Делать нечего: пришла пора обустраиваться. Наверху шел дождь, но, как объяснил взявшийся провожать Кассимиру Маня, пройти к своей могиле можно, не выходя на поверхность. Что? Подземные ходы? Да ща-а-аз!
Они вышли из склепа Склепа на воздух, и у Кази аж дух захватило от увиденного (ну-у, возможно не дух, а что там есть у задохликов – то и захватило).
– В-в-восторг… – протянула Казя. – Вау! Как? Как это возможно?!
Можно потратить много слов, описывая что-либо. Но если аналог описываемому есть в Интернете, удобнее загуглить и посмотреть. Это тот случай, когда эффективнее загуглить «Томас Кинкейд, домики». Затем из найденного:
– выкинуть деревянные постройки, оставив каменные;
– запомнить внутреннее мягкое свечение каждого предмета;
– половину клумб и цветов ликвидировать, но добавить кусты без листьев, с причудливо изогнутыми ветками-паутинками;
– опустить небеса до уровня третьего-четвертого этажа…
– и…
И из некоторых низко висящих фиолетовых облаков выпростать деревья, растущие вниз кронами. Да, вот этот момент представить себе сложно, но тут уж придется постараться – гуглёж не поможет. Забегая вперед: некоторые дома загробного мира также построены не снизу вверх, а, наоборот, крышами вниз. Таких меньшинство, зато каждый выносит мозг.
Итак, Казя в немом восторге остановилась на пороге, ошеломленная нереальной красотой Потустороньки.
– Я думала, у вас ходы прорублены в земле между могилами. Как у крота в «Дюймовочке»… А тут!
Улица начиналась прямо у их ног – по сути, не улица, а тупик, упирающийся в склеп Склепа Иваныча. Поворачивала она метров через двести. По левую руку от Кази находились три дома: первый и третий были окружены заборчиками из больших круглых камней, средний, с тремя покатыми неровными крышами, стоял немного в глубине, и лужайка перед ним заросла так, что дом лишь местами проступал сквозь сеть веток. В нем точно давно никто не жил. По правую руку располагались всего два дома, и построены они были основательно, с размахом. Ближайший к Казе также казался нежилым, а во втором приветливо светились окна.
– Это тети-Танин дом, – пояснил Маня. – Ты не поверишь, но там за ним есть коровник и конюшня. Только в них пока ни коров, ни лошадей.
– Большой дом, – похвалила Казя.
Они пошли по улице. Мостовая оказалась мягкая, примерно как на новеньких детских площадках с резиновым покрытием.
– Дом-то большой, – согласился Маня, – да что толку? Таня хотела построить родовое гнездо и всех перевезти: мужа, детей, внуков… Ну, внуков, когда они умрут – пока все вроде живы.
– А дети ее не живы?
– Не. Так ей лет сколько!
– Сколько? Сорок?
– Какое там! Сорок ей в войну с фашистами было. Я точно знаю, потом покажу ее могилу. Терентьевы они, там все таблички, кресты сохранились. Друг на друге. Чин чином.
Казя не вполне поняла, что означает «друг на друге», однако уточнять не стала.
– Она хорошо пожила, долго, – продолжил Маня. – У них вся семья такая, нормально живут, по восемь сотен лет каждый. К ней один раз приходил один, дед двоюродный, что ли. Звал в родовое гнездо. Рассказывал обо всех. Подарков привез, птичек-свистулек.
– А чего она с ним не ушла?
– Так побоялась сгинуть! Сюда звала, обещала корову завести. Дед кивал.
– А, ясно…
– И не маньяк из них никто! – добавил Маня. – Но из ее затеи все равно ничего не вышло, с коровой в смысле.
– Может, еще выйдет… А в этом доме кто живет?
– В каком? Впрочем, неважно, в каком – на этой улице, до мостика, больше никто сейчас не обитает, тут только Склеп и Таня. Остальные – дома ходильников, до скончания веков будут стоять. А дом со скамейками брошен, скоро исчезнет, наверное.
– Как «исчезнет»?
– Не знаю. Или раззыбится, или его тьма-кусты слопают. Какой из этих процессов раньше произойдет, никому не ведомо.
Казя не поняла, и они специально подошли поближе, чтобы рассмотреть детали.
– Тьма-кусты – это вот эти ветки-сетки-нитки-паутины – называй, как хочешь. Видишь их?
– Вижу, конечно! А как они дом едят? Тут нет следов укусов и не разрушено ничего.
