мог этого высказать – мне недостало бы слов или понимания, – но могу сделать это теперь: красота – значит движение.
Красота этой сцены захватила меня настолько, что я простоял там целый час, просто вдыхая запахи. Закончив, я поднял голову на солнце и стал пристально смотреть на желтое свечение его потрясающего света. Я чувствовал себя потрясающе.
И в этот момент почувствовал затрещину от мамы.
«Пацан, – сказала она, – ты зачем это пялишься на солнце? Ты что, не знаешь, что оно может выжечь тебе глаза до угольков?»
«Мне нравится смотреть на солнце, – ответил я. – Оно меняет все цвета вокруг меня на зеленый и черный. Все выглядит прекрасно после того, как я посмотрю на солнце. Когда я смотрю на него, я чувствую себя как во сне».
«Лучше склони голову и обратись к Господу Иегове».
Спустя минуту после ухода мамы я снова стал смотреть на солнце. Но на этот раз я молился.
«Господь Бог Иегова, пригляди за мной. Пригляди за моей мамой и сестрами. Пожалуйста, защити нас. И, Господи, пожалуйста, благослови меня на то, чтобы однажды я покинул это место. Отправь меня в место получше».
Я продолжал смотреть, продолжал видеть все в желтом, зеленом и черном цветах, продолжал ощущать теплое свечение солнечного света. Когда я закончил неотрывно смотреть, я моргнул и отвернулся. Мой фокус снова был направлен на мир. Сцена не поменялась. Все те же машины в отдалении. Я в одной из этих машин. Красота движения – из одного места в другое.
Так неугомонный диктор «Пистонс» объявлял о выходе моего кореша на площадку в Ди. «Би-Би-Би-Би-Биллапс».
Некоторые называли его Биг Шот. Я сократил кличку до просто Шот. Он был из тех игрочил, о которых я слышал, пока рос. Тогда не было никаких социальных сетей или нарезок на YouTube, но все яркие молодые таланты были наслышаны друг о друге. Шот, Винс Картер, Пол Пирс, Шариф Абдул-Рахим, Джелани МакКой, Роберт Трэйлор. Они все имели репутацию. Мне удалось своими глазами увидеть, на что они способны, в апреле 1995-го на игре McDonald’s All-American Game в Сент-Луисе. Там творилось настоящее безумие. Все началось еще до самой игры, на конкурсе слэм-данков, на котором Винсу удалось сорвать бурю аплодисментов. Конкурс следовало прервать уже после первого раунда. Винс исполнил дерзкий данк от линии штрафного с разворотом на 360, согнувшись под конец аки Брюс Ли, а потом сделал еще один с броском между ног, после которого мы все рванули на площадку, чтобы поздравить его с шедевром.
В игре, впрочем, я не пытался ни с кем любезничать. Я приехал туда доказать свою состоятельность в игре против сильнейших баскетболистов из старших школ в стране. И, как и в каждой игре, в которой я когда-либо играл, я играл на победу. Но победа не будет легкой. Ростер Востока был перегружен звездами: Стеф, Винс и Шариф плюс такие чуваки, как Антуан Джеймисон и Рон Мёрсер, у которых потом сложились долгие карьеры в лиге. У Запада были я, Пол, Джелани и «Трактор» Трэйлор. Шот тоже был там, но не играл из-за травмы плеча.
Это не имело значения. Мы на пару с Пи сразу начали разрывать. Я знал Пи со времен совместной игры в AAU, так что между нами уже была отличная «химия». А та игра была первым предвестником того, что может произойти – и что произойдет двенадцать лет спустя, – если поставить нас двоих в одну команду. Запад победил со счетом 126:115. Пи стал лучшим снайпером с двадцатью восемью очками – остановился всего в двух очках от рекорда, установленного Джорданом в 1980-м. Я набрал восемнадцать очков, сделал одиннадцать подборов и завоевал награду MVP. Но ее следовало вручить Пи.
