Подготовка к походу. Выступление. Концентрация у границы
Елизавета Петровна утвердила представленный ей 30 марта план войны и повелеть соизволила расположить войска так, чтоб их готовность венскому двору «ободрением» служила.
6 апреля Конференция приняла решение о концентрации войск на границе. 28 пехотных и 3 сведенные из гренадерских рот гренадерских полка должны были стать в Курляндии и около Риги по Двине. Кирасирские и гусарские полки выдвигались как вторая линия между Двиной и Псковом. Туда же направлялись четырехтысячная донская команда и Чугуевский полк. Своеобразным третьим эшелоном предполагались драгунские и создаваемые конно-гренадерские полки (всего – 9). Вместе с ними предполагалось держать еще одну четырехтысячную команду донских казаков под командованием бригадира Краснощекова и другие иррегулярные части – четыре тысячи слободских казаков бригадира Капниста, четыре тысячи волжских калмыков, две тысячи конных мещеряков и башкир и тысячу казанских татар. Калмыков хотели сначала призвать 8 тысяч, поскольку по опыту последней войны с Турцией и крымскими татарами, где калмыки очень отличились, «звание оных великое у неприятеля уважение имеет»[78]. Но калмыков прибыли пока две тысячи под командованием майоров Гака и Суворова под общим руководством сына калмыцкого хана. Мещеряки, башкиры, ставропольские крещеные калмыки и казанские татары тоже выставили меньше, чем ожидалось, – по 500 всадников. Все эти иррегулярные формирования должны были явиться «о дву конь» и вместе с драгунами стоять от Чернигова до Смоленска таким образом, «чтоб регулярные полки не токмо способно комплектоваться, но и нерегулярные войски прикрывать и к воздержанию их от предерзостей служить могли»[79]. Как видим, дисциплине казаков и «разнонародных команд» русское военное руководство не доверяло. А.А. Прозоровский в своих «Записках» перечислил «множество всякаго роду легких нерегулярных войск, яко то казаков, татар, диких калмыков и протчих, каковы только есть звании в России», но сразу же отметил – «и набрано было их более надобности».
Всего в армии планировалось собрать 111 563 человека пехоты, артиллерии и конницы.
Еще три пехотных полка планировалось посадить в Ревеле на галеры и действовать с моря, туда же направить 500 донских казаков из четырехтысячной команды, которая стояла во втором эшелоне у Пскова.
Как видим, на войну с Пруссией привлекли половину служивых казаков Войска Донского. Нагрузка на войско, которое охраняло южные границы от Миуса и до Волги, довольно тяжелая. Поэтому три тысячи донских казаков, командированных год назад к Оренбургу, отпускались «в домы их, ибо и без того уже восемь тысяч человек их в наряде быть имеет»[80].
Дабы во время похода в немецкие земли «не зазрительно было худое, а особливо у калмык одеяние», велено было выдать каждому всаднику по четыре с половиною аршина сукна: калмыкам – красного, мещерякам и башкирам – зеленого, казанским татарам – синего[81].
18 апреля Конференция здраво рассудила, что «наипаче удобны» беспокоить и в слабость приводить прусскую армию наши «легкие войска», а потому чем «больше легких войск употребится, толь более вреда и разорения неприятелю учинено будет». И хотя иррегулярных войск уже запланировали иметь 19 541 человека (строго по-уставному выходила именно эта цифра), дополнительно затребовали нарядить еще волжских калмыков четыре тысячи, слободских казаков тысячу, донских казаков тысячу, один кампанейский полк, «в тысяче ж человек состоящий», и «ежели можно человек до пятисот охотников из черкес»[82]. Военная нагрузка, таким образом, больше всего легла на слободские полки. В поход выступили 5/6 наличных всадников.
К войне готовились основательно: описывали весь фураж в Лифляндии, покупали верблюдов и наряжали поставку волов с Украины, готовили карты будущего театра военных действий. Долго разбирались, каким путем против Пруссии идти. Опыт был и в 1748-м, и 1749 году, когда русские ходили через Литву и Польшу на Краков и далее до Нюрнберга, дорога «в тогдашнее время по тем трактам инженерными офицерами чрез казаков веревкою обстоятельно была измерена»[83].
Готовились не только русские. Готовились французы и шведы, венгры и трансильванцы, валлонцы и хорваты. «Это было нашествие народов, вышедших отчасти из весьма отдаленных земель не для завоеваний, а скорее для того, чтобы грабить, убивать и разорять», – писал участник войны, немецкий историк фон Архенгольц[84].