– Они каждый камень, каждый кирпич превращают в губку. Любой материал становится пористым. И потом в один момент – вжух! – и нет дома.
– Жуть какая. А раззыбится – это как?
– Это сложнее объяснить. Ты дом четко видишь?
– Ну… – Казя присмотрелась. – Да, четко. Только тьма-куст мешает.
Маня отрицательно покачал головой:
– Ты невнимательна. На самом деле сквозь стены уже проглядывает интерьер. Кроме того, в ветреную погоду все колышется, как если смотреть на отражение в воде. Брошенные дома постепенно становятся зыбкими и в конце концов могут раззыбиться.
– Типа развоплотиться?
– Типа того.
– Жалко, что дом бросили, – сказала Казя. – А если тьму-куст срубить, а в доме жить начать, можно будет его спасти?
Оказалось, в чужом доме жить нельзя, хотя заходить не возбраняется. Но это дом не спасет. А тьма-куст может обидеться, когда его начнут рубить, и перекинуться на твое жилье. Тогда и дом не спасешь, и себе хуже сделаешь. Тут как ни кинь, всё клин.
После тети-Таниного дома улица поворачивала вправо, и Казю ждал новый сюрприз: славный горбатый каменный мостик над пересохшим руслом речушки. Резиновое покрытие мостовой утопало в желтоватых камнях кладки. От моста веяло теплой вечностью. Живым этого не понять и не почувствовать. Но когда умираешь и перестаешь дышать, начинаешь воспринимать дыхание мостов, мостовых, скамеек… Маня сказал, что в дождливую осень и в любую весну речка оживает, так что надежная переправа необходима. В целом климат тут лучше, чем наверху, но всякое бывает.
– И морозы трескучие бывают? – Казя ненавидела морозы.
– Редко. Да что тебе, хотя б и бывали? Трупам ни жарко ни холодно.
– Ну тогда ладно. Кстати, а мы теперь вроде же не трупы. Труп – это материальные останки. Они разлагаются, остается скелет. А мы же вечно можем нежить.
– Ты права. Но у нас тут свои определения. И хотя официально мы не трупы, мы все равно порой употребляем это слово.
– Это как сленг, я поняла, – кивнула Казя. – Проехали.
– Чуть дальше на этой же улице обитает Игнат, – продолжил Маня. – Без моста по весне ему было бы не попасть ни к Тане, ни к Склепу.
Казя заметила, что раз трупам все равно, Игнат мог бы переходить речушку вброд. Маня возбудился и принялся махать руками и доказывать, что если так рассуждать, то можно одичать и докатиться до первобытного состояния. Разорался. Прямо как маньяк какой-то. А потом вдруг на полуслове оборвал свой стендап, угомонился и примирительным тоном сообщил:
– Там ниже по течению еще один мост есть, красивей этого. Тот никуда не ведет. Мы каждый день по нему ходим специально, чтобы он не раззыбился. Да толку чуть, скоро сгинет.
При слове «сгинет» Казя вздрогнула и припомнила разговор о том, кто может стать ходильником, а кто нет. Да что за нежизнь такая: то маньяк рядом, то сгинуть можешь…
– Предлагаю посмотреть второй мост в другой раз, а пока найти местечко для твоего будущего дома. Недалеко от моего скромного жилища есть чистая лужайка. Я еще не обустроился, у меня пока времянка, типа сарая… Или можно подальше, по той дороге, где Лекс. Около здорожа селиться не советую, он вечно свой нос в чужие дела сует, советы раздает. От ведуньи тоже держись подальше. Дом, конечно, ты сразу не построишь, первое время придется жить в могиле, спать в гробу. Я до сих пор в гробу сплю, никак не могу с кроватью определиться.
Казю передернуло. Ей было свойственно откладывать неприятное, оттягивать, сколько можно. К зубному Казя попадала, когда уже терпеть не было мочи, к сессии готовиться начинала за день перед первым экзаменом. И все в таком духе.
– А второй мост далеко отсюда?
– Что? А, нет, не очень. Тут вообще все близко. Я потом покажу тебе все.
– Покажи сейчас.
– Не вопрос, давай сходим, если хочешь.
Второй мост и впрямь оказался недалеко, а вел в никуда: дорога за ним обрывалась почти сразу. Далее начинался лысый холм, окруженный со всех сторон густым смешанным лесом. Причем деревья росли и снизу вверх, и сверху вниз, кроны самых высоких из них переплетались. Если на такое долго смотреть, голова начинает кружиться.
