– О чем вопрос, старичок! Ты ж – голова! Да к тому же, как я погляжу, готовишься, не покладая рук! – Юра кивнул головой на стопки книг на столе, лишь краем глаза отметив названия. Что-то типа: «Смертельное убийство», «Вздохи. Интимные дневники петербуржских профурсеток», «Кама сутра в туристских походах» и тому подобное.
– Ну, в общем ладно. Главное – быть уверенным в своих силах, – он скоренько распрощался и убежал обратно в свою систему.
Через четыре года эта система выдала на-гора молодого специалиста с красным дипломом на руках, победителя межвузовского чемпионата Санкт-Петербурга по греко-римской борьбе. Идите, минхерц, куда хотите. Хучь в пароходство, хучь в бандиты. 1993 год, все отечественные судоходные кампании либо развалены, либо влачат жалкое существование. Бандиты отстреливаются государством и друг другом. Юра решил быть скромнее и встал во все круинги, какие только нашел, на учет. Спустя год случайных заработков и съемных квартир, он понял, что работы так не дождаться, цвет диплома работодателями не очень учитывается, а драгоценный опыт обрести негде.
Работа в кафе и ресторациях, типа «Дружбы» на Невском, «Флоры» и «Фортеции» на Горьковской, «Вены» на Ломо сводила скулы от тоски. Может быть, администраторы или владельцы этих заведений и чувствовали себя не в пример лучше, но простому швейцару, тире гардеробщику, было нелегко. Дружеские объятия с полупьяными знаменитостями и чаевые не могли затушевать того, что должность эта, по сути – для слуги.
Однако вдруг предложили ему съездить на судно под либерийским флагом в качестве кадета. Зарплата самая маленькая, но вполне сопоставимая по размерам с той, что получал в Смоленске отец. Так и началась морская карьера.
Ступени до второго механика были затяжными, но, поднимаясь на борт «Меконга», Юра был уже мудрым и опытным в морской практике. Можно было, по большому счету, дипломироваться на деда, но делать этого не хотелось. Он все-таки добрался до финального, дипломного аккорда в ЛИИЖТе, правда, заочно. Купил и обставил в родном Смоленске новую трехкомнатную квартиру, как говорили, улучшенной планировки. Теперь можно было устраиваться на работу дома, на железной дороге. Ему очень помогал отец, с матерью лишь только временами созванивался, брат сделал карьеру программиста и тоже жил отдельно. Можно было создавать семью, оставался последний рейс на пресловутом «Меконге». А там – диплом и свобода.
Но, бросившись в машинное отделение прямо с обеденного стола, Юра понял, что последний рейс затянется. Давным-давно он видел картину, где разбойники с лицами статских советников, как их себе он представлял, терзают беззащитных путников, выдернутых из перевернутой кареты. «Пошаливают» – называлась картина. Вот в этом регионе он знал, поблизости живут шалуны – негры, и теперь, скорее всего, можно было писать уже другую картину: «Пошаливают – 2» с несколько морским уклоном.
Баас только беспомощно разводил в стороны руками и чесал свой внушительный живот. Юра решил действовать: когда на мостике выставили питч (винт регулируемого шага) в нулевое положение, то есть судно легло в дрейф, переключил управление на машинное отделение и врубил полный ход. Зачем он это сделал – он не знал. Просто из вредности, наверно. Сам же бросился к трапу, что вел к выходу на главную палубу. Басу сказал:
– Я тебе их буду сбрасывать, ты лови и бей по башке вот этим разводным ключом. Черепа у негров, надо думать, не резиновые, к такому обращению не привыкшие. Понял?
Стармех, конечно, все понял, но виду не показал. Однако от ключа не отказался.
Когда первый черный и лоснящийся бандит сунулся автоматом вперед в дверь, Юра дернул его что было силы за автоматное дуло на себя. Железо обожгло ладони. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: «Автоматом только что пользовались. Что они – всех перестреляли?» А негр уже врезался головой в переборку и кубарем покатился по трапу вниз. Юра очень понадеялся, что Баас встретит захватчика, как положено. Второй, подлец, оказался более вертким, но все равно улетел вниз, правда, не расставаясь со своим оружием. Ладно, стармех не даст ему опомниться. С третьим не заладилось: он утащил Юру за собой вниз. Больше в дверь никто не ломился, это мимоходом Юра заметил и порадовался.
А потом ему дали прикладом по голове. Как в полусне он защищал голову, другие жизненно важные места. А двое негров, истошно вопя, били его руками – ногами и еще чем попало. Потом к ним присоединился и третий. Очухался, видать, после кувырков по лестнице. Рядом стоял стармех Баас и рыдал, дрожа кистями заломленных то ли в мольбе, то ли в судороге рук.
Юра думал, что его убьют, но бандиты потребовали, чтобы он обслуживал главный двигатель во время их загадочных маневров. Когда же поступила команда «стоп машине», Юру одним из первых загнали в румпельное отделение, несколько раз для острастки сунув прикладом по ребрам.
4
– Я-то думал, Баас, неукротимый голландец, передушит по очереди всех, кто попадет к нему в объятия, – говорил Юра старпому, между делом ощупывая свое лицо. – А он, подлец этакий, на первого, скатившегося ему под ноги в обнадеживающем бессознательном состоянии, даже газеткой махал. В чувство приводил. А потом, когда они меня мутузили, только вздыхал, как слон Хатхи из Маугли, и причитал: «Мы сдаемся, сдаемся!» Это они сдаются. Мы же – никогда! Точно?
– Точно! – кивал головой Пашка. – Вот только кадета жалко – подстрелили его не по делу. Когда ты управление на машину взял, только три этих урода на судно успели забраться, остальные еще по своим лестницам карабкались. Те, что на веревках, как обезьяны на лианах болтаются, кричат что-то недовольно, в море норовят обвалиться. Пока там их катера скорость набирать начали и к судну пристраиваться, наверно уже полные штаны себе наложили. Ну, а те, что у нас уже обретались, сразу палить давай во все стороны. А тут кадет, как дурачок, из надстройки на шум выглянул. Ему бы на старших коллег посмотреть, которые оцепенели после моей объявы об атаке террористов. Так нет – интересно ему стало! Вот и получил рикошетом пулю в задницу!
– Слушай, Паша! – сказал второй механик. – Как художник художнику скажи мне: ты Родину любишь? Готов за нее жизнь отдать?
Старпом засмеялся:
– Что узнать-то хотел? Поди, оклад мой интересует?
Юра прекратил трогать себя за лицо и горестно вздохнул:
– Могли бы мы от этой напасти отбиться? А?
Пашка прищурил глаза, сжал кулаки и отвернулся к переборке. Наступило молчание, только урки, не способные переносить тишину, бормотали друг другу что-то вполголоса.