А, пожалуй, самый приятный эпизод этого уик-энда случился на обратной дороге, когда мы с Шотом разговорились в аэропорту перед отлетом. Я знаю, что он считал меня сумасшедшим после того, что увидел во время игры, – я был на взводе, но наш с ним разговор получился куда более спокойным. И глубоким. Мы фантазировали о будущем. В какой колледж мы отправимся? Где будем играть в NBA? Детские мечты. Но Шот отличался от остальных ребят. Он уже был зрелым. И он не был зациклен на своей истории. Он хотел узнать и мою.
За годы общения мы стали ближе. Я полюбил его. У него большое сердце. Щедрая душа. Он семьянин. Шот и его жена Пайпер рано завели детей. Я стал крестным отцом Сиары, одной из его дочерей. Когда мы все вместе ездили в отпуск, Пайпер обычно бронировала огромный номер-люкс в отеле, чтобы разместить там всех. Вот почему я, обосновавшись в Миннеаполисе и решив добавить к своему дому большую пристройку, назвал ее «Люксом Биллапс».
Шот еще на заре своей карьеры усвоил, что баскетбол – это бизнес. «Селтикс» выбрали его под третьим пиком на драфте 1997 года. Затем, посреди сезона, его обменяли в «Торонто». На тренера «Бостона» Рика Питино сильно давили, требуя от него непременно вывести команду в плей-офф, и он решил, что шансы на это вырастут, если он заполучит в состав разыгрывающего-ветерана. Поэтому Шота отослали в «Рэпторс» в обмен на Кенни Андерсона. Я знаю, что ему было тяжело это принять. Знаю, что он чувствовал себя уязвленным и преданным. Но это был ценный урок для него. В баскетбольном бизнесе нет места преданности. Преданность среди игроков – да, безусловно. Но не когда дело касается владельцев и итоговых сумм в контракте. Я усвоил это лишь на поздних этапах карьеры. Большинство игроков и вовсе не приходят к этому пониманию. Так что Шоту было даже полезно получить такой отрезвляющий опыт на заре карьеры.
Следующие пару лет сложились для него ненамного легче. Его обменяли в «Денвер». Майк Д’Антони был там тренером. Он перевел Шота на позицию атакующего защитника. Это была еще одна неприятность, обернувшаяся благом. Некоторые люди из СМИ расценили это как понижение в должности – дескать, убрали Шота подальше от мяча. Но на самом деле это помогло ему еще сильнее развить свой бросок – развить ту смертоносную точность, которая со временем принесет ему прозвище «Мистер Биг Шот». В Денвере он снова оказался дома, там, где рос и воспитывался. Шот демонстрировал свою любовь к Колорадо как на площадке, так и за ее пределами, как это было, например, когда он навестил в больнице одного из выживших во время массовой бойни в школе Колумбайн. Впрочем, надолго он дома не задержался. После парочки сезонов его обменяли в «Орландо», где он весь сезон просидел на скамейке из-за травмы плеча.
К тому моменту уже активно ходили разговоры о том, что Шот не оправдал возложенных на него надежд, но это было полной херней. Я сказал ему: «Тащи свою задницу в Миннесоту. Давай используем шанс поиграть вместе, который не получили когда-то в Сент-Луисе. Единственный нюанс – ты не будешь игроком старта. Первым номером у нас играет Террелл Брэндон. TB – один из самых умных разыгрывающих защитников лиги. Я многому научился, играя бок о бок с ним, научишься и ты».
Шот не стал зацикливаться на своем эго. Он увидел для себя возможность улучшить свою игру и помочь нашей команде. Именно так и получилось. TB стал наставником для Шота. Шот впитывал все, что давал ему TB. И когда ТB вылетел с травмой колена, он сказал Шоту: «Настал твой черед». Очень мало кто из ребят в NBA стал бы оказывать конкуренту поддержку в такой ситуации: болеть за Шота, желая ему успеха, вместо того чтобы видеть в нем угрозу своему положению. Респект TB за это.
Играть с Шотом в «Минни» было прекрасно. Его отец и мать были достойными людьми, его братишка Хот Род был реальным пацаном. Их семья словно усыновила меня. Мне нравилось находиться с ними рядом, есть за их столом, приглашать их за свой стол. Мы с Шотом все делали вместе, даже наряжались Санта-Клаусами и закупали подарки детям на Рождество в качестве благотворительности.