Тем не менее в августе 1756 года пруссаки первыми напали на Саксонию и окружили ее армию у Пирны. Пока саксонцы сидели в окруженном лагере, Фридрих сразился у Ловозиц с идущими им на помощь австрийскими войсками и заставил их отступить. После 34-дневной осады 14-тысячная саксонская армия капитулировала. Отсиживаясь в осажденном лагере, саксонцы дали время австрийцам отойти в глубь Богемии. Кампания на этом закончилась. Саксонская армия была влита в прусскую. В саксонских полках командный состав сменили на прусский. Эти полки не отличались стойкостью и в последующем либо уходили в Польшу, либо переходили к французам. В целом же, как мы видим, в 1756 году крупных сражений было мало. Пруссаки заняли Саксонию, но дальнейшее продвижение на юг застопорилось.
9 сентября в приготовленную русскую армию был назначен утвержденный царицей командный состав. Командующим армией стал генерал-фельдмаршал Степан Федорович Апраксин, о котором английский посланник Уильямс говорил: «Он никогда не видел врага и не имеет ни малейшего желания его видеть»[85]. К. Валишевский прокомментировал это высказывание так: «Но это было уже, безусловно, преувеличено… Апраксин был при Минихе генерал-адъютантом и сохранил за собой этот пост, несмотря на свою лень и глупость»[86].
5 октября Конференция написала для Апраксина инструкцию, как вести войну с Пруссией, а Елизавета ее подписала. Инструкция состояла из 47 пунктов. Начиналась она констатацией, что прусский король напал на нейтральную Саксонию и объявил войну Австрии, и потому мы «необходимо принуждены» воевать, «не токмо по силе принятых с венским и дрезденским дворами обязательств….но и по существенному нашему интересу, дабы не допустить помянутые два союзные нам двора до великого упадку, а короля прусского до великого чрез то усиления»[87]. Поскольку помогать австрийцам и саксонцам уже поздно, надо не спешить в Саксонию, а сделать сильную диверсию с польской и литовской стороны. Для этого Апраксину надлежало ехать в Ригу и собирать войска. Далее говорилось о необходимости «крепко подтвердить», чтоб уже собранные находились «в крайней к походу готовности, а легкие войска, ныне вновь из числа тех наряженные, кои с начала весны к походу назначены были, походом своим к определенному от вас месту сколько можно без изнурения однако ж лошадей поспешали б»[88]. Войска надо было расположить так, «что для вас равно прямо ли на Пруссию или влево через всю Польшу в Силезию маршировать». Казаков касались три пункта этой инструкции: 15-й – «смотреть, дабы иррегулярные войска всегда под прикрытием регулярной конницы были, чтобы всякие беспорядки и своевольства, буде не совсем избегнуты, то по меньшей мере весьма сокращены и предупреждены были»[89]; 34-й – «когда вы к прусским границам прибудете, то… стоя близко оных, время втуне упускаемо быть не имеет, и потому надлежит будущими при вас легкими войсками, подкрепляя оные по усмотрению надобности иногда несколькими регулярными, в прусские земли набеги делать, войска его тревожить и беспокойством изнурять»[90]; 38-й – «легких войск в команду вашу больше назначено, нежели сколько нынешним летом вывесть наряжено, вы имеете потому распоряжение сделать, чтобы оные уже будущею весною по первой траве, ежели то по вашему усмотрению надобно будет, в соединение к вам с прочею конницей притти могли. А наряженные в Украине пять тысяч человек казаков, каждый о дву конь, также по вашему рассмотрению и ордеру имеют употреблены быть, где и как вы сами за полезнее рассудите»[91].
И еще одна примечательная статья – 29-я: «ежели кто в сражении пленен будет, то конечно живота лишится». Объяснялось это тем, что Фридрих пленных ставил в ряды своей армии. Но кто из прусской армии обратно перейдет и других с собой приведет, те «нашу милость и награждение получат»[92]. Так что сдача в плен приравнивалась к измене задолго до августа 1941 года.
Завершалась инструкция словами: «Одним словом, не будучи возможно ничего точно предписать, мы поручаем все вашему на месте лутче усмотрению и благоразумному рассуждению…»[93]
Таким образом, в поход двинулись в октябре 1756 года, но воевать собирались «будущею весною по первой траве». Одних казаков держали под надзором, чтоб чего не натворили, других готовились пускать в набеги, а третьих ждали к армии только будущей весной. Очень уж громоздко все собиралось и начиналось.