– Вообще-то, да! – наконец, произнес старпом. – Во-первых, нельзя было никому расслабляться, пока этими местами передвигаемся. А мы – сидим все вместе, кушаем. Надстройка не задраена, вахтенные не выставлены, даже пожарные шланги не разнесены для отражения возможных атак. Во-вторых, ну, напали они на нас. С оружием, гранатометами – все, как положено. Пусть даже что-то типа крупнокалиберного пулемета у них имеется. Пусть! Но наш борт-то надводный! Три метра ползти надо, чтобы перелезть на палубу. Даже несмотря на то, что голландские проектировщики, суки, вместо фальшбортов леера тянут, восемь человек с четырьмя брансбойтами могут контролировать весь пароход, укрываясь за толстыми плитами бака и надстройки. Стрелять захотят негры сраные? Извольте! Снизу вверх, сектора упираются в небо. Или ловите рикошеты от корпуса. Гранатометом пульнуть? Если не кумулятивные патроны, то сталь толщиной в палец, даже если она и китайская, под тем же углом способна переправить гранаты куда подальше. В надстройку стрелять? Пожалуйста! Рубку разворотить, валовую линию перебить, в каютах пожар устроить? То есть лишить судно управляемости, или вообще уничтожить. Тогда какой смысл его захватывать? Разве выкуп платят за утонувшие пароходы? В-третьих, залезать на борт все равно придется по веревкам, либо каким-то приставным лестницам. Не будем же мы им генеральный трап спускать! Пусть попробует самый цепкий негр за канат свой цепляться, когда по нему бьет направленная струя из пожарного гидранта силой в шесть бар. А там, глядишь, подмога к нам подоспеет. Америкосы, либо наши, отечественные.
Пашка махнул рукой и опять отвернулся к переборке.
– А вот я однажды в прессе прочитал рассказ. Газета, конечно, полный отстой, но заметка была интересная. Я тебе сейчас ее перескажу близко к тексту. Там как раз про этот Баб-эль-Мандеб один парень пишет. Правда, в те времена у этих сомалийцев оружия было еще не так, чтобы много. Короче, слушай, – сказал Юра и поведал историю, называвшуюся «Крысары Баб – Эль – Мандеба», очень точно запечатлевшуюся в его памяти:
«Океан укрылся ночью, мы с фиттером (слесарем – сварщиком) сидели перед надстройкой контейнеровоза «Германа». Где–то по корме трепетал Либерийский флаг, больше похожий на тряпочку – экваториальная жара и влажность побеждают любые тайды и ассы. У нас с Сашей тряслись руки. «Надо хлопнуть вискаря»,– предложил он. С моей стороны возражений не последовало.
Наше судно, загрузившись в Малайзии всякой лабудой, шло на Средиземку. Конечно, принимались стандартные меры против пиратства в Малаккском проливе (наблюдение, связь), но бог миловал, пронесло. На рейде Сингапура, где мы получали снабжение, на борт залезали во множестве весьма сомнительные торгаши, воодушевленно выпытывающие у экипажа, много ли золота – брильянтов везем, сколько баксов в судовой кассе, какая ценность в грузе и т.д. Так мы и проехали без эксцессов мимо грозных малайских флибустьеров, прошли Индийский океан, вот–вот собиравшийся разразиться жесточайшими муссонными штормами.
Этим вечером мы с Сашей – фиттером вышли полюбоваться на закатный зеленый луч. Судно плавно вписывалось в Баб – Эль – Мандебский пролив: слева Сомали, справа, стало быть, арабы. Мирный пейзаж рассекла веревка с ржавым крюком на конце, который, коротко лязгнув о металл, зацепился за фальшборт. Потом другая, третья. Мы стояли поблизости, поэтому подпрыгнули от неожиданности так высоко, что приземлились на палубу уже рядом с абордажными крючками. Перегнулись через борт и узрели белые зубы, белые глазы как-то конвульсивно приближающиеся к нам по пеньковому тросу.
Самое сложное в любом поступке, да и вообще в любом деле – это принять решение. Правильное, неправильное – время рассудит, но попробуй вывести себя из состояния «стояния». Какие потуги нужны! Мы-то мгновенно оценили наших визитеров. И понадобилась целая вечность, пока я выдавил из себя: «Разрешаю мочить козлов». Саша после этого без паузы взревел: «Мочи козлов!!!» Выполнил распоряжение старшего механика, так сказать. Негр (конечно же, негр, мазефака!) перестал трясти свою грязную веревку и испуганно рухнул на головы корешей. Кореша возбужденно взвыли.
До палубы с лодки примерно четыре метра, мы шли полным морским ходом, следовательно, им приходилось достаточно виртуозно маневрировать, чтоб самим не оказаться в бедственном положении. Это значит, для противодействия есть время. Недостаточное, чтоб поднять тревогу на судне, но вполне, чтоб брать из ближайших судовых ящиков вистлоки (4-хкилограмовые железные штуковины для крепления контейнеров) и бросать черным парням пасы на голову. «Саша,– говорю, – беги звонить на мостик». «Яволь», – ответил он и растворился в сумраке.
Сам я начал чувствовать себя хозяином положения: негры упрямо карабкались со своими ножами на борт (огнестрельное оружие у них, по всей видимости, не водилось, иначе палили бы, как «салют, Мария»), я прицельно бил по ним с обеих рук. Кто–то снизу бросил в меня свой нож, длиной в локоть. Ножик перевернулся в воздухе и возвратился к своему хозяину. Раздался сдавленный крик. Радости в нем я не услыхал. Наконец, осознав свой неуспех, морские разбойники решили ретироваться, обрубив концы. Мне уж хотелось запеть победную песнь, как вдруг вместе с холодным потом накатила мысль, что такие пираты поодиночке на суда не нападают. Правый борт мы защитили от посягательств, но левый-то оставался беззащитен!
Залез на крышку трюма и с облегчением увидел знакомую пузатую фигуру, которая сноровисто таскала к фальшборту талрепа (полутораметровые металлические крепления контейнеров между собой) и сбрасывала их за борт. Умница, Саша, опытнейший 50-летний моряк, не оставил неграм никаких шансов побеседовать с большими белыми братьями.
Потом мы уже вдвоем стояли на крышке и, тряся кулаками во все стороны света, кричали: «Мочи козлов!» и еще: «Привет из Олонецкой губернии!», а также: «Врешь, не возьмешь русских моряков из Севастополя!» Поднявшаяся луна отражалась в Сашиной лысине, рождая крохотные блики, которые казались живыми».
– Ну, а дальше там все радуются и танцуют, заканчивают свои контракты и разъезжаются по домам. Такая вот байка.
– Что за газета такая тискает на своих страницах такие перлы? – поинтересовался Пашка. – Просто авангард какой-то, почти андеграунд.
– Да название такое лихое – ты не поверишь. Поэтому-то я ее и взял почитать с собой в одно место, – ответил Юра. – «Сосёд» называется.