Я помню одну цитату Шота, которая произвела на меня большое впечатление. «Лишь потому, что кто-то не играет с огнем так, как это делает KG, не означает, что этот кто-то слаб духом, – говорил он. – Это также не означает, что человеку все равно. Но в неистовом, буйном разуме KG все именно так – так он видит ситуацию. Если он что-то увидит хоть раз, все, он поверит в это раз и навсегда, что бы ни происходило. Это не всегда полезное качество для лидера, но такой уж он человек».
Я мог принять критику от кого-то вроде Шота, потому что он знал меня вдоль и поперек.
Летом 2002-го Кевин Макхэйл сказал Шоту, что, хотя он и готов предложить ему долгосрочный контракт, Шот все равно не будет игроком старта. Он по-прежнему останется сменщиком TB. Шот раздумывал над ответом до тех пор, пока «Детройт» не сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. В «Пистонс» он будет игроком старта. Ему предстояло покорить еще одну вершину. Видеть, как он уходит, было невыносимо больно, но сердцем я был счастлив и рад за него, ведь он получил новую возможность.
Как знает весь мир, в Ди он просто разрывал всех и вся и в итоге взял с командой титул в 2004-м, одолев «Лейкерс» в финальной серии со счетом 4:1. Шот получил награду MVP финала и в типичной для себя манере сказал: «Я бы хотел разрубить этот трофей на тринадцать кусочков и раздать по кусочку каждому из партнеров». Он изменил культуру «Пистонс». Он взял все, что смог перенять от Террелла Брэндона, и умножил это на четыре. Его тело стало крепче, он еще больше прокачал свои трехочковые, научился здорово исполнять фэйды и начал чаще действовать как слэшер. Мой братка эволюционировал в каждом аспекте своей игры.
Что же до жизни вне баскетбола, то, когда Обама начал свою кампанию в Мичигане, он попросил Шота представлять его в штате. Можете оценить уровень уважения, которым пользовался у людей Шот. В моей параллельной реальности, когда я фантазирую о том, что стал мультимиллиардером и решил купить команду NBA на собственные деньги, моим совладельцем всегда выступает Чонси Биллапс.
см. Isolation; «King Kunta»; Kobe
«Черная как уголь кожа, – сказала однажды Мама, – это прекрасная кожа. Натирай ее лосьоном, чтобы она блестела. Не заявляйся сюда пепельным. Ни в жизни мой сын не поверит в ложь, которая гласит, что чем светлее, тем умнее, ведь светлые ближе к белым. Нет ничего круче иссиня-черного. Ты меня услышал?»
Я услышал ее. Ее гордость стала моей гордостью.
За свою карьеру я сделал свыше двух тысяч блок-шотов. Но не менее важными были те, которые не вошли в статистику. Когда я только пришел в лигу, я стал замечать, что игроки совершают броски уже после того, как рефери дал свисток. Эта тактика заставила меня осознать, что вот теперь я играю против сильнейших игрочил мира. В старшей школе такого никогда не случалось. Но профессионалы знали, насколько это важно – поймать ритм броска. Конечно, можно пытаться поймать свой ритм, бросая во время игры, но каждый промах будет давать еще один шанс команде соперника. И если тебе не удастся поймать свой ритм на раз-два, твою задницу быстро выпроводят с площадки. Так что броски после свистка были для игроков безопасным способом потренироваться. Порой просто увидеть, как мяч влетает в корзину, достаточно для того, чтобы игрок зарядился уверенностью, которая так ему нужна, чтобы зажечь в матче.
Ну а раз они могут получить шанс для тренировочного броска, значит, и я могу получить шанс для тренировочного блока. Когда я видел, как кто-то собирался сделать такой тренировочный бросок, я сразу такой: «А ну-ка пошел отсюда на хер… я тут никому не позволю получить лишнее преимущество». И тогда я стал жестко обрывать эти броски после свистков, буквально вырывая мяч из воздуха, как какой-нибудь поехавший футбольный вратарь. Никаких тебе легких бросков. Не в мою смену!