Мост был необыкновенный, волшебной красоты. Тоже каменный, похожий на первый, но весь заросший диковинным плющом. Листья его были, во-первых, разной формы, а во-вторых, разных оттенков.
– Мой дом будет тут! – решила Казя.
– На мосту?!
– На холме за мостом. Можно?
Маня развел руками: отчего ж нельзя?
Чтобы возвести на Потустороньке хоть дворец, хоть избуху-развалюху, камни таскать не надо и цемент месить тоже. Строишь ты всё в голове, представляешь во всех деталях. А дальше проговариваешь стихами. Ничего сложного, но есть закавыка: если на самом деле, глубинно, всем своим существом, не возжелаешь построить именно то, что представляешь, ничего не получится.
– Это ключевой момент – хотеть! – сказал Маня, подняв вверх указательный палец. – Не обязательно представлять себе в деталях план дома, что где стоит – это По-Миру по фигу.
– Кому?
– По-Миру, Потустороннему Мирозданию. Короче: захоти, и все получится. Только про стихи не забывай.
– Я хочу, с этим ноль проблем. Но вот стихов мало знаю. «Я вас любил, любовь еще, быть может…», потом «Муха, муха, Цокотуха…»
– Цокотуха не поможет, – отрезал Маня. – Стихи должны быть о том, что собираешься получить. Например…
Пусть на холме этом крутом
Возникнет двухэтажный дом!
Казя немедленно представила себе барак в два этажа и повторила стишок. Дом не возник. Ничего не возникло. Ни одна травинка на горке-пригорке не шелохнулась.
– Торопыга ты! – остудил ее пыл Маня. – Сперва надо попасть в свой гроб, притащить его на нужное место, показать По-Миру, что ты вот на этом месте уже живешь, что тебе тут комфортно. И потом потихоньку, шаг за шагом, год за годом… Ты еще в своей могиле не была, а уже хочешь дом заполучить.
Как ни крути – пора в могилу. Казя решила: хватит уже бояться, ну могила и могила, подумаешь! Своя же, не чужая…
– Есть два способа, – принялся объяснять Маня. – Один быстрый. Закрыть глаза, топнуть правой ногой, топнуть левой, сказать: «Топ, топ, хочу в свой гроб!» – и вуаля! Второй способ дольше. Надо по возможности приблизиться к месту своего захоронения, а потом… Иди за мной, нам туда.
Маня потопал вниз, к мостику, продолжая посвящать новенькую в детали второго способа. На мосту он оглянулся и замер на полуслове: Кази рядом с ним не было. На холме, на самой его макушке, высился металлический куб размерами два на два на два метра.
– Мать честная! – прошептал Маня и бросился к кубу.
Потрогал: холодный. Умершим не холодно и не жарко, но отличать одну температуру от другой они могут.
Прислушался: тишина. Осторожно сказал:
– Эй!
Тишина.
Он громче:
– Эй, Казя! Ты там?
Из куба раздались приглушенные рыдания:
– Да-а-а…
– Ну так вылезай!
– Не могу-у-у! Тут дверей нет.
– А что есть?
– Гроб мой есть. В нем платье, красивое, бальное, меня в нем хоронили. Подушка и простыня какая-то, типа покрывала. И что при мне было, все осталось, даже заяц. И все! Дверей нет. Окон тоже.
– Ничего себе у тебя могила! Ни окон, ни дверей! Ты ж девочка. У тебя все красиво должно быть. Бантики, занавесочки, вход-выход… Да как же так?
Убедившись в том, что своими силами им не справиться, Маня побежал за подмогой. Вскоре у куба собрались все: и Таня с Маней, и Лекс с Игнатом, и Склеп с Фёдром. С подобным все шестеро сталкивались впервые. Подивились, поахали. Попытались применить стихи, попытались проникнуть внутрь, попытались поковырять. Никогда они такого в По-Мире не встречали!
– Тут автоген нужен! – авторитетно заявил Игнат.
– Так скажите стишок, пожелайте автоген! – взмолилась Казя. – Вы же опытные, у вас получится!
Ха. Наивная Казя, решила, что в сказку попала! Никакие желания по стишкам Потусторонька не исполняет. Жилище – другое дело, это исключение. Да и то как пойдет, как По-Мир решит. Вон Таня какую домину возвела, а стиральной машины в ней как не было, так и нет. Компов в домах тоже ни у кого нет, а уж как Лекс старался!.. И еду всю дублить приходится. И сиденья автомобильные в кают-компании в склепе Склепа не просто так стоят, а потому, что сдубленные вещи не сгинут, на раззыбятся и тьма-кустам они не нужны. На века вещи.