– «Сосёт»? – засмеялся старпом.
– Ага. Именно. «Сосёд» и баста. Там еще заметки такие были, типа «Я не хочу жить в жопе» с загадочной сутью.
– Так не живи! – смеялся Пашка. – Чего в попу-то кричать? Крутизна! Вот это – сила! Наверно, самая желтая из всех желтых газет.
Урки в своих гнездах сначала затихли, прислушиваясь к смеху старпома, потом сами начали робко улыбаться. Через некоторое время и они хохотали во все горло.
Через несколько минут, отсмеявшись, народ затих. Стало снова относительно тихо, слышно было лишь, как за бортом булькала вода, да стон кадета, видимо, неловко пошевелившегося.
Внезапно распахнулась дверь, и в проем шагнул старший механик. Он возник, словно из ниоткуда: ни шагов, ни звуков ключа в замке. Будто бы все это время стоял за дверью. Ухмыляющихся черных парней с автоматами, конечно, в полумраке никто и не заметил.
Баас сокрушенно развел руками в стороны, поджал губы, покивал головой и пошел к своему гнезду.
Стармех
После своего первого и последнего развода Питер Баас недолго оставался холостым. Точнее, днем позже он вместе со своей новой подругой, нисколько не печалясь, сочетался узами законного брака. Если прежняя жена была всего на три года моложе его, шестидесятилетнего старого морского волка, то нынешняя была ровесницей его тридцатипятилетней дочки.
В свое время, полтора года назад, они познакомились в клубе анонимных алкоголиков. В этот клуб Баас удрученно вступил, поддавшись уговорам жены и детей. Они почему-то решили, что его надо лечить. Отдав всю свою жизнь морю, он привык, что утро начинается с пары банок пива, ночь ставит точку финальным глотком еще пары банок. Между этими двумя вехами оставались раздавленными еще пара десятков жестянок. Иногда к этой норме еще добавлялась пара добрых стаканчиков виски, либо водки. Такое вот «пара»нормальное влечение к спиртному. Но вряд ли это – алкоголизм. Большой живот и некоторая одутловатость лица – разве повод объявлять кого ни попадя пьяницей?
Однако, как выяснилось, самое тяжелое в этом клубе было сказать: «Здравствуйте. Я – Питер Баас. Я работаю в море старшим механиком. И я алкоголик». Ему удалось произнести эти кодовые слова лишь только со второй попытки. Зато сразу после этого вся неловкость куда-то пропала, словно наконец-то попал в общество единомышленников. Можно было молчать в свое удовольствие, можно было сострадать своим коллегам, которые изливали свое отношение к «зеленому змию» в благодарные уши соучастников. А можно было и пропустить пару бокалов пива после очередного заседания клуба в соседствующем баре. Немного угнетали попытки кураторов их группы показать фотографии или видео каких-то недоразвитых и слабоумных людей, плодов, так сказать, алкоголизма. Но ни себя, ни кого из коллег к реальным алкоголикам он не причислял. У них был просто клуб по интересам.
Эти настроения разделяла и Марианна, совсем еще молодая девушка, самозабвенно вливающая в себя любой спиртосодержащий состав. Что там произошло в ее жизни, Питер не спрашивал, она сама никогда не вспоминала. Они все чаще пили пиво вместе, говоря ни о чем: о футболе, о книгах, о фильмах, о музыке. А нередко – ограничиваясь только незамысловатым тостом под очередной бокал. Баасу было приятно пить не в одиночестве, Марианне – тоже.
Жена Питера совсем увлеклась здоровым образом жизни, дети, занятые своими делами, вяло укоряли. В море было просто, там не пить было нельзя. Ежедневный стресс лечился только алкоголем. К тому же это нисколько не мешало работе: второй механик контролировал весь рабочий процесс, мотористы – филиппинцы поддерживали относительную чистоту.
Баас знал немало по своей специальности, но чем меньше на флоте оставалось голландцев, тем больше он предпочитал отмалчиваться, случись какая проблема. Русские все равно смогут сами разобраться во всем. Он считал русскими и граждан России, и граждан Украины. Ему было иногда даже смешно, как некоторые украинцы, гордо выпячивая подбородки, говорили, норовя постучать для пущей убедительности себя в грудь кулаком, что они – другие. Нравится им играться в независимость – пусть играются.
С капитанами Питер поддерживал ровные отношения: с пьющими голландскими руководителями запросто выпивал, непьющих – избегал, на поляков, редких болгар и румын не обращал внимания, все больше распространяющихся по голландскому флоту хохлов – презирал. Любые самые свирепые проверки береговых властей без колебаний и излишнего стеснения перекладывал на плечи второго механика. Тот, бедный, в страхе за свое рабочее место делал все мыслимое и немыслимое, чтобы избежать любого замечания. Самому же Баасу терять ровным счетом было нечего, поэтому он не торопясь поднимался в свою каюту и в два глотка выпивал очередную банку пива. В города теперь он не выходил, но механический народ и на вахте его в одиночестве не оставлял.
Второго механика Юру он уважал: тот был чрезвычайно смышлен, английским владел, пожалуй, даже лучше его самого, не чурался выпивок и приглашал участвовать в них деда. Когда Юра рассказывал про свою страну, Баас просто диву давался, какие чудеса у них там творятся. Втайне от всех, в том числе и от себя, Питер очень уважал Советский Союз, каким он был во времена его молодости. Нет, коммунистам, конечно, он не сочувствовал, просто симпатизировал советской науке, хоккею и балету, а также всей мощи военной машины. Когда же до него дошел слух о грядущих переменах в самой большой стране мира, Баас расстроился.
Неужели они, дуралеи, не понимали, что та мифическая свобода, которой они у себя грезили, обернется еще большей свободой карательных органов? Если простому человеку дадут возможность выбирать между партиями, разрешат верить в Бога, смотреть и читать по личному желанию, то таких же прав не будет у системы? Их милиция получила свободу в квадрате, их суды – в кубе, их телевидение и пресса – в четвертой степени.
Баас только усмехался про себя, когда Юра, или кто другой рассказывали про «беспредел ментов», как они это называли. А что вы хотели, ребята? Есть выбор купить хорошую машину – это твоя свобода. А дорожная милиция тоже свободна. Штат ее вспух до чудовищных размеров. Им-то наплевать на твою безопасность. Они заинтересованы как раз в нарушениях. Потому что существуют почти на самофинансировании. Зарплата – это так, страховка. Главное – чтоб не иссяк поток нарушителей. Если таковых нет, то они легко выдумываются. Куда побежит свободный человек, обладающий хорошей машиной? В свободный суд. Свидетельские показания самого захудалого полуграмотного мента пересиливают все показания очевидцев, расчет, изобличающий ложь человека системы, штамп в паспорте, что в данный момент ты был не в данном месте, а вовсе и заграницей. Суд-то ведь тоже свободен.