Впервые я сделал это в свой дебютный сезон в «Миннесоте».
Мы играли против «Пэйсерс», и матч пришлось остановить на несколько минут, чтобы починить счетчик времени на атаку. Реджи Миллер подумал, что, пока мы все ждем возобновления игры, он сможет покидать мячи в корзину. Первый его бросок я смахнул на щит. Он предпринял еще пару попыток. То же самое. Один из судей подошел к нам и попросил прекратить. Он забрал мяч и ушел с ним. Чего я и добивался – нужно было вырвать камень из рук Реджи и не дать ему ни единого шанса разогреться.
Начиная с той игры, я стал так делать регулярно. Это бесило многих игроков. Будто я нарушал некий неписаный кодекс. Помню, как Винс Картер говорил, что, когда парни догадались, что` я делаю, они начали исполнять дичайшие броски, у которых не было шансов стать точными, – просто для того, чтобы поглядеть, как высоко я выпрыгну за мячом. Но теперь все игроки в лиге делают то же, что и я.
Всю свою жизнь я только и делал, что ставил правила под сомнение, и блокирование бросков после свистка – еще один пример тому.
см. Shaquille O’Neal; Uncut Gems
Мамой моей Мамы была Бабуля Мил. Она тоже не любила объятий и поцелуев. Как и Мама, не слишком интересовалась готовкой. Она обычно разогревала остатки еды в микроволновке и подавала на стол всякие снэки. Она жила на Уоттс-авеню, самой суровой улице самого сурового гетто в Гринвилле.
«Да не поеду я ни в какой моднявый район, – говорила она. – Никаких здоровых домов мне не надо. Я ни от кого не бегу».
Бабуля Мил была настоящей женщиной. Ее мать и сестры ее матери были в рабстве. Их насиловали. История жизни Бабули Мил была тяжкой. Вот почему она всегда носила ствол. В бакалейную лавку она ходила с пушкой. У бабули все было серьезно – никаких тебе игр. Всегда начеку.
Когда я ездил в гости к Бабуле Мил, мне нужно было вести себя очень тихо примерно с часу дня до четырех. В это время она смотрела свои мыльные оперы. «Дни нашей жизни», «Другой мир», «Санта-Барбара», «Дерзкие и красивые». Она была предельно сосредоточена. Разговаривала с экраном. «Не выходи за него замуж!», «Дитя, ты совершаешь огромную ошибку!», «Держись от нее подальше, если не хочешь неприятностей!» Она могла говорить, я – нет. Во время рекламных пауз она могла очень быстро замутить пару сэндвичей с колбасой. Она разрубала эту хрень напополам, хватала стакан молока, а меня отправляла разогревать свинину с бобами и куском масла сверху. Она учила меня готовить мои первые маленькие блюда.
Бабуля Мил, как и Мама, учила меня стоять за себя.
Бабуля Мил также учила меня истории. Благодаря ей я узнал о Нэт Кинг Коуле. Она говорила, что он лучший певец из всех, кто когда-либо пел. Она также говорила, что он пел то, что хотели слышать и черные, и белые. Но он получил по шее за то, что нарушил устоявшиеся границы. Он получил собственное шоу на телевидении, которое в скором времени отменили из-за того, что белым спонсорам не понравилось то, как белые телки перлись от его привлекательности. Да здравствует Нэт Кинг Коул.
Бабуля Мил также рассуждала о том, как Элвис тырил темы у таких типов, как Чак Берри, и добавлял в них щепотку своего. Она еще говорила, что Элвис вышел из мемфисского фанка. Он исследовал творчество черных музыкантов, о которых мы даже не слышали.
От старшего поколения я узнал о Джеймсе Брауне. JB выводит творчество на иной уровень по сравнению с Чаком Берри. Он не скрывает того, кто он есть. Он не боится выглядеть непристойно, звучать непристойно, петь непристойности. Когда я подрос, я увидел в том же свете и Бобби Брауна. Он черный до мозга костей.
А еще старшее поколение помогает мне перебороть свои страхи. В Каролине, к примеру, случаются жуткие ураганы. Ты вдруг видишь вспышки молний. Слышишь страшный грохот грома. Тебе кажется, что вот-вот наступит конец света.