– Неоткуда нам автоген добыть! – ответили Казе. – Без вариантов.
– И что же мне делать?
– Сидеть там, а я напишу о случившемся в Небесную Канцелярию, – решил здорож Фёдр. – Мне, конечно, следовало сразу это сделать, да я чот тормознул… Но теперь придется.
– Погоди писать, – остановила его тетя Таня. – А то тебя снимут, и кого поставят – неизвестно. Может, новый здорож дублить запретит, может, что… И вообще мы к тебе привыкли. Давайте еще варианты.
– Коллективный мозговой штурм! – объявил Лекс. – Кидайте идеи.
Игнат поднял руку:
– Пусть проверит, вдруг у нее под гробом автоген есть.
Казя проверила: под гробом было пусто.
Игнат не сдавался:
– Пусть в гробу посмотрит хорошенько. Может, под платьем там что завалялось. Отвертка. Пассатижи. Гвоздь.
Казя проверила:
– Отверток нет. Нашла украшение: браслет с подвесками. Некоторые подвески светятся, наверное, в них фосфор или светодиоды. Еще тут сумочка бальная, но в ней совсем ничего, только платочек и несколько то ли карточек, то ли открыток…
– Читай, что на них написано! – завопил Лекс.
Некоторое время из куба не доносилось ни звука. Затем Казя произнесла:
– Ничего не написано. Только на одной штамп на обороте, что сделано в Польше. Там нарисован автобус без одной стены, наполненный монстрами. Еще на другой картонке, на квадратной, есть четыре цифры и четыре символа. Там четыре половинки картинок, на каждой по символу. Вообще ни о чем.
– Автобус? – переспросил Лекс. – Так, это зацепка. Сиди тихо, я сейчас Станиславу приведу.
Стася Острожина не посещала мертвяцких сборищ и вечеринок, но по такому случаю явилась незамедлительно. Все почтительно расступились.
– Всем счастливой нежизни, хорошие мои… – поприветствовала Стася сокладбищников. – Кого спасать?
– Меня! – пискнула Казя. – Здравствуйте!
Травница извлекла из сумы пучок сухой полыни, подожгла его, обошла куб. Молча, молча.
– Вытащить тебя не могу, – сказала она. – Зато вижу, у тебя там бабушкина ниточка есть. Зеленая.
– Я поищу сейчас…
– А чего ее искать, она ж светится!
– У меня только подвеска на браслете светится.
– Вот это она и есть, ниточка.
– Но это не бабушкин браслет! Это мне год назад Пашка подарил, мой брат. Я толком не знаю, из какой это игры или что. Я его и не носила. Видимо, мне его Павел в гроб положил. Бабушка тут ни при чем.
– При чем, – возразила баба Стася. – Бабушки всегда при чем, а уж мертвые бабушки, которые в нас при жизни души не чаяли, всегда с нами на зеленой ниточке. Твоя бабушка Нина Николаевна, верно? Тут покоится, знаю… Всех я тут знаю.
– Да, Нина! Моя, моя!
– Добрая была женщина, на ее могилке птички поют… В общем так. Одень браслет и…
– Надень! – тихо взвыл Лекс. – «На-день» надо говорить!
Тетя Таня немедленно наградила его подзатыльником:
– Заткнись, умник!
– Одень браслет на руку, застегни понадежнее, – не обращая ни на кого внимания, продолжила баба Стася. – И следуй за ниточкой. Стены тебе не помеха. Иди, куда идется, приди, куда приведется. А приведется, скорей всего, на автобусную остановку. На любой не садись, садись на тот, который приедет. Выйди, где выйдется.
– А если заблужусь?
– Не заблудишься, ниточка поможет. Найди бабушку. Побывай у нее в костях – в гостях. Захочешь обратно, отыщи тот же автобус.
– А если не найду бабушку? Если автобус обратный не приедет? Если что пойдет не так?
– Тогда «топ-топ, хочу в свой гроб», а мы дальше будем думать, как тебе помочь, – сказала Стася Острожина, потушила тлеющую полынь и тихонько ушла.
Все вновь сгрудились у куба и некоторое время молча провожали ворожею взглядами.
– Значит, Казин браслет – навигатор! – проговорил Лекс. – Круто. Слушай, Казя, это круто!
Казя не ответила. Возможно, она уже ушла на автобусную остановку, следуя за зеленой ниточкой.
– Вот и сгинула наша Казя… – тихонько произнесла тетя Таня.
На нее зашикали:
– Погоди наговаривать! Подождем.