А еще некоторые придурки возмущаются, что к русским за границей относятся, как к собакам в многоквартирном доме после десяти часов вечера: лишены права голоса. Да им самим на их родине разрешается гавкать лишь до определенного времени, а вот членораздельно говорить – это табу. На человеческом языке общаются лишь люди системы. Свобода, твою мать!
Питер однажды любопытства ради дома уже посмотрел каналы свободного российского телевидения. Маргинальные новости, сериалы про бездельников, где смеяться можно по команде голоса за кадром, тошнотворные песни блюющих пошлятиной и матом певцов и певичек, девка с лошадиной челюстью и захлебывающийся своими словами парень – лица свободного российского эфира. Кошмар! Как они такое смотрят? Он приличия ради пощелкал своими каналами и сразу же испугался. То же самое. Поинтересовался у Марианны: такое было всегда? Та в ответ только пожала плечами и щелкнула пультом на 24 часовое вещание про футбол. Да, вот так-то лучше. Питер налил себе изрядную долю виски, и спокойствие начало подниматься с каждым глотком из глубин желудка куда-то к сердцу и мозжечку. Можно еще переключиться на старый добрый рок, послушать Nazareth, Van Hallen, или Chickenfoods, к примеру. Он вздохнул с облегчением: нет наше телевидение пока еще не такое свободное, как у русских.
Про свободу слова он думать уже не стал. Самая свободная пресса – эта та, что всплывает в воде наверх, угодная системе. Та, что в глубине, останется навеки там блистать лучами непризнанных талантов: самой не подняться – слишком тяжела, руку помощи система не протянет. Давись, народ Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Владимира Михайлова жвачкой для глаз! Жуй и тупей! «Почитатели Казанцева – прошу в сад!»
Питер Баас не уважал революционеров: всяких там Че, Вову Ленина, Чанкайши и иже с ними. Он любил покой. Когда же второй механик ускакал с обеда в машинное отделение, дед с тоской понял, что его спокойствие кончилось. О том, что случилось, он не думал, даже не представляя все несчастье, обрушившееся на них. Баас старался заглянуть в глаза бледному Юре и при этом развести руки как можно шире: что же делать?
Неистовый русский сунул ему в руки новенький разводной ключ, сказал бить всех негров по голове и забрался по трапу к выходу из машинного отделения. Дед закивал головой в ответ, типа, понял все, но откуда же здесь могли взяться черные?
Первый оборванный чернокожий прилетел к нему в объятия в бессознательном состоянии, не касаясь ногами ступеней. Баас еле успел его поймать и осторожно опустить на палубу. Лупить по голове бесчувственное тело рука не поднималась. Пока сверху происходила какая-то возня, Питер, непроизвольно схватив лежавшую на коробке газету, начал обмахивать ею тело. Потом прямо к нему на спину прилетел еще один пришелец и больно ткнул под лопатку какой-то железякой. Тяжело поднимаясь с колен, старший механик заметил, что это автомат и удивился: зачем он нужен этим жалким и оборванным личностям. Найти ответ на столь важный вопрос он уже не успел: по трапу кубарем скатился второй механик в обнимку с тощим и скалящим свои треугольные зубы незнакомцем. Баас не смог как следует удивиться этому, потому что успевший очухаться черный парень, первый оказавшийся в машинном отделении, живо подхватил валяющийся автомат и прикладом въехал в голову Юре. Русский завалился навзничь, но все равно попытался перекатиться со спины на колени, зажмурив при этом глаза. Наверно, из них сыпались искры, потому что движения Юры были какие-то заторможенные. Оборванец же навел автомат на Бааса и закричал, заулюлюкал высоким голосом. Его коллеги, приходя в себя, первым делом начинали лупить второго механика руками, ногами и прикладами. Потом направляли на деда дула своих автоматов и трясли ими, как в параличе.
Питер все время повторял, переходя на шепот и снова в голос: «Мы сдаемся, сдаемся!» Но негры продолжали бить русского, и у Бааса по щекам текли слезы, он сгибал в локтях поднятые в интернациональном жесте руки и содрогался от рыданий.
Однако кто-то из бандитов перешел на английский. Конечно, стихи Киплинга декламировать он не стал, просто сказал два слова:
– Судно. Стоп.
Стармех отрицательно замотал головой и указал на лежащего в позе зародыша Юру.
– Он. Уметь. Хр-хр-хр-хр, – последние слова он проговорил уже по-голландски. Это получилось непроизвольно, и Баас удивился себе, что помнит еще ту детскую нецензурщину, которой они баловались, если заходили разговоры о немцах.
Юра, морщась и вздрагивая всем телом от боли подошел к рукояти питча и начал медленно и плавно останавливать пароход.
– Ну вот, побаловались, – усмехнулся он, вытирая тыльной стороной ладони кровь с рассеченного лба. – Зато не обидно. Если бы менты лупили – было бы горько: сограждане, как-никак. А это все – плюнуть и растереть. Страховка. До свадьбы заживет.
Баас не понял ни слова, но попытался в ответ улыбнуться и кивнуть головой. Юра, отзываясь, только пожал плечами.
Позднее, сидя в своем гнезде в румпельном отделении, Питер чувствовал себя виноватым. К тому же очень хотелось выпить. Пива, виски, водки – да хоть чего-нибудь градусосодержащего. Столько часов без любимых напитков – это, пожалуй, рекорд многих десятков последних лет. Впрочем, никакой отчаянной ломки он не ощущал. Так, наверно, должен себя чувствовать заядлый курильщик во время перелета из Европы в Америку: терпимо, не смертельно, но помнится всегда.
Дед не мог понять, чего же он не скрутил хотя бы для профилактики того черного парня, свалившегося к нему в объятья без чувств. Он поднял с палубы завалящийся десятисантиметровый кусок железного прутка диаметром в мизинец и, воровато оглядевшись, чтоб никто не видел, согнул его уголком. Сила, вроде бы осталась. А вот решимости – никакой. Народ в это время увлеченно разбирался с капитаном Номенсеном. Питер пропустил начало шоу, увлекшись своей железякой, поэтому даже вздрогнул, когда капитан бросился к нему за поддержкой.
Когда же Нема предложил ему поучаствовать в переговорах, то внезапная надежда по пути перехватить в своей каюте пивка загорелась зеленым светом для входящего на переход автострады пешехода. Гораздо больше шансов перейти на другую сторону, нежели уехать куда-нибудь на колесе проезжающей машины.
Подымаясь по трапам на мостик, перед дверью в свою каюту Баас отчаянно замахал рукой. Его движения можно было трактовать, как попытка изобразить удачливого рыбака, подсекающего свою золотую рыбку, или, как воспоминания о судорожном жесте футбольного арбитра, показывающего всем игрокам одну единственную желтую карточку. Негры, теряя трусы, сразу насторожились, пытаясь одновременно держать нацеленными в пузо стармеха автоматы и не потерять при этом предметы своего вечернего туалета. Главарь вопросительно поднял одну бровь.