«Просто иди в спальню, – говорила мне тогда Бабуля Мил, – и приляг там. Весь этот шум – это просто Господь делает свою работу. Он смачивает землю водой. Чтобы растения росли. Дарит нам еще один день. Восхвалим же Господа».
И я так и делал. Ложился, затихал, прислушивался к звукам урагана, размышлял о громадной силе природы, думал о том, что никакой конец света не наступит. Мир просто обновлялся. Я научился уживаться в этом мире благодаря таким женщинам, как Бабуля Мил.
Мама тоже хочет, чтобы я знал мир, из которого вышел.
Ей потребовалось немало времени, но в конце концов она разыскала своего давно пропавшего отца в ЛаГрандже, штат Джорджия – это местечко южнее Атланты спрятано глубоко в лесах. Она возит меня и моих сестер к нему в гости. В красноглинную, болотистую Джорджию. Они там убивают енотов, белок, поссумов, да вообще кого угодно, кого находят в лесу, – и готовят их на ужин. Мои ботинки покрыты грязью. Снимаю их и хожу вокруг босиком. Плаваю в источнике. Опасаюсь змей. Езжу туда каждое лето тусоваться с Дедулей Эдом.
Мама была предана Залу Царства. Там «Свидетели Иеговы» проводят службы. У меня не было выбора, и я тоже посещал их. От природы я не был склонен к религии. Но подвергать сомнению то, чему нас учили, было немыслимо. И, хотя я перестал посещать Зал Царства, как только покинул Каролину, некоторые жизненные уроки оттуда прошли проверку временем.
В то время я этого не осознавал. Да и какой ребенок осознает? Но оглядываясь в прошлое, я вижу, что каждый опыт, который мы переживаем, дает нам что-то, что можно впитать, что-то, что может помочь преодолеть трудности. Как я уже говорил, мне потребовалась целая вечность, чтобы узнать, что у меня дислексия и все те прочие расстройства. Все это дерьмо мне не диагностировали официально вплоть до последних лет моей карьеры в NBA. Будучи ребенком, я знал лишь одно: что читать трудно, а сосредотачиваться еще труднее. Мама не помогала мне с этим, но странным образом мне помог Зал Царства. Вот как я это объясняю самому себе:
Мои сестры были круглыми отличницами. Я нет. Я видел слова в предложениях задом наперед и не понимал почему. Мама откалывала шутки по поводу моей неспособности понять книжку или даже внятно ее прочитать. Это заставляло меня стыдиться и подрывало мою уверенность в себе. В то же время в математике я был юным гением. Когда моя сестра Соня увидела, что я использую пальцы рук для счета, она сказала: «Нет, опусти руки. Увидь цифры. Представь их».
И я смог! Я стал быстро схватывать. Я мог высчитывать в голове, мог видеть цифры. Они не были свалены в одну непонятную груду, как слова.
Затем настал момент, когда мне нужно было сложить вместе правильные слова. В Зале Царства каждый ребенок должен был произносить речь перед всеми собравшимися. Речь должна была быть подкреплена цитатой из Писания. Когда настал мой черед говорить речь, я был беспредельно напуган. Но выбора у меня не было. Мама не дала бы мне соскочить. Зал Царства не дал бы мне соскочить. Поэтому мне пришлось говорить. Я изучил отрывок и вышел объяснять то, что с тех пор навсегда засело в моей голове: Книгу Иова.
Понимание этого отрывка из Библии помогало мне на каждом этапе моей жизни. Но сам акт публичного выступления тоже прибавил мне уверенности в себе. Я видел, что способен это сделать. Несмотря на свою застенчивость, я смог обратиться к толпе людей. Я не стал отступаться, бежать или притворяться мертвым. Я встал и сказал то, что готовился сказать.
Вот мое понимание Книги Иова.