17 ноября Апраксин писал Елизавете Петровне, что войска вступают в Курляндию и Лифляндию. Что касается казаков, то названы лишь Чугуевский полк и триста донских казаков, которые расположились в Курляндии в кантонир-квартирах около прусской границы. Некоторые пропали из поля зрения командующего – «от некоторых полков, а именно: Нарвского и Рязанского гренадерских конных, и Молдавского гусарского, и команды ставропольцев, и казанских татар, когда в поход выступили и где находятся, никаких рапортов в получении не имею»[94]. Фельдмаршал опасался утомленности конского состава и потому собирался действовать осторожно – «сколько собрание конных войск и нынешнее годовое время позволит, малые движения чинены будут и ныне предусматриваю, что кажется возможно в Курляндию полков и донских казаков еще прибавить»[95].
Худо-бедно, но иррегулярные войска к границе приближались.
Таблица 1. Вооружение башкирской, мишарской и калмыцкой команд, направленных в 1756 г. в Лифляндию
Вооружение башкир, мишарей, калмыков показано в таблице. Как из нее видно, лучше вооруженными были калмыки. Больше половины из них – 64,5 % – имели огнестрельное оружие, и лишь треть (37,2 %) была вооружена луками. А.А. Керсновский, считавший, что калмыки были вооружены исключительно луками, ошибался. Для ближнего боя 97,6 % калмыков имели копья, а 12,9 % – сабли. Таким образом, они могли участвовать как в перестрелках, так и в ближнем бою. Характер вооружения мишарей показывает возможность вести перестрелки (у 16,9 % в команде ружья, а у 85,1 % – луки) и участвовать в кавалерийских делах: 48,6 % имели копья, а 40,7 % – сабли, которых было вдвое больше, чем у башкир и калмыков, вместе взятых. Большое количество сабель у мишарей связано с их участием в подавлении только что прошедшего в 1755 г. в Башкирии восстания Батырши, многие из них имели трофейные сабли башкир-повстанцев либо выданные правительством старые армейские»[96].
В поданной на Рождество сводке значилось, что донская пятитысячная команда на исходе ноября прибыла в Нежинский малороссийский полк (территориальная административная единица), слободская пятитысячная команда 18 октября находилась в Чернигове, туда же в конце ноября прибыли казанские татары, а ставропольские калмыки переправились через Дон у станицы Казанской и 9 ноября были на марше в 491 версте от того же Чернигова. «Башкирцы и мещеряки где ныне находятца неизвестно, а от Уфы выступили 9 октября». Ну и обнадеживающе звучало, что «семисотная донская команда вступила в Курляндию 20 декабря»[97].
Как видим, конница рассредоточивалась вдоль границы (а границей был Днепр) так, что могла быть переброшена через польскую территорию и в Пруссию, и в Шлезию (Силезию). Но главные силы открыто собирались против Восточной Пруссии.
На 16 января в Курляндии находились 1000 донских казаков и 541 казак Чугуевского полка, в Лифляндии – 1000 донских казаков, из Смоленска на подходе – 2000 донских казаков, еще две колонны шли по территории Украины – Стародубская колонна, в которой было 5000 слободских казаков, и Черниговская, в которой 5000 донских казаков, и «четыре народных команды» из 2000 всадников[98].
2 января Апраксин собрал военный совет, который решил, что кавалерия пока «в надлежащую исправность не приведена» и надо подтягивать войска, а «наиспособнее признано» рассылать легкие партии по границе от Мемеля до Тильзита, неприятельские войска «обеспокаивать», а «наипаче жителей чрез то в величайший страх привесть и оный в них, что дальше, то более вкоренять»[99].
Австрийцы настаивали, чтоб русские начали наступление немедленно. Фельдмаршал-лейтенант Буков приехал к Апраксину в Ригу и имел с ним несколько «конференций». Буков предупреждал, что лучше наступать через территорию Литвы зимой, пока болота замерзли, но Апраксин развернул перед ним расписание российских войск, где видно было обилие у русских конницы, и Буков признал, что из-за прошлогоднего недорода в Литве коннице идти через эти земли будет трудно. Да и Апраксин не согласен был на зимний поход, чтоб «под небом на снегу дневать и ночевать». Австриец уехал ни с чем, а Апраксин собрал очередной военный совет[100]