– Мне на одну минутку, – сказал Баас, и в животе у него угрожающе заурчало. – Я только проверить.
Что он собирался проверять – осталось тайной. Но вожак неожиданно разрешительно кивнул головой.
Лучше бы Питер не заходил к себе. То жестокое разочарование можно было сравнить лишь с заглядыванием утренней порой в свой холодильник, когда ему только прописали общество анонимных алкоголиков.
В холле каюты было неуютно: казалось бы – ничего особо дизайнерского в холодильнике, телевизоре, аудиосистеме, ДВД-плеере не было. Но вот отсутствие их на своих местах придавало некогда жилому помещению вид предбанника вокзального туалета. Картину мерзости запустения дополнял какой-то оскалившийся в тревожной дреме маленький негр, распростершийся на большой стармеховской кровати в спальне. И все бы ничего, да одна рука у него была отвратительно высохшей, а на трусах и простынях приветственно темнело насыщенное влагой пятно. Да и это бы можно было пережить, только вокруг, о, ужас, валялись раздавленные и безнадежно пустые пивные банки.
Баас растерялся: все его надежды разрушились в один миг. Он беспомощно взглянул в настенное зеркало и вздрогнул от неожиданности. Оттуда на него глядел печальным взглядом незнакомый старик.
«Да это же мой покойный дед!» – подумалось ему, но тут капитан просунул голову в дверь и сказал:
– Давай выходи быстро! Эти господа уже начинают нервничать!
Питер, совершенно подавленный, вышел из некогда своей каюты, посмотрел на направленные на него автоматы, поднял руки кверху и обреченно, как на расстрел, начал подниматься в рубку.
– Руки!– прошипел ему вслед Нема.
– А? Что? – спросил, не оборачиваясь Баас.
– Руки опусти, болван!
Стармех опустил руки, но разместил их теперь, как заключенный – сцепив кисти в замок за спиной. Капитан только досадливо прошипел что-то неразборчивое.
Пока вальяжный и уверенный в себе главарь что-то объяснял подобострастно кивающему ему в ответ капитану, Питер, присев на диван у штурманского стола, весь погрузился в неприятные думы.
«Как же так? – размышлял он. – Пиво мое они все выжрали, хотя для них это было вовсе уж и необязательным. Чем они там надираются? Пожуют, пожуют каких-то стручков, потом плюнут все разом, всей деревней в один чан и дают забродить. А дальше уж надираются, как сволочи. Им-то какая разница: чужие слюни глотать, или «Варштайнер»? Наверно, пили и морщились, гады. Попросили бы нас, мы бы за четыре дня не один бак от нечего делать наплевали бы! А ведь действительно – четверо суток мы в румпельном уже просидели! Без душа и без бритвы уже превратились, вероятно, в дикарей. А себя вот я, оказывается, и не узнал. Никогда не думал, что у меня растет совершенно седая борода. А усы еще черные. Действительно, на деда своего стал похож, царствие ему небесное. Почему они заставляют нас жрать эту верблюжатину? Сдается мне, они тоже какие-нибудь верующие. Судя по достатку – мусульмане. Все же мы, хоть христиане, хоть, извините, муслимы, живем по Господним заповедям, которые сказал Моисею Бог. Дай бог памяти, есть нельзя верблюдов, тушканчиков, зайцев и свиней. Из-за того, что копыта у них раздвоенные, и они жуют жвачку – они нечистые. Их и трогать нельзя. Свинья не жует жвачку, но копыта у нее действительно – того! Верблюд – понятно – жует себе и в ус не дует. Что он предпочитает: Стирол, или Ригли? А зайцы и эти, как их там, тушканчики – у них что не в порядке? Да, надо Библию почитать, когда вернусь домой».
И тут Баас даже мысленно не сумел задать себе вопрос, само существование которого заставило его моментально вспотеть: «А вернусь ли я домой?»
Он сжал виски ладонями и постарался отвлечься.
– Да, судно в полном порядке. Никаких повреждений нет, – вещал в это время в телефонную трубку подобострастно изогнувшийся капитан.
Негры-автоматчики изображали решительность, наставив на него дула своих «калашниковых». Главарь, скрестив руки на груди, мрачно вслушивался в каждое слово.
– Нет, груз не поврежден, – убеждал неведомого собеседника Нема.
Баас посмотрел в окно и увидел, как негры потрошат контейнера, выискивая в них нечто им необходимое. Под бортом копошились, похожие на пироги маленькие лодчонки, на которые и сгружалось все добро. Несколько человек дралось на крыше верхних контейнеров. Вооруженные огнестрельным оружием люди стояли по бортам, те же, что выясняли между собой отношения, были, если так можно сказать, безоружными: они тыкали друг в друга ржавыми ножами угрожающих размеров.
– Да-да, – ласково стелился капитан. – Весь экипаж жив и здоров. Раненных и больных нет. Питание вполне приемлемое.
Питер подумал о раненном в ягодицу кадете, о желто-черном от синяков втором механике и вздохнул. Может быть, так говорить требовал главарь этих бандитов, а может быть это была уже инициатива самого Немы. Этот сволочной свод правил и наставлений АйЭсПиЭс расписывал поведение в подобных ситуациях. Получение повреждений и травм – это следствие невыполнения каких-нибудь норм. Стало быть, нарушение закона. Значит, сам виноват. Кукиш тебе, а не страховка.
Один черный ловкач на контейнере виртуозно ткнул своего оппонента ножом куда-то в область кадыка. Острие клинка вышло у менее удачливого бойца со стороны спины. Но победитель несколько замешкался, пытаясь вытащить увязшее в теле оружие, одновременно уворачиваясь от фонтана крови, брызнувшего из перебитой артерии. Тут уж и ему дал по шее подобием мачете случившийся рядом оборванец, вроде бы и не принимавший участие в драке. Оказалось, очень профессионально полоснул: голова у несчастного охотно отвалилась и укатилась с контейнеров вниз, на палубу и там заткнула собой, как пробка, один из шпигатов. Кто-то из охранников в возбуждении пальнул из своего карамультука в воздух. Звук выстрела был такой, как будто стрельнули из пушки. Да что там пушки – гаубицы.
Нема, уронив телефон на палубу, присел на полусогнутых ногах и вцепился в свои штаны. Главарь указал своему подручному на дверь наружу и поднял трубку. Пока его помощник визгливо каркал что-то вниз, потрясая для убедительности автоматом, он объяснил в телефон, что поблизости просто сильно хлопнули дверью, так что все в порядке. Потом передал трубку обратно капитану.