У дьявола и Господа завязывается серьезный разговор. Господь отдает дань уважения своему пацану Иову за его преданность. Дьявол говорит, что Иов предан лишь потому, что жизнь его хороша и легка. Отбери у него эту легкость, и Иов проклянет Господа и начнет угорать по дьявольщине. Господь говорит: «Никогда». Дьявол предлагает: «Хочешь поспорить? Пусти меня к нему, и я доведу его до того, что он начнет называть тебя грязным псом». Господь соглашается, ставя дьяволу условие, что тот сохранит Иову жизнь.
Пари заключено. Дьявол умертвляет животных Иова, его слуг и каждого из десятерых его детей. Иов потрясен, он бреет голову наголо, разрывает одежду в клочья, но продолжает восхвалять Господа.
Теперь дьявол настроен вдвое решительнее. Он возвращается к Господу за разрешением наслать на Иова еще больше страданий. Господь дает добро. На сей раз дьявол покрывает все тело Иова чудовищными язвами. Боль нестерпима. Даже жена Иова говорит, что пришло время проклясть Господа.
Но нет, сэр, мой мужик Иов продолжает восхвалять его. Четверо друзей приходят к нему из чувства сострадания. Они не произносят ни слова целых шесть дней. На седьмой день они начинают трепаться. Все, включая Иова, предлагают собственные версии того, почему Господь подвергает Иова таким невзгодам. Но ни одно из этих объяснений не звучит убедительно. Иов считает, что ход мыслей его друзей неверен. Он наезжает на своих братишек и отсылает их восвояси. Иов видит, что главный конфликт в этой истории – между ним и Господом.
Проматываем историю до момента, где Иов бросает Господу вызов. Он хочет знать, почему хороший человек страдает, в то время как плохой живет припеваючи. Никаких ответов не следует – Господь не желает говорить, – но Иов все продолжает задавать вопросы. Наконец Господь появляется, чтобы сказать, что человек не способен понять его до конца, но что Иову следует знать: его преданность Господу будет вознаграждена. За непоколебимость веры Господь одаривает своего раба тысячей голов скота и десятком новых детей. Иов живет до 140 лет.
Мораль?
Терпение. Стойкость. Вера.
Даже когда боль нестерпима.
Терпение. Стойкость. Вера.
Даже когда ты понимаешь, что тебя развели.
Терпение. Стойкость. Вера.
Даже если кажется, что твои друзья и близкие отворачиваются от тебя.
Терпение. Стойкость. Вера.
Даже когда ты устал сносить побои.
Терпение. Стойкость. Вера.
Терпение не даст тебе упасть. Стойкость придаст сил, чтобы двигаться вперед. Вера заставит поверить, что в этом сумасшедшем мире есть что-то большее помимо того, что мы видим своими глазами каждый день.
Существует божественный порядок, но механизмы его скрыты от наших глаз. Нет ничего величественнее духа. Как Иов, ты можешь попытаться разобраться в этом порядке вместе с друзьями, можешь обсуждать его до посинения. Но этот дух, этот порядок, это великодушие Господа невозможно объяснить. Они просто существуют. Ты либо принимаешь это как данность, либо нет. Я верю, что, если вы примете это, вы преодолеете трудности. Если нет, будете страдать еще сильнее.
Самая знаменитая карточная игра в лиге. Я не умел играть в бурэй вплоть до дебютного сезона в лиге. И первое, что я узнал, это то, что нищий брат играть в бурэй не сможет. Надо понимать, что делаешь. На кону стоит реальный налик. Это вариация игры «пики», где ставки стремительно растут. Рэджон Рондо – настоящий король бурэй. Он может играть две игры одновременно – и побеждать в обеих. У него мозг настроен на бурэй так, что он может разгадать расклад раньше всех остальных. Не играйте в бурэй с До.
Майкл говорил, что Билли Джин – не его любовница. Я понятия не имел, о чем там говорил Майкл, и мне было наплевать. Меня подкупил заводной ритм. Его движения заставили двигаться и меня. Мы с сестрами смотрели видео на песню на нашем маленьком телике. Мы смотрели каждый клип Майкла, как старые, времен Jackson 5, так и новые – на песни из Thriller и Bad. Я мог повторить за ним все. Я был ловким. Скользким. Гибким. Я мог делать «уоп». Паппинг и локинг. Я умел скользить и вращаться. Мог резко менять ритм. Я сам себе придумывал танцы. И серьезно занимался хореографическим сочинительством. По части работы ног моим тренером был Майкл.