Баас нисколько не удивился увиденному: лежат себе спокойно два мертвеца, один, к тому же, без головы. Ему было просто трудно осознать, что это все происходит на самом деле. Были люди несколько минут назад полны жизненных сил, а теперь уже лежат мертвее некуда. Да, такое порой случается. Но, чтобы на твоих глазах! Нет, это все неправда. Это всего лишь болезнь, о которой предупреждали еще на курсах начинающих алкоголиков. Энурез, педикулез и белая горячка.
Капитан в это время прикрыл микрофон телефона ладошкой и вопросительно уставился на главаря.
– Они просят, чтобы еще кто-нибудь из членов экипажа поговорил с ними.
– Ну так пусть старший механик разговаривает, – кивнул вожак, и Нема на полусогнутых подошел к Баасу.
– Пожалуйста, не говори лишнего, – прошептал он и отдал трубку.
Питер старательно прокашлялся и только потом прижал телефон к уху.
– Але! – сказал он по-голландски.
Голос, в котором он предположительно узнал главу по всяким чрезвычайным ситуациям компании, невозмутимо спросил на английском:
– Позвольте узнать, с кем я говорю?
Во дает, старина Хартвельд, будто в экипаже еще кто-нибудь может говорить по-голландски? Недостаточно ему слова на родном языке.
– Але, – снова повторил дед, уже по-английски.
– Кто это?
– Это я, старший механик Питер Баас, – начал, было, он на родном наречии, но капитан при этом страдальчески закатил глаза, а главарь бандитов одними губами произнес: «На английском!»
– Привет, Питер! – ответил Хартвельд. – Мне представляться, надеюсь, не требуется.
– Нет.
– Отлично! Как твои дела?
Баас скривился, как от зубной боли, но проговорил:
– Хорошо! А как ты?
Но тот проигнорировал вопрос, поинтересовавшись:
– Ты подтверждаешь все то, что говорил только что мастер Номенсен?
Дед хотел, было, поинтересоваться, о чем же таком наплел капитан, но передумал. Посмотрел в окно, проводив взглядом перегружаемые на пироги тела, и ответил:
– Я не хочу ни о чем таком говорить. Просто вытащите нас отсюда поскорее. Пожалуйста.
Затем протянул трубку обратно капитану и уставился себе под ноги.
Но телефоном завладел главарь и тоном, не терпящим возражения, заговорил:
– Надеюсь, мне не стоит говорить обо всей серьезности наших намерений. Итак, наши условия вам известны. Даю вам время до завтра. Завтра совместно с вашим капитаном мы снова будем связываться с вами. Постарайтесь подойти к делу конструктивно. Чем быстрее вы решите вопрос с деньгами, тем быстрее судно получит свободную практику и возможность отработать потраченные деньги.
Нажал на клавишу отбоя и кивнул автоматчикам. Те оскалились и снова схватились за свои автоматы.
– Господин переговорщик! – внезапно заговорил капитан. – Позвольте нам со старшим механиком не идти ко всей команде. Мы уже достаточно пожилые люди. Вреда вам никакого не принесем. Пожелаете – заприте нас в каютах.
– Я вернусь к экипажу, – сказал Баас и без приглашения пошел к двери.
– Старый пьяница, – бросил ему в спину Нема. – А мне разрешите остаться в какой-нибудь каюте.
Главарь коротко усмехнулся и милостиво смежил веки: пусть капитан будет где-нибудь поблизости.
5
Старпом и второй механик переглянулись, все-таки любопытно было узнать, до чего же договорились отцы-командиры с оккупационными властями. Но Баас угрюмо молчал, а душа-капитан из-за двери так и не появился. В воздухе повис призрачный вопросительный знак, плавно передвигающийся от одной группы людей (филиппинцев-урок) до другой (русскоязычной двойки офицеров). Но никто не решался добавить к этому знаку свое предложение.
Застонал кадет. Нахождение в румпельном отделении столь длительный срок явно не способствовало его скорейшему выздоровлению.
Словно, решив, что ему наконец-то задали этот вопрос, Баас заговорил:
– Они только сейчас связались с Хартвельдом. Будут требовать выкуп. Пока никаких решений не принято. Завтра будут снова переговариваться. Еще никаких угроз не объявлено, так что никого убить не собираются. Подождем.
Все единодушно вздохнули. Точнее, выдохнули, потому как все долгое и утомительное выступление стармеха боялись дышать.
– А, – тонким голосом сказал кадет.
– А капитан остается поблизости от телефонного аппарата на случай внезапного контакта, – сразу откликнулся Баас.
Все разом пошевелились. Все стало понятно. Хоть теперь нелепая безвестность подошла к концу.
– Завтра мы погрузимся во мрак. Может быть, конечно, уже сегодня. Топливо в движки-то никто не подкачивает! – сказал Юра. – Неужели они не понимают, что электричество само по себе не возникает?
– Нет, эти не понимают, – вздохнул старпом. – Предел их мечтаний – автомат. Остальное возникнет само по себе.
Когда-то не так уж и давно довелось ему побывать с рабочими, так сказать, визитами в двух странах, расположенных на одном острове посреди Карибского моря. В Доминиканской республике черная братва улыбалась также широко, как и в соседствующей Гаити.
Доминиканцы охотно предлагали белым парням недорогое такси: хоть в магазины, хоть на пляжи, хоть в ночные клубы. Их улыбки подразумевали собой, что степень отдыха может колебаться лишь только от количества американских рублей. Чем больше долларов ты готов выложить – тем радушнее, веселее и изобретательнее делались таксисты. Они же и гиды по совместительству. Пашка за пять условных единиц народного американского банка всей Земли съездил на ночное купание (правда, можно было и пешком дойти до залитого приятным искусственным светом водоема, являющего собой истинную составляющую Карибского моря), выпил бокал пива с орешками и еще поговорил минут пятнадцать с домом.
Через день случилось Гаити. Агент рекомендовал воздержаться от выхода на берег, тем более, что надвигался тропический вечер. Конечно, если ты Джеймс Бонд из «Кванта милосердия», то можно попытать судьбу. Вокруг порта прогуливались такие же улыбчивые негры, но что-то в их оскалах было неправильное. Дети освободительных революций и народных фронтов сопротивления могли улыбаться только в случае мечтательных планов об экспроприации неправедно нажитого имущества. Этим они и жили, вечным поиском чужого имущества. За это и боролись, начиная с середины шестидесятых годов прошлого века, цели нисколько не изменились по сей день. Не удалось им заманить к себе старину Че. Тот решил: «Ну их нафик, у них даже электричество со дня на день должно закончиться. Если и двигать с родимого острова Свободы, пока Федя Кастро со своим братцем – маньяком не замочил до смерти, то уж не на другой задрипанный остров по соседству, а на материк. Там места побольше и люди пока не очень революционеры».
Электричество на Гаити действительно быстро закончилось, революционеры остались по сей день. Вокруг грязь, мерзость, крысы, отупело сидящие посреди дороги, благодатный тропический климат: картошку сажай, бананы. Но некогда – на благо народа освободительную революцию надо творить.
Ночью столица погружается во тьму. Будто некий Чубайс у них главарь. Освещается лишь белоснежный монументальный храм посреди города. Там, наверно, сидят иноки и держат оборону, прости Господи, против революционеров. А у тех уже и оружие подходит к концу: поиздержались как-никак за пять десятков-то лет. Вот и становится пределом мечтаний не трактор какой-нибудь, а автомат. Желательно – Калашникова.
Быть революционером легко. Придумал себе идею – и давай бороться. Зато не надо на пропитание зарабатывать: скоро все будет в изобилии. Пострелял в мифического богача, прибил между делом пару – тройку десятков случившихся людей и можно устало пот со лба вытереть: уф, переработался! Чем неграмотней народ, тем легче их заманить в свое движение. У серой массы доминирующим инстинктом является выживание. Вот они и охотнее всего вливаются в стройные ряды революционеров. Днем он – мирный дехканин, тупо смотрит на свою соху: что это такое? Ближе к ночи уже – орел, непримиримый, воин, гроза прапорщиков. Всех убью, один останусь! А вместо подписи – крестик, такое вот недоразумение. Что нам образование – для собак оно, чтоб на луну гавкать, когда на цепи у хозяина сидят.
Грамотеи тоже изредка к революции примыкают, бывает. Стратегии разрабатывают, тактики, пользуются уважением у коллег. Ан – нет! Затосковал чего-то, написал извещение, простите – завещание, в петлю залез, и ногами взбрыкнул. Или полчерепа себе снес. Разочаровался в идее. Особенно, если в это время добровольные помощники, ухмыляясь друг другу, на каждой ноге повисают или ствол направляют в височную кость, чтоб не промахнулся.
Образование и богатство – не две стороны одной и той же монеты, номиналом в «одно благосостояние». Первое, как правило, может быть совсем лишним.
Вот поэтому и рвутся в призрачный мир толстосумов любой голодранец из Гаити, Сомали, Чучни или Индии. В случае успеха они там будут в своей тарелке. Презрение к чужой смерти, абсолютное недопущение своей – велкам в революцию, дружок.
Однако Пашка понимал, что выйти из создавшегося положения им возможно лишь только тогда, когда сами начнут играть по правилам этих революционеров. Это значит уподобиться этим бездумным черным парням с оружием в руках. Ой, как все это неприятно!
Идея того, что их рьяно бросятся выкупать в самое ближайшее время – просто набор слов, не более того. Может быть, за капитана и старшего механика поборются. Они ж граждане Europe Union. За филиппинцев их профсоюз ляжет костьми – тоже вероятно. Но они с Юрой вряд ли могут рассчитывать на внимание государственных мужей. Разве что в рекламных целях каких-нибудь. И то, если в ближайшее время намечаются выборы. Но сейчас, вроде бы, с этим затишье. Электорат, так сказать, еще только начал переваривать тех, кого в прошлый раз успел навыбирать.
– Боцман! – окликнул он главаря урчел. – Что там с раной у кадета?
– Ничего особого, – ответил тот. – Выглядит неопасной. Кровь не течет. Повязки чистые меняем каждый день.
– Жить будет?
– Жить будет.
– Чего же он теперь так часто стонать начал? – спросил опять старпом.
Боцман пожал плечами:
– Домой, говорит, очень хочет. Страшно ему здесь.
– Да. Кому сейчас легко, – вздохнул второй механик. – Пусть не унывает. Слышь, кадет – имя твое, прости, не помню? Нельзя впадать в отчаянье. Скоро мы выберемся отсюда. Живыми и здоровыми. Если, конечно, не будем жрать эту отрыжку обезьян. Вернешься ты под жаркое солнце своей Манилы.
– Он с другого острова, – сказал повар.
– Неважно. Будет еще вприпрыжку скакать под своими филиппинскими пальмами, – добавил Юра и про себя, усмехнувшись, подумал:
«Срывать бананы и спать на макушках деревьев, держась хвостом за ветки».
– Питер, – старпом подошел к деду и присел рядом на корточки. – Можешь ты мне рассказать об обстановке в целом?
Баас как-то странно посмотрел на Пашку, словно собака, нечаянно нагадившая полуторакилограммовую кучу за шторами в гостиной и теперь, вдруг, почувствовавшая свою вину.
– Я не ожидал, что эти чернокожие парни такие агрессивные. Мне тогда показалось, что Юра убил того сомалийца до смерти, – упрятав взгляд куда-то в палубу, забубнил стармех. – Сейчас бы я вел себя по-другому.
– Там что-то произошло? – спросил Пашка.
– Они убивают друг друга. Запросто, – даже передернул плечами Баас. – Если такое творится у них между собой, то за наши жизни никто не даст и гульдена.
– Что с капитаном?
– Да нет, с ним как раз порядок. Поселился в какую-то каюту. В овнеровскую или лоцманскую. Сейчас, поди, душ принимает.
Пашка усмехнулся:
– Ну, недолго ему с водой нежиться осталось. Встанет аварийник – вода закончится, – он снова посерьезнел. – Удалось рассмотреть окрестности: где мы стоим, пути отхода в море, близость населенного пункта, другие корабли поблизости?
Дед задумался на миг и тряхнул головой.
– Когда я смотрел в окно рубки, на контейнерах разыгралась поножовщина. Кровь, отрубленные головы. Так что я ничего, вроде бы и не увидел.
– Жаль, – Пашка досадливо цыкнул ртом. – Нас ведь тоже при подходе погнали с рубки, чтоб не могли оценить судоходную обстановку. Ладно, в следующий раз на переговорах, пожалуйста, посмотри внимательно вокруг.
– У тебя есть какой-то план действий? – округлил глаза стармех. – Это же против ISPS!
– Да не переживай так! Никакого плана нет. Пока, – Пашка поднялся на ноги, собираясь уходить. – Просто должны же мы знать максимум из того, что мы должны знать!
– Постой, – Бааса словно бы озарило. – По нашей корме огромная скала. Точно. Открытого моря не видать. По носу слева камень и справа камень. Мы привязаны к каким-то плавающим бочкам. Чуть подальше у самого берега стоит судно, – он даже зажмурился. Но сразу перед глазами с готовностью вылезли мертвые негры. Однако все же что-то другое тоже успело промелькнуть. – Это яхта. Большая океанская яхта, на каких снимают фильмы и отдыхают богатые парни. Ее тоже пасут автоматчики.
Он замолчал и только развел руками. Исчерпался.
– Ого, – улыбнулся старпом. – Это уже кое-что. Спасибо. В следующий раз постарайся рассмотреть новые детали.
Баас довольный, как получивший похвалу ребенок, стал озираться по сторонам: еще кто заметил, какой он молодец?