Я подсел на брейкданс. Я залезал в мусорные баки, вытаскивал оттуда коробки и красил их баллончиком с краской. Потом относил их в начальную школу Блайт, где раскладывал на землю во дворе и начинал брейкданс. Или отправлялся кататься на скейте по Уайт-Хорс-роуд. Моей излюбленной песней для таких дел был трек «It Takes Two» от Rob Base and DJ E-Z Rock. У меня были футболка с моим именем, выведенным на спине, куртка Members Only и хайтопы от Airwalk. Airwalk – это марка скейтбордической обуви. Скейтбординг мне тоже очень нравился. Он играл громадную роль в моей жизни. У меня была доска от Nash, и я катался на ней всюду. Катание на доске и танцы похожи в том смысле, что и там, и там требуются отточенная работа ног и умение держать равновесие. А то, что подошвы Airwalk были специально спроектированы так, чтобы было легче удерживаться на скейтборде, помогало мне и во время танцев на коробках.
Баскетбол показался мне гораздо проще, чем он есть, только потому, что работа ног там очень схожа с работой ног в танцах. Я просто повторял движения ног за игроками так же, как повторял за танцорами. Работа ног всегда была одной из моих сильных сторон. У многих игроков трудности с работой ног, особенно в пространстве под кольцом. У меня никогда не было таких проблем.
см. Shoes
см. The Bold and the Beautiful; «King Kunta»; WNBA
«Найди работу, пацан, – говорит Мама, – и заработай денег». У меня уже была работа – я подстригал газоны и так смог заплатить за свой Nash. Еще я работал на гриле в Burger King. Упаковывал продукты в пакеты в супермаркете. Но Мама хотела, чтобы я нашел более высокооплачиваемую работу, а с Мамой спорить нельзя. «Да, мэм, я поищу что-нибудь еще».
Я нашел себе работу посудомойщика в местном баре, названном Cheers в честь одноименного телешоу. (Я, кстати, никогда не смотрел «Чирс», но обожал «МакГайвера».)
«Сынок, – говорит менеджер Cheers, – мы будем платить тебе три бакса в час. Ты нам нужен здесь с шести вечера до двух ночи. Либо соглашайся, либо вали».
Я соглашаюсь. Я захожу на кухню, где словно разверзлись врата в ад. Там тусят главным образом мексиканские типы, но парочка братьев тоже есть. Один из них снял футболку. Он забит татухами и только недавно откинулся, на шее у него висят три золотые цепи. Он курит сигарету, а другой рукой готовит, и запах нарезанного лука так силен, что мои глаза начинают слезиться. Всюду что-то происходит: вертятся оладьи, поджаривается бекон, жир стреляет из фритюра, кипит вода, заваривается кофе, шипят стейки. Один тип хвастается своими походами по бабам, другой приторговывает травкой. Так много разных голосов, так много движущихся элементов. Но времени подумать или притормозить нет, потому что посреди всего этого безумия мне нужно поймать свой ритм, нужно вымыть тарелки, отскоблить сковороды, вычистить ножи, найти свое место в этой системе, ибо я верю, что система там есть, и если хоть одна ее составляющая выйдет из строя, рухнет работа всего заведения. Я должен попасть в струю, встроиться в матрицу, которой никогда прежде не видел, матрицу, которая постоянно меняется, ведь только что, например, к нам зашла компания из десяти человек, и теперь они заказывают все, что есть в меню. Поэтому мне нужно работать вдвое быстрее: намыливать кастрюли и протирать их в супербыстром темпе, пока братья и мексиканцы набирают темп каждый на своих участках – мужик на гриле, мужик у печи, мужик за доской для нарезки, мужик, что приправляет мясо, мужик на овощах, нарезающий морковь и посыпающий на блюда петрушку. Все это продолжается и продолжается, темп становится все быстрее и свирепее, а типы становятся все веселее: несут всякую чепуху и от души развлекаются. Это самые брутальные и крутые ребята, которых я когда-либо видел.