Пашка, вернувшись к своему гнезду, призадумался. Сидеть здесь, сложа руки, конечно, можно. Рано или поздно все разрешится само собой. Но, боже мой, как же это скучно! Идеальный вариант – расспросить все у капитана. Но тот, старая сволочь, заподозрит неладное, покушение на устои кодекса мореплавания и так далее и тому подобное. В итоге сдаст неграм из добрых побуждений. А потом, когда те проведут экзекуцию, останется со своей чистой совестью. От таких помощи ждать не стоит.
Рассчитывать можно только на себя, еще на старпома и на бывшего морского пехотинца Пашку. Они не подведут никогда. Триедин в одном лице. Впрочем, Юра тоже решительный дядя. С ним вполне реально разработать стратегию, да и в действии подвести не должен. Вот урчел бы привлечь! Но они, как и большинство азиатов, склонны к стукачеству. Хотя на самом деле честные и отважные парни. Такие будут биться без страха и упрека. Только стимул бы для них какой-нибудь найти!
Незаметно для себя Пашка заснул, причем даже сладко. Такое уже не случалось давно. Сейчас, видимо, сказалось принятие, наконец, решения. Он проспал, не слыша стонов кадета и далеких воплей не до конца еще убитой сигнализации.
Посреди ночи пришли за дедом. Почему-то именно в это время случился очередной сеанс связи. Это его слегка озадачило: сколько он ни вглядывался в темноту за окном, не видно было вообще ничего. Электричество, похоже, здесь было явно не в почете.
Капитан был бодр и даже радостен. Скорее всего, настроение у него поднялось из-за своего привилегированного положения, даже в условиях плена. Он воодушевленно щебетал по телефону с Хартвельдом, еще каким-то человеком, представителями страховщика и неведомым грузополучателем. Главарь, не допускающий ни у кого ни одного слова, помимо английского, тоже не пытался сэкономить на телефонных счетах. Говорил он уже жестче и не стеснялся на угрозы.
Бааса к телефону не позвали, и он понял, что больше его для участия в диалогах привлекать не будут: вполне достаточно активно борющегося за освобождение судна капитана Номенсена.
Возвращаясь в румпельное отделение, он даже не мог придумать, чтобы такое сказать старпому. Тот, к удивлению, встретил его в дверях. Баас открыл, было, рот, но Пашка мимо него закричал ощерившемуся негру:
– Калинка! Понял, скотина? Калинка нам нужен! Скажи своему боссу: калинка!
Сомалиец довольно осклабился:
– Калинка!
Потом дернул вперед дулом автомата, изображая этим жестом отнюдь не радушие. Когда старпом отступил, он еще смачно провел ногтем большого пальца правой руки себе по шее и плотоядно облизнулся. Затем прогавкал несколько слов и захлопнул дверь. Что означала прощальная фраза – было неясно. Может быть, просто лай – не более.
Старпом в бешенстве обернулся к притихшим морякам.
– Ну, давай, кричать! Помогай мне. Живо! – сказал он жестко, и урки, как зачарованные, подошли к нему и повернулись к запертой двери.
– Калинка! – кричали они все вместе, и у Бааса звенело в ушах. Он понял, что произошло что-то страшное, и присоединился к хору известных почитателей караоке и поголовно обладающих отличным музыкальным слухом – филиппинцам. Второй механик, удивленно округлив глаза, тоже заревел:
– Калинка!
Его голос перекрыл все другие, и не услышать этот вопль было просто невозможно.
Капитан в лоцманской каюте, заслышав крики, поджал ноги и зажмурил глаза: теперь их всех убьют, зачем же они так себя ведут? Может быть, эти проклятые русские или украинцы напились и теперь буянят? Он еще больше испугался, когда услышал, как зашлепали босые ноги по трапам, и забряцало оружие по периллам и переборкам.
Распахнув дверь в румпельное, негры пальнули из автоматов поверх голов отступившего назад экипажа. Повисла тишина, только эхо выстрелов гуляло где-то в закоулках умирающего теплохода. Через несколько томительных минут вперед вышел главарь бандитов: он, не особо торопясь, спустился вниз самым последним.
– В чем дело?
– Калинка, – сказал Пашка. – Понял?
– Понял, – ответил тот. – Ничем помочь не могу. Здесь не санаторий, как вы убедились. Ваше дело. Еще раз будет крик – застрелю зачинщика.
– Но кадет…
– Его дело! – изменившись в лице, словно демон из фильма «Константин», закричал главарь, повернулся и ушел. За ним, гурьбой повалили бандиты. Последний, повернувшись чтобы закрыть дверь, снова жизнеутверждающе провел пальцем по горлу.
Вскоре заморгал и погас свет.
– Все. Электричество кончилось, – заметил Юра. – Кина не будет.
Кадет
Когда погас свет, кадет открыл глаза, но ничего не увидел.
– Мама, – прошептал он, облегченно вздохнул и умер.
6
Того, что их стало на одного человека меньше, поняли не сразу. Тьма в помещении, изолированном от любого источника освещенности извне, казалась особенно густой. Лишь только над сектором рулевой машины и у выходов слабо теплились лампочки по 12 вольт. Это работали аккумуляторные батареи. Никто никогда не проверял, как надолго может хватить этого аварийного питания.
С кадетом разговаривали, пытались подбодрить, не придавая значения тому, что он не отвечает. Если кто шевелился, то его тень тоже двигалась, охватывая почти все видимые участки румпельного отделения. Поэтому многим казалось, что и кадет меняет положение рук и ног.
Баас подошел почему-то к Юре и сказал:
– Все плохо.
– Паша, ходи сюда! Толмач речь держать будет.
После того, как дед подвел его в радикально-радушном приеме сомалийских вооруженных масс, Юра даже не обиделся. Вот только отношение к своему непосредственному начальнику стало каким-то настолько ироничным, что уже граничило с фамильярностью. Он это понимал, пытался контролировать себя, но, порой, нечаянно срывался.
– Боцман! Как там парень? – спросил Пашка через плечо, двигаясь к механикам.
– Заснул, вроде, – откликнулся босс.
– Ну и хорошо, пусть поспит, потом будем его учить, как надо жизнь любить, – старпом присел на гнездо второго механика. – Питер, что там у нас?
– Этот бандит сказал Хартвельду, что долго ждать они не намерены. Нас с капитаном угонят куда-то в пустыню, филиппинцев определят поблизости на работы, – ответил дед. – Если в ближайшее время не будет принято решение о выплате выкупа.
– Понятное дело. Решили применить угрозы, – закивал головой Юра. – Постой, постой – а с нами-то что? Если не в пустыню и не на работы, тогда что? Отпустят, что ли?
– Вас расстреляют, – потупив взор, сказал Баас. – Мне очень жаль.
– Вот интересные качели получаются: кого-то в пески на отдых, кого-то в рудники на каторгу. А нас, стало быть, как самых ненужных просто пристрелят. Чтобы под ногами не путались. Я категорически с этим не согласен.